Соль⁠⁠

Любляна смотрела на старую двухэтажную избу.

Слева от неё, барахтаясь и отплевываясь от песка, неустанно протягивало свои сине-зелёные руки Море, бросаясь вновь и вновь по берегу к добротным стенам. Дерево потемнело от времени и припудрилось солью с годами, а солёная слева почва своей безжизненностью выгодно выделяла правую часть двора ярко играющую всеми цветами зелёного.

Дорога к этому дому была одна и была сложена из булыжника и слухов - у семьи, живущей на окраине портового города, каждый сын был похож на прапрадеда, что жил здесь до появления каменных стен города; самые древние старухи клялись, что нет никаких внуков и сыновей, а что давным-давно хозяин дома продал душу Морскому Богу за вечную жизнь ибо сходство внуков пробуждало мурашки по всей коже. Но говорили и то, что хозяин дома был добр к путникам, которым некуда было податься, и этими словами прокладывала себе путь девушка, неловко прикрывая одеждой от посторонних взглядов разводы глубоких фиолетовых и зеленоватых оттенков на её светло-розовой коже.

Из избы вышел мужчина не старый и не молодой. Чёрное полотно волос, беспокойно подпрыгивающее на потоках морского ветра, закрыло его лицо. Нагнувшись за чем-то, он убрал за ухо исине-черную прядь и Солнце сверкнуло на его зелёных глазах. От него всегда пахло солью, если бы девушка провела языком по его плечу, то почувствовала бы вкус водорослей у себя во рту.

Она спала наверху в углу его пустого, наполненного только звуками Моря, словно ракушка, выброшенная на берег, дома . Больше молчаливый, мужчина не спрашивал её откуда и куда она, но улыбался, если ловил её взгляд на другом конце двора. Вечерами он уходил на пляж и начинал играть на лютне. Вокруг него собирались девицы и как кошки мурлыкали за ним мотивы неизвестных ей песен, бросая на Любляну неожиданно грустные взгляды. Пальцы перелетали со струны на струну, свет и тень играли в догонялки на вишневом дереве, а могучие воды успокаивались и прислушивались к мелодиям, оседавшим солёными дорожками на нежных щеках.

Её волосы отросли ниже плеч, девушку оставили ночные кошмары, с гладкой кожи ушли последние зеленоватые вспышки, забрав с собой стеснение и освободив место для желания жить. Она стала плавать в приглушённом свете рассветов. Её Море было частью больших Океанов, частью маленьких озёр, частью неугомонных длинных рек, она же, растворяясь, становилась частью всего мира. Каждая рыба видела столько земель, сколько не видел ни один человек; каждая рыба была свободнее любого из них.

Возвращаясь однажды обратно домой, она встретила его на крыльце; в длинных руках подпрыгивали плоские камушки, серые, как штаны на его длинных ногах, в тени за ним стояли вилы.

Он лишь спросил.

Вскользь, небрежно, будто мысль нечаянно сорвалась с его языка, как камушки, которые по одному падали к его стопам.

Она остановилась и замерла.

Другой? Свободной?..

По телу девушки прошла крупная дрожь. Он заметил, как с носа на крыльцо упала соленая капля, рождённая синими омутами, далёкими от моря.

-- Если решишься, то сегодня в час, когда Солнце на закате станет красным, зайди в Море, - последний гладкий камушек упал в объятья песка, ржавые вилы блеснули золотом, отражая случайно пойманный луч.

Сильный Ветер гнал прочь от Моря, он резал песчинками синие глаза и доносил до её ушей тихий хор женского плача. Шаг, за ним ещё один поперек воды, окрашенной в багрянец умирающим днём. Пальцы ног погружались в мокрый песок, с каждым новым шагом вода становилась всё плотнее, делая шаг всё меньше и меньше. Дыхание становилось тяжёлым, из горла вырывались надрывные хрипы, волны быстро поднимались по телу, пока буря брызг, подхваченная Ветром, не устремилась ей в глаза и рот и, вслед за Солнцем, девушка ушла под воду.

Руки тянулись к ногам, которые запутались в водорослях. Пальцы наткнулись на острые края чешуи на некогда нежных округлостях бёдер до самых кончиков пальцев ног, вместо которых теперь тканью трепыхался под невидимыми потоками веер хвоста. Девушка дёрнула хвостом и, оказавшись на поверхности разъяренного соленого Моря, набрала полную грудь воздуха и тут же закричала от разлившейся по лёгким огненной реки. Задыхаясь, она из последних сил пыталась звать на помощь, но кроме плача и крика отчаяния ни слова не упало с её губ.

Движения начали ослабевать, глаза слезились от беспощадного Ветра и в калейдоскопе штормовых красок последними она особенно четко увидела две равнодушные зелёные искры на фоне старого черного дома.

Штиль сменил шторм, месяц следовал за месяцем, год отчаяния шёл за годом грусти. Многогранное Море сточилось о бесконечные дни до большой лужи, свободные рыбы оказались заложницами своих вод, на дальних берегах жили те же жестокие жадные люди, что и на родных. И лишь ночами, когда Тритон начинал перебирать длинными пальцами золотые струны своей лютни, у Любляны вновь отрастали ноги, лёгкие переставал обжигать свежий воздух, язык становился послушным для слов. Тогда она, следуя мелодией, как за светлячками в полной темноте, выходила на берег, с которого так часто бросалась в ещё спящее утреннее море, садилась подле ног хозяина избы и пела песни в круге дев, чьи щеки были усеяны трещинками соленых дорожек.

Фотография: Николай Хорошков