Ой, запричитала я, ой-ой, так я или согнусь, но навсегда. Или разогнусь сейчас без права на вторую попытку. Обдумав глубокую мысль, что два мозга лучше, и что спинной сдерживает головной иногда так, как будто он здесь главный, пошла назад.
Понятно, я — Сократ, не меньше, но скрючиться и заглянуть туда так хотелось. Вроде улья, конически перевёрнутого прямо в дереве, прикиньте? Выдолбленном дереве, наподобие лодки, причём живом и цветущем выше отверстия.
Побрела на стоянку мимо золотистых лип. На них разместились, клейко обсев верхушки, крупные серые птицы. Я категорически достала телефон, шмыгнув носом на смазанный снимок из нутра дерева.. Ну хоть птичек добью для ленты в инсте, на природе я или где! Впечатлений мне подайте!
И тут одна из них стала спускаться прямо на мою гордыню, вниз по веткам... Не слетать, а гибко карабкаться, перемещая ручки, ножки и тючок с поклажей.
Превращаясь в сморщенного карлика на моих глазах. Он улюлюкнул что-то, глядя на меня чуть не напротив, свои ему ответили гульканьем.. И в секунду все они посыпались с деревьев, словно мешок старого посеревшего гороха, однажды раскрывшийся у деда в руках при спуске в подпол. Так и выяснили, что обманули деда на рынке с плодами нового урожая. "И зимы ждать не пришлось", — бодро сказала бабушка, велев мужу не огорчаться.
Я мчалась, не выбирая тропинок, слушая, как горох догоняет. Стучит так кругленько, тук-тук, подкатываясь ближе... Не оборачиваясь, я швыряла назад отвисший и отяжелевший сразу рюкзак, телефон, ремень туристский, портупею с водой. Предметы кончились, а перекаты позади нет. Пока я не расшумелась, уже завидя стоянку, и не остановилась на миг от колотья во всём теле. Тогда я поняла, что за спиной тихо. И то ли меня надурили эти мелкие охальники, как деда тогда с покупным горохом, то ли эхо вытребованных впечатлений слишком долго аукало в ушах.. Однако вещей моих по дороге обратно не было. На липовой полянке тоже щебетал, стрекотал и обитал обычный набор птичек и насекомых. Из моих россказней реально стояло лишь выдолбленное дерево.
Местный в нашем лагере нашёлся, странненький такой, дёрганый парнишка. Но взял миссию на себя и просунул в дупло руку, достав свёрнутую брюквой мешковину. Чистые мешки, грязные, в дырах, со смешными заплатками... Мой отныне "герой навеки" положил на расстеленные мешки сперва подарочек (деревянную солонку, перочинный ножичек, вяленое мясо в тряпочке), я отдала кованый бронзовый браслетик. Завернул всё и закрутил узлом, втащив в дерево обратно. Сообщил, пялясь на меня, как на ожившую статую, что "светляки" делают мёд. Испокон веков такая у них, малЫх-работников, повинность от Громушки. Знай, собирают себе липов цвет и к людям не выходят. Но и люди их не видят... А кто видит, тот с ними остаётся.
Ну, я на обратном пути парнишку и за ручку взяла, и по головке погладила, и "вы мой идеал" шепнула. (Что ж ты, плююсь про себя, дуркуешь: руку вон в неизвестность суёшь не глядя, а женщин боишься пуще армии.) Кто же эти, спрашиваю, малыхи-работники, почему светляки они, зачем Перуну служат?
Парень, не чая вырваться из моих любезностей, кое-как промекал, что Громушко — это не Перун. Это свойский хозяин, когда-то то тут кроме лесов ничего не было. И он много первых поселенцев пожёг... Деревья здесь самовозгораются в жару, но сначала вроде гром гремит, а верхушки лесные все смыкаются, будто небо тучами закрывают. Вот первые поселенцы дань и платят Громушке, чтоб семьи да потомков их не трогал. Светляки поэтому: согласились сгореть сами, обменяли свет бессмертной души на уродливое бессмертное житьё, облачились в мешковину и мёд хозяину готовят.
Последние слова своего подневольного спутника я услышала как бы эхом. Увидела свой телефон просто в траве и шагнула за ним. И всё поплыло зыбью, и где-то недалеко грянул гром. А за ним следом рассыпалось по земле: тук-тук, тук-тук.. Мой юный несчастный проводник, не успевший выдернуть хилую лапку девственника из длиннопалой ладони сорокалетней милфы, бессильно зарыдал.
