“Сегодня, с воскресения на понедельник, видел во сне,
что Лиля сиротка и попала к какой-то мучительнице,
и та ее засекла розгами, большими, солдатскими, так что я
уже застал ее на последнем издыхании, и она все говорила:
Мамочка, мамочка! От этого сна я сегодня чуть с ума не сойду.”
Из письма Ф.М. Достоевского к его жене, А.Г. Достоевской, от 23 июля 1873.
Процесс Кроненберга, как и прочие дела о насилии над детьми, подробно рассматривается в “Дневнике Писателя.” Более того, Достоевский включил описание процесса в обвинительную речь Ивана Карамазова, а Спасович, адвокат горе-родителя, стал прототипом пронырливого адвоката Фетюковича из все тех же “Братьев Карамазовых.” Достоевский так же собирался воссоздать и “дело Кроненберга,” и другие подобные процессы, в романе “Отцы и Дети,” который так и не был написан.
Правильное написание фамилии подсудимого — Кроненберг (так и в материалах дела), но уже в газетной уголовной хронике, а позже у Ф. M. Достоевского и других авторов она была переделана, видимо, на русский лад в Кронеберга.
С.Л. Кроненберг
Банкир дворянин Станислав Леопольдович Кроненберг, 1845 года рождения определением Петербургской судебном палаты от 13 ноября 1875 года был предан суду с участием присяжных заседателей no обвинению в том, что он летом 1875 года сознательно подвергал свою семилетнюю дочь Марию истязаниям: бил до синяков, продолжительно сек розгами.
Дело слушалось 23—24 января 1876 года. Председательствовал председатель Петербургского окружного суда А. А. Лопухин. Несмотря на кажущуюся незначительность — все- таки не убийство,— дело оказалось очень громким. Как отмечено в «Истории русской адвокатуры», это дело стало чрезвычайно важным, «так как, благодаря участию в возникшей полемике самых выдающихся писателей того времени, резюмированы были и кристаллизованы все притязания к адвокатуре». Другой, не менее серьезной причиной, обусловившей широкий общественный резонанс дела Кроненберга, было столкновение различных подходов к семейной педагогике. Консерваторы опасались, что это дело послужит прецедентом для вмешательства государства в дела семьи, либералы — напротив, приветствовали процесс, полагая, что таким образом удастся обуздать жестокость некоторых родителей. Действительно, в том же году в России прошло еще несколько аналогичных процессов.
Еще до начала судебного процесса, ходили слухи, что ни один адвокат, кроме Владимира Спасовича, не взялся защищать отца-садиста. На самом деле, Кроненберг не ходатайствовал о назначении адвоката, так что Спасовича назначил сам суд. Владимир Спасович (1829 – 1906), юрист, литературовед, и журналист, слыл в обществе либералом, хотя участие в этом процессе изрядно подмочило его репутацию.
Спасович В.Д.
Мнение Достоевского об этом деле разделяли люди разных взглядов и положения в обществе — от M. E. Салтыкова-Щедрина до К. П. Победоносцева, от студенческой молодежи до солидных судебных деятелей. Иронизируя над защитой Спасовича и рассматривая ее как аморальную, M. E. Салтыков-Щедрин писал: «Всего естественнее было бы обратиться к г. Спасовичу с вопросом: если вы не одобряете ни пощечин, ни розог, TO зачем же ввязываетесь в такое дело, которое сплошь состоит из пощечин и розог?»
Домашний тиран оказался образованным человеком, а не выходцем из простого люда. В 1867 году он закончил Варшавский университет со степенью магистра права (какая ирония!) Отличившись во время франко-прусской войны, он получил орден Почетного Легиона и французское гражданство. В время пребывания в Варшаве, он вступил в связь с замужней дамой, которая в 1868-м родила о него девочку Марию. Ребенка она отдала на воспитание швейцарским крестьянам и лишь после этого сообщила Кроненбергу счастливую весть о его отцовстве. Надо отдать ему должное, Кроненберг не бросил девочку на произвол судьбы, но решил назначить ей содержание. Кроме того, он лично съездил в Женеву, забрал дочку у крестьян и поместил ее в дом пастора де Комба, жена которого стала ей крестной матерью. Отец и дочь не виделись с 1872 до 1875 года, когда Кроненберг внезапно нагрянул, чтобы увезти Марию в Петербург. К этому моменту девочка успела полностью его забыть.
Из защитительной речи В.Д. Спасовича : "Само слово «истязание ребенка», во-первых, возбуждает чувство большого сострадания к ребенку, а во-вторых, чувство такого же сильного негодования в отношении к тому, кто был его мучителем. Я, господа присяжные, не сторонник розги, я вполне понимаю, что может быть проведена система воспитания, из которой розга будет исключена, тем не менее я так же мало ожидаю совершенного и безусловного искоренения телесного наказания, как мало ожидаю, чтоб перестали суды действовать за прекращением уголовных преступлений и нарушений той правды, которая должна существовать как дома в семье, так и в государстве. B нормальном порядке вещей употребляются нормальные меры."
Дело в том, что в 1874 году Кроненберг познакомился в Париже с некой девицей Жезинг, которая вернулась с ним в Россию и стала его любовницей. Для полного счастья им не хватало только ребенка. Но и ребенок имелся в наличии – правда, в Швейцарии, но привезти его в Петербург легче легкого. Тут семейной идиллии и пришел конец. Можно только догадываться, как сложились отношения двух взрослых, один из которых обладал взрывным характером, и ребенка, попавшего в незнакомую местность и незнакомую же языковую среду. Естественно, по-русски девочка не говорила, так что на первых порах круг ее общения был очень ограничен. И в таких условиях можно адаптироваться, если родители проявят терпение и понимание, но как раз этого в семье Кроненберга не хватало. Хотя Мария стала называть Жезинг maman и вообще старалась вести себя хорошо, общий язык с новыми родителями она так и не нашла. В частности, Жезинг обвиняла девочку во лжи и воровстве. Вполне вероятно, что у Марии действительно были проблемы с поведением, которые только обострились в подобной ситуации. “Любящий отец” решил исправить их с помощью розги. Возвращаясь домой, он выслушивал обвинения Жезинг и буквально каждый вечер избивал свою дочь, причем бил ее не только розгами, но и кулаком по лицу. Как потом сообщили эксперты, тело девочки было сплошь покрыто синяками.
Из защитительной речи В.Д. Спасовича: "Ha даче произошло событие, которое дало начало делу. Причины этого события собрались разные, внутренние и внешние, заключавшиеся как в ребенке, так и в отце, а равно и в различных влияниях на ребенка. Прежде чем я перейду к изложению причин катастрофы 25 июля, я должен разобрать точнее сам внешний факт, за который судится Kроненберг — факт побоев девочки, удостоверяемый как вещественными доказательствами, так и свидетельскими показаниями. Знаки, бывшие предметом исследования, можно подразделить на знаки на лице, знаки на руках и конечностях, знаки на задних частях тела и пятна крови на белье. Каждый из этих следов надо разобрать отдельно, и прежде всего знаки на лице. Когда пристально вглядишься в лицо ребенка, то это лицо точно исписано по всем направлениям тонкими шрамами, прикрытыми в иных местах волосами, так что они едва-едва заметны. Знаки эти г. Чербишевич (медик, прим.ТС) признал неизгладимыми на лице обезображениями, с чем я только тогда мог бы согласиться, если бы каждый человек ходил вооруженный двумя микроскопами. Так как девочку свидетельствовали вследствие сечения розгами, то натурально должно было явиться предположение, не от сечения ли произошли и знаки на лице. Я думаю, что именно эта идея и была невольно усвоена свидетельствовавшими врачами, особенно г. Чербишевичем, сделалась предвзятой идеей и помешала исследованию."
Слугам Кроненберга, проживавшим вместе с ним на даче, такая ситуация с каждым днем нравилась все меньше и меньше. Наконец нервы у них не выдержали. В один менее чем прекрасный вечер, когда Кроненберг набросился на свою дочь и почти 15 минут хлестал ее рябиновыми розгами,- якобы за чернослив, украденный из сундука Жезинг, - горничная Аграфена Титова и дворничиха Ульяна Билибина заявили, что если он не прекратит, они немедленно пойдут в полицию. Кроненберг перестал избивать дочь и осознав, что натворил, чуть не упал в обморок. Тем не менее, женщины в полицию все же пошли и на хозяина заявили. Их обвинения и повлекли за собой судебное расследование.
Адвокат очень умело расставил акценты: например, если девочка кричит, если ее поставить в угол, значит, ей ничего не стоит изобразить из себя мученицу, даже если отец слегка ее отшлепает.
Доказав присяжным, что Мария – ребенок глубоко порочный, адвокат поспешил оспорить серьезность самого наказания.
Из защитительной речи В.Д. Спасовича: "Остается открытым вопрос о пощечинах и о тех синяках, которые были, может быть, последствием пощечин. К. давал пощечины ребенку, это верно, он сам признает, что ударил девочку по лицу раза три или четыре. Я признаю, что пощечина не может считаться достойным одобрения способом отношения отца к дитяти. Ho я знаю также, что есть весьма уважаемые педагогики, например английская и немецкая, которые считают удар рукой по щеке нисколько не тяжелее, а, может быть, в некоторых отношениях предпочтительнее сечения розгами. Причины, почему пощечина считается особенно обидным ударом, кроются в нравах, в прошедшем. Разбирая власть родительскую, трудно сказать, чтобы она не доходила ни в каком случае до пощечины. От постороннего человека удар по лицу может сделаться кровной обидой, но не от отца. Я полагаю, что вы не можете признать мучением или истязанием пощечины, если эти пощечины не произвели видимых повреждений на лице."
В суд пригласили экспертов, осматривавших девочку. Врач Ландсберг заявил на суде, что “не может смотреть на такое наказание, которое было нанесено девочке, как на домашнее исправительное наказание, и что если бы такое наказание продолжалось, то оно отозвалось бы весьма вредно на здоровье ребенка.” По его заключению, Кроненберг был в припадке ярости и наносил удары куда попало. При этом, Ландсберг назвал повреждения тяжкими “по отношению наказания, а не по отношению нанесенных ударов.” Как указывает Достоевский, эксперты проводили обследование только на 5-й день после происшествия, но даже тогда багровые синяки еще были видны на теле девочки. Пусть они и не представляли угрозы ее жизни, но неужели такие побои не считаются истязанием? Тем более, что они повторяются постоянно. Кроме того, в отличии от экспертов и адвоката, Достоевский делает упор на психологическую травму ребенка, а не только на сам факт физического насилия.
Из защитительной речи В.Д. Спасовича: "B последующих освидетельствованиях врачи, давая другие заключения, определили эти повреждения следующим образом: они говорят, что это наказание выходит из ряда обыкновенных. Это определение было бы прекрасно, если бы мы определили, что' такое обыкновенное наказание, но коль скоро этого определения нет, то всякий затруднится сказать, выходило ли оно из ряда обыкновенных. Допустим, что это так. Что же это значит? Что наказание это, в большинстве случаев, есть наказание, не применимое к детям. Ho и с детьми могут быть чрезвычайные случаи. Разве вы не допускаете, что власть отеческая может быть в исключительных случаях в таком положении, что должна употребить более строгую меру, чем обыкновенно, меру, которая не похожа на те обыкновенные меры, какие употребляются ежедневно?...
...Девочка, как вы могли видеть сами, необыкновенно шустрая, необыкновенно понятливая, живая, вспыхивающая как порох, с сильным воображением, развитая физически хорошо; правда, она имеет некоторое расположение к золотухе, но вообще здоровье ее в цветущем состоянии. Это хорошая сторона — как физическая, так и нравственная. Ho есть и теневая, нехорошая сторона, зависящая отчасти и от воспитания. Она воспитывалась между мужицкими детьми без присмотра; уде Ком- ба ее не перевоспитали; когда отец привез ее к себе, он нашел в ней много недостатков: неопрятность, неумение держать себя, начатки болезни от дурной привычки, но главное, что возмущало отца,— это постоянная, даже бесцельная, ложь....
...Ребенок резвится, бегает к дворнику и прислуге, заводит с ними знакомство и попадает под дурное влияние прислуги, научается разным пакостям, воровству. Сначала эти маленькие похищения проходят незамеченными, подозревают других, но не ее в таскании вещей, замечают только, что ребенок одичал и выбивается из рук. Отец высек ее легко раза два или три, но это совсем не действовало: девочка к сечению привыкла еще у де Комба. 25 июля приезжает отец на дачу и в первый раз узнает, что ребенок шарил в сундуке Жезинг, сломал крючок и добирался до денег. Я не знаю, господа, можно ли равнодушно относиться к таким поступкам дочери? Говорят: «За что же? Разве можно так строго взыскивать за несколько штук чернослива, сахара?» Я полагаю, что от чернослива до сахара, от сахара до денег, от денег до банковских билетов путь прямой, открытая дорога. Это то же самое, что привычка лгать: раз она укоренилась, она растет все более и более, как тот дикий репейник, который покрывает поля, если его не искоренять и не полоть."
К сожалению, присяжные не разделяли чувств Достоевского, и “счастливая” семья воссоединилась уже во второй раз. Нельзя же оставлять ребенка без отца.
Вердиктом присяжных Кроненберг был оправдан.
