Я не слышал, как захлопнулась дверь.
Ботинки отбивают по лестнице ритм моего неспокойного сердца. Обувка дешевая – как и многое в моей жизни – и тугие подошвы шлепают по ступеням слишком звонко и нагло. Как и всякое дешевое в этой жизни.
Бам – бам – бам – бам – бам
Этаж пятый. Но лифта я не дождался бы. И от возбуждения, и потому, что надо было исчезнуть, пока она не пересекла порог в погоне за мной. Обязательно исчезнуть, точно ее любимый супергерой, пока она не успела договорить.
Бам – бам – бам – …
Подлый тугоухий датчик, для кого я здесь топочу?! В темноте по его вине перескакиваю ступеньку и врезаюсь в следующую. Ба-бам!!! Только теперь загорается лампочка. Сердце тоже сбивается с ритма, и я задыхаюсь. Или просто кажется, разве оно не остановилось еще там, наверху?
Бам – бам – бам – первый этаж – дверь
Домофон играет свою партию, и я врываюсь в городскую ночь. Совсем как ее любимый герой комиксов. Втягиваю полную грудь морозного воздуха. Все как в классике кинематографа. Но нисколечко не помогает, типичная киношная чушь! Воздух, правда, далеко не морозный. Приятно прохладный – зима опоздала, и настоящий снег рухнул на город только сегодня. Такое себе новогоднее чудо. Хотя утро еще казалось полным волшебства.
Куртку застегнуть я не успел, а шарф… Шарф, видимо, вообще оставил на ступенях. Но возвращаться за ним, конечно, не стану. Как бывает: молодое горячее сердце гонит кровь (все-таки гонит), кожа пышет жаром, и холод не чувствуется. Вот это похоже на правду, мне не холодно. Сейчас бы закурить, но очень не кстати я не курю. Хотя пускать дым это тоже киношная чушь.
В небе раздается скромный хлопок, и на миг снег вокруг и мои бледные кисти без перчаток окрашиваются розовым. Новый хлопок – и зеленым. Срываюсь с места на дорогу, протискиваюсь между плотно припаркованными машинами и вылетаю на двор. На чистое нетронутое снежное облако, опустившееся на детскую площадку. И вскидываю голову. Хочется ослепнуть! Выжечь те кадры, на которых заел проигрыватель.
Но салютный залп убог и неполноценен – через секунду уже тускнеет чахлой пальмочкой. Запускают его с балкона третьего этажа, смех оттуда намного громче хлопков высоко над головой. Я больше не смотрю.
А окна, горящие оттенками желтого, мерцающие огнями гирлянд, начинают дружно, а затем вразнобой, но хором кричать и раскатисто смеяться. Кажется, я слышу даже звон сотни бокалов. Я кричу тоже. Кричу в себя, как слишком часто в своей жизни. «Да и хрен с вами! Пошли вы!» – и пинаю подушечку снега. На миг решаю вытоптать этот посыл здесь же – по буквам и с тремя восклицательными знаками. Но вместо этого просто бью снег вокруг еще немного. Нет, не просто, а чтобы это прекрасное девственное облачко не осталось идеальным. Злость, зависть, страх или отчаяние – что бы это ни было, полностью оно меня не покидает, и я сбегаю. По однодневным сугробам.
Да, им не больше суток. Снега ждали. И наконец он засыпал это утро. Чудо, посмеялся я. Чудо, поверил я, когда Лера согласилась праздновать вместе. Совсем как год назад, когда позвонила в домофон за полтора часа до полуночи. Поругалась с парнем – он то ли посмотрел не так, то ли написал смс не ей или ей, но не то. Скорее всего, просто потому, что он идиот и целовал без разбора ее подруг. Оба приятеля, с которыми я снимал квартиру, ушли по своим тусовочным делам. Я отказался, еще когда они планировали эту ночь в начале месяца – думал отмечать праздник с Леркиной компашкой, как и в прошлые два года, но понял, что это будет выше моих сил, и остался дома.
Мы были лучшие друзья. За исключением того, что в самом начале у нас случился глупый роман, и того, что я по-прежнему был влюблен. Наступал новый год, и она позвонила в домофон, и она была свободна. Как в классике кинематографа, подумал я тогда. В ту ночь мы много и долго говорили. Как бывает, обо всем и ни о чем. Смеялись, договаривали друг за другом и, наоборот, спорили, перебивая, грустили и снова смеялись. Однако ни она, ни я не произнесли тогда ни слова о любви. Мы были лучшие друзья. Но нынешним утром я надеялся и верил, что в этом и будет отличие сегодняшней ночи. Чувствовал, как изменились наши отношения в последние месяцы, и готов был признаться.
Надолго меня не хватило: отбегавшись, иду – руки в карманы, куртка нараспашку. Повсюду пищат домофоны, люди выходят, выбегают и вываливаются на улицы. Прямиком в новый год. Снегопад, стихший, когда я спешил на свидание, зарядил по новой. Ветра нет, и густые потоки снежинок летят отвесно вниз, словно гравитация устала от их заигрываний и танцев. Они кажутся слишком тяжелыми, чтобы красиво и не спеша кружиться. Впервые такое вижу. Они цепляются за мои волосы, не тают и пересыпаются за шиворот.
А я думаю свою извечную думу, что надо забыть Леру. И снова понимаю, что это значит забыть как минимум пять лет жизни. «И ничего! Не жалко!» – злюсь. Это, видимо, замечает девушка из веселой компании, проходящей мимо. И она отдает мне искрящийся бенгальский огонек. Успеваю вытащить руку из кармана и перехватить его. Успеваю даже улыбнуться в ответ. Они идут дальше, а я, застыв, смотрю на искорки, яркие, горячие и живые. Они бросаются в ночь и не знают, что через пару секунд их не станет. Смотрю, как в детстве. И как в ту ночь, когда они же отражались в ее темно-карих глазах. Как в детстве и как в ту ночь, кричу:
– С новым годом!
Девчонки оборачиваются, улыбаются. Машу́ им огоньком – пускай заберет с собой побольше улыбок. Они хором отвечают:
– С новой жизнью!
Последние искорки падают на замерзшую руку. Огонь погас. Но я чувствую, стало легче. Стряхиваю снежную шапочку с волос и накидываю капюшон, застегиваю куртку. Тепло.
Бам – бах – бум – бум – ба-бах
Сбежав со дворов, шагаю по одной из главных улиц города. И стараюсь не вздрагивать от каждой петарды. А потом понимаю, это необязательно – Леры рядом нет, и не надо выглядеть бесстрашным. Народу полно. Я грешу на отличную погоду, сказочный снегопад и, возможно, на анонс грандиозного фейерверка. Не ради же меня они покинули теплые квартиры и богато накрытые столы. Еще недавно я хотел углубиться во дворы и безлюдными улочками вернуться домой. И когда это желание пропало?
Тротуаров не хватает, и праздник занимает полосы на дороге. Автомобили сигналят, но я не слышу в этом недовольства – все тот же праздник. Они едут медленно, ползут, аккуратно огибая особо веселых гуляк. Хаос и суматоха. Новая жизнь, еще не успевшая разочаровать.
– Посторонись!!!
Решаю, что очередная петарда. Отступаю вбок, и меня сшибают с ног. Я падаю на мужика, и вместе мы катимся на санках. Я переходил выезд со двора, а он решил съехать по этому склону. Мы скользим до самой дороги, где на последних скоростях врезаемся в чьи-то сапоги.
– Извини, парень! Не ушиб? – хлопает по плечу мужик и смеется.
– Нет, мягкая поездка, – отвечаю и вываливаюсь из санок на дорогу.
– Ну так Пушкинский сервис! – мужик отряхивает мне спину, совсем не помогая этим подняться.
– То есть? – спрашиваю и встаю наконец. Нагибаюсь, чтобы почистить джинсы.
– Фамилия у нас такая, – отвечает мужик, широко улыбаясь, и поправляет ушанку. Он выше меня на полголовы, и я удивляюсь, как он уместился в санках.
– Серьезно?
– А то! Нас, знаешь, сколько таких?.. Сукиных сынков, – отвечает довольный и хохочет. Отряхнувшись полностью, я отчего-то не спешу уходить и тоже улыбаюсь ему.
– Ну что? Прокатить с ветерком? – показывает на санки.
Но тут подбегает мальчишка и запрыгивает в них:
– Теперь я! Вези, папа!
– Вот ведь шустрый шкет! Извиняй, парень! – жмет он плечами. Мотаю головой, мол, нестрашно, и он трусит к тротуару, напевая: – Зимняя пора, очей очарованье… Крестьянин торжествуя…
Лера не любит стихов. Ни Пушкина, ни Котоевского, то бишь мои. Хотя часто упоминает, что считает себя поэтичной натурой. И что удивительно, это действительно так. Она обожает красоту и умеет ею наслаждаться. Предпочтет вид на июльский закат с крыши дома просмотру парочки эпизодов сериала. Выберет кемпинг в горах вместо горнолыжного курорта. Беседку в чаще осеннего парка, но не ярмарку и аттракционы. И я всегда думал, что случится выбор в пользу писателя и поэта вместо очередного менеджера и руководителя. Но, видимо, я всего лишь напишу новое стихотворение. Или поэму. Роман не помешает.
Глупые снежинки – огоньки – снеговичок
Я на площади. Со мной сотни счастливых незнакомцев. На разных стадиях счастья и степенях знакомства. Хвойные паломники орбитами гуляют вокруг священной ели. Она высокая, пышная. Горит яркими, мерцающими золотом и серебром огоньками. Рядом миниатюрный каток. Он вызывает наибольшую радость, интерес и энтузиазм. Там скользят, падают, ползают, а кто-то даже плавает. По другую сторону павильоны с ароматной выпечкой и горячим чаем. Я же больше удивляюсь, как Ляпис сумел прорваться через «новогодние игрушки», Аварию, «тик-так, часики идут» и «happy new year».
Просыпается аппетит, и я проталкиваюсь в направлении соблазнительных ноток корицы, ванилина и шиповника. Я голоден, за стол сесть мы так и не успели. Я не успел даже разуться. Был слишком взволнован, это моя извечная проблема. За столько лет нашего знакомства миллион раз представлял, как признаюсь, как произнесу те слова, которые побоялся, или не захотел, может, не был готов (да какая разница!) сказать в тот короткий начальный период, когда мы только понравились друг другу и решили посмотреть, что из этого выйдет. Может быть, столько же я представлял этот момент и сегодня с самого утра. И это предательское волнение к вечеру достигло такого напряжения, что казалось жизненно необходимым избавиться от него поскорее. Сразу. С порога. С порога пяти лет. Вот так я все испортил.
Кто-то дергает за рукав. Затем хватает за руку. И тянет дальше. Поворачиваю голову, вижу веселую раскрасневшуюся женщину. Вижу, что и ее кто-то тянет. Это хоровод. И снова меня вырывают из воспоминаний, и я заставляю себя за них не цепляться. Цепляю сам руку первого попавшегося и утягиваю за собой. Смеюсь в его испуганное лицо. В ее лицо – я подцепил девушку. И она загорается азартом, ей ловить следующей. А вот и Дискотека Авария. Хоровод разгоняется и подпевает. Все мы дети.
Дед Мороз – Дед Мороз – Дедушка Мороз
Подмерзшие кисти согреваются. Слетает капюшон, а в ботинки попадает снег. Я думаю о Лере. Мы не водили с ней хороводов, но за руки держались. Не только во время прогулок. Я мог положить руку поверх ее руки на столике в кафе в минуты молчания, когда она уже выговорилась, а я уже сказал, что все будет хорошо. Она могла взять мою ладонь в свою, когда мы засиживались на диванчике и я пытался объяснить, почему мне все еще не нравится то, как я пишу. Главное, не сдавайся, говорила она. И опускала голову мне на плечо, или я – ей на колени. Это было чуть больше, чем дружба, мы оба понимали. Но она не собиралась от этого отказываться. Как и я не собирался все портить и потерять и эту небольшую близость.
Начало хоровода настигает конец, но не объединяется с ним. Они идут на новый виток вокруг ели, и теперь это спираль. Радиус растет, и люди впереди меня вылетают на каток. Поскальзываются, падают, и цепь рвется. Я отпускаю руки подруг и, разогнавшись, тоже врываюсь на лед. Скольжу, скольжу, скольжу. И врезаюсь. Извиняюсь и пингвиньей походкой добираюсь до снега.
Надо двигать домой. Отогреться в душе (и душе), лечь спать. И, может быть, проснуться снова сегодня. Я ведь достаточно раздолбай, чтобы заслужить каноничный день сурка, эту вот киношную чушь. Зима, девушка, любовь и ледяные скульптуры…
Нет, снеговик!
Какой-то мужик, пошатываясь, водружает голову на два снежных шара. Его приятель довольно кричит пьяным голосом чуть в сторонке. А я начинаю злиться, старая обида все еще жива…
На исходе того – пробного – периода у нас с Лерой случилось пари: поздней осенью мы делали ставку на то, когда выпадет первый снег. Не помню уже, что полагалось мне, если бы я выиграл, не помню, потому что проиграл. В любом случае это было к лучшему, ведь, согласно пари, если угадывает Лера, мы лепим снеговика из этого самого первого снега. Это будет забавно и незабываемо, думал я. Но наш снеговик так и не появился на свет. Может быть, потому, что пари глупое и несерьезное. Возможно, потому, что лепить снеговика – занятие детское и всегда найдется дело интереснее. Хотя я знал, что для Леры все перечисленное отнюдь не причины. Да, но почему не поводы…
Снеговик, правда, увидел свет. Его слепил я. Один, назло. А потом разломал, растоптал. От обиды, разочарования и ощущения своей никудышности. И это чувство возвращалось.
Проигрыватель снова прокручивает заевшие кадры. Вижу себя – стоящего в куртке в прихожей и поганящего нетерпеливым языком сакральный момент. Чувство растет, заполняет всего. Вижу ее глаза – в них не удивление, не радость и даже не испуг… разочарование? Злость?
Я не успеваю себя остановить – вылетаю из прихожей прочь. Не успеваю остановить и теперь – влетаю ногами в тело снеговика. Снежный шар раскалывается, отваливается кусок. И голова слетает вниз, трескается. Батя снеговика удивленно взирает на это. Затем конкретно на меня, и взгляд его вмиг наливается гневом.
– Ох... – икает, – ел?!
Мужик шагает ко мне. А я соглашаюсь – ведь он прав! А теперь накажи! И за снеговика, и за непутевость, и за подлый язык.
– И я говорю ей с порога, вместо «Привет» говорю: «Я люблю тебя, подруга! Давно! Смирись уже, и будем вместе!!!» – кричу мужику, чтобы он понял, что снеговик – это так, шалость. Накажи за стоящее.
Он хватает меня за куртку, замахивается:
– Ща будете, – и бьет по лицу.
Тдыщь – хрясь – бум – бух – ба-бах
Лежу на спине. Носом дышать невозможно, глотаю кровь. А в новогоднем небе – роскошный фейерверк, грандиозный, как обещали. Огоньки! Алые, сапфировые, изумрудные, золотистые и фиолетовые. Вспыхивают неровной чередой: одни чуть раньше – еще не погасли предшественники, другие чуть позже – когда небо успело остыть. Гремят и рассыпаются в щепотку мелких хлопоточков. И гаснут. А народ под ними замер и молчит. На Земле тишина.
И в этой тишине я снова слышу слова Леры. Она говорит:
– Я тоже люблю тебя…
И добавляет:
– Но…
Дальше топот моих ног.
Я смеюсь. Почему-то это кажется теперь таким забавным. Сгребаю в руку снег и прикладываю к носу. Он тает, попадает в рот, и я пью. Соленый.
В грудь прилетает снежок. Кто-то пинает в подошву – тугую и дешевую.
– Ты чего на звонки не отвечаешь? А? Снеговичок?
Убираю руку от лица. Лера стоит надо мной, улыбается. Улыбается так, как если бы я действительно был ее снеговичком. Улыбается, не сдерживая смех. На шее у нее повязан мой шарф.
– Вот, дурачок… Растаял, пропал, – гнусавлю я.
И швыряю в нее остатки снега, что не успели растаять. Она уворачивается, затем подходит и, как в дурацком кино, падает в снег ко мне рядом.
Бух-хрусть-чмок
