— …и как видите, на семнадцатый день после имплантации мы наблюдаем стабильную работу новых нейронных паттернов, — Отто провёл пальцем по дисплею показывая график, что стремился вверх, — Активность в миндалевидном теле снизилась на сорок процентов. Гиппокамп демонстрирует признаки формирования новых, здоровых связей. Пациентка Коваль идёт на контакт. Вербализация улучшается. Приступы паники — единичны и пресекаются мягкими седативными.
Профессор Зигер молча изучал графики, медленно попивая воду из стакана. Его лицо, изрезанное морщинами, не выражало ничего, кроме привычной усталости руководителя, видевшего за свою карьеру десятки прорывов и сотни провалов.
— Впечатляюще, — наконец произнёс он, отставляя стакан с тихим стуком. — По тем сканам, что я видел три недели назад, прогноз был… сомнительным. Вы сделали, казалось бы, невозможное.
— «Феникс» работает, как и проектировалось, — ровно, без тени хвастовства, ответил Отто. — Мы не гадаем. Мы переписываем повреждённый код. Сначала — стабилизация архитектуры, затем — поэтапная замена дефектных модулей. Классические методы здесь бессильны. Они лечат симптомы. Мы лечим систему.
— Да, ваш «Феникс» действительно восстал из пепла, — Зигер откинулся в кресле, сложив пальцы домиком. Его взгляд, острый под нависшими бровями, стал пристальным и оценивающим. — Жаль, Катрин не дожила до этих результатов. Она всегда скептически относилась к вашим методам. Считала их… чрезмерными. Но, должен признать, её консерватизм иногда был оправдан. Он удерживал нас от безрассудства.
Мышцы на спине Отто напряглись тонкой, стальной струной. На мгновение реальность кабинета поплыла, сменившись другим пространством, другим временем. Гул люминесцентных ламп в заброшенной подсобке патологоанатомического корпуса. Запах пыли и старого формалина. И её голос, негромкий,но раздражающий, как удар лезвия по стеклу: «Ты лепишь куклу, Отто. Я видела твои протоколы. Твои „якоря спасения“. Это уже не терапия. Это фабрикация. И я не позволю тебе использовать Агнией и «Феникс» для своей больной игры». Он сделал незаметный вдох, заставил диафрагму расслабиться. Образ растворился, оставив после себя лишь холодный осадок в желудке. Его лицо сохранило спокойное, слегка печальное выражение.
— Да… трагическая потеря. Она была блестящим специалистом. Мы часто спорили о подходах, но я всегда уважал её преданность делу. Её приверженность… классическим, проверенным методам.
— Спорили? — повторил Зигер, и в его голосе прозвучал лёгкий, почти неосязаемый интерес, тень чего-то большего, чем просто формальный интерес начальника. — В день её исчезновения вы тоже спорили, если верить записям системы безопасности. Она заходила в ваш блок поздно вечером. После официального окончания приёмов.
Стол. Стол в той подсобке. Её планшет, всё ещё открытый на странице с его же отчётами, которые она изучала со скептической гримасой. И её слова, брошенные уже на пороге, прежде чем его рука нащупала холодный металл статуэтки феникса на полке: «Она ещё человек, Отто. Где-то там, под всеми твоими слоями кода. И я найду способ это доказать. Твоя кукла никогда не будет готова».
— Мы обсуждали текущие протоколы, — тут же, без малейшей паузы на раздумье, ответил Отто. Голос его был ровным, как поверхность озера в безветренный день. — Она интересовалась ходом работы с пациенткой 003. Вы знаете, как она была дотошна. Настаивала на том, чтобы каждый шаг был выверен до миллиметра, соответствовал не только букве, но и духу этических норм. Я показал ей последние данные, объяснил логику каждого вмешательства. Она… высказала опасения. Считала, что я слишком увлекаюсь технической стороной, теряю из виду пациента как личность. Мы разошлись, оставшись каждый при своём мнении. Ушла она… расстроенной, наверное. Но определённо живой.
— И это была ваша последняя встреча? — спросил Зигер. Его глаза, казалось, изучали не графики на стене, а микродвижения лица Отто, игру света в его зрачках, напряжение в уголках губ.
Тишина после удара. Оглушительная, абсолютная. Только назойливый гул ламп. Её тело, странно скрюченное на холодном бетонном полу. Кристальная ясность мысли: она поняла суть проекта. Поняла конечную цель. И это делало её смерть не преступлением, а необходимостью. Санитарной мерой.
— Да. Она ушла. А я продолжил работу над калибровкой импланта. Когда наутро забили тревогу… это был шок для всех. До сих пор не верится.
Отто опустил взгляд на планшет, делая вид, что ищет следующий слайд, давая себе и Зигеру паузу. Она была выдержана идеально — достаточно для выражения сдержанной, профессиональной скорби, недостаточно для того, чтобы её сочли наигранной или чрезмерной.
— Ужасное дело, — покачал головой Зигер, и в его тоне снова зазвучала знакомая административная усталость, смешанная с досадой. — Полиция до сих пор ничего не обнаружила. Ни тела, ни убедительных мотивов, ни свидетелей. Просто… испарилась. Создаёт крайне нервную обстановку в коллективе. Шёпоты. Подозрения. Не лучший фон для прорывных исследований.
— Понимаю, профессор, — кивнул Отто, поднимая взгляд. В его глазах читалась искренняя, насколько это возможно, озабоченность. — Но работа, особенно такая, должна продолжаться. Особенно когда мы так близки к качественному скачку. Полная стабилизация личности Агонии, возвращение ей способности жить — это станет не просто медицинским успехом. Это будет живым доказательством эффективности «Феникса». Лучшей памятью о… всех наших коллегах, кто сомневался в необходимости идти вперёд, рискуя.
Зигер внимательно посмотрел на него. Взгляд был тяжёлым, непрозрачным, как старое, мутное стекло. Он откинулся ещё сильнее, и кресло тихо скрипнуло под его весом.
—Вы невероятно преданы этому конкретному случаю, Отто. Почти… лично. Катрина в своём последнем служебном письме, черновик которого нашли в её облаке, выражала обеспокоенность именно этим. Она писала не просто о «профессиональной фиксации». Она использовала более резкие формулировки. «Симптомы формирования искусственной, нарциссической зависимости, а не терапевтического альянса». Что пациентка, по её наблюдениям во время редких обходов, демонстрирует признаки неконтролируемого страха именно перед лечащим врачом, что является клинически ненормальным для этапа установления доверия.
Отто поднял голову, и его глаза встретились с глазами начальника. В них не было ни вызова, ни раздражения. Лишь чистая, холодная, почти фанатичная убеждённость учёного, столкнувшегося с непониманием со стороны дилетантов. «Она ещё человек… где-то там». Нет. Скоро от того человека не останется и следа. Останется чистая, восприимчивая форма, готовая принять любой замысел. И страх — необходимый катализатор этого процесса.
— Страх, профессор, — произнёс он медленно, подбирая слова, — является естественным и даже ожидаемым компонентом при работе с травмой такой глубины. Она боится не меня. Она боится той бездны, той пустоты в себе, которую мы вместе вынуждены исследовать. Она боится потери того последнего, что она считала собой. Моя задача — быть её единственным проводником через этот страх. Её якорем в шторме. Катрина, со всем моим уважением к её памяти, путала причину и следствие. Я не создаю зависимость. Я вынужденно становлюсь единственной константой в её разрушенной вселенной. И когда новая вселенная будет построена, когда личность стабилизируется, эта вынужденная зависимость трансформируется в здоровую привязанность, а затем и вовсе сойдёт на нет. Но для построения нужен абсолютный фундамент. Абсолютное доверие. Безусловное. Этого Виола, со всей её приверженностью дистанции, понять не могла. Она видела «куклу» там, где я вижу «Феникса» — существо, готовое родиться из собственного пепла, но нуждающееся в помощи, чтобы свершить это превращение.
Кабинет погрузился в тишину. Зигер не моргал, изучая его. —Надеюсь, вы правы, Отто. Искренне надеюсь. Для всех нас. — Он перевёл дух и повернулся обратно, его лицо снова стало маской управленца. — Продолжайте в том же духе. Держите меня в курсе всех значимых изменений. Но будьте… предельно осторожен. Проект «Феникс» — наша общая ставка. Самая крупная за последнее десятилетие. И его успех, — он сделал ударение на слове, — должен быть безупречным. Безукоризненным. Во всех смыслах. Клиническом, этическом, публичном. Я не хочу, чтобы чьи-то… необъяснимые исчезновения… бросали на него даже самую лёгкую тень. И чтобы в отчётах какого-нибудь этического комитета, не дай бог, появились термины вроде «ятрогенное расстройство личности» или «синдром искусственно вызванной зависимости». Мы создаём будущее, Отто. И оно должно быть белым, как этот халат. Понимаете?
— Вполне, профессор, — Отто сделал лёгкий, почтительный кивок головой. — Я позабочусь о том, чтобы каждый отчёт, каждая публикация отражали только чистоту метода и неоспоримость прогресса. Как вы и любите. Безупречность — наша общая цель.
Он выключил планшет, взял его подмышку и, отдав ещё один короткий кивок, развернулся к выходу. Дверь закрылась за ним с мягким, но неумолимым щелчком высококачественного замка.
В пустом, прохладном коридоре он остановился, прислонившись спиной к гладкой стене. Только теперь он позволил себе глубоко, медленно вдохнуть. Воздух показался ему внезапно очень холодным. Слова Катрин, её точные, как скальпель, формулировки, звенели в его ушах яснее, чем осторожные намёки Зигера. «Ты лепишь куклу». «Искусственная зависимость». «Страх перед врачом». Она, со своей проклятой проницательностью, уловила суть ещё до того, как процесс был завершён. Она не видела Агнию после последних, самых глубоких сеансов. Не видела, как в тех глазах, где раньше плескался дикий, животный ужас, теперь поселялось что-то иное — туманная, растущая зависимость, потребность в его голосе, в его присутствии, как в кислороде. Но она догадалась. Увидела направление вектора. И этого оказалось достаточно. Достаточно, чтобы стать угрозой.
Он оттолкнулся от стены и направился, с растущим интересом , к палате пациентки Агонии. Тяжелая, обитая со стороны палаты мягкой тканью, дверь скрипнула.
- Отто..? Где вы были?! - напуганный, тихий голос, который почти походил на панику проскользил к самой двери.
- Всё в порядке, Агния. Я рядом.
