- Расскажи.

- Старики сказывали, что жили некогда в деревне этой два мужика - Кузьма и Никонор. Соседями были. Кузьма человеком был кротким, на рожон никогда не лез, помогал всем, кто попросит, никому отказать не мог. А вот Никонор, слышь-ка, нелюдимый был. Недаром изба его на самом краю деревни стояла. За крутой нрав, побаивались люди Никонора, обходили дом его стороной. Только с одним Кузьмой, соседом, и знался он.

Вот как-то собрался Никонор на ярмарку. Пришёл к соседу и просит одолжить ему телегу до завтра. Не отказал Кузьма, телегу дал. Только попросил вернуть вовремя, вроде как завтра она ему самому надобна. Никонор заверил, что завтра к полудню телега будет возвращена. На том и порешили.

Однако ни к полудню, ни к вечеру не дождался своей телеги Кузьма. Явился он наутро к Никонору:

- Сосед, телегу-то ты забыл мне вернуть.

- Телега твоя - хлам убогий, - сердито буркнул Никонор, - Всю дорогу скрипела так, будто вот-вот рассыплется. А за полверсты до дома сломалось колесо - так еле доехал.

- Ты, видать, перегрузил её, Никонорушка. Вот она и подвела.

- А для чего ещё телеги нужны, как не для груза? - нахмурил Никонор брови, - Ты ступай. Вечером колесо починю - верну телегу.

И ждал Кузьма ещё два дня, а на третий пошёл снова к соседу.

- Никонор, что там с моей телегой? По дрова мне надобно.

Хмурое лицо Никонора появилось за забором.

- Ну что пристал со своей телегой? - злобно прошипел он, - Недосуг мне с починкой возиться. На неделе зайди.

Когда Кузьма появился перед воротами Никонора в следующий раз, сосед в гневе пригрозил ему расправой.

И понял тогда мужик, что правды ему не видать. И пошёл он к деревенскому колдуну. Колдун встретил его перед своим домом.

- Знаю, зачем пришёл ты, Кузьма. Не отдаст Никонор тебе телеги просто так. Лишь дух огня тебе поможет. Если хочешь телегу вернуть, слушай внимательно. Вот тебе стебли Огонь-травы. Как вернешься домой, разожгли огонь в печи. Брось эти стебли в огонь, и скажи: "Дух огня, помоги отбить у ворога своё добро. Жертву себе бери, какую сам захочешь".

- Что ещё за жертва? - спрашивает Кузьма.

- Это всегда по-разному, - пожал плечами колдун, нахмурив брови, - Но обычно безделицу какую-нито - игрушку али щепочку. Игривый он шибко, аки дитё малое.

Сделал Кузьма всё точно так, как колдун велел. На следующий день пошёл он ко двору Никонора. Решил он про телегу не спрашивать, а только помелькать перед соседом. А ну как тот увидит его, да и сам отдаст. Но случилось всё по-другому...

Никонор, который уже с утра изрядно напился, увидев Кузьму, рассвирепел.

- Опять явился! - заорал он, вываливаясь за ворота и бешено сверкая глазами, - За телегой своей пришёл? Проваливай, я ведь тебя предупреждал, что, если явишься ко мне - поколочу!

Кроткое сердце Кузьмы стало вдруг закипать праведным гневом.

- Ах ты, ирод! Ни стыда, ни совести не имеющий. Думаешь с рук тебе сойдёт? Уж я нашёл управу на тебя...

Необоримая ярость захлестнула последние остатки разума Никонора, поднял он с земли камень, подскочил к Кузьме и ударил, что есть силы. Рухнул Кузьма наземь, словно подкошенный...

- Погоди, дед, - перебил старика долговязый парень, недоверчиво усмехаясь, - Это что же, жертва была что-ли? Которую Кузьма тот духу принёс. Что-то больно велика.

- Так ему и сказано было, что жертва может быть разной, - сверкнул вдруг глазами старик, - Всё по совести.

- А с телегой как? Дух-то обманул мужика! Жертву забрал, а телегу отдавать и некому уже.

- Дух своё дело сделал, - старик уставился на огонь, который вдруг словно увеличился в размерах, и несмотря на отсутствие малейшего ветерка, теперь подрагивал и колыхался из стороны в сторону, - Вечером того же дня случился во дворе Никонора пожар страшенный. Никто ничего и сделать не успел - всё дотла сгорело. А телега соседская стояла прямо посредь пепелища. Целёхонькая. Не тронул её огонь. Вот так-то.

- Что за небылицу ты нам рассказал, дед, - ухмыльнулся долговязый, - Дух огня. Жертва. Сказочник.

- Сказка, говоришь? - старик недобро взглянул на парня из-под косматых бровей, - Так давай и проверим. Что ты хотел бы попросить у духа?

- Я? - долговязый засмеялся, - Не знаю... Да вот пусть хоть дух невидимкой меня сделает!

Ребята дружно заржали. Старик криво улыбнулся, засунул руку за пазуху и извлёк оттуда стебли какой-то травы. Быстрым движением он бросил эти стебли в огонь. На какое-то мгновение языки пламени окрасились в голубой цвет и взметнулись почти до самых верхушек деревьев.

-Лёха, может не надо? - испуганно прошептал кучерявый парнишка с гитарой, - Чертовщина какая-то...

- Цыц, малой! - зыркнул на него старик, - С этим не шутят. Он же не верит в сказки...

- А теперь, - повернулся он к долговязому, - Повторяй за мной: "Дух огня, помоги..."

- Ребят, на мне одежда загорелась! - послышался на поляне дикий вопль.

Все повыскакивали из палаток и увидели в кромешной тьме столб огня, который быстро перемещался по направлению к озеру.

- Ааааа!!! Помогите!!! - ночной крик прервал всплеск воды, и всё стихло.

Ребята бросились на берег.

- Лёха, ты что ли?! - крикнул Вадим, шаря фонарным лучом в ночной мгле, - Что случилось?

В свете фонаря все увидели Лёху, выходящего из воды. Но что это было за зрелище! Испуганные, навыкате, глаза, обгоревшие обрывки одежды и следы ожогов на теле.

- Я... я н-не знаю, что с-случилось, - лепетал Лёха, испуганно озираясь по сторонам, - Я проснулся среди ночи от сильного жжения, и увидел, что на мне горит одежда...

- Ты в палатке ничего не зажигал перед сном? - спросил Вадим, осматривая Лёху со всех сторон, - Может искра попала?

- Ничего я не зажигал. Как по палаткам разошлись - сразу спать лёг.

- Дух огня, помнишь? - подскочил вдруг запыхавшийся Олег, - И старик вчерашний, над которым все смеялись, а ты громче всех... Я до твоей палатки сбегал - никаких следов огня!

- Да брось, - махнул рукой Лёха, - Какой дух огня? Старик этот сумасшедший помешался просто на своих сказочках. Ты веришь в эту чушь?

- Уж не знаю, чушь это или нет, а старик тот непростой какой-то. От него прям аж холодом могильным веяло...

- Ладно, хватит жути нагонять, - Вадим похлопал Лёху по плечу, - Ты как вообще? Не сильно пострадал?

- Ничего. Терпимо.

- Тогда все по палаткам, а на рассвете сворачивается и двигаем обратно. Врачам тебя надо показать. Иди, переоденься во что-нибудь...

Все разошлись, а Вадим, собрав веток, принялся разводить костёр. Лёха вернулся в палатку, и переодевшись в новые футболку и шорты, присоединился к Вадиму.

- Что за ерунда, - недовольно пыхтел тот, ёрзая над кучей веток, - Не могу никак разжечь. Всё время гаснет. Чертовщина какая-то.

- Дай-ка я, - Лёха выхватил из рук Вадима спичечный коробок. И почти одновременно с этим действием одежда на нём вспыхнула, как факел.

- Бегом к озеру!!! - заорал Вадим, вскакивая.

Оба бросились на берег. На бегу Вадим вовсю молотил руками по спине Лёхи, пытаясь сбить пламя.

Когда Лёха добежал до озера и прыгнул в воду, на берегу уже вновь стали собираться все ребята.

Лёха сидел в воде по шею и испуганно хлопал глазами.

- Ребят, что это? Мне страшно, - чуть не плакал он.

- Ну что, всё ещё не веришь в духа? - подошёл к воде Олег, - Хотел невидимкой стать - вот и станешь. Сгоришь, нафиг - и ничего от тебя не останется. И желание, и жертва - два в одном.

- Этого не может быть! Так не бывает! - на глаза Лёхи навернулись слёзы.

- Я тебе говорил, чтобы ты остановился, - продолжил Олег, - Помнишь старик рассказывал про Кузьму, который ходил к колдуну? Так вот я думаю, что сам-то он тот колдун и есть. Может и деревню, что стояла там больше ста лет назад, он и спалил.

- Что ты мелешь? Какой колдун? Больше ста лет прошло. Он что, бессмертный? Как "горец"? Такого не может быть!

- А одежда может сама по себе загораться?

- Н-ну ч-что делать-то? - дрожал Лёха, - Я здесь долго не п-протяну - вода холодная. А вылазить боюсь.

- Ты вот что - вылазь давай на берег, но от воды далеко не уходи, - сказал Олег, доставая из кармана мобильник, - Отец рассказывал, здесь где-то монастырь стоит. Так вот в монастыре этом старец один есть, к нему со всех областей люди приезжают за помощью. Может и тебя отмолит. Я отцу сейчас позвоню, чтоб на трассе меня встретил. Попробуем монаха этого сюда привезти. А ребята пусть приглядят за тобой.

Сказав это, Олег скрылся за деревьями.

Солнечный диск уже наполовину скрылся за линией горизонта, когда на поляне появился Олег. Он вышел из леса в сопровождении двух человек. Один из этих людей был знаком ребятам, находившимся на поляне - это был отец Олега. Он нёс в руках что-то большое и тяжёлое, завёрнутое в тряпицу. Вторым спутником был среднего роста седобородый человек в монашеской рясе.

Им навстречу выбежал Вадим.

- Наконец-то! Мы уж заждались.

- Где он? - спросил Олег.

- Там, на берегу, - махнул рукой Вадим в сторону озера, - Ух, пока вас не было, мы тут такого натерпелись...

- А что было-то?

- Спустя час после того, как ты ушёл, Лёха сидел на берегу. Естественно без одежды, боялся он одеваться. Так рядом с ним вспыхнули кусты! А когда он отскочил - загорелась под ним земля! Он конечно же сразу в воду. Так и стоит там до сих пор - трясётся.

А тут ещё пацаны услышали какой-то шорох в чаще. Повернулись на звук и увидели чёрный силуэт человека. Никитос кинулся туда, а как метров тридцать пробежал, так и встал как вкопанный, будто преграда перед ним какая невидимая. Шагу сделать не может. А на него смотрит старик тот давешний, что с нами ночью у костра сидел. Смотрит и хохочет дико так. А потом исчез, словно в воздухе растворился. Мы тогда все дружно чуть в штаны не наделали.

Всё это время монах, пришедший с Олегом на поляну, стоял молча и внимательно слушал рассказ Вадима. А когда тот закончил говорить, спросил:

- Скажи-ка, сынок, когда человек тот появлялся, и ночью перед костром, и днём средь деревьев, не было ли чего необычного? Может запах какой странный, или что ещё?

- Запах...- Вадим нахмурил лоб, - Да! Был запах. Такой еле уловимый... Как-будто запах серы.

- Да, точно, - подтвердил Олег, - Но никто тогда ночью внимания не обратил на это. Все как под гипнозом каким-то сидели.

- Без бесов здесь не обошлось, - промолвил старец, - Нужно действовать, пока не поздно. Стихия воды его пока только спасает, она не слабее огненной. Но кто знает, как дальше обернётся. Идём на берег.

На берегу прибывшим открылось печальное зрелище: Лёха, сидевший по щиколотки в воде и клацающий зубами от холода, и ребята с испуганными лицами, сбившиеся в кучку.

Монах повернулся к отцу Олега и развернул тряпицу, находящуюся в его руках. Под ней оказалась большая старинная потемневшая от времени икона.

- Нужно куда-то её поставить, - сказал старец Вадиму.

Вадим сбегал в лагерь и принёс складной стул. Икону монах водрузил на стул и перекрестился.

- А теперь, - старец посмотрел на Лёху, - Выходи из воды, милый. Выходи, не бойся. А все остальные ступайте в лагерь, подальше отсюда. Как всё закончится, я дам знать. И да, ни в коем случае не вздумайте разжигать огонь!

Все покорно поплелись прочь от берега. Напоследок Олег обернулся и увидел старца, стоящего на коленях перед иконой. Монах жестом указал Лёхе последовать его примеру.

- Сейчас я буду говорить, а ты повторяй за мной. Слово в слово. Это очень важно...- донеслись до Олега чёткие и уверенные слова старца. И как-то сразу повеяло надеждой.

Прошло уже часа три, а монах всё не появлялся. Ребята сидели в полнейшей темноте, помня завет старца не разжигать огонь.

Вдруг кто-то из ребят крикнул: - Смотрите! Там! Что это?

Все резко повернули головы и увидели метрах в ста на противоположном краю опушки леса огненную вспышку. Почти сразу вслед за этим раздался нечеловеческий вопль.

Пятно огня вдалеке стало метаться из стороны в сторону, затем замелькало между деревьев, пока совсем не скрылось из виду. Все сидели молча, объятые ужасом. Кто-то нашёптывал "Отче наш".

Но вот послышался шорох шагов, и в свете фонарного луча на поляне появился монах с иконой в руках. За ним, подрагивая, семенил Лёха.

- Всё в порядке, - произнёс старец, бережно закутывая икону в тряпицу, - Услышал Господь молитвы наши. Теперь всё будет хорошо.

- Мы тут такое видели...- начал было Олег, но монах перебил его.

- Знаю. Это злому человеку воздалось по заслугам его. А теперь собирайте вещи. Не нужно здесь боле оставаться. Места здесь недобрые. Люди говорят, в старые времена человек здесь жил, с нечистью водившийся. И деревню свою проклял, и других бед множество натворил.

Но и без этих слов всем давно уже хотелось выбраться отсюда. И уже через час группа людей с рюкзаками на плечах, пронзая ночную мглу лучами фонарей, покидала это страшное место.

Другие таёжные истории о вы так же можете послушать в новом ролике

Однажды она нашла старую фотографию: девочка на пляже, спина прямая, руки взметнулись к небу в смехе. Куда она делась, та девочка?

Её съели по кусочкам — сколиоз и артрит.

И теперь осталась только эта женщина, которая учится жить в теле, ставшем тюрьмой.

Но она всё ещё дышит.

А значит — борется.

https://t.me/fhhggdk

Холодный ноябрьский дождь стучал по крышам "Волги", в которой Валентин Дмитриевич Лазарев вез своего новоиспеченного напарника, Глеба Кузнецова, обратно в отдел после долгого и бесполезного опроса. Воздух в салоне был густым от влаги и усталости.

- "Вот так, Глеб, и крутится карусель," - хрипло проговорил Лазарев, с трудом паркуя машину в темном переулке у здания ОВД. Его лицо, с глубокими морщинами, казалось высеченным из старого дуба в свете фонаря.

- "Бумажки, опросы, свидетели, которые либо боятся, либо врут как сивые мерины. А истина... она где-то на дне помойного ведра, и копаться в нем - наш крест."

Молодой следователь, Глеб, кивнул, пытаясь скрыть дрожь в руках - не столько от холода, сколько от гнетущей атмосферы безнадеги, окутавшей сегодняшнее дело. Он был худощав, с острым, еще не утратившим юношеской чистоты взглядом, который теперь тускнел под грузом реальности.

- "Слушай, парень," - вдруг сказал Лазарев, выключая зажигание.

- "Сегодня ты вроде как не сплоховал. Но вид у тебя... как у выжатого лимона. Да и у меня, признаться, кишка тонка домой ползти. Есть тут одно заведение, не пафосное, тихое. Выпьем? Поговорим. Надо же мне тебя, новобранца, в курс дела вводить по-человечески, а не только по уставу."

Бар "Старый Якорь" оказался именно таким: полутемным, пропахшим насквозь табачным дымом и дешевым виски. Дубовая стойка была покрыта царапинами и кругами от стаканов. Они уселись в углу, под треснувшим зеркалом. Лазарев заказал коньяк себе и пиво Глебу.

- "Водку не пью," - отрезал он на немой вопрос Глеба.

- "Слишком много мертвецов через нее прошло. Коньяк - он благороднее. Или виски. Хотя..."

Он махнул рукой и отхлебнул из стакана. Жидкость золотисто-янтарного цвета заиграла в тусклом свете.

- "Ну что, пацан, впечатления? Отдел, люди, дела наши "веселые"?"

Глеб сглотнул.

- "Валентин Дмитриевич... честно? Я ожидал сложностей. Но не такого... хаоса. Он везде, в каждом деле, которым мы тут занимаемся. Как вы... как вы с этим живете?"

Лазарев хрипло рассмеялся, звук напоминал скрип несмазанных петель.

- "Живем, Глебушка, как можем. Кто водкой глушит, кто цинизмом прикрывается, кто просто тупо бумажки перекладывает. Привыкаешь потихоньку. Но некоторые вещи... они остаются в памяти навсегда."
Он снова отпил, дольше на этот раз, и взгляд его стал тяжелым, ушедшим куда-то в прошлое.

- "Хочешь примеров? Чтобы понимал, в какую лужу сел?"

Глеб кивнул, широко раскрыв глаза.

- "Да! Расскажите, Валентин Дмитриевич. Про... про самые запоминающиеся."

- "Первый случай произошел 5 лет назад."

Лазарев поставил стакан на стол с глухим стуком.

- "Каменский Арсений. Пацан, семнадцать годков. Из приличной семьи, вроде. Учился средне. А потом... Плохая компания. Дрянь всякая. Наркота. Сначала травка, потом что-то тяжелее... химия какая-то адская."
Голос стал монотонным, как при чтении протокола, но каждое слово било по нервам. - "Однажды перебрал. Сорвало крышу окончательно. Дома были мать и сестренка, двенадцати лет. Он... схватил кухонный тесак. Мать зарезал в прихожей. Сестренку... загнал в угол в ее комнате."

Лазарев замолчал, потягивая коньяк. В баре стало тихо, будто само пространство замерло, ожидая продолжения. Глеб не дышал.

- "А потом," - его пальцы сжали стакан так, что костяшки побелели, - "Он нашел в кладовке старую болгарку. Рабочую. Включил... И отпилил девочке голову." - голос следователя оставался ровным, почти бесстрастным, но в нем появилась ледяная жила. - "А знаешь, что он сделал потом? Принес эту... голову... в свою комнату. Нашел гвозди. И прибил. Над своей кроватью. К стене. Глазами вниз."

Глеб содрогнулся, его лицо позеленело. Он схватился за пивную кружку, но пить не смог.

- "Две недели, Глеб," - Лазарев отхлебнул еще, его взгляд был прикован к мутной лужице коньяка на столе. - "Две недели он там жил. С матерью в прихожей, уже разлагающейся. С сестрой... в комнате без головы. И с его... "украшением". Караулил окна, боялся, что придут. Соседи запах почуяли. Когда мы вломились... он сидел на кровати под этим... и смотрел на нее. Спросили: "Арсений, зачем?" Он только ухмыльнулся, сквозь слезы и сопли: "Красиво". И все. Больше ни слова не сказал. Сейчас в спецпсихушке живет. Если это можно назвать жизнью." Лазарев осушил стакан до дна и тяжело вздохнул, как будто сбросил камень.

- "Вот тебе и "красиво". А второй случай был в позапрошлом году...

Он поймал взгляд бармена, сделал знак - еще один коньяк. Глеб молчал, подавленный. Новый стакан наполнился крепким алкоголем.

- "Ярослав Громыко," - начал Лазарев, крутя полный стакан в руках. - "Сорок лет. Бытовуха чистой воды. Алкаш, тунеядец, вечный обитатель вытрезвителя и подворотен. Жил в какой-то конуре на окраине. Как-то собрался с таким же отребьем, собутыльником, отметить... черт его знает что. Дешевый портвейн, самогонка. Начали бухать. Потом - понеслось. Слово за слово. Драка."

Следователь прищелкнул языком.
- "Громыко схватил первое, что под руку подвернулось. Старый, советский еще, эмалированный чайник. Тяжеленный, с толстым дном. И... вмазал им собутыльнику по башке. Один раз. Другой. Третий..."

Он сделал короткий, резкий жест рукой, имитируя удар.

- "Знаешь, пацан," - голос Лазарева стал тише, но жестче, - "голова... она не арбуз. Она лопается. Содержимое... оно разлетается. Кости черепа - острые. Мы приехали... Картина. Труп на полу. Голова... фарш. Кусочки мозга, костей, волос... Они были везде. На стенах. На потолке. И чайник... стоял рядом. Весь в этом... в этом розово-сером месиве. А Громыко сидел рядом, на табуретке, и тупо пялился в стену. Допивал бутылку портвейна. Спросили: "За что?" Пожал плечами: "Гад был. Налил мало." Вот и вся мотивация. Сволочь." - Лазарев выпил половину нового стакана одним глотком. - "Суд дал ему семь лет."

Тишина между ними сгустилась, стала почти осязаемой. Дождь за окном усилился, завывая в водосточных трубах. Глеб сидел, сжавшись, его пиво было нетронутым, на лбу выступил холодный пот. Он смотрел на грубые, покрытые шрамами руки Лазарева, сжимавшие стакан, на его потухшие, видавшие виды глаза. Страх и отвращение смешивались с жгучим любопытством. Он вдруг спросил, голос его сорвался на шепоте:

- "Валентин Дмитриевич... а сейчас? Есть у вас... что-то... необычное? Вот прямо сейчас расследуете? Что-то...".

Лазарев поднял на него взгляд. В его глазах не было ни удивления, ни осуждения. Только глубокая, беспросветная усталость. Что-то холодное и настороженное. Он не раздумывая ни секунды ответил:

- "Да."

Допил коньяк до дна, поставил стакан так, что стекло глухо звякнуло о дерево стола.

- "Завелась тут одна тварь. Маньячка." - Он произнес это слово с особым ударением, с отвращением. - "По почерку сразу поняли - женщина. Изощренная, холодная, как змея. И умная, черт бы ее побрал. Даже задерживали ее по подозрению... Шевич Антонину Борисовну. Сорок лет. Была судмедэкспертом у нас в городе, представляешь? К ней-то и привозили... ее же творения."

Глеб замер. - "Судмедэксперт?"

- "Да. Хитрая бестия. Знает все наши методы, все лазейки. Мстительная, наглая, грубая - настоящая гиена в юбке. А работала с трупами. Пока не переключилась на живых."
Лазарев понизил голос, хотя вокруг никого не было.
- "Оружие - нож. Острый, широкий, как тесак. Но использует она его... не для убийства. Нет. Она снимает кожу. Заживо, Глеб. Срезает пластами, аккуратно, как шкуру с барана. Со спины, с груди, с рук, с ног..."

Глеб почувствовал, как волосы на затылке шевелятся. По спине побежали ледяные мурашки.

- "Лицо... лицо она не трогает," - продолжал Лазарев, его голос стал металлическим. - "Чтобы жертва видела. Все видела и чувствовала. Чтобы ее глаза, полные ужаса и боли, смотрели на все это. А дальше..."
Он замолчал, словно собираясь с силами.
- "Дальше самое поганое. По словам одного... одного, кто почти выжил. Его нашли на месте. Он умер по дороге в больницу, но успел кое-что рассказать. Она... она надевала на себя эту снятую кожу. Как плащ. Как костюм. И начинала танцевать. В каком-то трансе, ритмично, монотонно, раскачиваясь. Шелест этой... этой плоти... Он говорил, это был самый жуткий звук, который он слышал."

Глеб закрыл глаза, пытаясь вытереть из воображения картину: полуобнаженная окровавленная фигура, обернутая в снятую с человека кожу, танцующая в луже крови под тусклым светом лампочки.

- "А потом," - голос Лазарева стал шепотом, полным леденящего душу ужаса, - "Она разводила прямо там же, где и мучила, костер. И бросала в него эту кожу. Свою "одежду". И заставляла жертву смотреть. Смотреть, как горит ее собственная плоть. Как она коробится, чернеет, воняет паленым мясом. Если жертва отключалась от боли или шока... она приводила ее в чувство. Холодной водой, пощечинами, уколами адреналина - что под руку попадется. Чтобы смотрела. До самого конца." - Следователь вытер ладонью рот. - "Когда ее начали плотно подозревать - испарилась. Как дым. Уволилась и сгинула. А мы... мы до сих пор ее ищем. По крупицам. По подсказкам. По новым трупам, ободранным, как кролики."

Он посмотрел прямо на Глеба, и в его глазах не было ничего человеческого – только холодная решимость охотника, гонящегося за бешеным зверем.

- "Завтра рано утром едем в соседний городишко. Там вчера нашли... похожее. Может, повезет. Может, наконец нагоним эту суку." - Он отодвинул пустой стакан. - "А тебе, пацан, сейчас домой надо. Отдохнуть. Выспаться."

Он накинул старый, потертый кожаный пиджак. Глеб машинально последовал его примеру, ноги его были ватными, а в ушах стоял шелест содранной кожи и треск костра. Они вышли в промозглую ночь. Дождь хлестал по лицу, но не мог смыть ощущение липкой, запекшейся крови и запаха паленой плоти, которые, казалось, въелись в самое нутро. Лазарев уже открывал дверь "Волги", когда из кармана его пиджака резко, пронзительно зазвонил старый мобильник. Звонок был похож на сирену тревоги.

Он замер, медленно доставая телефон. Его лицо в тусклом свете фонаря стало каменным. Взглянул на экран, потом на Глеба. Губы растянулись в безрадостной, почти звериной усмешке.

- "Ну что ж, Глеб," - проскрипел он. - "Похоже, наша маньячка... не будет ждать до завтра." - Он резко дернул рукой, приглашая садиться. - "Поехали. Твой выходной... отменяется."

Родители заметили мою пропажу и вышли из дома в поисках меня. Хорошо что пруд рядом совсем. Нашли меня быстро.

Спрашивают, что случилось. А я объяснить не могу. Просто реву и шепчу, что в пруд упал.

А ещё я говорил, что меня кто-то вытащил. Но рядом никого не было. Да и деревня маленькая, все меня знают, домой бы отвели.

Просто было ощущение, что меня как пушинку выдернула из воды неведомая сила.

А еще мать говорила, что руки и одежда у меня были чистые, не в глине, которая на берегу пруда. Только мокрый насквозь. Не понятно, как я выбрался.

После этого я долго воды боялся. Плавать научился только лет в 14-15.

С вами не объяснимое случалось?

- Показалось, - попытался убедить себя чекист. - Или тень накрыла. Или…

Мысль прервал треск ломающихся веток. Вековая ель впереди вдруг качнулась, будто на нее налетел невидимый великан. С верхушки посыпался снег, осыпая землю серебряным дождем.

Кони окончательно потеряли рассудок от страха. Яшка, повисший на поводьях, болтался как мышонок в зубах деревенского кота. Его худенькие ноги отрывались от земли, когда взбешенный жеребец вставал на дыбы, сотрясая морозный воздух неистовым ржанием.

- Яшка! Лавр! - закричал Осипов, надрывая глотку. - Живо сюда!

- Идем, Григорий Иванович, - отозвался старый солдат. - Идем!

- Да бросайте этих чертовых коней!

Шелестов первым опомнился. Выпустив поводья, он рванул к часовне, поднимая фонтаны искристого снега. Его валенки глухо стучали по мерзлой земле, отбивая дробь революционного марша. Гущин замешкался. Старый солдат не мог бросить свой «Льюис» и, кряхтя, снимал пулемет с седла.

Сейчас Григорию показалось, что между деревьев мелькнуло что-то огромное и бесформенное. Тень скользила по снегу неестественно плавно, будто не касаясь земли, оставляя за собой лишь легкую рябь на снежной глади. Но когда он вгляделся, напрягая воспаленные от бессонницы глаза - перед ним была лишь пустота да колышущиеся ветви, будто дразнящие его своей естественностью.

Невидаль!

Пальцы комиссара сами собой полезли к груди, нащупывая под грубым сукном гимнастерки холодный металл крестика.

Гущин не успел сделать и шага, когда неведомая сила подхватила его с той же легкостью, с какой ураганный ветер срывает пыль с дороги. Старый солдат взмыл в воздух. Треух, свалившийся с головы, опал на снег, как осенний лист.

Пулеметчик пролетел саженей тридцать, его растрепанные седые волосы мелькнули в лунном свете - и с глухим хрустом, слышным даже из укрытия командира, тело ударилось о ствол вековой ели. Лавр Аристархович осел на корни, неестественно скрючившись, будто тряпичная кукла, надоевшая избалованному ребенку.

Паренек замер, словно врос в землю. Его лицо исказила гримаса первобытного ужаса - того, что сидит в каждом человеке с каменного века. Губы дрожали, но звука не издавали. Только глаза отражали лунный свет, как два крошечных зеркала.

- Беги! - рванул тишину хриплый крик Осипова.

Но Яшка стоял, вращая головой, как филин, пытаясь разглядеть того, кто… или что швырнуло Гущина.

- Винтарь, - хрипло бросил чекист, не отводя взгляда от темнеющей прогалины.

Его рука, вытянутая назад, тут же ощутила приятный вес - лакированное дерево цевья, холодный металл ствола. «Винчестер» брата словно сам лег в ладонь, будто желая отомстить за ноги хозяина.

Командир резким движением дернул скобу вниз-вверх. Звонки щелчок затвора прозвучал неожиданно громко в звенящей тишине. Приклад плотно уперся в плечо, палец нащупал спуск… и замер.

Куда целиться?

Перед ним расстилалась лишь пустота - серые, как волчья шкура, стволы елей, синеватый снег, колеблющиеся тени. Ни движения, ни звука. Только ветер шевелил ветви, да где-то в глубине леса ухала сова - одинокий страж ночи и безучастный свидетель.

Но комиссар больше не сомневался. Он знал - это невидаль. Она - существует! И она – здесь, рядом! Чекист чувствовал ее присутствие кожей - мурашки бежали по спине, волосы на затылке поднимались дыбом, словно перед грозой. Это не было суеверием или страхом. Это был древний звериный инстинкт, который не смогли вытравить из человека каменные мостовые, паровые машины и даже диковинный электрический ток. Инстинкт, который говорил, что хищник - рядом.

Чтобы поверить в невидаль не нужно было хотеть в нее верить. Оказалось достаточным лишь перестать не верить.

Где-то правее хрустнула ветка. Осипов резко повернулся, не целясь, выстрелил на звук. Грохот выстрела разорвал тишину, эхо покатилось между деревьями, теряясь в чаще.

- Покажись, тварь! - прорычал он, тут же дергая скобу.

Второй выстрел. Третий. Григорий стрелял методично, посылая пулю за пулей в темноту. Гильзы, падая на каменный пол, звенели, отсчитывая оставшиеся патроны. Дым пороха щипал ноздри, смешиваясь с запахом хвои и страха – резким, как нашатырь. Четвертый.

- Выходи! - крикнул он, вкладывая в голос всю ненависть.

Последняя пуля ушла в ночь. Наступила тишина - глухая, давящая непривычным звоном после грохота выстрелов.

- Патроны, - рявкнул командир через плечо, не отрывая взгляд от поляны. Его ладонь, дрожащая от напряжения, повисла в воздухе.

- Бесполезно, брат…

- Патроны! - само слово прозвучало, как орудийный залп.

Жестяная обойма с лязгом вошла в гнездо. Пять латунных цилиндров оин за другим исчезли в нутре винтовки. Разумом комиссар понимал, что стрелять в пустоту бесполезно, но руки сами делали свое дело. «Винчестер» ожил, выплевывая огонь в белесый сумрак.

- Перезаряди, - буркнул Осипов, протягивая винтовку брату. Его ладонь на мгновение задержалась на лакированной рукояти - уж больно доброе оружие сделали янки, с ним не хотелось расставаться.

Пока Варнак с трясущимися руками возился с патронами, чекист впился взглядом в лунную поляну. Каждый куст, каждая тень казались подозрительными. Снег искрился холодными самоцветами, обманчиво прекрасный. Где-то там, в этой красоте, пряталась смерть.

Внезапно сердце комиссара гулко ударило о ребра и замерло.

- Яшка, сынок... - голос его звучал неестественно спокойно. - Медленно иди сюда... Главное - не оборачивайся.

- А-ага... - выдавил из себя паренек.

Его голос дрожал, как гармонь в руках сельского пьяницы. Почуяв неладное, малец судорожно сжал «Браунинг». Первый шаг дался с трудом - ноги будто приросли к земле. Второй - уже увереннее.

Прямо за спиной Яшки, не далее чем в двух саженях, снег начал проседать. Словно невидимый великан топтался на месте. Следы появлялись сами собой - широкие, звериные, с когтями с палец длиной. Каждый отпечаток был размером с добрый лапоть, но форма... Ни медведь, ни волк не оставляли таких.

Чудище, казалось, не замечало Шелестова. Оно металось из стороны в сторону, как пес на привязи, оставляя на снегу причудливый узор. Временами следы вдруг обрывались, будто существо поднималось в воздух.

- Господи помилуй... - невольно вырвалось у Варнака. Его пальцы дрожали, вставляя последний патрон.

Григорий молча принял заряженный «Винчестер». Приклад уперся в плечо, ствол дрожал, выписывая в воздухе восьмерки. Он знал куда целиться - точно по следам. Но риск задеть Яшку...

Юнец сделал еще один шаг, и его глаза, полные ужаса, встретились с мушкой винтовки. В ту же секунду в детском лице промелькнуло понимание - ЭТО находится у него за спиной. Он неестественно вытянул шею, пытаясь заглянуть через плечо, не решаясь развернуться всем корпусом.

Когда же взгляд паренька скользнул по снегу и он увидел появляющиеся из ниоткуда звериные следы, из перекошенного рта вырвалось:

- Мама...

И тут Шелестов сорвался с места. Его ноги, казалось, даже не касались земли - так быстро он помчался к часовне. Валенки лишь мелькали в лунном свете, как спицы в колесе телеги, мчащейся во весь опор.

Следы невидали внезапно оборвались. Осипов, не отрывая взгляда от этого места, явственно услышал тяжелое, хриплое дыхание - точь-в-точь как у гончей, взявшей след. В морозном воздухе на мгновение показались два облачка пара - будто невидимое чудовище фыркнуло от ярости.

Не раздумывая ни секунды, комиссар поднял «Винчестер». Прицел взял на полтора аршина выше последнего следа – туда, где по его прикидкам должна быть грудь твари. Пять выстрелов грянули один за другим, оглушительно разнесясь по лесу, будто кузнец ударил пять раз по наковальне. Одна гильза, ударившись об откос, выпрыгнула наружу и утонула в снегу, оставив после себя черную дыру в белизне, как пулевое отверстие в простыне.

Не давая невидале ни секунды передышки, Григорий мгновенно перехватил "Маузер". Десять выстрелов - четких, как удары метронома - врезались в пустоту. Последняя пуля еще не долетела до цели, когда Яшка, добежав до часовни, ловко перекувырнулся через оконный проем, как заяц ныряет в спасительные кусты.

- Попали, Григорий Иванович? - взволнованно спросил Малой. Он приник к оконному косяку, высовываясь по пояс. Теперь в его голосе слышался не страх, а азарт охотника. - Попали?

- Ты б еще спросил, сколько раз... - сквозь зубы процедил командир, не отрывая взгляда от леса. Его пальцы механически перебирали патроны, заряжая «Маузер».

- Безгрешная душа! - неожиданно ахнул Варнак, хватанув кулаком по полу.

- Чего? - комиссар резко повернулся к брату, сдвинув брови в сердитой складке.

- Да ты ж слепой, Гришка! - Леха горько усмехнулся. - Эта тварь только до нас, до грешников, падка. А твой карась... - он кивнул в сторону Яшки. - У него ж еще молоко на губах не обсохло. Какие у него грехи? Воробья из рогатки подстрелил? В церковной кружке медяки тырил?

Чекист замер, патрон застыл на полпути к магазину. Мысль, столь очевидная, что ее не замечаешь, будто собственный нос. Он резко щелкнул затвором и убирал «Маузер» в кобуру.

Нужно оружие посерьезнее. Осипов представил на мгновение батарею трехдюймовок - как шарахнут шрапнелью по поляне, и от невидали мокрого места не останется, и от леса одни щепки.

- Гранаты у тебя еще есть? - спросил он, чиркая спичкой о портупею.

- У меня тут что, арсенал Главного управления? - фыркнул бандит, нервно потирая ладонью шею. - Одна была - и ту на вас, краснопузых, потратил.

Сигаретный дым щипал глаза, но Григорий не отводил взгляда от окна. Среди переплетения темных стволов что-то блеснуло тусклым металлом. Труба "Льюиса" торчала из сугроба, будто перископ субмарины, всплывшей в снежном море.

Не пушка, конечно, но на безрыбье и рак - щука.

- Яшка, - голос чекиста прозвучал тихо, но твердо, как удар штыка о лед. - Отдышался?

Паренек, прижавшийся спиной к холодной стене часовни, шумно втянул носом воздух. Его щеки пылали от бега, а глаза все еще были круглыми от страха.

- А-ага... - выдавил он, вытирая сопли тыльной стороной ладони.

- Пулемет видишь? - командир кивнул в сторону поляны, где в снегу лежал «Льюис» Гущина.

Яшка сощурился, привстал на цыпочки - будто это могло помочь разглядеть лучше. Его худенькая фигурка напряглась, как колодезная цепь.

- Ага... - он облизнул пересохшие губы. - Но я не пойду!

- Как это - не пойдешь? - грозно нахмурился комиссар. - Это - не просьба. Это приказ, боец! Настоящее боевое задание!

- А вдруг... вдруг она меня цапнет?

- Не боись, карась, не цапнет, - неожиданно вставил Варнак. - Ты ей, невкусный, как каша без масла. Разве что попробует маленько, да тут же выплюнет.

Григорий тем временем принял от брата перезаряженный «Винчестер». Металл был ледяным даже через грубые кожаные перчатки.

- К тому же... - он щелкнул затвором, и звук этот прозвучал как обещание. - К тому же я тебя прикрою. Только дыхание ее услышишь - бухайся в снег, как мешок. А я... - Осипов прищурил один глаз, прицеливаясь в пустоту за окном. - Я не подведу.

Яшка перевел взгляд с одного на другого. В его глазах читалась борьба - страх против желания доказать, что он не трус. Наконец, сглотнув ком в горле, паренек кивнул.

- Ладно... только... только цельтесь лучше, Григорий Иваныч...

- Как в тире на Сенной, - коротко бросил командир. - По команде. Раз... два...

На счет «три» малец рванул к выходу, его валенки гулко шлепали по каменному полу, будто хлопали в ладоши. В последний момент перед прыжком наружу он обернулся - и в его глазах Григорий прочитал немой вопрос: «А вдруг?..» Но было уже поздно сомневаться. И паренек, низко пригнувшись, бросился к пулемету через заснеженную поляну, где где-то рядом невидимо бродила смерть.

Яшка мчался, как подстреленный заяц, не разбирая дороги. Каждый шаг отдавался в висках гулким стуком - казалось, весь лес слышит, как бешено колотится его сердце.

Пулемет лежал в сугробе, словно ждал его. Лавр Аристархович так и не успел сделать из него ни единого выстрела. Малой налетел на «Льюис», схватил ледяную сталь руками - и в тот же миг услышал за спиной...

Тяжелое, мокрое сопение.

Прямо за ним.

Близко-близко.

Веки сами собой сомкнулись. «Бухайся в снег!» - вспомнилось наказ комиссара. Но тело не слушалось, окаменев от ужаса.

Теплый воздух коснулся его шеи. Что-то огромное и невидимое принюхивалось, обдавая его запахом прелых листьев и старой крови. Шелестов зажмурился крепче - вот-вот клыки вонзятся в загривок...

Но ничего не произошло. Только снег захрустел под тяжелыми шагами. Чудище, фыркнув, отвернулось - будто потеряло к нему всякий интерес. Как к пустому мешку или пню.

Не веря своему спасению, Яшка рванул обратно, волоча пулемет. «Льюис» оставлял за собой борозду, как плуг.

Из часовни грянул выстрел - Осипов прикрывал отход. Пуля просвистела над головой, но боец даже не пригнулся. Он бежал, задыхаясь, с одной мыслью: «Не трогает! И правда не трогает!»

Последние метры дались мальцу особенно тяжело. Ноги стали ватными, будто налитыми свинцом, в глазах заплясали черные пятна. Он влетел в дверной проем, споткнулся о порог и грохнулся на каменный пол, выпустив из ослабевших рук тяжелый «Льюис». Пулемет звякнул о плиты, подпрыгнув, как живой.

- Получилось... - выдохнул паренек, чувствуя, как по всему телу разливается предательская дрожь. Его кулаки непроизвольно сжимались и разжимались. - Видали? Она... она меня...

- Видали, - резко перебил чекист, уже хватаясь за пулемет. Его наметанные пальцы быстро обследовали механизм - ствол не забит снегом, затвор двигается свободно. - Молодец, товарищ Шелестов. Теперь давай сумку...

- Какую еще сумку? - захлопал глазами Яшка, с трудом поднимаясь на дрожащих ногах.

- Ту, в которой Лавр запасные диски хранил, - сквозь зубы процедил комиссар, не отрывая взгляда от оконного проема.

- Да не было там никакой сумки... - растерянно пробормотал юноша.

- Молодец, товарищ Шелестов, - повторил командир, но теперь в его голосе не звучало и тени похвалы. Скорее - горькая ирония.

Впрочем, возможно, Малой и прав. Может, сумка осталась на сбежавшей лошади. А может, висела на самом Гущине, когда невидаль швырнула его на ель. В любом случае, в приемнике «Льюиса» был один целый диск, заполненный длинными английскими патронами - почти полсотни выстрелов. Не густо, но лучше, чем ничего.

- Я сейчас... - Яшка вскочил на ноги, отдышавшись.

- Отставить! - рявкнул Григорий так, что подчиненный вздрогнул.

Рисковать мальцом второй раз он не собирался. Одного чуда на вечер хватит.

Комиссар растоптал окурок каблуком, оставив на камне черный след. Затем ловко установил сошки пулемета на груду камней у оконного проема, прицелился в темнеющий лес.

- Покажись, погань, - прошептал он, прижимаясь щетинистой щекой к холодному дереву приклада. - Покажи свою морду, если она у тебя есть...