О бабках (не деньги) | читает автор
Текст тут https://pikabu.ru/story/babki_7015983
Продолжаю авторские чтения, ибо есть в этом что-то... но вот что?
Текст тут https://pikabu.ru/story/babki_7015983
Продолжаю авторские чтения, ибо есть в этом что-то... но вот что?
Зима - это самое печальное время в году,
Зимой в холодную погоду вам не захочется,
Выходить на улицу, гулять и общаться,
А про отношения даже думать не стоит.
В Суровую Зиму - ничего не растет,
В темных лесах вводятся голодные свирепые волки,
Рыскающие повсюду любую добычу,
И готовые на всё, чтобы заполучить эту добычу,
Так лучше неопытному и необразованному человеку,
По этим темным зимним лесам лучше не бродить.
Зима вызывает лишь отрицательные эмоции,
Такие как грусть и печаль,
Грусть и печаль могут вас увести
В долгую полную тоски депрессию.
Поэтому лучше сидеть в теплом и уютном доме,
В эту тоскливую зиму никуда не выходить,
А если и выходить, то только
В крайнем случае необходимости.
Дата написания:
20.01.2021
"Сложная Задача"
Пустует доска,
Бунтует у доски ученик с учителем,
Спорят за правильную форму и решение,
Хитрят, изворотливо думают над задачой.
Как подобрать правильную форму?
Как найти решение и дойти до ответа?
А вдруг в задаче какой то подвох?!
Как решить сложную задачу?!
Как ученику обойти учителя?!
Ни кому ничего не известно и не понятно,
Только сам Бог знает пути решения задачи.
И вот через какое то неопределенное время,
Задача была решена по правильной форме,
Ответ найден и задача,
Была не такой уж и сложной.
Дата написания:
26.03.2021
Володя работал охранником. Объект, который он сторожил, не был секретным, но его попросили никому не говорить, где он работает, и как честный человек, Володя держал обещание. Он не рассказывал об этом даже своей Ленке. Ей это не нравилось, также, как его постоянные ночные смены и переработки. Но она для себя решила, что если это нужно по работе — значит нужно. Главное, что он её любит. А Володя её действительно любил, хотя и несколько переживал из-за того, что зарплата охранника не позволяет ему в полной мере выражать свою любовь. Ленка не требовала шубы и жемчугов, но Володя каждый праздник чувствовал лёгкую вину за то, что не может бросить всё это к её ногам.
Утром восьмого марта Володя, сдав смену, покинул свой секретный объект и отправился домой. Поздравительная эсэмэска с кучей поцелуйчиков была отправлена ровно в полночь, а подарок был вручен ещё седьмого числа перед уходом на смену. И всё равно чего-то не хватало. Володя чувствовал, что просто не может себе позволить заявиться домой без всего. Общество ставило перед ним задачу «не быть лохом», и праздничной рекламой предлагало решение. Володе нужны были цветы.
Иллюстрация Ксюши Хариной
Он ещё не успел начать продумывать состав букета с тем расчетом, чтобы не сильно ударило по карману его чёрной униформы с надписью «ЧОП» на спине, как вселенная уже подкинула ему вариант. Перед глазами Володи предстал изящный букет из красно-жёлтых роз, разбавленных мимозами и берграссом. Всё это великолепие было небрежно завёрнуто в жёлтую упаковочную бумагу. Букет был небольшим, но настолько милым и непосредственным, что Володя сразу представил расплывающееся в улыбке Ленкино лицо.
Букет идеально подходил для решения Володиной задачи, если бы не одно но. Он торчал из урны. Цветы, предназначенные осчастливить кого-то, не выполнили своё задание и были помещены в уличный мусоросборник как отработанный материал. Такие свежие, недавно срезанные, вместо того чтобы стать приметой праздника в нежных женских руках, они стали символом чьего-то разочарования и может быть даже разбитого сердца. Но несмотря на своё столь печальное положение в данный момент цветы не сдавались. Они изо всех сил пытались выполнить своё предназначение — всё-таки попасть на праздник, и манили Володю к себе как могли.
Володя подошёл ближе и увидел, что букет не бесцеремонно воткнут в урну, а бережно поставлен. Видимо тот, чьё сердце было разбито ещё до окончания Володиной смены, не винил в этом цветы и не стал вымещать на них свою злость.
«Ну что я Ленке из мусорки, что ли, цветы понесу?» — думал Володя, осматривая букет со всех сторон и с удовлетворением замечая, что ни плевков, ни бычков на нём нет. В нагрудном кармане у Володи лежало 700 рублей, букет тянул на 800. К тому же, если потратить эти деньги сейчас, до следующей зарплаты придётся просить у Ленки. А это унизительно и не по-мужски.
«Эх, была не была… Всё равно же она не узнает…» Володя постоял минуты две чтобы удостовериться, что предыдущий хозяин цветов не одумается и не вернётся за ними, вытащил букет из урны, словно из вазы, воровато оглянулся и быстро зашагал в сторону дома.
Володей владели смешанные чувства. С одной стороны — радость и кураж, вроде тех, что бывают, когда наворуешь яблок в соседском саду. Цветы были очень красивые и по меркам их семьи недешёвые, перед Ленкой он будет мачо, и к тому же достались они ему совершенно бесплатно. Но с другой — червь сомнения не просто точил, а ел большими кусками Володину душу. «Цветы из помойки!.. Ну что это, в натуре!.. Эх…» Идущие навстречу женщины с завистью смотрели на букет в Володиных руках, а одна, проезжавшая навстречу за рулём «Тойоты», совершенно забыла следить за дорогой и угодила в такую яму, что у её маленькой машинки чуть не оторвалось колесо. Но даже после этого нехилого толчка она не оторвала взгляд от красно-жёлтых роз, разбавленных мимозами и берграссом...
Эти взгляды, которые в обычной ситуации подняли бы Володину самооценку, резали его сердце тупым ножом. Ему казалось, что все они знают, откуда эти цветы, и смотрят только из желания посмеяться. Проходя мимо остановки, где по случаю праздника с лотка торговали мимозами, он немного успокоился. Мимозы в сравнении с его букетом выглядели дёшево и по-деревенски. Но потом он вспомнил, откуда взял своё сокровище, и червь опять принялся за работу. До дома Володя дошёл окончательно измучившись. Перед подъездом он ещё раз осмотрел букет и обнаружил внутри белый конвертик.
— Господи ты боже мой!!! — вскричал Володя и отшвырнул конвертик подальше. Он хотел запустить вслед ему и цветы, но сдержался. Прийти домой без цветов — западло. Бежать за цветами до ларька уже неохота, да и цены, наверно, по случаю праздника… ого-го. Ещё раз вздохнув и обругав себя, Володя вошёл в подъезд и стал подниматься в квартиру...
Улыбка на Ленкином лице была такой, как он и предполагал. Даже счастливее. Она понимала, что подарок ей уже вручен и не ожидала больше ничего, поэтому цветы для неё стали действительно приятным сюрпризом. Она заметила, что с Володькой что-то не так, но списала это на усталость после смены.
День прошёл более-менее нормально, а вот ночью стало совсем тяжко. Володя проснулся в четыре утра и больше не смог заснуть. То ли дело было в том, что днём он проспал часов пять под негромкое бормотание телевизора, а на ночь съел половину курицы, которую Ленка по случаю праздника заботливо запекла с яблоками в фольге, то ли виноваты были проклятые цветы. «Ну как так можно! С помойки!» — злился Володя. И не выдержав мучений, открыл окно и вышвырнул букет на улицу.
Встав на работу, Ленка первым делом спросила:
— А где букет-то?
— Да он это… Ну, короче… Оказался… Ну… Плохой, в общем, — промямлил Володя.
— Чё плохой-то? Нормальный вроде был…
У неё не было времени выяснять всё до конца, поэтому она быстро собралась и ушла на работу.
Легче Володе не стало. Избавившись от букета, он лишил свою Ленку радости и теперь чувствовал себя виноватым уже за это. Заняв у соседа три сотки, Володя отправился к цветочному ларьку.
Когда Ленка вернулась домой, её ждал букет за целую тысячу. Он был наряднее и торжественнее вчерашнего, но пластиковые капли росы на его золотистой обёртке предавали ему оттенок лёгкой фальшивости. Как будто кто-то пытается ослепить кого-то блеском роскоши, за которой спрятана гнилая правда.
Ещё утром, услышав невнятные Володины объяснения по поводу пропавших цветов, Ленка начала подозревать что что-то не так. За день она надумала кучу всего, а вечером новый букет окончательно внёс смятение в её душу. Улыбка Володи казалась Ленке такой же фальшивой, как обёртка этого букета. Она не стала задавать вопросов и сделала вид, что обрадовалась. Но думать свои чёрные думы не перестала...
С того дня Ленка уже не могла доверять Володе как раньше. Его постоянные задержки на работе и отсутствие по выходным теперь казались ей подозрительными. Когда его не было, она мучила себя предположениями о том, чем он занимается. Когда он был дома, она изводила его. Под угрозой расставания она заставила рассказать, что это за секретный объект, на котором он работает. Володя не хотел нарушать обещания, но потерять Ленку он хотел ещё меньше. Оказалось, что секретный объект — это овощная база, а её хозяин Рустам очень боится правоохранительных органов из-за дел с не очень свежими овощами, поэтому каждого работника заставляет поклясться мамой, что тот никому не расскажет о месте работы...
Естественно, Ленка в это не поверила. Подружки, с которыми она поделилась своими проблемами, единогласно решили, что у Володи появилась «другая баба». Ленка начала курить.
Володя видел, что с его возлюбленной творится что-то странное. Каждый раз, задерживаясь со смены хотя бы на пять минут, он нарывался на скандал. Все его «Лена, что происходит?» разбивались об истеричные «Нет, это ты мне скажи, что происходит!» Не в силах ничего предпринять, Володя всё чаще молчал, что ещё больше сердило Ленку и усиливало подозрения. Курила она уже по пачке в день. Володя винил во всём злополучный букет из помойки.
Прошёл примерно месяц с того дня, как их тёплое гнёздышко стало превращаться в кипящий котёл. У Ленки были мешки под глазами, а Володю чуть не обвинили в краже тридцати ящиков подгнивших персиков, которые по его недосмотру забыли разгрузить и отправили обратно в Краснодар.
И вот, не в силах уже больше терпеть то, во что превратилось их недавнее счастье, Володя решил открыть Ленке всю правду про тот злополучный букет. Приняв такое решение, он сдал смену и уверенно зашагал домой. От зарплаты оставалось ещё пять тысяч, поэтому ничто не помешало ему зайти в цветочный ларёк и взять для Ленки такой букет, которого она по его мнению была достойна…
Полный решимости, с букетом наперевес, Володя ворвался в квартиру. Дверцы шкафа были открыты, полки пусты. На кухонном столе лежала записка: «Я так больше не могу, прости». Рядом с ней стояла пепельница с дымящейся сигаретой. Володя выскочил из квартиры, затем из подъезда. Он пробежал сначала немного вверх по улице, потом немного вниз. Ленки нигде не было. Он позвонил, но абонент, естественно, был недоступен. Володя вздохнул и только сейчас заметил, что до сих пор сжимает в руке цветы. Он подошёл к урне, аккуратно поставил в неё букет, ещё раз вздохнул и побрёл в сторону пивной.
2016
Об авторе
Андрей Киршин. Родной город — Рязань. Обычный парень, не лишён простоты. Любит сидеть на берегу водоёма и гадать: реальность подстраивается под сюжет или сюжет под реальность?
Грузный мужчина, пыхтя, и переваливаясь как утка, медленно двигался по узкому проходу самолета. Перед ним, изящной поступью, следовала жена. Она была маленькая и хрупкая, и, как положено многим миниатюрным дамам, несла на своем лице божественный отпечаток неопределяемого возраста.
- Ну все, вот твое место. Устраивайся. Встретимся после посадки, - брюнетка чмокнула в небритую щеку наклонившегося к ней мужа, и продолжила движение, грациозно продвигаясь в конец салона.
Мужчина, все так же не спеша, стал укладывать свои сумки в багажное отделение, застопорив людской поток.
«Чертов самолет, - раздраженно мелькнуло у него. - Почему не «Боинг»? На всем сэкономили, черти!».
Он втиснулся в узкое кресло, наконец, освободив дорогу молча ожидающей его очереди.
Нечаянное путешествие досталось супругам от друзей жены. За три дня до совместного отпуска муж подруги ушел в очередной двухнедельный запой. Безуспешные попытки реанимировать благоверного или изменить дату вылета довели несчастную женщину до состояния выраженного аффекта, под воздействием которого она и предложила подруге полететь вместо них. Какие у приятельницы с женой были договоренности неизвестно, но путевка в итоге им досталась совершенно бесплатно. Не заплатив ни копейки, они внезапно обрели десятидневное человеческое счастье в виде отдыха в пятизвёздочном отеле «Рай». На турецком взморье. С вожделенным значком «all inclusive». Лично он снисходительно принял этот факт в зачет оплаты мирозданием перенесенный им пару месяцев назад инфаркт.
Около кресла остановились две тетушки:
- Позволите?
Мужчина болезненно скривился. Нехотя поднялся со своего кресла, уступая проход пассажиркам. Слушать три с лишним часа женскую болтовню про шмотки, уколы красоты и «все мужики козлы» было для него настоящей пыткой. Хуже в соседках была только мамаша с вопящим дитем.
«Надо было заплатить эти проклятые две тыщи! Сидел бы с женой сейчас. Черт!».
Наконец, человеческий поток окончательно иссяк. Двери самолета бесшумно закрылись. Лайнер приготовился к взлету.
- Дамы и господа! Говорит командир корабля. От имени всего экипажа приветствую вас на борту самолета. Наш рейс выполняется по маршруту Москва – Анталия. Время в пути составит три часа сорок минут. Желаю вам приятного полета.
Самолет выкатился на взлетную полосу и стал набирать скорость. Соседки мужчины одновременно зашептали молитву, истово осыпая себя крестным знамением.
«Ну, капец! Еще и набожные! Лучше бы мамаша с ребенком. Пропал полет!».
Слушать про Бога и всякие религиозные обряды ему было еще более отвратительно, чем про женские рассуждения о «козлах разного размера». Он ненавидел все, что было связано с церковью, особенно этих самодовольных попов, призывающих обезумевших старушек жертвовать последние гроши на очередное «золото» для своих приходов.
Но соседки, вопреки его ожиданиям, оказались молчаливыми. После того, как погасли табло, они мирно и - что важно - молча достали книги, каждая свою, и, не обращая внимания ни на стюардов, предлагающих напитки, ни на снующих туда сюда пассажиров, сосредоточились на чтении.
Тихий гул летящего воздушного судна убаюкивал равномерным гулом.
Время от времени мужчина пытался уснуть, но больше, чем задремать ненадолго, у него не получалось.
Полет приближался к завершению.
- Дамы и господа, через тридцать минут наш самолет совершит посадку в аэропорту города Анталия. Просим занять свои места и пристегнуть ремни.
Народ дружно защелкал замками ремней безопасности.
Через мгновенье до задремавшего сознания мужчины донесся встревоженный шёпот с соседнего кресла:
- Лена, смотри. Мотор не крутится. Это так должно быть?
В эту же самую секунду самолет задрожал, будто выехал с выпущенным шасси на полное бездорожье.
Мужчина резко повернул голову в сторону иллюминатора - большие лопасти винта у двигателя неподвижно замерли. И тут же воздушное судно дернулось, затем еще раз и еще.
С этого момента три часа блаженного полета над облаками для трех пассажиров двадцать третьего ряда воздушного судна, выполняющего рейс до турецкого побережья, превратились в молчаливую истерику трагического конца.
Одна из женщин нервно вытащила из сумочки маленькую книгу в виде кожаного кошелька и стала быстро перелистывать пергаментные страницы. Не издав ни единого звука, обе соседки вжались в свои кресла, и, беззвучно шевеля губами, принялись быстро «перебирать» слова.
Самолет вошел в зону турбулентности. Лайнер кидало то вверх, то вниз. Воздух за бортом незримо превратился в стиральную доску, о которую, как жамканное белье, жестко терся бортами воздушный корабль.
Мужчина стремительно оглянулся назад. Он попытался разыскать среди незнакомых голов родную макушку своей супруги.
«Что делать, встать? Нужно немедленно позвать на помощь! Нет! Нельзя наводить панику!
Ничего страшного еще не случилось. Современные самолеты способны садиться на одном движке! Я же читал! Надо было заплатить за эти чертовы места рядом! Глупо умирать в одиночестве, когда жена рядом».
Пытаясь утихомирить нарастающую внутри панику, он начал рассматривать пассажиров по сторонам. Люди мирно сидели на своих местах и даже не догадывались о надвигающейся катастрофе. Внезапно его взгляд выхватил стюардессу. Она сидела в служебном откидном кресле в передней части салона. Он впился в нее немигающим взглядом и мысленно призывал девушку обратить на себя внимание. Бортпроводница в костюме-двойке голубого цвета и с повязанным в пионерском стиле оранжевым галстуком в это время увлеченно разглядывала потолок.
«Смотри на меня! Куда ты глазеешь? У вас двигатель почил в бозе! Мы сейчас разобьемся! И ты тоже вместе с нами! Смотри на меня, я сказал!».
Всю мощь своей внутренней силы он сконцентрировал на передаче сигнала «SOS», стараясь «стрелять» глазами точно в цель.
Словно почувствовав вибрацию его внутреннего вопля, девушка, наконец, обратила свой взор на чудаковатого пассажира.
Воодушевленный своим успехом, он изо всех сил старался указать ей глазами на иллюминатор. Зрачки мужчины метались из стороны в сторону, словно хищники по клетке. От сильного напряжения его лоб тут же покрылся испариной. Сердце колотилось наковальней, содрогающейся под глухими ударами молота. Пульс толкался сгустками крови в височную часть головы. Крупные капли пота катились по широкому лбу, упрямо продираясь сквозь густые заросли русых бровей, и тяжело падали на светлые ресницы.
Девушка продолжала вопросительно смотреть на странного пассажира. Мужчина бешено вращал глазами, каждый раз заканчивая движение безумным паническим взглядом. И в тоже время, он ни звуком, ни жестом, то есть никак не показывал, что ему требуется помощь. Смутившись своего пристального внимания к, очевидно, не совсем здоровому мужчине, она коротко ему улыбнулась и быстро опустила взгляд на собственные руки, аккуратно сложенные на коленях.
«Смотри сюда, говорю! У вас двигатель заглох! Подними глаза! Какая же ты тупая! Дурра! Идиотка! Мы сейчас все умрем!».
Самолет, с трудом выбираясь из одной воздушной ямы, тут же падал в следующую.
Наступившая тишина только усугубляла надвигающуюся кончину. Обессиленный затяжным испугом, мужчина закрыл глаза. Мышцы лица ныли от боли.
На кресле по соседству, между тем, шло уже настоящее богослужение. Ближайшая его соседка с пугающей частотой нещадно крестилась. От четких и стремительных взмахов ее руки воздух резко ударялся о его лицо, осыпая левую щеку отрезвляющими пощёчинами.
«Черт. Это конец. Я ведь знал, что умру. Но почему так? Почему не в реанимации? Почему не во сне? Зачем я должен смотреть в глаза собственной смерти? Какая насмешка судьбы! И этот бесплатный полет в «Рай». Можно было догадаться. Что может быть бесплатным в жизни? Конечно. Только смерть. Все подстроено. Внезапный инфаркт, после которого чудом остался жив. Подруга, которая вдруг безвозмездно переоформила на них путевку. Беспрестанно молящиеся монашки. Ну очевидно же! Еще три часа назад следовало понять это и покинуть самолет. С самого начала все было подозрительно. Очевиден был только бесплатный сыр и идиот, который на него купился. Осел! Купил машину, как дурак. Зачем, спрашивается, я купил эту чертову машину? Для кого? Столько корячиться. Экономить на всем. Пахать и страдать ради того, чтобы на ней теперь раскатывала теща. Капец, как здорово вы все придумали!».
Он явственно представил, как его ненаглядная Мария Семеновна едет по солнечной трассе Москва – Анапа со своей приятельницей и скорбным дребезжащим голосом философствует о бренности мира. Реалистичная картина будущих событий воткнулась колом в его сознание:
– Знаешь, дорогая Софочка, - говорила теща, - до сих пор не могу прийти в себя. Хожу по их квартире, езжу на их машине и не верю в происходящее. Бедная моя девочка. А я ведь теперь совсем одна. Страшно думать, какой конец меня ждет. Лучше бы я умерла вместе с ними. Ну зачем она повезла его на море? Лежал бы себе дома. Не такой уж и страшный у него был инфаркт. Врач сказал, у него самая легкая форма из всех возможных. Бедная девочка. Бедная я. Как теперь жить с этим?!
«Черт. Черт. Черт! Надо что-то делать».
Ему стало невыносимо больно и обидно. Так глупо потерять жизнь, плодами которой будут пользоваться другие.
Мужчина с усилием открыл глаза. Стюардесса все так же сидела, уткнувшись взглядом в собственные колени. Ничего не подозревающие пассажиры молча, каждый по-своему, переживал приземление. Соседки молились. Он снова с надеждой обернулся в сторону кресла жены и снова не нашел знакомого силуэта. В накатывающемся отчаянье его взгляд упал на библию, которую держала в руках бьющаяся в молитве соседка.
«А если Он существует? Может не зря ко мне подсадили этих сестер милосердия? Вдруг все предначертано? Специально, чтобы я под свою собственную кончину обратился в веру? Бред какой, мамочки мои-и-и-и…».
Самолет в очередной раз сильно встряхнуло. Винт двигателя по-прежнему не вращался.
Как бы невзначай мужчина оперся всем телом на левый подлокотник и снова скосил глаза на книгу. Он сильно щурился, выглядывая библейские слова. Разобрать черный шрифт религиозной книги – то еще испытание. Попытка вникнуть в буквы оказалась провальной. Пергамент, испещренный мелким шрифтом, находился на недосягаемом расстоянии для его, и так не очень хорошего, зрения. Он опять откинулся на спинку кресла.
Нахлынули воспоминания. Первый класс школы. Маленький мальчик с огромным ранцем за спиной бежит домой с одной целью – добежать до туалета. Истошный, непрерывный звонок в дверь. Указательный палец изо всех сил жмет на кнопку, пытаясь предотвратить позорную катастрофу. Тишина. Как потом выяснится, мама вышла к соседке на пару минут. Но этих минут ему было достаточно, чтобы стремглав спуститься с лестницы и успеть добежать до покосившегося от времени старого уличного туалета в палисаднике за домом. Рвануть дверь из двух досок. Запнуться о кривой порог деревянного настила и с уже спущенными штанами рухнуть бревном в самую гущу человеческого бытия… Выпускной. Одноклассница. Первая любовь. Важнейший поцелуй и титульный конфуз… Врач. Анализы. Вердикт, определивший всю его дальнейшую жизнь. Невозможность иметь детей. Смерть родителей…
Вместо жизни, проносящейся перед глазами как в кино, собственная память предлагала ему какие-то огрызки трагических зрелищ. Он опять покосился на томик в женских руках. Единственное, что удалось разглядеть в этот раз, было слово «милостливейший».
Самолет угрожающе накренился вперед, продолжал свое рваное снижение.
«Черт! Я много говорю слово «черт»… Зачем я все время его призываю?.. А может как раз сейчас «они» решают мою судьбу? Не думать об этом! Я выживу! Всем назло буду жить.
Значит так. Черт, иди к черту! Ты мне не интересен, ни в каком виде».
Внезапно он увидел себя в чистом поле, сидящим за белоснежной барельефной решеткой. Перед ним разворачивалось настоящее судилище его жизни. Двое непонятных спорили о нем, как о мешке с картошкой. Один скидывал цену, без умолку перечисляя совершенные им ошибки. Другой спокойно слушал, изредка отмечая его же жизненные достижения. В конце концов «они» решили бросить жребий. Монета, на сторонах которой было написано «Ад» и «Рай» соответственно, взметнулась в небо и скрылась за облаками.
Очередные капли испарины появились на белом, как простыня, лице мужчины.
«Нужно сосредоточиться. Как там?.. Милостиливо вас…Мило вас… да тьфу ты! Милостливый государь неба и всея Руси! Грешен во всем. Даже больше, чем во всем. Не помню всех грехов, поэтому прошу прощенье за все. Если мы погибнем, заберите меня, пожалуйста, к себе. Для ада я совсем не подходящая кандидатура. Не убил. Не украл. Женщин не бил».
Он медленно нагнулся, будто поправлял ботинок, и незаметно, указательным пальцем перекрестил нижнюю пуговицу рубашки, туго обтягивающую его выпирающее пузо. В этот момент самолет тряхнуло так, что он сильно ударился макушкой о впереди стоящее кресло.
«Да понял я, понял!».
Мужчина выпрямился, неуверенно сложил три пальца вместе и размашисто перекрестился. Соседка оторвалась от Священного Писания, наградила его оценивающим взглядом, затем одобрительно кивнула и тут же вернулась в свою молитву. Как за соломинку он ухватился за ее одобряющий кивок, и всем сознанием нырнул в свою исповедь для спасения. Его главной задачей в эти минуты стало терпеливое ожидание возврата подброшенной монеты. Вера в справедливость высших сил росла с каждой секундой.
Самолет, беспрестанно дергаясь, уже приблизился к посадочной полосе. Наступал решающий момент.
«Главное не молчать. Просить и дадут. Ясли к лошади не ходят! Господи, спаси и сохрани. Век буду помнить доброту твою. Сделай правильный выбор. Не пожалеешь. Буду жить, как завещал. Все сделаю для тебя, только не забирай у меня мою бренную жизнь!».
Одновременно с его последними словами лайнер, словно монета, ударился о бетонные плиты взлетной полосы. Два раза жестко подпрыгнув, машина окончательно «прилипла» к поверхности, и начала стремительное торможение.
Пассажиры встретили землю дружными аплодисментами.
Соседка, уронив книгу на колени, будто богиня Фемида, застыла в кресле. В своих мольбах о пощаде он не заметил, когда она успела натянуть на лицо маску для сна.
Самолет добрался до места стоянки и остановился. Люди, в предвкушении праздника жизни, шумно поднимались со своих мест.
- Дамы и господа! Говорит командир корабля. Наш полет завершен. Температура за бортом составляет двадцать девять градусов по Цельсию. От имени всего экипажа благодарю за выбор нашей авиакомпании. Желаю хорошего отдыха!
Через выстроившихся к выходу людей, бесконечно извиняясь, к мужчине юрко пробиралась миниатюрная пассажирка. Добравшись, наконец, до его кресла, она наклонилась и участливо зашептала:
- Как ты себя чувствуешь, милый? Сердце не беспокоит?
Он резким движением отстранил жену, тяжело поднялся со своего места, молча достал вещи из багажной полки, затем угрожающе развернулся к опешившей супруге, и злобно прошипел:
- Я в первый и последний раз лечу трезвым. Поняла меня?!
— Хорошо: если девочка — назовёшь ты. Но сразу же совет — слушай: Клава, Кла-ви-ша... Ой! Стукнул... стукнула! — Капитолина прислушалась, удивлённо, словно в первый раз, затем приняла оберегающую позу: поджала коленки и положила обе ладони на огромный круглый живот. — Ну?
Роман дурашливо закатил глаза, плаксиво выдохнул:
— Наконец-то! Такое доверие!
— Ну же, Роман! Согласен? Клавиша, да?
Роман вскочил с дивана, изобразил горячий шёпот:
— Нет, так просто я не соглашусь!
Иллюстрация Ольги Тамкович
Капитолина почти серьёзно нахмурилась. Роман примирительно улыбнулся:
— Давай помечтаем дальше, — он показал рукой на пианино, — посмотри. Вон на ту клавишу, белую, у которой чёрная в левом надпиле.
— Ми?
— Это я. И на чёрную, которая при ней.
— Ми-бемоль, ну?
— А это ты. Что между нами?
— Полутон. Роман, нельзя мне напрягаться, прости, я быстро устаю...
— Ну послушай, Капелька, — Роман заторопился, подошёл к инструменту, стал попеременно нажимать две клавиши, — слышишь? Ин-га!.. Инн-га!.. А ещё знаешь, где эти звуки? — Он заметался по комнате, схватил гитару, отставил в сторону, подошёл к окну, попытался быстро открыть створку.
— Роман, — тихо окликнула его Капитолина и протянула руку, чуть шевельнув слабой кистью. — Роман, сегодня доктор сказал, что у нас могут быть проблемы...
Серые женщины с суровыми иконными лицами суетились вокруг холодной Капы, которая упрямо не хотела закрывать глаза, и шептали: «Душа... Души...» Под левой Капиной рукой лежал плотный свёрток, похожий на кокон. Роман не доверял этим женщинам, странно похожим на соседок и родственниц, которые сейчас, не спрашивая его, мужа, примеряли к груди Капы пластмассовый крестик. Он не любил их «единого» бога, изображённого на крестике, который обращается с душами, как со своими вещами: захотел — дал, захотел — забрал. Да что там — он, Роман, давно уже просто не верил в этого бабушкиного, из детства, бога: ведь они с Капитолиной были язычниками. Да-да. Они верили в солнце, ветер, звуки, цветы — во всё сразу и в каждое по отдельности. И третью их жизнь, Ингу, они, не спрашивая ни у кого свыше, придумали из туманов, радуг и дождевых аккордов. Впрочем, нет, спрашивали — у туманов, дождевых аккордов...
«Все туристы — язычники», — улыбнулась Капитолина при первой встрече, поблёскивая тяжёлыми смоляными локонами и отражая жёлтый огонь в чёрных, чуть навыкат, палестинских глазах. Уточнила доступно: «Природопоклонники».
Они познакомились у привальных костров, в крымских горах. Роман был новичком в походах, Капитолина оказалась бывалым туристом. Там, от закатного пожара до рассветного тумана, она обратила его в свою дикую первозданную веру. Утром, от десятка потухших костров, парой счастливых отшельников они спустились в сонный Бахчисарай. Фонтан оказался не пенистым фейерверком, а тусклым родничком, смиренным тяжёлым камнем.
— Так и должно быть, — Капа объясняла Роману и себе: — ведь это Фонтан слёз, поэтому, смотри, капли тихо появляются сверху и медленно перетекают с уровня на уровень, струятся скорбным ручейком. — Она посвящала его в суть своей веры, одухотворяя предметы: — Смотри — здесь, где струйки прерываются, видно, из чего они состоят — из живых жемчужин, слёз. Каждая капля — плачущая турецкая княжна. Смотри! Бежит в слезах по замку, в серебристых воздушных шальварах, натыкается на стены, выступы, колонны, падает на ступеньках, мечется в лабиринтах, всхлипывает!..
Все последующие дни их совместной жизни для Романа были умножением нежности, которая овладела им однажды, в первые часы знакомства, к Капе, Капельке и всему, что она, волшебница, язычница в истинном понимании этого слова, оживляла для него. Она была поклонницей и богиней одновременно, потому что поклоняясь — творила.
Капа рассказала, что появилась в этой очередной, не единственной жизни из утонувшего в горах и озёрах детского приюта, родившись «в никогда» без имени, фамилии, южной славянкой, израильтянкой, гречанкой, крымской татаркой... Роман воспринимал историю её происхождения как зыбкую сумму маленьких притчевых подробностей: настолько они повторяли соль мифов и легенд, книжную фантазию чьих-то снов, грёз, миражей. Позже, через несколько месяцев после свадьбы, готовый поверить в любое чудо, если только оно исходило от Капы, он уже задавался вопросом: может быть, Капитолина в этих причудливых биографических полусказках озвучивала тысячелетнюю память собственных генов и нейронов? Теперь он уверен: она пришла из всего. Из того, чему они оба поклонялись, что всегда окружало Романа и окружает сейчас, — и никуда никогда не исчезнет.
На третью ночь, небритым бессонным безумцем бродя среди бесцветных траурных соседей и родственников, он догадался вернуться в летнее, залитое свежим сиянием утро. Нет, конечно, там не было Капы — он спокойно осознавал: не могло быть, — но должно же остаться то, что в череде прочей жизни её окружало, на чём она задерживала свое чудотворное внимание, чему давала жизнь — и частью чего вследствие этого становилась. Роман закрыл глаза и присел на корточках у стены.
Он вошёл в ханский замок. Он недолго ждал, притаившись за колонной. Княжна, журчаще причитая на непонятном языке, прижав маленькие смуглые ладошки к мокрому лицу, всхлипывая, простучала мимо серебряными каблучками, скрылась за поворотом замкового лабиринта...
Он впервые за трое суток устало засмеялся. Открыв глаза, заметил на себе осуждающие взгляды, прикрыл губы ладонью, борясь с предательской улыбкой. Да, формы, формы!.. соблюдать условности в мире форм: нужно немного подождать, не проявлять радости, не торопиться. Непрошеные безликие гости скоро уйдут. Он только что понял, как и чем Капитолина вернётся к нему — это главное: он подождёт...
Капитолина придёт к нему из прошлого, в которое, оказывается, Роман может свободно возвращаться из тех оживлённых картин, куда благодаря её прижизненному волшебству стал вхож. Он вспомнит каждый день, от крымского закатного вечера до душной, глухой, опустошающей больничной ночи, проживёт их заново, непременно находя там всё счастливое, радостное, что не успел заметить в первой их с Капой жизни; а когда наступит весна, Капитолина с Ингой, уже нынешние, будут окружать его ежеминутно и бесконечно, это самое важное, — они будут пробуждать его звенящим рассветом, смеяться полуденным солнцем, грустить вечерним туманом, шептать ночным тополем... Действительно, ведь это так просто: они были, значит, не могут исчезнуть бесследно. Языческие боги ничего не делают зря, у них для всего есть полезное предназначение.
Роман, господин своей жизни, отворачивался от бытия. Настоящее уходило, но осознанно. Оно уже только иногда проявляло себя назойливо-заботливыми родственниками с осуждающими глазами, испуганными жалеющими соседями, трамвайной суетой, магазинными прилавками, немытой посудой... Но всё это постепенно, контролируемо, как ему казалось, уходило на дальний, менее видимый и реже появляющийся план. Это было движение — значит, и была его, Романа, необходимая только ему, жизнь. Такая логика успокаивала, наполняя смыслом его сознательный уход в себя, в Капитолину, Ингу. В прекрасное прошлое и призрачное настоящее. Чем дальше, тем чаще его навещал, появляясь откуда-то сбоку, как будто плавным эхом от сумрачных стен вопрос: вопрос-тональность, иногда даже вопрос-настроение, — и только потому, что Роман никогда не давал ему дорасти до глупого вопроса-слова, фальшивого вопроса-значения из более ранней жизни, к которой без тех тогдашних Капы и Инги уже не было никакого смысла обращаться.
Наконец в самом начале одной из длинных душных ночей, во влажном, вязком и плотном, как жирная гончарная глина, но чёрном забытьи вопрос — приснился. И он был словом.
Роман испугался, подумав, что слово зазвучит или напишется, но оно, неумолимо приближаясь, оставалось невидимым и немым. Безболезненное, оно всё же вошло в сознание Романа и там проявило себя.
Он проснулся. Тревожный кусочек, маленький мускулистый хвостик, оторванный, но не желающий умирать, от погибающей безобразной ящерицы настоящего колюче затрепыхался в измождённой груди. Так-так-так!..
Роман сел на кровати, зашарил костистой рукой, мокрой, в крупную каплю, как от холодной росы, по тумбочке.
Так! Так. Так...
Совершенно ничего не случится, если, утоляя никотиновую жажду, он спокойно поразмышляет, подведёт некоторые итоги. Что же получилось? Прошёл остаток зимы, миновали весна, лето, наступила осень... Нет, нет, всё выходило так, как он и предполагал. Общение с женой и дочкой через прошлое и природу доставляло ему минутные радости, но не давало успокоения. К чему лукавить с самим собой: покоя не было, вернее, его очень скоро не стало. Проходило время, а они не становились ближе. В картинах былого Капа рассыпалась в сюжетных деталях, в настоящем они с Ингой растворялись в волнах красок, запахов, звуков...
Он понял, что они уходят от него, уходит их суть, их природное предназначение... Что наперекор этому может сейчас сотворить он, Роман, последний оплот Капы и Инги в земной жизни? Он, который так ничего и не смог для всех троих сделать, но лишь сам, последний из них, стал бесполезной формой, пустой тенью?..
Что если бы всё было не так, если бы они не так быстро отходили от Романа или даже, благодаря его бесконечным усилиям, всегда оставались с ним живой картинкой, наделённой движением и звуком? Что тогда? Что бы изменилось? В чём смысл призрачного движения, которое происходит внутри него, Романа — того, который неподвижен? Где, в чём он допустил ошибку, отправляясь в гордое отшельническое плавание, уверенно расправив свободный парус с надписью: «Капелька и Инга»? Почему языческие боги отвернулись от него? Капа говорила, что они каждому дают свою роль, полезную, если не в настоящем, то в будущем, вечном. Стоп!..
Он подходил к пианино, брал аккорды, трогал гитарные струны... В полночь пошёл дождь. Роман открыл окно, умылся холодными каплями. Рассмеялся. Наконец-то он знает, что ему нужно делать. Если он стал бесполезным, ненужным Капе и Инге в этом «настоящем» мире и, что, впрочем, совсем неважно, самому этому миру, который равнодушно и в то же время назойливо, жестоко окружал и никогда до конца не отпускал Романа от себя, то он должен идти к ним, к Капе с Ингой, он даже понял — как.
Он должен соединить радостное настоящее из окружающей природы — и светлое прошлое, наполненное Капелькой и Ингой, сплести это в счастливый сверкающий сноп, вихрь, в первый и последний раз испытать блаженство шаманского транса, полного единения с природой — и во всём этом восторженном, упоительном смерче услышать, увидеть ответ на вопрос о сегодняшнем предназначении Капельки, Инги, Романа. И если языческие боги, идолы, кумиры — кто-нибудь! — не дадут ответа на этот вопрос-отчаяние, Роман должен без колебаний войти в неподвластное времени — вечность, стать, как и его любимые, землёй, светом, звуком...
Он вышел на мокрую плоскую крышу девятиэтажного дома. Дождь усиливался, ударили первые раскаты грома. Роман подставил ночному дождю ладони, лицо, ловил ртом струи. Промок, засмеялся до счастливого плача, закричал, закружился радостно, разбрызгивая с тела и одежды дождевую воду. Подошёл к бордюру, без страха посмотрел вниз. Нет, ещё минуту. Теперь прошлое... Улыбаясь, вспомнил свадебное путешествие, которое он и Капа проделали с рюкзаками на плечах. Побережье горной Абхазии: ночное море, вечер на озере Рица, Новоафонская пещера... Прикрыл веки. И тогда —
нездешняя средиземноморская юдоль шуршащим солёным шёпотом изумрудных волн прохладно пригубила ожидание, утолила безумное марево в утомлённых, мокрых от дождя и слёз глазах...
Среди синих, оранжевых, белых скал и гладкой воды зажила звенящая тишина-полутон, лунное эхо и зрение-суть.
Пересечения сверкающих, полированных каменных граней стали угловатым интегралом, тайным узором, языческим знаком, космическим символом, приращением мысли.
Всё явилось душой — вечной, единой, — на бесконечное нечеловеческое пространство. Она отбирала от синтетической пыли и помещала в центр матового озера, электрического неба, туманного созвездия.
Он вошел в низкую галерею из фиолетового льда, уходящую гулким лабиринтом, аэродинамическим туннелем в застывшую темноту. Был дух-красота, но не было тепла, запаха, слова. «Прошу слова», — сказал Роман, потерявший белковое тело, пластилиновым языком.
Взошла задумчивая температурная пауза, седой сталактит, оживлённый озвученным бликом, иронично блеснул побежавшей слезой, и мысль-Капля, лишившись розовой талии, упала хрустальным шариком на зеркальный, подсвеченный невидимой рампой пол.
— Ин-нннннн!.. — малиново зазвенело после первого высокого отскока, — нга! нга! га! га-га-а-а...
Покатившись в рокотном гуле, Капля достигла края тоннеля и упала, отсчитав девять немых этажей, на мраморные тротуарные клавиши, пробежала по ним, издавая звуки, которые медленно собирались в гармонические трезвучия, аккорды. «До-мажор, — заглядывая за бордюр и вслушиваясь, считывал Роман, — ля-мажор... Мажор... мажор!» Нечеловеческое пространство развернуло свою нижнюю плоскость и понеслось навстречу Роману. «Всё?..» — успел подумать Роман, прежде чем почувствовал удар.
Его нашли мальчишки в солнечный полдень следующего дня едва живого, с разбитой головой, девятью этажами выше земли — на той же, парящей от тёплого бетона, крыше.
Роман спустился с больничного крыльца, зажмурился от слепящего утреннего солнца, остановился, запрокинул голову и потянул в себя свежий, ещё морозный, но уже весенний воздух. Поводил плечами, заново примеряя родную, неказённую одежду и сделал первый, сразу же уверенный шаг. Идти было недалеко. Скоро миновав два квартала, он вошёл в старый интернатский парк и, не боясь испачкаться, сел на первую попавшуюся, заледенелую, уже местами мокрую, с прилипшими прошлогодними листьями скамейку возле качелей.
Через час, когда прозвенел звонок на обед, он встал и быстро подошёл к побежавшей было рыжей егозе, поймал её за потёртый рукав драповой униформы.
Летом, в частной мастерской, расположившейся в маленьком дворике кладбищенской часовни, он заказал надгробие с короткой надписью: Капельке (Инге) от Романа и Клавиши. Огромный бородатый мастер, весь в каменной крошке, переспросил, разглядывая эскиз: в аккурат так — псевдоним в титуле, имя в скобках и так дальше в том же духе? без дат? Ни крестика, ни звёздочки? Пожал плечами: нет-нет, ничего, как скажешь, командир, твои дела. Показывая, что не имеет больше вопросов, сложил бумагу вчетверо, сунул в нагрудный карман.
— Ну, а там кто у нас прячется, — спросил мастер, вставая, широко улыбаясь и заглядывая за спину серьёзного клиента, — что за рыжик? Ух ты, огненная! А глаза-то, глаза — богиня! Где у меня здесь конфета была? — И полез в карман, привычно стряхивая с фартука мраморную пыль.
Редактор Кристина Цхе
Об авторе
Леонид Нетребо родился в 1957 году в Ташкенте. Детство и юность прошли в Узбекистане. Окончил Тюменский индустриальный институт, работал на Крайнем Севере (Пангоды, Ямал), проживает в Санкт-Петербурге. Публиковался в еженедельниках «Литературная газета», «Литературная Россия», в журналах «Сибирские огни», «Север», «Крещатик», «Подъём», «Венский литератор», «Tygiel Kultury» и других. Автор нескольких книг прозы. Член Союза писателей России.
Я приехал в Сочи в конце октября 2005-го года. Сезон уже кончился, курортники разъехались, пёстрые палатки с зонтами от солнца и расписными камушками исчезли с пляжей, их свернули и развезли по чуланам и поднавесам. Почти каждый день шёл косой неприятный дождь, но даже когда ветер разгонял тучи, воздух казался таким влажным, что его можно было пить. Грустный октябрьский город с холодным остывшим мрамором старинных ротонд и лестниц.
Сочи помог окончательно убедиться, что самые унылые места в мире — это курорты глубокой осенью. От сырости и скуки там можно покрыться мхом или навек замереть, как та морская фигура из детской игры «Море волнуется раз». Среднестатистический русский город живёт буднями: их суетой, толкотнёй, бизнес-ланчами, пробками и проходными. Сочи, Судак, Геленджик и Туапсе живут праздником. Когда с последними теплыми днями праздник тонет в заливе, всё замедляется и засыпает. Пьяный дух шашлыков и переспелых раздавленных абрикосов сменяет гаденький запах водорослей, а местные жители ходят сонные и какие-то нереальные, будто надувные матрасы, наполненные туманом.
Несмотря на конец сезона, отсутствие отдыхающих и декадентскую атмосферу, в ту осень в Сочи зачем-то работал фуникулёр санатория имени Орджоникидзе. Я регулярно ездил на нём чтобы сократить путь до магазина хозяйственных товаров «Золушка», где мне предложили место грузчика-экспедитора. Иногда вагон фуникулёра пустовал, и я ехал в полном одиночестве: 353 метра вверх и, ближе к вечеру, 353 метра вниз. Туда-сюда примерно по 2,5 минуты. Поначалу меня не покидало неловкое чувство, что из-за меня одного — пыльного грузчика из магазина «Золушка» с котлетой в стеклянной банке — катается целый фуникулёр. В такие минуты я вспоминал древнегреческую легенду о Сизифе и сравнивал себя с камнем, который фуникулёр-Сизиф, обречённый на вечные муки, бессмысленно толкает в гору. День за днём, неделю за неделей.
Иллюстрация Александры Давидович
Ближе к вечеру камень скатывался обратно на всё том же фуникулёре. Осенью в Сочи темнеет рано, и я ехал заветные две с половиной минуты впотьмах.
Признаться честно, мне нравился фуникулёр. Железная карета горного короля каким-то неведомым образом хранила тепло июля. Дух отпуска, восхитительного пляжного лета, приправленного хмели-сунели, как бы консервировался в фуникулёре, оставался там ночевать до весны. И я, глядя в окно на жёлтые листья, пропитывался этим духом.
Однажды, когда вагон остановился, меня окликнули:
— Дружище, огоньку не найдётся? Спички, сука, промокли. — Простуженный голос шёл из крошечной рубки водителя, расположенной в голове вагона. Я удивился, что там вообще кто-то прятался, мне почему-то казалось, будто фуникулёр едет сам по себе, как заколдованная арба.
Я протянул незнакомцу зажигалку. На мгновение его лицо осветилось: передо мной стоял немного помятый мужчина, на вид около сорока лет, с тонким худым лицом и щетиной. — Не местный, что ли? — дружелюбно спросил водитель фуникулёра, затягиваясь сигаретой. Он курил какую-то дрянь, «Родопи» или «Стюардессу» — болгарские сигареты, сладковатый запах которых я помнил с детства.
— Не, приехал с Урала, к тётке, — ответил я.
— Осенью у нас тут уныло, — сказал мужчина, а потом протянул руку и представился, — Георгий. Я, кстати, местный. В Сочи с работой, особенно вне сезона, хреново. На фуникулер вот устроился, по блату.
— А что вы делаете? В смысле, что входит в ваши обязанности? — поинтересовался я. Мне казалось, что человек, который днями напролет сидит в тесной рубке, отправляя железный панцирь в гору, а потом спуская его обратно, должен обладать стоическим, философским отношением к жизни. Фуникулёр строг и бескомпромиссен, он не оставляет выбора — едет только вверх и вниз, как чья-то навсегда устроенная, продуманная до мелочей жизнь. Трамвай тоже бескомпромиссен и ограничен рельсами, но его водитель, не имея выбора поехать вправо или влево, смотрит на выбор других: созерцает яркую клокочущую жизнь улиц. А что созерцает водитель фуникулёра? 353 метра ландшафта, знакомого до зубной боли.
— А пойдём, покажу, — Георгий провёл меня в свой командный пункт. Он был, действительно, невероятно узким. На передней панели покоилась чёрная телефонная трубка для экстренной связи с диспетчером, рядом притаился маленький стул, а перед ним, на небольшом постаменте, стояла консервная банка под окурки. У стенки торчал рычаг, похожий на костыль.
— Вот за этот рычаг я и дёргаю, — грустно сказал Георгий и пнул железный костыль ногой.
— И всё?
— И всё. Ну ещё двери открываю и закрываю, здесь есть специальная кнопка. Первое время ужасно скучал, думал рехнусь, а потом — ничего, привык. Знаете, пока едешь под облака, можно в этих облаках летать, — внезапно сказал Георгий, расхохотался и добавил. — Это дочка так для меня придумала, Катя. Она умница, в девятом классе сейчас.
Георгий просиял, когда вспомнил о дочке. Возможно, из-за неё он и просиживал дни в маленькой рубке, размером с платяной шкаф.
— Может быть, вы книжки читаете или стихи какие сочиняете на смене? — спросил я. — Ну, чтоб, это самое, скучно не было.
— Да не, так сижу просто, в окно смотрю, ручку дёргаю туда-сюда. Вспоминаю всякое. Вот армию, например, сегодня вспоминал. Сержант у нас был — Серёга Черепанов. Череп погоняло. Он однажды батареи чугунные из казармы спилил и потом в Краснодаре на водку поменял. Неделю гудели. Это в девяностые было. Бардак… — задумчиво протянул Георгий.
— Ага, — ответил я.
— Слушай, у меня смена кончается и сегодня последний день. В смысле, завтра фуникулёр уходит на консервацию до весны. Пойдем, красного возьмем? Посидим, выпьем за знакомство.
— Пойдемте. А где посидим-то? Дождь. — поинтересовался я, догадываясь, что именно услышу в ответ.
— Как где? В фуникулёре. Можно хоть всю ночь кататься! Всем пофиг.
Мы вышли из вагона и растворились в холодном вечернем городе. Обратно я шёл в предвкушении праздника. Я знал, что как только мы снова зайдём под железную крышу фуникулера, наступит жаркое чебуречное лето: запоют птицы, запахнет жимолостью. Две бутылки «Кагора» были билетами в луна-парк.
Мы в самом деле всю ночь катались на фуникулёре. Георгий рассказывал про армию, про то, как торговал запчастями на рынке с армянами, про дочку Катю и про Сергея Есенина. Под утро он заснул на лавке вагона, прислонившись лбом к запотевшему стеклу. Снаружи это наверняка выглядело очень жутко.
Я тихо вышел из нашей заколдованной арбы и шатаясь, подрагивая от холодного морского ветра, пошёл на смену в опостылевший магазин «Золушка».
Больше ни Георгия, ни фуникулёра я не видел. Когда спустя шесть лет я снова приехал в Сочи, фуникулёр санатория им. Орджоникидзе уже закрыли.
Об авторе
Александр Олексюк. Женат, двое детей. Православный. Политические воззрения консервативные. По профессии журналист. Главный редактор одного из региональных СМИ Челябинской области. Любит музыку, кино, литературу и живопись, а также бокс и прогулки в лесу.
Одна вакансия, два кандидата. Сможете выбрать лучшего? И так пять раз.
— А самое яркое шоу сезона — для вас, наши маленькие посетители! Вы можете пообщаться с нашим знаменитым снежным человеком. Снежный человек — своеобразный символ наших мест. Многие не оставляют попыток присвоить себе нашу славу. Бог им в помощь, вот только йети — если мы говорим о настоящем йети — живёт только здесь и переезжать пока не желает!
На этих словах аниматор в костюме клоуна хлопнул в ладоши и рассмеялся: ну надо же, йети — и переезжать! Взрослые смотрели с отрешённым видом, дети — горящими глазами: что же будет дальше?
— Именно здесь впервые в нашей стране в незапамятном тысяча девятьсот семьдесят каком-то… нет, видимо всё-таки запамятном. Вот, даже я запамятовал, — продолжал веселить публику клоун, — был обнаружен след снежного человека — огромная пятерня…
— Ух ты! — вырвалось у одного мальчика.
Анатолий прислушался к приглушённым голосам из-за дверцы и понял, что пора заканчивать.
— Слушай, дружище, — сказал он в трубку. — Ну давай в другой раз, ладно? Я на работе. Ну я ж йети теперь, забыл? Детишек развлекаю… Как Дед Мороз раньше. Ну, теперь Дед Мороз — не интересно. Платят неплохо, вот и работаю, чё. Ааа… Сейчас денег нет, жду зарплаты. Ну, какое калдырить. Не, я не по этой части больше. Увидимся, давай.
Он подошёл вплотную к дверце и прищурился — в развлекательной зоне продолжал махать руками клоун.
Иллюстрация Ксюши Хариной
Нужно было как-то обозначить, что йети живой. Толик издал довольное урчание, совсем как в те времена, когда пил пиво и приговаривал первую бутылку. Дети завизжали от восторга, взрослые слегка зааплодировали.
— Дядя йети каждого услышит, — гнул свою бесхитростную линию аниматор. — И желанье каждого запишет… Он желанье каждого запомнит… И на следу-ю-щий год исполнит.
— Господи, как убого, — услышал Толик тихий женский голос и тут же вздрогнул: хоть он ничего ещё не сделал, а все-таки неприятно. Хотя если это про клоуна, рассудил йети, возможно, она и права. Да и если не про клоуна. Ему самому всё это казалось глупым — ну йети и йети, зачем из этого делать цирк? Вот будь он сам ребёнком, купился бы на такое?
Толик принялся высматривать в толпе женщину, которая сказала те слова, как вдруг вспомнил нечто важное. «Вот чёрт», — выругался он мысленно, а вслух тихонько зарычал. — Забыл проверить перед работой, нет ли в костюме дыр. Он заелозил на троне, опустил голову, посмотрел вправо, влево и удовлетворённо вздохнул. И тут же испугался: слишком уж по-человечески вышло.
— Да это ж Чубака! — раздался звонкий голос прямо возле Толикова уха: подскочивший мальчик дёргал йети за шкуру, словно стараясь отхватить клок шерсти на память.
— Ррр! — возмутился йети. Как часто ему встречались такие мальчики: и по заднице шлёпнуть нельзя, и конфуза избежать необходимо. А уж сколько раз он слышал про Чубаку! Не мудрствуя лукаво, костюмер — или кто там сшил эту шкуру — «слизал» эскиз с персонажа «Звёздных войн», осветлив до бежевого шерсть, добавив когтей и увеличив в размерах лапы. Которые ноги. Или ноги, которые лапы — тут Толик никак не мог определиться.
Ещё и лицо сделали доброе, сокрушался он. Чтобы детишек не спугнуть. Так что рычи, не рычи… Как захотелось выпить! Приложиться к бутылке и долго, судорожно глотать, забывая себя, свою жизнь одинокого и разведённого йети, живущего в этой дыре… Но нельзя: сорвётся — кранты, это Толик про себя знал наверняка. И попробуй устройся потом. Вся работа, что здесь есть — обслуживать этих, курортников… Занималась этим одна-единственная фирма. Подкачаешь — назад ни в жизнь не возьмут. Ему вон и так повезло: хоть не клоун, глупостей не говорит…
— Детишки, постройтесь в очередь! Вот так, молодцы, умнички! Дядя йети всех услышит, на всех времени хватит, — с прибауток аниматор, кажется, переключился на унылые причитания. Йети тихо вздохнул. Предстояло всё то же, что он слышал здесь каждый божий зимний день: подари мне то, дядя йети, подари мне это… Кому же пришла в голову идея низвести красивого и мощного загадочного силача до этой унизительной роли — слушать капризы, кивать и рычать в ответ? Впрочем, детишки всяко уж лучше, чем клоун. Аниматора Толик не очень любил. Тот был не местным, да и к тому же… А, впрочем, разве этого недостаточно? Тот был не местным.
— Дядя йети, хочу приставку «Иксбокс»!
— Дядя йети, хочу летом на море!
— Слышь, дядя йети, хочу понравиться Катьке!
Толик брезгливо сморщился под волосатой маской — ну что ж за поросль пошла? Хоть одно слово знает, кроме «хочу-хочу-хочу»? А этот, последний, вообще взбесил: хочешь понравиться Катьке — пойди и понравься, увалень. Йети недовольно рыкнул.
— А я… а я… хочу, чтобы у нас был с родителями вот такой дом! — уже новый малыш разводил руки — так широко как мог. — И с бассейном!
Толик устало кивал.
— Смотри у меня, — бросил на прощание малыш. Потом зачем-то вернулся, стоял и смотрел на йети.
— Пойдём, малыш, — взял его за руки клоун. — Твоё желание исполнится, — на лице его появилась блаженная улыбочка и он запел противным голоском: «Не бросает дядя йети обещания на ветер!»
Толик скривился и закрыл глаза. «Ещё немного, ещё чуть-чуть, последний бой — он трудный самый…»
— Привет, дядя йети, — раздался неожиданно серьёзный голос. Перед ним была девочка в сером клетчатом платьице. С тугой косичкой и рюкзаком за спиной. «Зачем ей рюкзак? — почему-то подумал Толик. — Она что, в школу собралась?»
Девочка присела к йети на колени и помолчала. Она совсем не улыбалась.
— Рррр? — неуверенно прорычал Толик.
Девочка вздохнула, будто собираясь с мыслями, и прижалась к его уху — точнее, к уху костюма — и заговорила, медленно и тихо:
— Дядя йети, я хочу, чтобы ты убил моего папу.
Толик вздрогнул.
— Он не любит маму, а только использует. Загрызи его. Смотри, какие у тебя зубы. Кровища будет так и хлестать, так и хлестать.
Толик не на шутку испугался. Первым его желанием было сбросить девочку с колен. Но вокруг полно взрослых — как он объяснит им этот странный поступок?
Девочка оживилась, принялась дёргать йети за щёки. Толик испугался, что она оторвёт ему голову, хотя костюм и цельный.
— Ррра! — не зарычал даже, а заревел он.
— Сделаешь? — девочка подмигнула ему, и Толик ощутил болезненный укол в сердце. «Что за чёрт? — подумал он и поднялся. — Как будто она...»
— На сегодня хватит, — неожиданно сказал аниматор, словно это была приёмная важного чиновника, а не весёлое развлечение для отдыхающих.
Очередь к йети рассосалась.
Краем глаза Толик заметил, как девочка подбежала к какой-то женщине. Быстро оценил: красивая, в костюме, волосы в пучок — шпилька. Рядом стоял, чуть раскачиваясь, высокий парень — расслабленный, в цветастом пуховике и спортивных штанах, на лбу — тёмные очки от солнца. Ну да, решил Толик, она старше. Примазался, небось, к женщине, проходимец, и получает все тридцать три удовольствия. А ребёнок страдает.
«А тебе-то какое дело», — махнул он рукой, оставшись в пустой пещере, когда аниматор-клоун наконец спровадил последних гостей.
Толик кое-как пришёл в себя, снял костюм снежного человека, надел свою привычную одежду, убрал телефон в карман. Причесал редкие волосы.
Затем незаметно, через другую дверь выскользнул в служебный коридор, прошёл по нему и оказался в широком зале, где уже отдыхали все его недавние гости и несколько человек из персонала — менеджеры по сопровождению, экскурсоводы и аниматор — всё в том же клоунском наряде, но уже хранивший мрачное молчание. Посреди зала стоял большой «шведский» стол; взрослые налегали на шампанское, дети — на фрукты, пирожные. Кто-то рассматривал сувениры. Всё как всегда. Толик вытер с лица пот: можно расслабиться, без дурацкого костюма он вряд ли будет здесь кому-то интересен.
«Эти все завтра уедут, — думал Толик. — А я останусь».
Как хотелось выпить! Но он налил стакан вишнёвого сока и отошёл в сторонку. Наблюдал за людьми.
И тут вспомнил странную девочку. Сколько ей было? На вид первоклассница. А может, и третьеклассница. Кто её разберет? Зачем она так сказала? Это же надо — так ненавидеть отца…
Он искал глазами строгую женщину с её расслабленным приятелем. Хотел подойти, рассказать про желание девочки — ну, если не им обоим, так хотя бы жене… партнёрше? Чёрт знает, в каких они отношениях.
«А в каких я сам? — грустно подумал Толик. — Новый год скоро, мне б самому загадать что-нибудь у йети... Когда видел дочку в последний раз?»
Мальчишка с водяным пистолетом пробежал мимо и не удержался, брызнул.
— Пиф-паф, дяденька, вы убиты!
Услышав эти слова, клоун с бокалом шампанского в руке повернулся в сторону «дяденьки» и как-то зловеще ухмыльнулся.
«Ну надо же, — думал Толик. — Всё просрал. Всё что мог — всё просрал».
Он стоял и пытался вспомнить — сколько же лет дочке? Когда в последний раз общался с женой? Пусть бывшей — всё равно женой. Матерью его ребёнка.
Бывало, заходил деньжат перехватить — на йети много не заработаешь. Потом жена запретила. Говорит, дочка плачет, узнав, что приходил. Стал видеться с женой на улице, ну или здесь, случайно — она тоже «работала на туристов». Перекидывались парой фраз.
— Слышите? — раздалось где-то рядом. — Вы меня слышите?
Толик по привычке слегка зарычал. Но тут же опомнился, увидев, кто стоял перед ним. Та самая женщина — в костюме, с пучком. «Узнала, зараза», — понял он и немедленно принял решение рассказать о словах девочки.
— Да, вы знаете… — промямлил он. — Я так удивился, когда услышал…
Но тут его дёрнули за рукав, и Толика словно ударило током. Он увидел ту самую девочку. Она смотрела на женщину и серьёзным печальным голосом произносила страшные слова:
— Вот мой папа. Вот это мой папа, видите? Я его нашла.
— Ну вот и славно! — воскликнула женщина. — Слушайте, ваша девочка нас замучила! «Где-то здесь должен быть мой папа, помогите найти папу…» А мы торопимся.
Толик стоял и сглатывал слюну. В его глазах застыл ужас.
— У неё подружка тут была. Ну и потащила нас: «На йети пойдём посмотрим». А мама отпустила. Что ж у вас за мама-то такая! Сказала: «Папашу найдёшь своего, побудь с ним». А она потом заберёт... Так что ждите.
Женщина говорила ещё что-то, потом расслабленный парень взял её за руку и увёл. А Толик всё стоял и смотрел вперёд себя, словно боясь опустить взгляд вниз, к дочери. «Кем же надо быть, в кого превратиться, чтоб не узнать собственного ребёнка? — думал он. — Нет, я точно йети».
— Люда? — наконец спросил он.
— Мы ведь дождёмся маму, да? — произнесла девочка, а в сознании Толика пронеслось: «Убей! Будет хлестать кровища…»
— Дождёмся.
Девочка помолчала, а потом снова дёрнула его за рукав.
— А ты Новый год будешь встречать с нами? — всё тем же холодным голосом спросила она.
— С вами, — твёрдо ответил Толик. — Если буду жив.
Об авторе
Георгий Панкратов, Санкт-Петербург. Автор книги «Российское время» (Чтиво, 2019), лонг-лист премии «Большая книга». Вырос и учился в Севастополе, живёт в Москве. Автор двух книг прозы, публикуется в журналах «Знамя», «Новый мир», «Юность», «Урал», «Знание-сила: Фантастика», «Опустошитель», «Дистопия». Лауреат премии журнала «Урал» за лучшую публикацию года — роман «Лунный кот», победитель Германского международного конкурса русскоязычных авторов «Книга года» (Стыд и совесть, Цитата Плюс, 2017). Ведёт традиционный образ жизни без излишеств. Любит прогулки в парках, птиц, море, чтение, алкоголь и тишину.