Начало: https://pikabu.ru/story/posledniy_chernyiy_vestnik_imperii_tsin_1860_chast_1_12335901

Катастрофа у Восьмимильного моста.
18 сентября, отвечая на пленение миссии Паркса, англо-французские войска разнесли в прах сильный китайский заслон, оставленный генералом Сенгге Ринченом у Чжанцзяваня протяженностью фронта около пяти миль.

Впрочем, отборная манчьжурско-монгольская кавалерия отступила оттуда вполне грамотно, выводя преследующего противника на главные силы Цинской армии. Китайский командующий, по своему обыкновению, увидел в этом сражении только позитивную сторону - "иноземные дьяволы" сами шли на выбранную им позицию.
Для решающей битвы за Пекин он выбрал местность перед каналом, соединяющим столицу с рекой Хай, с двумя мостами - каменным Восьмимильным, он же Балицяо (французы транскрибируют его как Паликао), и деревянным. Описавшие произошедшее там 21 сентября 1860 г. сражение по горячим следам офицеры Генерального штаба Российской императорской армии А.М. Бутаков и барон А.Е. Тизенгаузен однозначно характеризуют позицию Цинской армии как "сильную" (Опиумные войны. Обзор войн европейцев против Китая в 1840-1842, 1856-1858, 1859 и 1860 годах).

Генерал Сенгге Ринчен планировал на подходе сдержать противника сильными авангардами у деревни Ягуаэ, расстроить его массированной атакой своей верной маньчжурско-монгольской кавалерии, а затем встретить "варваров" у мостов главными силами с многочисленной артиллерией и окончательно обломать им зубы. Будь против китайских войск равнозначная им армия, замысел потомка Чингис-хана имел бы неплохие шансы на успех. Но против европейских войск с их современным артиллерийским и стрелковым вооружением и, главное, с их четкой дисциплиной и организацией, диспозиция Сенгге Ринчена выглядела слабовато. А ведь он был - объективно - лучшим цинским полководцем... Каковы же тогда были худшие?

Тем не менее, сражение началось для англо-французов отнюдь не триумфально. Британский командующий, выехав на рекогносцировку, был застигнут разъездом маньчжурской кавалерии и едва спасся бегством. Англичане наступали на выбранном ими самими второстепенном направлении на деревянный мост, главные силы французов завязли у деревни Ягуаэ. Вперед безрассудно вырвался только их авангард под командой свежего генерала Эдуара Коллино, выходца из простонародья, бывшего иностранного легионера, стремившегося любой ценой завоевать славу среди военной аристократии "второй империи". Всего две роты 2-го батальона пеших стрелков (2e Bataillon de chasseurs à pied), рота саперов, 12-фунтовая батарея и кое-что по мелочи.
На подставившийся французский отряд, охватывая его полумесяцем, внезапно помчались на своих низкорослых степных лошадях отряды маньчжурской и монгольской кавалерии. "В двух отдельных массах... всадники подскакали на расстояние 70 шагов от фронта французов и в то же время обошли его фланги, направляясь в тыл", - с педантизмом, присущим офицерам Генерального штаба царской армии сообщают русские историки Бутаков и Тизенгаузен. Они исчисляют атакующую кавалерию: "до 10 000 коней"; но вспомним про уже упоминавшийся "оверклейм" цинских воинских начальников, который в данном случае с удовольствием поддержали европейцы (у страха глаза велики!).

Вспоминает лейтенант Поль де ла Гранж из Французского экспедиционного корпуса：
"Снаряды и пули не могли остановить их, и кавалерия, казалось, возрождалась из пепла. Они были настолько упорны, что подошли всего на 30 метров к нашим пушкам".
Французы запаниковали, сбились в толпу позади своих орудий, которые одни беглым огнем еще продолжали сдерживать атаку, и цинские кавалеристы были уже готовы врубиться...
Неизвестно, как повернулась бы после этого дальнейшая судьба сражения, но плачевное положение союзников заметил британский командующий генерал Грант. Этот колониальный вояка, предпочитавший изъясняться на грубом наречии своих солдат, сразу оценил угрозу. По свидетельству очевидцев, он сперва выругался: "Безбожные лягушатники никуда не годны!" (Godless frogs're good for nothing!), а затем бросил им на помощь свою конницу - она единственная могла успеть.
Конные части британского корпуса были представлены Королевским гвардейским драгунским полком (King’s Dragoon Guards) и двумя отрядами индийской/сикхской иррегулярной кавалерии, названными по именам их командиров-англичан - Fanes Нorse и Probyn’s Нorse. Впрочем, как утверждают русские авторы Бураков и Тизенгаузен, "что касается сейков (сикхов - М.К.), то вследствие коротких мартингалов на их уздечках они не могли перепрыгнуть канавы, а потому большая часть не принимала участия в атаке". Не верится, что этих превосходных наездников остановила канава, скорее они решили не подставляться под клинки маньчжурских конников ради "белых сахибов". Королевские драгуны - всего около 300 сабель - дисциплинированно взяли препятствие. Британский офицер Сидней Герберт докладывал об этом эпизоде королеве Виктории: "Атака королевских гвардейских драгун была самым замечательным актом верховой езды. Татары (так англичане называли маньчжуров - М.К.) находились на возвышенности с глубоким рвом перед фронтом, и лошадь должна была не только преодолеть ров, но и одновременно подниматься вверх по склону. Только один человек был выбит из седла".
И тут сказался страх темных, суеверных цинских солдат перед "иноземными дьяволами". Маньчжурские всадники, за исключением нескольких быстро зарубленных драгунами храбрецов, не приняли сабельного боя, в котором у них были бы хорошие шансы на успех (численное преимущество и традиционные фехтовальные навыки), развернули коней и начали отступать. Британцы преследовали их рационально: не отставая, но и не сближаясь, и сумели отогнать на безопасное расстояние. Там маньчжурско-монгольская кавалерия остановилась и перестроилась, но больше участия в бою не принимала - Сенгге Ринчен утратил свое единственное ударное соединение.
После этого англо-французы смогли навалиться всеми силами на основную линию обороны китайцев у двух мостов. Цинские войска поначалу держались стойко, пытались яростно контратаковать. Генерал Сенгге Ринчен и его офицеры воодушевляли подчиненных личным примером храбрости, командуя под ураганным огнем с изумительным конфуцианским фатализмом: "Взирать на смерть как на переход в первосостояние!"
Но огонь устаревшей китайской артиллерии был очень неточен. Пушкари брали слишком высокий прицел, и, как вспоминали участники боя, "снаряды только задевали верхушки деревьев". В то же время картечь и ружейные залпы европейцев производили в плотных рядах неприятеля ужасное опустошение. После того, как большинство начальников были убиты или ранены, солдаты империи Цин пали духом и начали отступать. Ожидаемо, отступление быстро переросло в повальное бегство.

Генерал Сенгге Ринчен с остатками своего штаба уехал дальше всех... Его пресловутый оптимизм наконец испарился, он понял, что потерпел страшный разгром, и теперь предстоит как-то разгребать последствия. Не совсем ясно, где находился в сражении будущий "черный вестник" Лю Гоуфэй - с кавалерией, либо в свите генерала. Но под огнем он вел себя мужественно и был ранен - видимо, достаточно легко, чтобы это не помешало ему вскоре исполнять обязанности делегата связи.
Сражение при Восьмимильном мосту началось в 7 часов утра и уже после полудня было полностью проиграно китайцами. Французы перешли мост почти в парадном строю и заняли брошенный лагерь армии Сенгге Ринчена; им препятствовали только остаточные группы цинских солдат. Англичане, посчитав задачу выполненной, "зашабашили" и пошли на ту сторону только одним батальоном, что не помешало им взять 18 бронзовых цинских орудий из 26 захваченных в тот день. Только одно орудие китайцы сумели увезти. Счет потерь побежденных колеблется между 1 200 и 3 000 человек. Неудивительно, ведь убитых 21 сентября 1860 г. цинских воинов - маньчжуров, монголов, ханьцев, злосчастных и нередко подневольных защитников дряхлой империи - никто точно не считал. Раненые, кто мог двигаться, сами расползались поискать помощи у местных жителей. Потери англо-французов в сравнении выглядят мизерными: у британцев 2 убитых и 29 раненых (из них 1 убитый, 1 умерший от ран и около десятка раненых в Королевских гвардейских драгунах), у французов - 3 убитых и 17 раненых.
Французский командующий Кузен-Монтабан, пожалованный за этот бой Наполеоном III титулом "графа Поликао", оценил сражение взглядом старого солдата: "Мост Паликао (Балицяо, Восьмимильный) стал самым трогательным зрелищем того дня. Этот мост - великий памятник, созданный древней цивилизацией, был весь усеян трупами и ранеными. Цинская кавалерия, которая так энергично сражалась утром, теперь исчезла без следа. Эта великолепная кавалерия размахивала своими шелковыми флагами и контратаковала без прикрытия других войск, потому проиграла. Без нее остальная армия неприятеля, поддержанная жалким огнестрельным оружием, была бессильна против нашей артиллерии".

Послание Лю Гоуфэя.
Генерал Сенгге Ринчен наконец столкнулся с реальностью; вернее, он ударился о нее упрямым лбом. Его пехота, набранная в основном из территориальных частей "Зеленого знамени", после разгрома в большинстве разбежалась по домам - и зачем было ханьцам продолжать умирать за чужеродную маньчжурскую династию? Поредевшая маньчжурско-монгольская конница сохранила строй, однако ей одной было не остановить "варваров" на пути к Пекину. Кавалерийские командиры предлагали генералу забыть про столицу, затянуть боевые действия и разменять огневое превосходство европейцев на пространство, время и партизанскую тактику. Это был вполне рабочий вариант. Но, как бы ни был амбициозен Сенгге Ринчен, превращаться в полумятежного командующего воюющей страны в его планы не входило. Он мог действовать только в "связке" с двором императора Сяньфэна. Поэтому потомок Чингиз-хана сознательно упростил себе задачу: оправдаться перед сувереном за поражение, а заодно предупредить его об опасности. Англо-французы не долго "стояли на крови" у моста Балицяо, они начали марш на Пекин с намерением сурово наказать гордость Цинской династии. "Самое главное в профессии монарха - это вовремя смыться" (изм. цит.).

В каких обтекаемых и согласных придворному этикету выражениях составил генерал Сенгге Ринчен свой рапорт императору, можно только догадываться. Делегатом связи с Пекином он назначил наиболее "внутреннего человека" для двора из своего штаба - 27-летнего бывшего придворного Лю Гоуфэя, зарекомендовавшего себя к тому же как надежный и смелый офицер. Знавший придворные обычаи и течения Лю Гоуфэй представлялся генералу порученцем, который сумеет лучше всех исполнить деликатное задание: доложить о разгроме, не очень сгущая краски, и заодно предупредить "келейно": "Бегите, Ваше Величество!"
Но последующие события показали, что в боях и походах Лю Гоуфэй совершенно растратил навыки царедворца. Опасная, полнокровная жизнь солдата вытеснила из него вычурную столичную имитацию жизни - известная история... Бедолага четко выполнил "букву" приказов своего генерала, безнадежно провалив их деликатную сторону.
Как видно, литературное творчество на тему: "Преподнести императору позорное поражение у Восьмимильного моста в игривой, жизнерадостной форме" заняло у генерала Сенгге Ринчена довольно много времени, потому делегат связи штаба армии Лю Гоуфэй прискакал в столицу только 24 сентября 1860 г. У молодого офицера было достаточно времени, чтобы облачиться сообразно этикету, однако он прибыл ко двору в своем живописном воинском облачении из боя у моста Балицяо, покрытом пороховой копотью и засохшей кровью (он был легко ранен в сражении). Возможно, генерал настоял, чтобы его посланец выглядел "по-военному", или сам Лю Гоуфэй хотел произвести впечатление, но так или иначе состоялось вопиющее нарушение придворного церемониала "номер раз", хоть и незначительное.
Лю Гоуфэй, апеллируя к срочности своего донесения (что было правдой), немедленно прорвался к особе императора лично, без доклада, что одобрили бы деятельные императоры древнего Китая, но не погруженной в успокоительные сны династии Цин периода упадка.
Император Сяньфэн был застигнут "черным вестником" в женской резиденции дворца. Вообще, роль женщин в императорской фамилии и при дворе империи Цин была серьезно демократизирована по сравнению с прошлыми временами (подробнее об этом можно посмотреть здесь), но непреложным оставалось одно правило: между императором и его женщинами (супругами всех рангов, наложницами, служащими дамами) в их повседневных утехах, обычно абсолютно платонических - никого, кроме доверенных евнухов.

И тут врывается запыленный малый в окровавленной кавалерийской форме, пусть и с не терпящим отлагательств известием. Состоялось нарушение этикета "номер два". На этом этапе император, известный приверженец нерушимости дворцовых церемоний (в 1855 г. за несоблюдение придворного протокола он подверг опале своего брата принца Гуна), показал себя адекватным человеком и "проглотил" дерзость. Он с нетерпением ждал известий с театра войны.
Наскоро отдав церемониальное приветствие, Лю Гоуфэй вручил суверену донесение генерала Сенге Ринчена. Император вскрыл его и начал читать немедленно, не отослав женщин и евнухов: таков был его интерес к исходу битвы. Но формулировки из-под руки потомка Чингис-хана вышли настолько обтекаемыми и сглаженными, что Сяньфэн понял только одно: у действующей армии что-то пошло не так. Он с тревогой обратился к Лю Гоуфэю за разъяснениями, а тот немедленно ответил своему верховному главнокомандующему с солдатской, а не придворной прямотой: "Сражение потеряно, армия больше не может драться, "варвары" будут в столице со дня на день, императору нужно бежать". Примерно так. Это, несомненно, было со стороны молодого офицера четким исполнением приказа и воинского долга, но очень недипломатично. Женщины императора и евнухи продолжали присутствовать и все слышали. Черная весть с полей войны оказалась для всех тяжелым ударом. Император, по его собственным словам, "неподвижно погрузился в глубокие раздумья", проще говоря: оцепенел. Среди приближенных раздались "несдерживаемые рыдания и горькие восклицания"; юная Наложница Ци, будущая императорская супруга того же имени, лишилась чувств от потрясения. Конфиденциальность известия о разгроме Цинской армии рухнула вместе с нею.
Для Лю Гоуфэя все еще могло закончиться благополучно, если бы он немедленно покинул дворец, вскочил на самого быстрого коня и мчался без оглядки... куда угодно. Но вместо этого он отправился ко двору своего экс-патрона принца Гуна, где у него были друзья, и принялся делиться там своими военными переживаниями. Разумеется известие о "конфузии" было уже невозможно скрыть: наложницы и евнухи болтливы. Но неумение держать язык за зубами - характеристика, строго противопоказанная офицеру связи в любой армии!
Вскоре за злополучным Лю Гоуфэем пришли императорские телохранители и арестовали его.

Смерть Лю Гоуфэя.
Император Сяньфэн был взбешен. Если бы "черная весть" о поражении у Восьмимильного моста не распространилась, его отъезд из столицы можно было объяснить военной необходимостью или иными уважительными причинами. Теперь оставалось только позорное бегство перед угрозой нашествия "иноземных дьяволов".
Императору был срочно нужен "громоотвод", в который бы ударила молния его гнева. Сяньфэн понимал, что не может наказать генерала Сенгге Ринчена, виновного в потере армии. Как-никак, это был его лучший военачальник. Своего брата принца Гуна, который у императора был виноват по определению, он также должен был сохранить. Иначе кто вел бы переговоры о капитуляции с англо-французами и понес бы за это ответственность в будущем? Оставался только "черный вестник", Лю Гоуфэй, от смерти которого, как говорили в китайском простонародье, "небо не прохудится". Спешно выехав из столицы на горный курорт Чэндэ, император Сяньфэн распорядился казнить беднягу.
Империя Цин горделиво высилась на грандиозном фундаменте законодательных актов, накапливавшихся еще с "достародавних времен". "Был бы человек, а статья найдется" - это про нее! Юридические основания для убийства Лю Гоуфэя нашлись в установленной великим древним императором Цинь Шихуанди (259—210 гг. до н.э.) традиции предавать смерти "черных вестников". Нет сомнений: в какой бы армии мира не служил Лю Гоуфэй, он "накосячил" на дисциплинарное взыскание разной степени строгости в зависимости от обстоятельств. В данном случае смелого и талантливого молодого человека попросту убили потому, что император был напуган и очень хотел сорвать злость перед своим страхом.
Принц Гун не заступился за своего прежнего приближенного. Скорее всего, ему было недосуг, для отношения китайского общества к жизни и смерти это нормально. Беглый император назначил принца "имперским комиссаром с усмотрением и всей полнотой полномочий", надо было как-то спасать Пекин от приближающихся европейских захватчиков.

6 октября 1860 г., когда в посрамленную столицу Цинской империи уже вошли англо-французские войска, последний "черный вестник" Цинской империи Лю Гоуфэй был казнен "воинским образом" - через отсечение головы. В заключении у него было время привести в порядок мысли и душу. Бывший придворный и нынешний офицер кавалерии встретил смерть в полном соответствии со старинным церемониалом, как надлежало, чем вызвал одобрение седых чиновников-начетчиков, надзиравших за убийством.
Я в ароматном облаке иду,
И в темноте теряется мой след...
(из стихотворения Лю Гоуфэя)

"Гори!"
По свидетельствам китайских современников, в Пекине на момент капитуляции оставалось еще до 10 тыс. китайских и маньчжурских солдат. Вероятнее всего, намного меньше (см. выше - хронический "оверклейм"), и они были деморализованы и ненадежны. Принц Гун, реальный политик, вывел их в пригород во избежание эксцессов и сделал ставку на переговоры о мире. Ценой любых уступок он был намерен сохранить для будущего государство и династию. Принц верил в них!

5-6 октября 1860 г. британская и французская кавалерия вступили в Пекин, не встретив сопротивления. Следом подтянулись остальные войска и штабы командующих - английский генерал Грант и французский Кузен-Монтабан. С помпой въехал лорд Элджин (Джеймс Брюс), верховный комиссар и полномочный представитель королевы Виктории в Китае. Пекинские жители с интересом глазели на "иноземных дьяволов", а те, в свою очередь, вели себя дисциплинированно с имуществом обывателей. Зачем им бедные хижины каких-то "кули", в их распоряжении было столько дворцов!

Трагической жертвой вторжения "рыцарей европейской цивилизации" пал Юаньминъюань, в переводе - "Сады совершенного сияния", Старый летний дворец китайских императоров, памятник изысканного зодчества XVIII в., вместилище древних сокровищ и богатейшей библиотеки. Кстати, его охрана, всего несколько десятков человек, единственная оказала отчаянное сопротивление французским спаги (колониальным кавалеристам) и почти вся полегла с честью. Потом английские офицеры обвинили французов в том, что те первыми начали грабить (старый эстет генерал Кузен-Монтабан самозабвенно набил багаж произведениями искусства), французы перепихнули ответственность на англичан. По-своему честно поступил грубый колониальный солдафон генерала Грант, который создал комиссию, чтобы отобрать наворованное добро у мародеров и паритетно разделить его между всеми своими войсками. У "проклятых лягушатников" Королевские гвардейские драгуны отбивали "хабар" со стрельбой и сабельной рубкой, в которой погнали французов "как стадо" (as cattle) и ухлопали их втрое больше, чем в бою у моста Балицяо.

Старый летний дворец лорд Элджин распорядился сжечь. 18 октября партии поджигателей из состава Королевских драгун вошли на территорию дворца, и вскоре жадное пламя охватило прекрасные здания и сады...

"Мирный договор никогда бы не был заключен, если бы Летний дворец не был сожжен, - оправдывал джентльменов-вандалов английский очевидец Сидней Герберт. - Его разрушение сильно встревожило китайцев и придало дополнительную силу угрозе разрушить другие дворцы в Пекине".
"Однажды двое бандитов ворвались в Летний дворец. Один разграбил его, другой поджег... Один из победителей набил карманы, другой, глядя на него, наполнил сундуки; и оба, взявшись за руки, довольные вернулись в Европу". (Виктор Гюго, 25 ноября 1861 г.)
"24 октября 1860 года принц Гун завершил переговоры с британскими, французскими и российскими официальными лицами, подписав Пекинскую конвенцию от имени династии Цин.
Впоследствии он направил меморандум императору Сяньфэну с просьбой наказать его за подписание неравноправного договора. Император ответил: "Возложенную на принца Гуна ответственность за ведение мирных переговоров нелегко взвалить на свои плечи. Я глубоко понимаю сложную ситуацию, в которую он попал. Нет необходимости наказывать его". (Leung, Edwin Pak-Wah. Political Leaders of Modern China: A Biographical Dictionary. 2002).
_____________________________________________Михаил Кожемякин.

Кровавая традиция предавать смерти "черного вестника" - гонца, сообщившего трагическую весть - берет начало в древнейших времен, с мистических представлений о принесении человеческой жертвы, чтобы умилостивить сверхъестественные силы. Да сменят они гнев на милость и не дают больше повода посылать подобных "горевестников". Монгольские властители повелевали ломать хребты посланникам, принесшим известие о военном поражении или кончине любимого родственника, передав это "невинное утешение в горе" ханам Золотой Орды. Джелаты султанов Оттоманской Порты душили гонцов, расстроивших повелителя, шелковым шнуром. Даже в христианской и просвещенной Византии такого делегата связи не ожидало ничего хорошего.

В вечной Поднебесной империи, проще говоря: в Китае официальное юридическое оформление смертной казни для "черных вестников" связывают с именем Цинь Шихуанди, правителя царства Цинь, положившего предел двухсотлетней смуте Борющихся Царств и создавшего к 221 г. до н.э. на территории страны единое централизованное государство (Л.С. Переломов. Империя Цинь — первое централизованное государство в Китае (221-202 гг. до н.э.). М., 1962). Несмотря на устрашающую внешность и личную привычку к убийству (многократно участвовал в боях, победил в единоборстве наемного убийцу и т.д.), Цинь Шихуанди запомнился как рациональный государь, избегавший бессмысленной жестокости. Вводя наказание смертью для "черного вестника", он хотел передать своим военачальникам и чиновникам предупреждение: не доводите до того, чтобы пришлось сообщать "черную весть"! Доносить императору о допущенном "косяке" главному виновнику надлежало самолично. Это работало. Известно, например, что цинский генерал Фань Юй-ци, потерпев поражение от войск царства Янь, настолько испугался докладывать об этом "наверх", что не только перебежал к врагу, но и там не избавился от предчувствия законной расправы и однажды с перепугу зарезал сам себя. Именно с его генеральской трусливой головой правительство Янь подослало ко двору Цинь Шихуанди незадачливого "киллера", замаскированного под посла; но бравый циньский император раскрыл злодея и собственноручно исколол мечом.

Текли столетия китайской истории, сменялись династии и императоры, а закон о смертной казни "черного вестника" продолжал работать. Вот только с течением времени он утратил свое первоначальное содержание. Полководцы предусмотрительно посылали доложить о своем разгроме какого-нибудь офицера низшего ранга, губернаторы провинций осторожно сообщали о провале сбора дани или стихийном бедствии устами младшего письмоводителя - "мелюзге" и головы долой! Как бы ни была Поднебесная привержена своим древним традициям, в период правлений манчжурской династии Цин (1636-1912) практика убивать "черных вестников" постепенно стала восприниматься как нелепая и архаическая, и к XIX в. практически сошла на нет. Практически - означает не совсем.
Последним казненным "черным вестником" Цинской империи стал в 1860 г. храбрый молодой офицер Лю Гоуфэй (существуют прочтения: Лю Гуфэй и Лю Гофэ), сообщивший императору Сяньфэну о том, что имперские войска наголову разбиты англо-французами в решающем сражении Второй Опиумной войны - битве у мостя Балицяо. Убийство Лю Гоуфэя стало совершенным абсурдом на фоне отчетливых веяний перемен и модернизации Цинской империи, и потому он запомнился более, чем сотни "черных вестников", расставшихся с головой до него. Хотя, как это очень часто бывает во время войны, Лю Гоуэй пал в первую очередь жертвой рокового стечения обстоятельств.

К илл. - Юный офицер маньчжурской кавалерии в парадных доспехах и его товарищ в служебной форме одежды, фотография 1850-х гг. Лю Гоуфэй служил именно в этом роде оружия. В первой и второй Опиумных войнах цинские офицеры изредка использовали доспехи в качестве знака отличия, но уже не защиты.

Кто вы, господин Лю Гоуфэй?
Как и о многих злополучных, но хрестоматийных жертвах войн всех времен и народов, о Лю Гоуфэе лучше всего известно, как он погиб. В Цинской империи, зиждившейся на древних философских и мировоззренческих постулатах конфуцианства, китайской государственности и маньчжурской племенной элиты, жизнь отдельно взятого человека, будь он даже аристократ или сам император, терялась на фоне незыблемой вечности.
Однако отголоски бурного прогресса ХIХ в. дерзко пробивались и сквозь "тысячелетнее молчание" Поднебесной. Так что яркая личность постепенно начинала вырисовываться и здесь, подобно изображению на дагеротипической карточке. Кстати, портрета Лю Гоуфэя, как традиционного рисованного, так и фотографического, не сохранилось.
Лю Гоуфэй происходил из потомственных придворных империи Цин ханьского (т.е. титулярного китайского) происхождения. Он был ровесником императорского сына принца Айсинь Гьоро Исиня, впоследствии прославившегося как принц Гун, и родился в 1833 г. в столичном Пекине. С малолетства Лю Гоуфэй состоял при дворе юного принца и прошел необходимую дворцовую выучку - весьма напряженную, протокол церемоний Цинской империи считался одним из самых сложных в мире. Очевидно, он получил самое лучшее по меркам своего времени и своей страны образование: из многотысячной категории приближенных императорской фамилии рекрутировался сановный и чиновный аппарат Поднебесной. А чтобы пройти квалификационный экзамен на должность нужны были поистине энциклопедические с точки зрения китайской научной системы того времени знания - юриспруденция, гуманитарные и точные дисциплины, каллиграфия, этикет, фехтование, всего не перечислишь...
Тем не менее, одетые в шелка мудрецы-сановники, знавшие наизусть тысячи иероглифов и сложнейшие нормативные акты, беспардонно обирали миллионы нищих подданных империи, упоенно воровали из казны и друг у друга, азартно брали взятки, тонули в сладостных волнах роскоши и распутства - словом, жили как в последний день. Огромная, громоздкая и устаревшая машина Поднебесной неуклюже ковыляла по своему историческому пути, все больше отставая от мировых достижений цивилизации. Недовольство задавленных налогами и бедностью простолюдинов регулярно полыхало жестокими восстаниями. Прямо во время нашего повествования провинциальный грамотей и правдоискатель Хун Сюцюань тряс основы империи Цин со своей оборванной, но мощной повстанческой армией тайпинов - созидателей "небесного государства всеобщего благоденствия" (Илюшечкин В.П. Крестьянская война тайпинов. М., 1967).

Разумеется, коррумпированный, нестабильный и слабо управляемый Китай XVIII-XIX вв. с его огромными богатствами был желанным рынком сбыта и объектом грабежа для энергичной европейской и североамериканской промышленной буржуазии. Основу этого процесса составлял экспорт в Поднебесную ост-индийского опиума, а скурившиеся на нем обитатели Поднебесный охотно обменивали на дурман свое национальное благосостояние. Когда правительство империи Цин предприняло попытку обуздать повальную наркоманизацию населения, Великобритания, Франция и Североамериканские Соединенные Штаты предельно решительно поддержали свои деловые интересы вооруженной силой. Начались первая (1839-42), а затем и вторая (1856-60) Опиумные войны, в которых Китай перенес жестокое унижение. К слову, Российская империя тоже с успехом пользовалась слабостью заамурского соседа для решения территориальных вопросов.
Становление нашего героя Лю Гоуфэя как личности и государственного служащего происходило на фоне этих трагических для его Родины событий. Немаловажно, что в 1850-х гг. он был приближенным принца Гуна, который, после интронизации в 1850 г. своего старшего брата под именем императора Сяньфэна, стал одним из ведущих политических и военных деятелей империи Цин. Принц Гун, несмотря на свою молодость (к началу блестящей карьеры ему было всего 17 лет) быстро занял ключевые должности в Великом совете империи, ответственном за вопросы обороны и "конфиденциальные дела", Суде императорской фамилии и императорской армии. Он зарекомендовал себя вдумчивым, прогрессивным человеком и верным патриотом, воспринимавшим беды Китая как личную боль. Эти качества принц Гун в той или иной степени транслировал и на свое окружение, что характерно для придворного сообщества не только в Цинской империи. Лю Гоуфэй своей жизнью и смертью доказал, что в его случае речь идет о столь же искреннем служении империи.
О Лю Гоуфэе сохранились и некоторые сведения личного характера. Например, подобно многим образованным людям Китая своей эпохи, он писал лирические стихи в типичном стиле классической национальной литературы. Одно из них доступно в русском переводе:
Пионы в императорском саду,
Их, как хрусталь, наполнил лунный свет.
Я в ароматном облаке иду,
И в темноте теряется мой след.

Цветок пиона - один из древнейших символов Китая. Возможно, речь здесь может идти не только о романтических, но и о патриотических мотивах; знатоки китайской литературы смогут ответить точнее. Однако даже не специалисту заметны нотки грусти и обреченности. В годину невзгод своей страны Лю Гоуфэй предчувствовал скорую гибель?
Тем не менее, с юного возраста он был мужем и отцом: известно, что после убийства Лю Гоуфэя его детям было позволено "сохранить его положение при дворе". То есть у нашего героя, 27-летнего на момент гибели, были достаточно подросшие отпрыски, чтобы сгодиться на младшие придворные должности, доступные с детского возраста. Русский путешественник А.В. Верещагин в очень подробных и интересных путевых заметках о Китае отмечал: "Женятся китайцы очень рано. Помню, ко мне приходили частенько в Гирине вечером побеседовать и чаю попить сыновья китайского начальника войск, Чин-Лу, такие славные молодцы, очень симпатичные. Младшему из них было не больше 16-17-ти лет, а между тем он был уже женат и имел двоих детей" (Верещагин А.В. В Китае. СПб., 1903).
Лю Гоуфэй оставил придворную службу и присоединился к армии Цинской империи в разгар второй Опиумной войны, в 1958 г., вскоре после того, как очередное унижение Китая было зафиксировано Тяньцзиньскими трактатами. Было ясно, что вскоре последует новое наступление англо-французов. Патрон Лю Гоуфэя принц Гун в это время переживал период опалы, и молодой придворный примкнул к войскам лучшего имперского генерала Сенгге Ринчена, опытного полевого командующего монгольского происхождения. Возможно принц Гун впоследствии не защитил Лю Гоуфэя от смерти потому, что посчитал это изменой.
Технически такой переход был легко осуществим. Многие сановники в Китае носили почетные воинские звания, например, принц Гун имел титул ду-тонга, т.е. командующего "знаменем" (высшим соединением армии), и был опоясан мечом Белой Радуги, одной из высших воинских реликвий империи. Чин Лю Гоуфэя определяют как "анируи-джанггин", нечто вроде майора, не много, но и не мало.

Военная мощь империи Цин.
Предоставим слово еще одному российскому исследователю Китая Петеру Дюбелю: "Ничего не может быть презреннее устройства китайской военной силы... В армии богдыхана числится более миллиона воинов. Это может быть и справедливо, но положительно могу уверить всех, что нигде и никогда не существовало войска, при такой многочисленности столь слабого и малоспособного защищать государство и столь совершенно несведущего в воинском искусстве. Я уверен, что всякая европейская держава, если б только решилась вести войну с китайцами, могла бы весьма легко покорить страну сию" (1818 г.).
Существуют достаточно подробные исследования о состоянии военных сил Цинской империи на момент Второй Опиумной войны (1856-60), как современные, так и относящиеся к ХIХ в. Например, весьма богатый материал содержится в "Статистическом описании китайской империи" И. Бичурина (СПб., 1842), а также в англоязычной монографии Иена Хита "Армии Китая в девятнадцатом веке" (2009), тексты которых можно найти здесь: http://samlib.ru/t/temezhnikow_e_a/mb1800-39china.shtml.
Императоров маньчжурской династии Цин, которые сами были для Китая захватчиками и узурпаторами, больше всего волновало, чтобы их вооруженные силы не стали источником военного переворота. Поэтому они сознательно дробили и разобщали их, а командно-административную систему запутывали и усложняли до крайности. Собственно армией могли считаться "восьмизнаменные войска", которые язык не поворачивается назвать элитными в силу их плачевного состояния. То были прямые наследники манчжурских сил вторжения XVII в. "Восьмизнаменные" - от восьми соединений, имевших собственные знамена, отличавшиеся по цвету полотнищ или каймы.

В европейской исторической литературе их часто называют "корпусами". Но привычное нам деление на роты/батальоны/полки/дивизии и т.д. может быть отнесено к цинской армии довольно условно, с организационной структурой там все было довольно сложно. Даже соединения наибольшей готовности, дислоцированные в столичном Пекине и именовавшиеся Авангардными, Фланговыми, Легкими, Огнестрельными войсками и т.п., формировались посредством многоступенчатой системы выделения квот из разных "знамен" и более малых формирований, и всегда были недостаточными по численности и не прошедшими слаживание.
"Восьмизнаменные" комплектовались из воинского сословия, в котором служба передавалась по наследству, отдельно по племенам империи - из маньчжуров, монголов, тунгусов, ханьцев, уйгуров и т.п. С одной стороны - это неплохо, солдаты были детьми и внуками солдат. С другой - в течение нескольких поколений они не воевали с иноземным противником, собирались на смотры и маневры от случая к случаю и привыкли относиться к своей службе как к вторичной обязанности после повседневной хозяйственной или торговой деятельности. Бытовала возможность замещения должностей в военном сословии наемниками или сдачи вступительных экзаменов "безработными людьми со стороны".
"Восьмизнаменные" официально должны были получать жалованье серебром и рисом. По факту получали не все, не всегда и чем-то одним (рисом чаще), также совершенно официально. Каждый закон в Цинской империи имел множество поправок и исключений, оформленных надлежащим юридическим образом, записанных и сданных на хранение в архивы... "Акты уже читают только крысы, мыши, хомяки и насекомые, когда поедают их" (Хун Сюцюань, предводитель восстания тайпинов).

Наряду с привилегированными "восьмизнаменными" в империи Цин существовали также "войска Зеленого знамени", деградировавшие воинские формирования покоренной маньчжурами империи Мин. По сути это была вольнонаемная (за харчи) территориальная милиция, обремененная несением охранной и конвойной службы в провинциях, содержанием и ремонтом дорог, обслуживанием каналов и мостов, проведением общественных работ, постройкой административных сооружений и фортификаций, а также множеством тому подобных не относящихся к военному делу обязанностей.
Регулярного обучения войск не проводилось почти вовсе. Даже "восьмизнаменных" натаскивали под конкретный повод, чтобы они получше смотрелись перед высокопоставленными проверяющими, а потом об этом забывали до следующего подобного случая. Один из первых русских ученых-синологов З.Ф. Леонтьевский, наблюдавший в 1830-х гг. маневры цинских солдат, оставил уничтожающую для их боевой подготовки характеристику: "Китайские стрелки, вооруженные фитильными (!) ружьями со стволом длиной в аршин, были выстроены в глубокие построения и стреляли шеренгами, которые последовательно сменялись. Так себя вели европейские аркебузиры двумя веками ранее". Те немногие навыки, которые получали китайские солдаты, пригодились бы в XVI-XVII вв., но к XIX в. безнадежно устарели.

"Китайское оружие, как правило, было низкого качества, - сообщает военный историк Иен Хит. - Почти каждый западный путешественник или солдат, видевший его, упоминает о его плачевном состоянии, описывая его как тупое, сломанное или ржавое. Кроме того, упорно цепляясь за прошлое с непоколебимым консерватизмом и возвышенной самоуверенностью, армии Императорского Китая были экипированы в стиле, который имел больше общего с военным мышлением XVI века, чем XIX".
Стрелковое оружие в Цинской армии было сплошь фитильным, при чем легкие ружья были слабы, а за стрелком с тяжелым "изделием" приходилось таскаться второму номеру и при стрельбе подставлять под ствол свое надежное плечо.

Луки, которые находились в большом употреблении, на поверку были гораздо слабее даже средневековых английских long bow. Китайское холодное оружие к XIX в. практически достигло совершенства формы и идеальной балансировки клинков, однако в качестве основного поражающего средства в общевойсковом бою морально устарело. К тому же, несмотря на то, что лучшие цинские бойцы владели мечами и копьями/алебардами виртуозно, средний китайский пехотинец был практически не обучен рукопашному бою и уступал в единоборстве своему европейскому сопернику со штыком.
Артиллерию империи Цин в середине XIX в. русский дипломат и выдающийся ученый-востоковед Е.П. Ковалевский раскритиковал, не жалея уничижительных выражений: "Орудий было до двухсот, но что за орудия! Привезенные на поле пушки увязываются веревками; иные просто к брусьям, положенным плашмя, иные к лафетам, если только можно назвать лафетами эти уродливые одноколки, колеса которых врываются до половины в рыхлую землю, чтобы откат не был очень силен".

Маньчжурская и монгольская кавалерия, состоявшая из наследственных всадников-воинов и лучше вооруженная, на общем безрадостном фоне армии смотрелась выгоднее как по подготовке, так и по мотивации. Хороший конский состав предоставляли уйгурские и монгольские пастбища - такие лошадки безупречно служили еще нукерам Чингис-хана!

Комсостав Цинской армии также представлял несколько менее обескураживающую картину. Существовало 14 классов офицерских званий с различиями по разноплеменным войскам - ничего особенно сложного, Табель о рангах Российской империи предусматривала столько же градаций, различия военных и гражданских чинов, а в армии - по родам оружия. "Низшие офицерские места замещаются по уложению через перевод и повышение, - отмечал русский современник И. Бичурин. - При помещении рядовых обращается внимание на возраст, здоровье, силу, сметливость и проворство". Многие потомственные офицеры из военного сословия империи были в высшей степени наделены самоотверженным и даже несколько спесивым чувством воинской чести, не позволявшей им опозорить поколения воительных предков. Знаний военного искусства, особенно его передовых современных течений, цинским военачальникам часто не хватало, но личной храбрости у большинства из них было достаточно. Однако чем выше поднималась армейская иерархия, тем очевиднее становились язвы империи. В Высший совет императора, ведавший военными делами, входили гражданские сановники, несведущие в военном деле и высокомерно презиравшие вояк как низшее сословие: "Из доброго железа не делают гвоздей, из благородных людей не делают солдат". На многие командные должности на местах назначались столь же невежественные и легкомысленные люди. Их императоры всегда рассматривали в качестве противовеса усилению военной знати.
С численностью вооруженных сил империи Цин также наблюдались большие проблемы. Страну с населением в десятки миллионов в разгар Опиумных войн прикрывало всего от 250 до 275 тыс. маньчжурских/многонациональных "восьмизнаменных" войск, около/более половины которых дислоцировалось в столичном Пекине. Территориалов "Зеленого знамени" насчитывалось целых 600-650 тыс. чел. Но крайне проблематичным представлялось поднять этих вечно голодных милициантов даже на борьбу с повстанцами-тайпинами, не то что в бой со страшными "иноземными дьяволами" англо-французами. "Собрать даже 10 тысяч войска представляет для китайских начальников задачу большой сложности, однако они охотно доносят, что подняли многократно больше, надеясь на высочайшее благорасположение" (Верещагин А.В.). Не в этой ли тенденции коренятся известия о "десятках тысяч" цинских солдат, которых относительно легко опрокидывали многократно меньшие соединения европейцев в ходе Опиумных войн? Современные военные историки КНР смело корректируют численность защитников империи Цин в этот период в сторону уменьшения до сопоставимых с захватчиками цифр.

Война Сенгге Ринчена.

Несколько слов о специфике Опиумных войн. Их основным двигателем были хищнические экономические интересы колониальных империй в Китае, потому боевые действия велись по характерному сценарию. Чтобы смирить гордыню династии Цин, европейцы предпринимали хлесткие агрессивные наступательные кампании и навязывали ей очередной кабальный договор. Бюрократия одряхлевшей азиатской империи долго, трудно собиралась с силами, затем организовывала повод для конфликта - и провоцировала возобновление боев в надежде на реванш. Периодически цинским военачальникам удавалось достичь тактических успехов. Но очевидное техническое и организационное преимущество европейских войск снова решало все по прежнему сценарию: китайская сторона шла на попятный, но окончательно не сдавалась.
Будущий "черный вестник" Лю Гоуфэй служил в отборной маньчжурско-монгольской кавалерии именно во время очередного подобного обострения.
Дипломатическая миссия Великобритании, Франции и США в июне 1859 г. следовала по реке Хай в Пекин, чтобы ратифицировать Тяньцзиньские трактаты, увенчавшие предыдущие успехи их войск. Однако возле перекрывавшей реку в провинции Тяньцзинь систему укреплений Таку (Дагу) их ждал "приятный сюрприз". Форты, которые англо-французы уже однажды брали, были укреплены и вновь заняты 4-тысячным китайскими гарнизонами, а русло реки перегорожено двумя рядами кованых цепей и деревянных заграждений.

Один из самых удачливых генералов империи Цин Сенгге Ринчен, возводивший свой род к самому Чингис-хану, получил от императора Сяньфэна негласный приказ "снова сделать войну" и с энтузиазмом принялся за дело. Дипломатам "иноземных дьяволов" он высокомерно предложил сойти на берег и ехать в Пекин сухим путем. Не исключено, что он рассчитывал захватить их в плен, как позднее поступил со следующей миссией.
Дипломаты благоразумно отказались, а командующий британской Ост-Индской и китайской эскадрой адмирал Джеймс Хоуп получил приказ разблокировать проход по реке силой. Собрав скорее карательные, чем штурмовые силы из 15 небольших британских кораблей и примерно 1,1 тыс. моряков и морских пехотинцев, 25 июня 1859 г. адмирал самонадеянно пошел на прорыв... И был встречен ураганным огнем 60 бронзовых орудий с китайских фортов. Цинские артиллеристы оказались совсем не плохи, когда имели возможность заранее пристреляться на секторам обстрела. В течение нескольких часов английские канонерки отчаянно крушили заграждения на реке - и одна за другой шли на дно или выбрасывались на мель, пораженные меткими выстрелами фортов Таку. Американский пароход Toey-Wan хотел придти на помощь, нарушив свой нейтральный статус - досталось и ему.

Королевская морская пехота попыталась высадиться на берег, чтобы взять укрепления приступом - и застряла в непролазной илистой грязи. Там ее сначала расстроила своими угрожающими маневрами появившаяся на берегу маньчжурская кавалерия (в грязь конница логично не полезла), а затем опрокинули защитники фортов.
К утру 26 июня бой закончился полным поражением и беспорядочным отступлением колонизаторов: были потеряны 6 канонерок, погибли 81 англичанин, 12 французов и 1 американский моряк, ранены были в общей сложности 369 человек. В плен попали более 25 британских морпехов и 1 француз; все впоследствии отпущены китайцами к своим накормленными и получившими медицинскую помощь - но цинские солдаты не всегда бывали так милосердны. Самой чувствительной потерей была гибель или ранение 29 британских офицеров, в т.ч. был ранен адмирал Хоуп. Потери китайской стороны ограничились 32 убитыми и ранеными.

Командующий Сенгге Ринчен доносил о сражении к императорскому двору, не скрывая намерения развивать успех: "Гордость и тщеславие варваров, уже подвергшихся суровому испытанию, немедленно исчезнут". Дальнейший ход кампании, приведший к печальному итогу для империи Цин, был обусловлен чрезмерной уверенностью в том, что у ее войск началО систематически получаться бить англо-французов.
В сражении 25-26 июня 1859 г. молодой кавалерийский офицер Лю Гоуфэй принял свое боевое крещение. Наверняка война показалась ему совсем не такой, какой мог представить ее рафинированный потомственный придворный, выросший среди вычурных церемоний и благоуханных садов. Но под огнем Лю Гоуфэй не спасовал, проявил себя, был замечен генералом Сенгге Ринченом и стал вхож в его штаб. Обычная история для всех монархий с сильными придворными традициями: стоит появиться в армии вчерашнему царедворцу, как командиры спешат использовать его в своих интересах.
После поражения европейцев у фортов Таку война вошла в новый цикл. Стороны то пытались вести переговоры, то обменивались местными атаками. Англо-французы стремились войти в Пекин и там продиктовать Цинской империи очередную капитуляцию, и для этого обновили свою сухопутную армию в Китае. Почти 13-тысячный британский корпус возглавил испытанный в колониальных войнах бревет (временный) генерал Джеймс Хоуп Грант (не путать с битым адмиралом), грубиян и пьяница, но хороший, толковый командир. Французскими войсками (7 650 чел.) командовал опытнейший пожилой ветеран Шарль (дальше много др. имен) Кузен-Монтабан, начинавший еще на закате Наполеоновских войн на стороне роялистов.

В свою очередь, Сенгге Ринчен был твердо намерен разгромить "иноземных дьяволов" на их пути к столице и активно собирал для этого войска.
Англо-французы первыми перешли в решающее наступление, 12 августа 1860 г. атаковав главными силами те же укрепления Таку, возле которых потерпели провал год назад. После девятидневной правильной осады, два ключевых форта были взяты "на штыки", несмотря на упорное сопротивление цинских защитников, два других сдались на капитуляцию.

Для Сенгге Ринчена это должно было стать "звоночком" о серьезности сил противника. Однако китайский командующий списал поражение на то, что форты Таку на сей раз оборонял не он, а губернатор Хэнфу; этот потомок Чингис-хана вообще отличался непоколебимой верой в свою победу, которая часто застилала ему объективные обстоятельства. Пока же цинское командование успешно использовало для сосредоточения сил возобновление дипломатических переговоров между пекинским двором и англо-французскими силами о глубине наступления одних и отступления других. Долгое время в военно-исторической литературе господствовало представление, что для обороны столицы генерал Сенгге Ринчен мог рассчитывать на почти 50 тыс. солдат. С учетом вышеизложенных тенденций с трудностью мобилизации цинских войск и "оверклеймом" со стороны командования, китайские историки в XXI в. озвучили более скромную численность - 25-30 тыс. Но это все равно больше, чем примерно 20 тыс. англо-французов, которых в решающем сражении к тому же участвовало около половины.
Когда китайско-монгольский военачальник счел, сил достаточно, чтобы дать победное генеральное сражение, он снова гальванизировал начавшую затухать кампанию совершенно в азиатском стиле. 18 сентября в местечке Чжанцзявань массой китайских солдат были окружены и пленены участники очередной дипломатической миссии европейцев - британский дипломат Гарри Смит Паркс, несколько английских и французских офицеров и нижних чинов, военные корреспонденты и взвод индийских легких кавалеристов (соваров) охраны. Пленников жестоко скрутили и доставили в Пекин в императорский Совет по наказаниям. Им предстояло вдоволь вкусить лишений и изощренных издевательств цинских чиновников и охраны. До того момента, как в октябре их освободила победа соотечественников, умерли по крайней мере 11 человек, в основном индийцы. Англо-французскому командованию оставалось только возобновить наступление на Пекин; как считал Сенгге Ринчен - навстречу разгрому. Только чьему?_______________________________________________________Михаил Кожемякин.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.