Ступил унылый Гойко за порог и в даже удивился. Прибрано в хате, чистенько, аккуратно, и не так уж и тесновато. Едой пахнет, тепло и сухо, светло и уютно. Только вот в дальнем углу старуха сидит. Вида такого, что по спине мурашки размером с кулак бегут. Кривая, косая, морщинистая, толстая. И, даже не постыдившись, не прикрылась. Титьками голыми сверкает на показ. До пуза, обвисшего, дотянулись. А коль вперёд ей податься вздумается, так почти до колена сосками своими достаёт.
Сидит старуха, лыбится и гребнем серебряным волосы седые и редкие, как прошлогодняя трава по весне, расчёсывает.
- Ну входи, коль явился. – прохрипела дряхлая. – Садись, да рассказывай. Уж знаю и так, на кой в такую задницу спустился. Да будущее твоё я тебе сказать смогу лишь тогда, когда ты сам про себя что-то расскажешь. Иначе ни как.
Поклонился унылый Гойко, из сумы своей подарки достал и на стол выкладывать начал. А там, и мутной четверть, и фрукты медовые, и яблоки спелые. Да не все даже чёрные. Есть среди них и те, что в лесу не растут. Красные, то бишь.
Выложил унылый Гойко все свои подарки, сам на лавочку присел.
- Здоровья тебе и несчитанных зим. Пусть в твоём доме всегда тепло будет, всегда уютно и сытно. И пусть никакая беда твой дом не посетит. – начал Гойко. – А пришёл я к тебе за тем, чтоб будущее своё узнать.
-Ну, коль так, начинай рассказывать. Кто ты, кем ты и где? Куда свой взор направил, какие мечты и надежды возымел? – захрипела старуха и на стол с гостинцами поглядев, облизнула морщинистые губы слюнявым языком.
- Да и рассказывать то нечего особо. – начал унылый Гойко.
Отца я своего не знал. Мамка говорила, что его дикий слобень затоптал за три зимы до моего рождения. А мамка моя так тосковала, что летавца однажды приманила. Явился он к ней в облике отца моего, так меня ей и заделал.
Жизнь моя, что уж там говорит, далеко не мёд. Даже не жир. Скорее, сухари, да кости. Что ни день, сплошь трудности. Каждый кусок хлеба потом и кровью зарабатывать приходится. И так вот дожил я до этих, уже почтенных лет. Двадцать четыре мне будущей весной исполнится. И тошно мне, угрюмо от того, что бабы себе я так и не сыскал. И боязно мне, что не при деле я по сей день. Того и гляди со дня на день старость подкрадётся, а я толком то и не знаю, чем на неё себе заработать. Да и рядом нет у меня никого, кто б поддержал словом ласковым, кто б обнял и приласкал в тоскливый день. Вот и всё. Ничего больше рассказать не могу.
Вздохнул угрюмый Гойко, даже всплакнул чуток. На старуху глянул, и титьки её вновь увидав, вздрогнул.
- Вот скажи мне, матушка. Коль правду люди сказывают, что ты будущее видеть умеешь, чего в моём видишь?
- Я то? – старуха вдруг замерла. – Пока ничего. Ну ка, подойди поближе.
Несмело, но всё ж наказ Гойко выполнил. Три шага сделал и на жест старухин, руку свою протянул. Вцепилась дряхлая рукой костлявой, ногтями жёлтыми и острыми кожу мужика до крови расцарапав. Затряслась, побледнела, посинела, посерела, глаза закатила и забормотала голосом утробным.
- Вижу. Вижу земли барские, и вижу барина Гришку. Коль до следующей луны успеешь до барства его добраться, да во служение к барину пойти, да любую работу, что барин поручать будет, выполнишь не сомневаясь, будет тебе на старости лет и уют, и сытость, и семья. Но запомни одно, прочь гони все сомнения. Не подпускай их к себе! Засомневаешься, всё иначе будет. Твёрдо решил и ступай. – выдохнула старуха и хватку свою разжав, отпустила перепуганного бедолагу.
Поклонился угрюмый Гойко предсказательнице, да и прочь пошёл. Пока из подземелья выбирался, всё его сомнения одолевали. Барские земли далеко, да и народ там суровый, злой. Получится ли у него во служение к барину податься, или нет?
Но, как на поверхность выбрался, вспомнил, что старуха велела без сомнения идти. А значит нужно идти.
Тем же вечером Гойко к себе в деревеньку вернулся, не хитрые пожитки собрал и с рассветом в путь отправился. Шёл вперёд, не сомневаясь, ног не жалея. И, так вышло, что аккурат к концу луны в барских землях и очутился. А тут, ну просто всё не так.
Народ каждый кусок земли делит. Ничейной тут нет. Всё каким-то барам, баронам и их подручным принадлежит. Всё, да и всё то, что сверху. То бишь, и земля, и все и всё, что на ней.
Туда – сюда помыкался Гойко, поспрашивал, да и узнал, что поблизости барин по имени Гришка есть.
На севере, старый как пень, злой как крип. Кнутом правит. Деревню закладывает новую. Платить мало будет, но работы хватает. Коль работа нужна, без сомнения проситься можно. Зим на десять хватит спину гнуть.
И вот уже собрался Гойко в дальнейший путь, как случайно услыхал, что поблизости, и второй барин Гришка имеется. На западе барство его. Уважаемых годов, но не старый, расчётливый и хитрый. Всё больше править монетой старается. Там работы может и не быть. Разве что, за свиньями прибирать.
И тут вновь начали сомнения одолевать. К какому из двух податься? К тому, кто старый и жестокий? К тому, кто моложе и расчётливее?
Но, вновь слова старухи Гойко вспомнил о том, что без сомнений нужно. И так решил, что коль во служение проситься, то только к расчётливому. На старика спину можно гнуть, но ничего не получить. А значит, все сомнения прочь. Твёрдо решил, и пошёл.
А знаешь, барские земли, это тебе не свободные, не своевольные. Там всё иначе. Дороги везде проложены, на каждом перекрёстке указатель имеется. Всюду придорожные трактиры, всюду распутные дома. В общем, быстро Гойко добрался до нужного места.
Вошёл он в главную деревню, а там будто горе. Все угрюмые, все молчаливые. Начал Гойко расспрашивать, а ему и говорят, мол беда на барина пришла. Повздорил он с ведьмой, вроде как за то, что та у границы поселилась. А той не понравилось это. Выкрала дочь его единственную, да у себя, в лесном болоте, в старой башне удерживает. И кто только не пытался красавицу вызволить, все ни с чем вертались. А кто и вовсе не вернулся.
Вот тут сомнения и с новой силой одолевать начали Гойко. О какой службе речь идти может, когда у барина горе такое. Он и слушать не станет. А за этим сомнением и иное возникло. Дескать, могла старуха и ошибиться, и обмануть.
Как вдруг глашатай на всю деревню крик такой поднял, что петухи с испугу забыли, как гадить.
А ну, народ частной! Подходи, да слово слушай, что Барин устами моими говорит! А говорит Барин устами моими следующее:
Кто в лес пойдёт, да старую башню отыщет, да из той башни дочь единокровную мою вызволит, тому по судьбе велено жениться на ней, да опосля моей кончины бразды правления принять. А коль ведьму проклятущую укокошить кто сумеет, тому и вовсе передам я бразды правления незамедлительно, уйдя на покой и лишь в советниках у нового барина останусь.
Зашушукался народ. Забормотал. Уж сколько и мужиков, и наёмников. И вольных и подневольных к той башне ходили, а даже подступиться к ней не смогли. Кто ни с чем вернулся, кто с увечьем, а кто и вовсе, сгинул.
Вот тут Гойко и подумал, что та самая работа это, о которой старуха в видениях своих узрела. Сходится всё. Выполнит он работу, спасёт красавицу, и будет она ему женой. И сам он до конца своих дней будет при деле. Правда, засомневался вновь.
Шутка ли, ведьму одолеть. Да и народ твердит, что к башне старой не подступиться. Вдруг ошиблась старуха? Но, в руки себя взяв, сомнения отбросив, смело к барину пошёл и на поклон голову склонив, шапкой оземь ударив, заявил, что пойдёт он и спасёт дочь барскую!
- А сдюжишь ли? – спросил барин. – Всё ж ведьма, это тебе не титьки свинячьи муслякать.
- Сдюжу! Коль приказываешь, барин, так и сдюжу. И ведьму ту пришибу не задумываясь, и дочь твою спасу. Мне это судьбой предсказано! – твёрдо Гойко отвечает.
- Ну, раз так, возьми всё что нужно. – говорит барин. – Ступай на север, через лес. Там, где граница моего барства заканчивается, а граница барства Пузатого Петра ещё не начинается, болото гиблое смердит. В том болоте башня та старая и стоит уж, так по слухам, тысячу зим. Ещё от старого мира осталась. Поросла вся тиной и корявыми деревцами. Там ведьма скрывается, и дочь мою, кровинушку мою, удерживает. Но знай, коварная она и лживая. Нет ей веры! Не сомневайся не мешкай. Как подвернётся случай, бей погань гнилую не раздумывая.
Знатно Гойко струхнул от слов таких, да поздно уже сомневаться. Попросил шашку острую, да харчей немного и бутылку мутной. Харчи, чтоб голод утолить после дороги дальней. Бутылку для смелости осушить перед самой битвой. А шашку? Ну, шашку больше для своего успокоения. Орудовать то не умеет, а так, вроде есть она, острая, грозная, вроде и спокойнее на сердце.
Пошёл Гойко в сторону болота указанного, и удивился. Лес по эту сторону Великого оврага вроде всё такой же густой и мрачный, тёмный, страшный. А идти через него вот так запросто можно. Дороги проложены, указатели на каждом перекрёстке. По ту сторону у него дня три бы пешим на такой путь ушло. А тут до заката ещё к болоту вышел. Вышел, и засомневался.
А ну, как ведьма шибко злобной окажется? Обратит его в муху и дерьмо жрать заставит. Или ещё хлеще, обратит бабой и на потеху бандитам отдаст. Или ещё хлеще, в козла обратит, или в свинью. Да на вертел.
Но, пока за переживаниями этими и сомнениями пузырь мутной приговаривал, как-то сомнения те и исчезли. Глянул вокруг, везде болото. Вроде тропки и виднеются, но обрывистые. Вроде кочки и есть, но редкие. Рукой Гойко махнул, шашку повыше поднял, по самые запортки в воду грязную влез и прямиком пошёл. Без сомнений, как старуха велела.
Ох и пиявок на зад себе нацеплял. Ох и шею ему комары изгрызли. Но, пьяному, что там болото? Озеро плоское по колено будет.
Пробирается, на бой настроившись. И с каждым шагом настрой всё сильнее.
Уж смеркаться начало над болотом, когда Гойко башню увидал. Будто кирпич старый посреди воды грязной кто-то воткнул, а его тиной и кустами затянуло. Такие халупы лишь раз он видел, в детстве, когда на дальний рынок с мамкой ездил, и дорога через древние руины пролегала. Вот там несколько уцелевших таких башен и было.
Оторвал от себя пару пиявок Гойко, и решив, что оступаться уже некуда, вперёд поплёлся. Конечно, надо было бы утра дождаться, потому как в ночи шею свернуть за просто так можно. Но, раз решил не сомневаться, так тому и быть.
У башни той Гойко очутился, когда почти темно стало. И не понять, как взобраться на башню ту можно? То тут, то там кости людские, а то ещё совсем свежие мертвяки валяются. Видать взобраться пытались, да шею себе свернули бедолаги. И вот тут сомнения всё ж одолели.
Никогда Гойко особой ловкостью не славился. С лавки упасть мог. А тут такая высота, да стены неприступные, склизкие. Тут по дневному свету не найдёшь как карабкаться, а в темноте, так и вовсе.
Пригорюнился, присел на кочке и в старую стену уставился. Сидит, вздыхает. А вокруг совсем стемнело уже и жабы болотные забулькали.
Глядь, в темноте, вроде как свет брезжит. Тусклый, едва видный, вроде через щёлочку в стене пробивается. Такой слабый, что только в кромешной тьме и приметен. Да и то, коль не прямо на него смотреть, а вроде как краешком глаза уловить.
Осторожно подобрался Гойко к тому месту, рукой коснулся стены склизкой, тиной затянутой. А под тиной вроде и не камень. Вроде железо, уже сгнившее.
Разгрёб руками Гойко тину, и правда, будто ставня железная, прогнила уже совсем, дыры в ней, а в дыры те свет пробивается.
Долго помучаться пришлось и шашку потупить, но разворотить ставню эту получилось. А за ней окошко. А за окошком тем лестница, фонарики светят, и вроде как едой пахнет.
Пробрался Гойко через окно и осторожно ступая, с пятки на носок перекатываясь, дабы не шуметь, да не убиться, наступив на место худое, коих в каждой ступеньке несчитанное количество было, начал подниматься.
Поднимается и сомнения от себя отгоняя, думает о том, какая та ведьма. От людей он слышал много сказок. Одни твердят, что ведьмы красивые, но злые. Другие уверяют, что все они старухи страшные. Да такие, что по сравнению с ними старуха судьбу предсказывающая не такая и омерзительная.
Но, мутная своё дело сделала. Пусть в глазах двоится, пусть по нужде малой останавливаться приходится, а смелости теперь не занимать. Долго или нет, то и сам Гойко не понял, но на самый верх башни древней поднялся, у двери оказался. И слышит, будто за дверью голоса.
- Не придёт никто! – говорит один голос.
- Придёт. Никуда не денется! – отвечает второй.
- Почему до сих пор не пришёл?
- Значит так надо. Придёт.
Кто болтает, и не ясно. И щёлки нет, чтоб подглядеть. Да и слышно плохо. Через дверь и не понятно толком, старые или молодые разговаривают. Злятся, или просто беседуют.
- Ах, была не была! Поздно сомневаться! – сам себе сказал Гойко и с силой дверь пнув, влетел с шашкой наголо.
Глядь, а в дальнем углу красавица сидит и пряжу прядёт. У окна, на лавке, мерзкая баба кусок мяса жрёт. Сама толстая, на вид противная. Ещё и родинка на щеке чёрная и волосатая. Вылетая ведьма. Глазами на Гойко зыкнула и мясо бросив прямо на пол, на мужика бросилась.
- Ну, наконец-то. Сколько ждать то можно? Старик совсем умом хворый стал? Ему что, дочери своей не жалко? Решил на погибель у ведьмы дочь оставить, лишь бы своё сберечь? – завопила ведьма рукавом утираясь.
- Сдохни тварь гнилая! – завопил Гойко и со страха, рубанул шашкой что есть силы. Да только понял, что промахнулся и воздух рассёк. А ведьма от шашки назад отскочила, да на куске мяса поскользнувшись, попятилась и как-то неловко так в окно и выпала, за подсвечник на окошке стоявший схватившись и с собой его забрав.
Вопль предсмертного падения не долгий разнёсся и стихло всё.
Сказать по правде, Гойко чуть в портки себе не наложил от ужаса такого. Но, на девицу посмотрев, решил в руки себя взять.
- Получилось у меня. Победил! А значит, за тобой я! – стукнув остриём шашки об пол гордо произнёс спаситель.
- Получилось? Ты чего наделал, лободырный? Ты зачем барскую дочку к Кондратию отправил? Мне ж теперь её батя долг не вернёт! – подскочила с лавки девица, и глаза её жёлтым пламенем вспыхнули.
В миг комнату будто густой дым заволок, сыростью потянуло и холодом. Ветра кружить начали, и вся башня ходуном заходила.
- Кто ты такой? Зачем девку убил! – раздался крик и засомневался Гойко о том, была ли то ведьма?
- Барин меня и послал! Велел убить ведьму, что дочь его украла и дочь его вызволить. – залепетал Гойко почуяв, как шашка из его руки сама собой куда-то улетела, а на горле его холодные пальцы с острыми когтями сжались.
- Что? – вдруг произнесла ведьма и одним словом её этим комната в прежний вид вернулась. – Правду говоришь?
- Чистую правду! Всё как есть. Я то, просто на службу подписался. Хотел, чтоб как по предсказанию провидицы, чтоб семья, чтоб место. А барин говорит, украла ведьма доченьку – красавицу. Иди, говорит, убей.
- Вот так, значит, Гришка решил провернуть дела. – улыбнулась ведьма и отпустив горло Гойки, отступила. – Да будет тебе известно, Гришка сам ко мне пришёл, в игру ночных поиграть хотел, да проиграл. Проиграл по-честному сундук серебра. Хотел отыграться, и дочь свою на кон поставил. Да и опять проиграл, по-честному. Поклялся, что ещё сундук серебра пришлёт, в выкуп за дочь. И пропал. И слуху не было целую луну. А я с его дочерью тут намучалась так, что спасу нет. Меня ведьмой называют, но по злобе и нахальству я ей в подмётки не гожусь. А избалованная, так и вовсе страх тихий. А он значит вон как решил, не платить по счетам, а обманом вернуть дочку. Что за дочь обещал барин?
- Если спасу, то в жёны мне отдаст. – прошептал Гойко и самого его передёрнуло, как представил он свою первую брачную ночь с невестой такой. – А коль ведьму убью, так барство мне отдаст в правление, а сам будет просто в советниках.
- Ну, с первым, может и не обманул бы. А вот с барством… Идём.
- Куда? – испугано прошептал Гойко.
- Барскую дочь в жёны возьмёшь, и барином станешь. Гришка же обещал. – засмеялась ведьма.
Окутал ведьму дымок и обратилась она в барскую дочь. Толстая, омерзительная, с гадкой родинкой на щеке.
- Смотри только. Не вздумай проболтаться. – шёпотом произнесла ведьма палец к губам Гойко прислонив. – Не знаю, кто там и чего тебе предсказал, но, коль меня послушаешь, в обиде не останешься.
- Вижу. Вижу земли барские, и вижу барина Гришку. Коль до следующей луны успеешь до барства его добраться, да во служение барину пойти, да любую работу, что барин поручать будет, выполнишь не сомневаясь, будет тебе на старости лет и уют, и сытость, и семья. Но запомни одно, прочь гони все сомнения. Не подпускай их к себе! Засомневаешься, всё иначе будет. Твёрдо решил и ступай. – выдохнула старуха и хватку свою разжав, отпустила перепуганного бедолагу.
Поклонился угрюмый Гойко предсказательнице, да и прочь пошёл. А старуха вздохнула глубоко, губы пересохшие языком слюнявым смочив, да усмехнулась чего-то.
- Что, матушка, смешного такого нашли? – спросила девка, из-за занавески выглянув.
- Да, это я так. Будущее недотёпы этого увидала. – проскрипела старуха.
- И что ж в будущем его такого? – с интересом неподдельным девка спросила, да принялась гостинцы, что Гойко принёс, прибирать со стола.
- Да ничего там и такого. Коль, как велела, без всякого сомнения пойдёт во служение к старому барину Гришке, так уже к следующей зиме женится. А спустя четыре зимы сын у него родится. Проживёт он жизнь свою, и к Кондратию отправиться пережив пятьдесят зим перезимовав. – старуха почесала нос и громко шмыгнув.
- Ну, так это ж славно. Не каждому дано жизнь спокойную и мирную до таких годов дожить. – улыбнулась девка.
- Это да. Да вот только… - старуха вновь усмехнулась. – Если сомневаться он будет во всём, как вот сомневался в том, идти ему сюда или нет, совсем по другой дорожке судьба его поведёт. К другому Гришке попасть может, а там такого наворотит, что не всегда сам рад будет. К ведьме в лапы угодить может. А там такого приключиться может…
- Так, что ж ты ему, матушка, не сказала? Что ж не предупредила? Давая я его догоню… - залепетала девка.
- Цыц! – рявкнула старуха. – Сколько учу тебя, дуру, а ты всё на своём. Будущее не так устроено. Оно податливо, изменчиво как глина сырая. Одно движение неловкое, и вместо кружки бесполезная ерунда получится. Он и так во всём сомневается. А ты ему ещё выбора добавить хочешь? Как не крути, а сам он должен всё решить. Поди и скажи ему, что два барина Гришки, облегчи ему выбор, так он уже к следующей луне и мёртв будет. Сам он должен по своему пути идти. Предсказательница лишь указать сторону может, но не то, чего ему делать.
Пока из подземелья выбирался Гойко, всё его сомнения одолевали. Барские земли далеко, да и народ там суровый, злой. Получится ли у него во служение к барину податься, или нет?
Но, как на поверхность выбрался, вспомнил, что старуха велела без сомнения идти. А значит нужно идти.
