Антисоветская мифология активно распространяет представление о Советском Союзе как о системе, требующей абсолютной идеологической лояльности для достижения успеха. Утверждается, что только те, кто безоговорочно принимал «линию партии», могли реализовать свой потенциал. Однако эмпирические данные, являющиеся основой диалектического материализма, опровергают эту ложную парадигму. Конкретно-исторический анализ выявляет сложную диалектику взаимодействия экономической базы и политической надстройки, где развитие производительных сил зачастую требовало прагматичного преодоления идеологических противоречий. Рассмотрим этот процесс в контексте его динамического развития.
Примером служит Иван Павлов, первый российский лауреат Нобелевской премии. Ученый открыто критиковал Октябрьскую революцию в своих письмах к Совнаркому, называя ее «большевистским сатанизмом». Тем не менее, в 1921 году, в условиях голода, советское правительство издало декрет за подписью Ленина «Об условиях, обеспечивающих научную работу академика И. П. Павлова и его сотрудников». Документ гарантировал увеличение пайков, стабильное финансирование и модернизацию оборудования для Физиологического института Павлова. К 1925 году институт приобрел статус ведущего научного учреждения АН СССР. Таким образом, несмотря на антагонистические идеологические установки (надстройка), объективная необходимость в развитии науки (базис) признавала гений Павлова как национальное достояние, необходимое для прогресса производительных сил страны.
Аналогичная диалектика наблюдается в судьбе царского генерала Алексея Брусилова. Оставаясь верным монархическим убеждениям, он в 1920 году возглавил Особое совещание при Главнокомандующем Красной Армии. Его фундаментальный труд «Основы конницы» стал основой для обучения командиров РККА, а стратегия Брусиловского прорыва активно изучалась в советских военных академиях. Красной Армии, защищавшей принципы новой формации, было необходимо освоить и творчески переработать передовой опыт военного искусства прошлого, отбросив реакционную идеологию, но сохранив рациональные элементы военной науки. В этом контексте классовая вражда уступала место прагматическому подходу, направленному на выживание молодого государства.
Лев Ландау также является ярким примером диалектического взаимодействия. В 1934 году физик характеризовал Сталина в частной переписке как «фашистского диктатора», а в 1938 году был арестован за распространение листовки, в которой советский строй сравнивался с «тоталитарным спрутом». Однако уже в 1939 году он был освобожден по ходатайству Петра Капицы. Более того, в 1946 году Ландау был избран действительным членом Академии наук СССР, минуя стадию член-корреспондента. Это беспрецедентное исключение было обусловлено острой государственной необходимостью: Ландау был ключевым специалистом для советского атомного проекта. В данном случае идеологические разногласия (надстройка) уступили место прагматическим требованиям развития критически важных производительных сил и обороноспособности (базис).
Эта диалектика проявлялась не только в сфере науки. В 1931 году была создана сеть магазинов «Торгсин», что представляло собой парадоксальное явление для социалистического государства. За валюту или драгоценности в этих магазинах продавались дефицитные товары. Хотя это формально противоречило принципам распределения, материальная необходимость перевесила: за пять лет «Торгсин» принес казне 287 миллионов золотых рублей, что составляло треть всех промышленных импортных закупок того периода. Государство использовало буржуазный механизм в качестве временного инструмента для решения пролетарских задач — типичное диалектическое снятие, где форма подчинялась содержанию в условиях острой нехватки ресурсов.
Послевоенный период также демонстрирует различные формы этой диалектики. К 1985 году около 19,2 миллиона человек (14% занятого населения СССР) работали в производственных и обслуживающих кооперативах. Эти структуры, возникшие как «противоречие» плановой экономике, стали социальным лифтом для талантливых людей, не вписывавшихся в идеологические рамки или критически настроенных. Художественные артели, такие как мастерская Игоря Грабаря, получили государственные заказы на реставрацию памятников, несмотря на эстетические расхождения их членов с канонами соцреализма. Закон перехода количества в качество проявился здесь в полной мере: рост кооперативного сектора способствовал улучшению снабжения населения товарами народного потребления и услугами. Финансовая политика также игнорировала идеологические критерии: постановление Совмина 1959 года позволило продажу товаров в кредит без проверки политических взглядов. К 1971 году объем продаж в кредит достиг 3,8 миллиарда рублей, а к 1980-м годам до 40% дорогостоящих товаров приобреталось в рассрочку. Жилищно-строительные кооперативы предоставляли ипотеку под символические 2,7% годовых даже тем, кто позволял себе критические высказывания. Таким образом, экономическая целесообразность развития потребления и жилищного строительства оказывалась выше абстрактных идеологических требований.
Конечно, многие из этих решений не были идеальными, и многие из них способствовали нарастанию процесса распада СССР. Однако это не отменяет ложность тезиса об «абсолютном идеологическом контроле».
СССР, безусловно, не был оазисом абсолютной свободы слова. Однако его сила заключалась в способности к диалектическому синтезу, умению отделять главное от второстепенного. Государство проявляло терпимость к инакомыслию в тех случаях, когда это не противоречило основным целям и задачам развития страны.
