Мясной Бор: то, о чем не пишут в учебниках
Мясной бор – это территория, где во время Великой Отечественной войны погибли десятки тысяч советских солдат. Те, кто добросовестно изучал в школе Историю, знают об этом месте. Для тех, кто не в курсе, – небольшой экскурс в историю.
История деревушки
Недалеко от Новгорода находится деревушка, с довольно жутким названием Мясной Бор. Почему же она так называется? Бор – это лес, чаще всего именно сосновый. Но разве лес может быть «мясным»? Когда задумываешься об этом, в голове сразу возникают картинки с горами трупов и реками крови среди деревьев.
По одной из версий, деревня была названа так из-за скотобойни, которую Петр I велел здесь построить еще в начале 18 века. Кто же знал, что на этом месте пройдет кровавая бойня и название обретет такой поистине ужасающий смысл.
Любанская военная операция
Именно здесь в 1942 году развернулась Любанская военная операция. Около 400 тысяч советских военных пытались прорвать блокаду Ленинграда, но провизии не хватало, а растаявший снег превратил местность в непроходимое болото. Солдаты снова и снова, по приказу верхушки, штурмовали немецкие позиции, но лишь подставляли себя под пули.
Германские войска в Новгородской области. Лошади погрязли по пузо
Историки считают, что причиной этой трагедии стали просчеты военно-политического руководства. Его действия привели к тому, что целая армия попала в окружение, солдаты храбро сражались и погибали. По подсчетам некоторых исследователей, здесь отдали жизни более 200 тысяч человек, другие считают, что не упокоенными остались 500 тысяч солдат.
Аномальная зона
Но есть и то, что никогда не напишут в учебниках по истории, да и о чем вообще не любят говорить. Потустороннее…
Те, кто бывал на месте страшного сражения, говорят о том, какая там жуткая и гнетущая атмосфера. Не удивительно, ведь идя по этому лесу, ты буквально ходишь по человеческим костям. Только 40 000 солдат были извлечены и перезахоронены, остальные все еще покоятся в земле.
Местные байки
Есть множество людей, столкнувшихся в этом месте с паранормальным. Одни чувствовали на себе взгляд сотен глаз, другие слышали стоны солдат, звуки сражения, выстрелы, разговоры… Большинство этих историй рассказывают «черные копатели», но только самые безумные из них осмеливаются искать «сокровища» в Мясном Бору.
Одной из самых известных историй, является байка о «черном копателе, который вынес с захоронения большое количество пистолетов, среди которых был и немецкий. Позже он был найден застреленным из того самого трофейного «лютера».
Другая знаменитая байка связана с дальнобойщиком, который проезжал по дороге мимо Мясного Бора. Он заснул за рулем и проснулся от громкого оклика: «Эй, братишка!». Посмотрев в зеркало заднего вида, он увидел парня в советской военной форме, стоявшего на обочине дороги. Осмотревшись, водитель понял, что еще мгновенье и он бы улетел в кювет. А через несколько десятков метров стоит памятник погибшим в Мясном Бору.
Местные рассказывают, что до 70-х им в лес вообще запрещали ходить, да и у них самих желания не было. Оттуда шел ужасный запах гнили, а иногда и взрывы были слышны. Может звери наступали на мины, а может и сами снаряды по какой-то причине рвались. Жители считают, что война будет продолжаться до тех пор, пока не похоронят последнего солдата…
Здесь есть люди, интересующиеся паранормальщиной, в частности темой параллельных миров?
Ищу единомышленников, тг @sky3824, пишите. Дам ссылку на чат, где будет обсуждаться всякое такое
Ночной Гость В Карелии Страшные Мистические Истории На Ночь
Аудио вариант 👇
https://youtu.be/8BgyPII6yAo
История, которую я вам расскажу, случилась лично со мной, в середине октября 1989 года.
Я, тогда ещё достаточно молодой человек, уехал в очередную авантюрную поездку на байдарке по озёрам Карелии со своим приятелем Димкой, бывшим старше меня лет на семь. Такие поездки обычно занимали у нас около недели.
Той осенью мы сплавлялись на байдарке по реке Суна. Первые несколько ночей мы провели в палатке, но на пятую ночь, случайно наткнулись на лесную избу местных карел, стоящую на одном из небольших лесистых островков.
Под вечер погода испортилась. Откуда-то нанесло туч, моросил мелкий противный дождик. И обнаружить такое место для ночлега было большой удачей.
Причалив, мы разгрузились, вытащили и перевернули байдарку. Дорогу долго искать не пришлось, к избе вела только одна тропка, с остальных сторон к избе было не пройти, так все там заросло мелким кустарником.
В то время ещё не воровали так, как сейчас. В избушке было достаточно всякой утвари, матрасы, посуда, свечи… Была даже керосинка. Про недельный запас продуктов я уж и не говорю — целая полка литровых стеклянных банок, в которых были спрятаны от мышей крупы, макароны, прочая еда, которая может долго храниться. В избе нашелся даже маленький погребок, в котором лежала банка тушенки, пара банок перловки со свининой и даже чекушка водки. Ещё в погребке почему-то лежала небольшая икона св. Николая Угодника. Это я сейчас знаю, кто был изображён на иконе, а тогда православие было для меня белым пятном на карте моего мира.
Сама избушка представляла собой сруб из сухостоя. Щели между бревнами были забиты сухим мхом, по стенам избы были устроены нары, а по центру между ними был стол, так что было удобно и посидеть за столом, и выспаться. Стол узкой стороной упирался в торцевую стену избы, и прямо над ним в стене было прорублено окно.
Ещё одно окно было над небольшим столиком, рядом с металлической печкой-буржуйкой. Тут же был сколочен небольшой столик, по типу кухонного, под него был задвинут сосновый чурбак, служивший табуретом.
В общем, это было очень уютное и теплое местечко. Даже входная дверь была утеплена изнутри стеклотканью с толстым слоем ватина под ним. Замка, естественно, не было. Дверь была просто подперта жердиной, чтобы ветром случайно не открыло. Изнутри дверь запиралась на обычный накидной крючок.
День за веслами выдался хоть и утомительным, но зато рыбалка порадовала. За избой, как на заказ, нашлась даже небольшая металлическая коптилка. Ольха росла рядом, так что к ужину на столе были оглушительно пахнущие копченые окуни. Чекушку из погребка мы доставать не стали, у нас в запасе на такой случай имелся темный ром в металлической фляжке. А вот иконку достали, поставили на стол.
Только мы собрались вечерять, как в дверь постучали. Мы с Димкой решили, что кто-то из хозяев избы нагрянул и уже приуныли, представляя ещё одну ночь в палатке. Из натопленной избы в холодную сырость уходить совсем не хотелось.
Однако обошлось. К нам на постой попросился один из местных карел, невысокий кряжистый мужик. Как он был одет, сейчас вспомнить сложно. По-моему, на нём был ватник, какая-то не совсем обычного вида шапка, полосатые брюки, заправленные в сапоги. Представляться было как-то не принято, свела судьба под одной крышей на одну ночь, развела, и разошлись, позабыли путники друг друга…
Мы пригласили мужика к столу, он не отказался. Присел, достал из кармана ватника завернутый в газету кусок хлеба. Кивнул на образок:
— С-под пола достали?
Мужик говорил с ярко выраженным карельским акцентом, делая ударения на каждую гласную в слове, отчего речь звучала как-то необычно торжественно.
— Да, достали, а что такого? — удивились мы с Димкой вопросу.
— Зря. — коротко ответил он. И положил икону лицом вниз.
После того, как с рыбой и ромом было покончено, мужик ушел к кухонному столику, сел на чурбак и, раскурив трубку, ушел в себя.
К тому времени стемнело, морось сменил мелкий снежок, пока недолговечный, но предрекающий грядущую зиму. На столе осталась гореть одна свеча и вечер в избе посреди глухого леса сам собой настроил нас на мистический лад.
Мы долго обсуждали книги, которыми были увлечены не на шутку, потом разговор свернул на всякие темы, касающиеся мир духов. Я рассказывал, как мы с приятелями, начитавшись спиритических романов Конан-Дойля, пытались заниматься столоверчением, потом предложил попробовать погонять блюдце. Димка, раньше активно болтавший, тут неожиданно замолчал. Я попробовал продолжить тему спиритизма, но Димка, как-то резко меня оборвав, попросил помолчать.
Минут пять мы молча курили. А потом он начал рассказывать:
∗ ∗ ∗
«Лет десять назад я служил в роте связи. Мы уже собирались на дембель, как вдруг нас бросили на учения. Нашу роту расположили неподалеку от Тамбова, в брошенном колхозе. Рота была небольшой, в основном спецы-связисты.
В нашей компании было четверо. Я, Толик — водитель, Витька — радист и Славик. Славик был у нас центровой фигурой — поваром. Все уже старослужащие, как раньше говорили, „Деды“. Соответственно, мы могли себе позволить больше других солдат.
Работы у нас было немного, времени достаточно, и мы с ребятами вечерами ходили играть в преферанс. Играли мы в коровнике, который был в двух шагах от наших палаток. Да, сидели мы, конечно, не в коровьем стойле. Между стойлами коровника был сделан коридорчик, пол которого был местами проломлен, местами прогнил, но с фонариком пройти было можно. Этот коридор приводил нас к двери, ведущей в комнату отдыха. Вот в ней-то мы и сидели.
И вот, вечерком мы собрались в коровнике, запалили свечку, расселись. Табуретами у нас были такие же чурбаки, как и здесь, в избе, только намного тяжелее. Наверно, дубовые, мы их еле ворочали.
Славка запаздывал. Пульку положено расписывать на троих, Толик в преферанс не играл, а играть с „гусариком“ не хотелось. Тут Толик и предложил идею. Давайте, говорит, духов вызывать, я умею. Да и вас научу, сложного ничего, зато весело. На гражданке потом девчонок пугать будете.
Все загорелись идеей. Толик сказал, что нужно лист бумаги, блюдце, свечку и карандаш. Карандаш был у меня, блюдце с трещинкой Толик нашел в буфете, а за лист бумаги сошёл пласт обоев, содранный Витькой со стены.
Толик расстелил лист на столе, разметил его на сектора и написал буквы и цифры. На лист поставили блюдце с трещиной, горящую свечу в левый угол листа, и началось.
Мы возложили по два пальца каждой руки на блюдце. Сначала Толик вызвал дух Наполеона, потом ещё кого-то, не помню уже… Помню, что блюдце носилось по листу, трещина указывала на буквы с такой скоростью, что мы едва успевали складывать их в слова. Мы пытались поймать, кто из нас двигает блюдце, задавали каверзные вопросы из собственного прошлого, о котором никто знать не должен был. Духи отвечали нам на любые вопросы, казалось, что они знают о нас всё.
Но Толику и этого было мало. Он потребовал от духов доказать свою реальность. Дальше начался кошмар.
Блюдце резко замерло, сразу же погасла свеча. Мы вскочили на ноги. Из коридора, ведущего в комнату отдыха, раздались тяжелые ритмичные удары. До меня не сразу дошло, что это шаги, настолько тяжело и как-то медленно кто-то шёл по коридору. Ближайшим сравнением будет, наверно, поступь статуи Командора. В полной темноте сквозь щели досок в двери не было видно света, а я уже говорил, что по такому прогнившему полу в полной темноте, без фонарика, пройти невозможно. Тяжелые шаги, от которых вздрагивал пол, приближались. Толик зажег свечу. Буханье шагов замолкло.
Повисла томительная пауза, все смотрели на дверь. Прошло, наверно, секунд десять, которые длились не меньше пяти минут по внутреннему ощущению, дверь медленно открылась, и вошел наш Славик, прижимающий к груди термос. Картинка была бы смешной, если бы не абсолютно белое лицо Славки, испуганно смотрящего перед собой. Я оглянулся и увидел, что Славик смотрит на Витька. Витек, ростом метр шестьдесят, весом чуть больше пятидесяти килограмм, держал над головой дубовый чурбак, весивший не меньше самого Витька. Общее оцепенение прервал глухой удар упавшего на пол за спину Витька чурбака. Свеча опять погасла. Когда мы её зажгли, то увидели, что дверь закрыта и Славика в комнате нет.
Тут наше внимание привлек шорох на столе. С ужасом мы смотрели, как блюдце, самостоятельно ползающее по листу бумаги, написало „Достаточно?“, после чего по трещине распалось пополам. Мы, не сговариваясь, рванули на воздух, прочь отсюда.
Славку в этот вечер мы не нашли. Его обнаружили утром, за деревней. Он был прибит вилами, прошедшими сквозь грудь, к задней стене амбара. Удар был настолько силён, что грудную клетку вдавило внутрь. Синее лицо Славки было страшно исковеркано, будто по нему били кувалдой, выбитый глаз болтался на нитке нерва… Мне эта картина до сих пор снится.
Толик, как только увидел, что стало со Славкой, ушел в караулку, отобрал автомат у часового и застрелился.
Потом было расследование, нас мотали по разным инстанциям, но вскоре отвязались, свалив все на Толика. Так что с того дня спиритизма мне хватило на всю жизнь».
∗ ∗ ∗
Ночь в глухом лесу, мерцающий свет одинокой свечи, стоящей посреди стола, тусклый огонек трубки, подсвечивающий красным густые брови ночного гостя, придали Димкиному рассказу понимание того, насколько хрупка и прозрачна преграда, отделяющая мир непознанного от нашего мира.
— Это хозяин тогда шалил. — Нарушил тишину мужик,
— Вы его позвали и не угостили. Вот он и разозлился, сам своё забрал.
— А кто он такой, этот хозяин? — Спросил я.
— По-разному бывает… Бывает, халтиа шалит. По-вашему будет дух. Но ваш хозяин не халтиа был, только одного взял. Халтиа всех забрал бы. Ваш из колдунов был. Силу до смерти не успел отдать, вот и бесился, неупокоенный.
— А ты откуда знаешь? — завелся Димка.
— Знаю. А вам спать пора.
Мужик пыхнул трубкой, и нас вырубило, точно наркозом.
∗ ∗ ∗
Утром, проснувшись, мы увидели, что мужичка уже нет. Решив, что он ушёл потихоньку, быстренько вскипятили чайник на печке, заодно спалив в ней остатки вчерашнего ужина. Пока ждали кипяток, собрались в дорогу. Но, открыв дверь, мы слегка удивились. Точнее, обалдели.
Снежок, выпавший этой ночью, лежал тонким слоем по всей поляне, окружающей избу. И на этом снегу не было никаких следов, ни к избе, ни от избы.
Подумав, что мужик решил нас разыграть, мы вернулись в избу. Прятаться там было решительно негде, но мы проверили все возможное. Заглянули под нары, сунули нос в подпол. Иконка Николая Угодника снова лежала в погребке. Мужика нигде не было. Единственным свидетельством его визита был сверток, забытый на столе. Развернув его, мы обалдели второй раз. В кусок газеты «Карельская коммуна», датированный аж 20 июля 1928 года был завернут здоровенный сухарь ржаного хлеба, полностью несъедобный из-за своей окаменелости.
Сверток тоже полетел в печку, где тут же вспыхнул так, как будто хлеб был пропитан спиртом. Мы взяли свою поклажу и пошли к берегу, где лежала перевернутая байдарка. Там мы обалдели в третий раз. Тонкий, как бумага, утренний береговой ледок был нетронут вдоль всего берега. То есть, никто на остров ни приплывал, ни уплывал.
Погода утром ничуть не напоминала вчерашнюю. Стоял полный штиль. Байдарка рассекала идеальное зеркало озера, в котором отражалось голубое небо. Воздух был кристально прозрачным, по-утреннему студёным, байдарка как будто зависла между водой и небом, и было непонятно, где заканчивается одно и начинается другое. Солнце уже поднялось над горизонтом, пробиваясь лучами сквозь золотые осенние кроны деревьев, растущих по берегам озера. Кора сосен в этих лучах тоже казалась золотой, весь пейзаж дышал таким умиротворением, что все наши ночные переживания начали потихоньку таять в памяти.
Но всё же, нам пришлось удивиться ещё раз. Выплыв из-за острова, примерно в ста метрах мы увидели в небольшой бухточке колышущийся шар серого тумана. Решив хоть тут разобраться, что к чему, мы поплыли к этому шару. Но не проплыв и десятка метров, увидели, как из этого шара выплыла лодка-карелка, в которой сидели две женщины. У обеих во рту торчали отчаянно дымящие курительные трубки.
— Ну ничего себе накурили — фыркнул Димка. Смеялись мы негромко, сдерживались, чтобы случайно не опрокинуть груженую байдарку.
Но к лодке мы все-таки подплыли. Интересно было, что же за мужик с нами ночевал. Прослушав наше описание мужика, одна тетка сказала:
— Это Федька Лесонен, патьвашка наш. Хороший был, ни одной свадьбе не отказал. Только он умер давно, лет пятьдесят уж. Мне про него мамаша рассказывала, как мучился он, силу отдать никому не мог. Наши-то все уже комсомольцы были, в сказки не верили, не хотели с колдуном знаться. Все позабыли, сколько хорошего он людям сделал…
— Да, точно, Федька. Он как жив был, моего отца на ноги поднял, когда ему спину сосной поломало. Да и сейчас, бывает, кажется людям — сказала вторая.
— Ну, раз вы живы, значит, глянулись нашему патьвашке. Кто от него живым уйдет, тот год болеть не будет, — добавила первая.
— Он вам там не оставил чего? — спросила вторая.
— Оставил, гнилой сухарь в старой газете.
— И что, взяли?
— Нет, конечно. В печке спалили.
— Ну и дурни. Он вам через хлеб силу свою оставлял. Теперь нельзя вам в избу вертаться, худо будет, осерчал теперь Федька то. Живыми боле не уйдёте.
Озадаченные, мы с карелками и распрощались. Через три-четыре часа мы выплыли к вырубкам, где тормознули попутный лесовоз, подбросивший нас до железнодорожной станции. Больше в тех краях мы не бывали.
Не знаю, Федька помог или походы наши меня закалили, но с той поездки года два я ни разу не чихнул. Про силу сгоревшую, каюсь, не раз вспоминал, жалел, что спалил.
Готовы к Евро-2024? А ну-ка, проверим!
Для всех поклонников футбола Hisense подготовил крутой конкурс в соцсетях. Попытайте удачу, чтобы получить классный мерч и технику от глобального партнера чемпионата.
А если не любите полагаться на случай и сразу отправляетесь за техникой Hisense, не прячьте далеко чек. Загрузите на сайт и получите подписку на Wink на 3 месяца в подарок.
Реклама ООО «Горенье БТ», ИНН: 7704722037
Вечная НЕ Жизнь Страшные Истории от Lucifera
История длинная поэтому есть видео вариант 👇
https://youtu.be/JR3mHJilmWM
Если в играх, предполагающих участие Фортуны, мой друг психиатр Реджинальд Гарднер придерживался принципа, что нужно «обязательно отыграться», то в играх на чисто интеллектуальной основе он, за редким исключением, интересовался только правилами. Освоив правила новой игры, доктор быстро терял к ней интерес; игровой процесс увлекал его слабо. В тот вечер мы кое-как завершили партию в японские шахматы, после чего я предложил Гарднеру чаепитие. Как всегда, я рассчитывал узнать от него что-то необычное, но поначалу доктор ограничивался скупыми незначительными репликами. Со своей стороны я поведал ему о посещении почтового офиса, где служил исключительно болтливый клерк. «Кажется, он способен говорить бесконечно», — с усмешкой сказал я. Вместо ответа Гарднер замолчал. Это можно было бы посчитать шутливой реакцией, но я заметил, как он вздрогнул, а лоб его пересекла морщина. Я знал, что она появлялась только при чрезвычайно неприятных воспоминаниях.
— Говорить бесконечно… какой странный оборот речи, — наконец, промолвил доктор.
— Естественно, его не стоит воспринимать буквально. Это лишь гипербола, стилистический прием.
— Если бы я мог так воспринимать…
— Что вы имеет в виду?
— В клинике Дэмбридж со мной приключилась одна история… — неуверенно сказал Гарднер. Несколько секунд он размышлял. — Это произошло достаточно давно, поэтому я не уверен, что моя память хранит в точности все детали. Итак, стандартная формула сказана; я исполнил свою часть нашего вступительного ритуала и принялся ждать повествования.
∗ ∗ ∗
В Дэмбридж–Асилум никогда не было недостатка в пациентах; это довольно странно, учитывая, что наше заведение находится далеко от больших городов, где, казалось бы, должны быть сосредоточены все умалишенные страны. Тем не менее, даже в нашей глуши мне приходилось сталкиваться с большим числом и великим разнообразием психических расстройств. Особого присмотра требовали агрессивные больные: убийцы, изощренные мучители, сексуальные маньяки. Однако тот случай стоял особняком, хотя в нем не было никаких социально опасных проявлений.
Больной — житель одного из тихих окрестных городков — был доставлен в клинику его родственниками. По их словам, он уже несколько часов (едва ли не половину суток, начиная с предыдущей полуночи) непрерывно говорит или, вернее, бормочет что-то нечленораздельное. Я записал в дежурную книгу имя и домашний адрес нового пациента и предварительный диагноз, который определил как «невротическое расстройство», вероятно — транс (в просторечии называемый одержимостью). Налицо была утрата как чувства личностной идентичности, так и полного осознания окружающей реальности. Первая попытка применить наиболее простые и универсальные седативные средства не увенчалась успехом, но пока не было видно повода для сильной тревоги. Больного разместили в палате с теми аутическими пациентами, кому его заунывное бормотание не могло помешать. Я задавался вопросом: какова причина расстройства? Черепно–мозговая травма и постконтузионный синдром, очевидно, отсутствовали. Предположение насчет наркотиков родственники отрицали. Другие возможные причины требовали углубленного изучения. Этим я и занялся вечером того же дня.
Более обстоятельный разговор с родственниками больного расширил мое представление о нем. Оказалось, что этот человек увлекался спиритизмом и другими разновидностями оккультизма. В своем личном медицинском журнале я так и обозначил его — «оккультист». Полученные сведения дали мне основания, выражаясь языком детективов, считать дело почти закрытым. Я не сомневался, что психоз возник именно на почве неуемного спиритизма; психиатрическая наука знает несчетное число таких случаев. Эта информация, правда, не имела практического смысла в плане излечения. Но, надо признать, большинство пациентов Дэмбридж–Асилум не возвращались к нормальному состоянию: наших умений и усилий хватало лишь на то, чтобы обуздать и содержать наиболее буйных психопатов и готовить родственников остальных больных к домашнему уходу за ними. Я надеялся, что приступ рано или поздно ослабнет ввиду защитной реакции организма. Надо же ему получать воду и пищу. Если этого не произойдет, придется экспериментировать с более радикальными медикаментозными средствами.
На следующее утро, когда я пришел в клинику, меня встретила обеспокоенная дежурная сестра. Она сообщила, что новый пациент по-прежнему говорит, не умолкая — уже больше суток! Ее особенно удивило то, что он не показывал никаких признаков усталости. Это было уже не просто странно, и я впервые почувствовал укол страха. Первый в длинной цепи…
По истечении вторых суток приступа (я уже не считал, что здесь применимо это тривиальное определение) состояние больного не изменилось. Теперь обращал на себя внимание не тот факт, что он произносил какие-то неразборчивые слова с регулярностью, достойной лучшего метронома — к этому мы, можно сказать, стали привыкать. Ошеломляло то, что, несмотря на такой продолжительный период отсутствия воды и пищи, физически он выглядел вполне здоровым. А один из коллег заметил, что у пациента нисколько не выросла щетина.
Забегая вперед, скажу, что сильнее всего в этом больном нас поразило фактическое прекращение большинства жизненных функций. Помимо того, что он ничего не пил и не ел, у него не росли волосы и ногти и отсутствовали все естественные реакции на внешние раздражители. Метаболизм, судя по всему, прекратился. Не прекращалось только одно — жуткое бормотание, угнетавшее и устрашавшее всех окружающих. Как ни странно, даже самых безнадежных аутистов. Спустя пару недель никто, кроме меня, не хотел заниматься им; больного перевели в маленькую кладовую каморку на чердаке, куда заходили проведывать его только я и один из санитаров — закоренелый опиоман (прискорбно говорить мне о службе в нашей клинике подобного сорта людей; но, видимо, как раз они нужны для особых случаев).
Не знаю (хотя догадываюсь), как переносил эти посещения санитар, а я придумал пользоваться ушными вкладышами, которые сделал из пропитанных воском кусочков ваты. Это помогало; по крайней мере, какое-то время. Вскоре о диковинном пациенте почти забыли или, во всяком случае, предпочли не обсуждать. Разве что один из моих коллег, когда-то служивший в Индии, обмолвился, что повидал немало подобных чудес в этой стране. Я не мог не согласиться с его выводом: «наши представления о возможностях психики и тела человека нуждаются в серьезной ревизии». Но мы все же придерживались мнения, что это непонятное дело имеет потенциальное объяснение какими-либо — пока не известными — естественными факторами.
Через некоторое время я уже далеко не был в этом уверен. У меня возникла идея записать речь больного на граммофон и попробовать самому или с помощью квалифицированных специалистов расшифровать его речь. Граммофон я одолжил у одного из коллег (он же научил меня пользоваться им), а несколько пластинок приобрел в магазине. Поначалу процесс записи вроде бы проходил нормально, но потом я с изумлением увидел, как граммофон задрожал, а пластинка начала плавиться! В течение нескольких секунд семидюймовый диск превратился в бесформенный комок смолы, который затем стал распадаться на раскаленные капли, прожигающие корпус граммофона. Меня особенно потрясла какая-то омерзительная ненатуральность происходящего.
Разумеется, мне пришлось возместить коллеге стоимость испорченного граммофона, а заодно выслушать обычные в таких ситуациях упреки. Но меня это ничуть не взволновало; было бы глупо расстраиваться из-за столь ничтожных пустяков на фоне поистине из ряда вон выходящих событий. Потерпев неудачу с акустической записью звука, я решил прибегнуть к более простому (хотя, очевидно, менее показательному с точки зрения получаемого результата) способу — записать речь оккультиста буквами. Конечно, я понимал низкую ценность такой формы записи, но мне все равно не оставалось ничего другого; к тому же я надеялся на интеллект моих знакомых экспертов в области необычных феноменов, с которыми собирался советоваться. Распознавать звуки в монотонном бормотании было очень сложно; еще сложнее было записывать их буквами нашего, откровенно говоря, довольно бедного алфавита. Заполнив несколько листов, я бегло просмотрел их и убедился в том, что не вижу ничего, что мало-мальски воспринималось бы мной как признаки смысла (структуры, системы и тому подобное). После чего позвонил друзьям и договорился о встрече.
Надо отметить, что эти люди, о которых я уже несколько раз говорил, тоже были связаны со сферой оккультизма — но не как адепты и практики, а как специалисты, занимающиеся, скажем так, надзором. Я бы не назвал их занятия целенаправленным противодействием оккультизму, но в некоторых случаях их помощь и консультации действительно способствовали сопротивлению силам, враждебно настроенным по отношению к обществу или отдельным людям.
Мы встретились в Лондоне — как всегда, в доме с превосходным видом на мост Черных Братьев (весьма пикантный курьез). Я сообщил все детали неприятного происшествия в Дэмбридж–Асилум и предложил ознакомиться с моей корявой стенограммой. Завязалась дискуссия, в ходе которой наш консилиум обсуждал различные варианты расшифровки текста — если, конечно, предполагать, что этот текст в самом деле обладает каким-то смыслом, в чем никто из нас не был уверен.
Я довольно быстро потерял нить дискуссии, ощущал усталость и разочарование, не понимал моих собеседников и вообще впал в прострацию. Из нее меня вывел запоздалый приход одного из наиболее авторитетных экспертов — старейшины, как мы в шутку называли его. Это был настоящий книжный червь, всю сознательную жизнь отдавший времяпровождению в библиотеках (включая недоступные публике хранилища гримуаров) Лондона, Парижа, Берлина, Петербурга, Вашингтона и прочих мировых метрополий. Минуту он изучал запись через старомодный лорнет, а потом спокойно сказал, что расшифровка не требуется.
— Почему? — воскликнули мы. — Вы уже нашли разгадку текста?
— По этому поводу отвечу вам, друзья мои, мудрым изречением Конфуция: «Трудно искать черную кошку в темной комнате, особенно если ее там нет». Никакой кошки — то есть смысла — в тексте нет. Это просто хаотический набор букв; а речь вашего пациента, Гарднер — хаотический набор звуков. Я не знал, радоваться мне или огорчаться. Если в речи нет смысла, значит, мы имеем дело лишь с психическим расстройством, пусть и в чрезвычайно причудливой гипертрофированной форме.
— А что насчет граммофона? — после нескольких минут молчаливого размышления спросил один из участников собрания. — Сфокусированное воздействие электромагнитного излучения тела, каким-то образом стимулированного и невероятно увеличенного?
— Ваша гипотеза весьма разумна, — согласился старейшина. — Возможно также присутствие энергии иной природы и чужого происхождения. Но эпизод с граммофоном я не считаю важным. Наберитесь немного терпения, господа, и я попытаюсь изложить вам кое-что более значительное касаемо этой, безусловно, примечательной истории.
Итак, сам по себе текст бессмыслен, но мне ясна подоплека произошедшей трагедии. Ясна благодаря описаниям нескольких аналогичных случаев в весьма узкой малоизвестной литературе. Стараниями ряда влиятельных персон ни один из них не был предан широкой огласке. Доктор Гарднер, не могли бы вы уточнить, какими именно оккультными вопросами интересовался этот человек?
Я припомнил, что его родственники вскользь говорили об интересе к теме продления жизни, вплоть до бесконечности. Наш выдающийся эксперт кивнул в знак того, что ожидал именного такого ответа.
— После поражения в знаменитой битве при Гаттине тамплиер Беренгарий фон Лутц оказался в сарацинском плену и впоследствии объехал страны, расположенные в дремучих глубинах Азии. Там он познакомился с запретными магическими науками древних эпох и цивилизаций, существование которых наша официальная историография, конечно, не признает (вернее, признает их не более чем мифами). Вернувшись впоследствии домой, фон Лутц написал трактат, ставший, так сказать, кормчей книгой и ориентиром для оккультистов, искавших пути преодоления фундаментальных законов Бытия. Одной из важнейших и наиболее дерзких целей этих поисков было обретение вечной материальной жизни.
Предлагаемый фон Лутцем рецепт требовал произнести вслух имя некоей… сущности. Для этого нужно прочитать колдовскую формулу, которая инициирует особый процесс внутри сознания человека. Его можно определить как диктовку этого имени какой-то посторонней (вернее, потусторонней) силой, с которой устанавливалась прочная — причем неразрывная — ментальная связь.
Я уверен, доктор Гарднер, в том, что ваш пациент был не слишком грамотен в сфере оккультизма. Это привело его к фатальному заблуждению. Ибо, будь его познания глубже, он бы поостерегся совершать столь опрометчивый поступок. Дело в том, что метод фон Лутца представляет собой чудовищную ловушку. Тот, чье имя следует произнести, подлинным знатокам (не имеющим обыкновения широко делиться своей осведомленностью) известен как «Неименуемый», или «Невыразимый», или «Ненарицаемый». Едва уловимые намеки в некоторых герметических текстах связывают его с уединенным холодным местом где-то в звездном скоплении Гиад, а также с Луной…
Таким образом, попытка произнести непроизносимое оборачивалась напрасным бессмысленным потоком звуков, исходящим из уст безвольного манекена. С другой стороны, чародейство обеспечивало этому псевдо–человеку противоестественную физиологическую прочность. Раб заклятья не нуждался в пище (и, по некоторым слухам, даже в воздухе — в этом случае звуки издавались путем вибраций языком) и как бы консервировался. Впадал в этакий избирательный анабиоз — парабиоз, если угодно. Можно считать, что теоретически он обретал вечную жизнь — но не ту, конечно, которую жаждал. И, самое главное, что на практике вечным это уродливое существование отнюдь не является, поскольку колдовство не обеспечивает абсолютной неуязвимости от внешних опасностей.
Боюсь, рассказ показался вам слишком коротким, и вы хотите узнать больше. Но я вынужден завершить, так как подобрался к пределу моей профессиональной тайны. Прошу прощения, милостивые государи, но на мне лежат определенные обязательства, которые вынуждают соблюдать известную осторожность и секретность.
∗ ∗ ∗
— Неужели он до сих пор так и сидит на чердаке Дэмбридж–Асилум? — спросил я, угощая Гарднера еще одной чашкой чая.
— В этом случае, думаю, я бы уже давно покинул стены клиники. После той встречи я колоссальными усилиями заставлял себя подниматься на чердак и дежурно справляться о состоянии оккультиста. Казалось, что зловещий голос нечеловеческим ритмом проник мне в голову, а его черная аура пропитала все здание. Порой мне хотелось сделать с ним что-нибудь… чтобы прекратить это безумие. Что касается неблагочестивого санитара, то однажды он заявил мне, что намерен «разнести к чертям эту проклятую мумию». И я не сомневался, что он не затянет с тем, чтобы перейти от слов к делу. Откровенно говоря, у меня не было желания этому воспрепятствовать.
Вскоре санитар покинул клинику, оставив записку, содержание которой я не буду пересказывать ввиду обилия в ней обсценной лексики (в том числе направленной в мой адрес). Дежурная сестра обнаружила пропажу всего запаса стрихнина. Я сразу понял, в чем дело, и бросился на чердак. Той дозы, что вколол санитар бормочущему оккультисту, хватило бы уложить дюжину львов. Но тот был еще жив, хотя его тело судорожно дергалось, перекусившие язык зубы намертво стиснулись, а мышцы буквально разрывались от напряжения. Вместо слов из его уст исходили только шипение и всхлипы, быстро слабеющие. Старейший эксперт был прав — заклятье не давало абсолютную защиту от фатальных внешних воздействий. Наконец, спустя недолгое время оккультист, превратившийся в развалину ужасного вида, замолчал. Я побоялся проверить, жив ли он. Впрочем, в любом случае в его отношении это естественное понятие уже утратило смысл.
Спустя пару часов в нашем краю разыгралась невиданная буря (вы, конечно, помните ее). Ее сопровождала сильнейшая гроза из всех, что мне доводилось видеть. Гроза принесла развязку, напомнившую мне описание инцидента в Девоншире в 1638 году, когда огромный огненный шар влетел в деревенскую церковь, произвел в ней большие разрушения и убил нескольких человек.
Дэмбридж–Асилум посетила странная шаровая молния лилового цвета, двигавшаяся по прихотливой траектории. У очевидцев даже сложилось невероятное впечатление — конечно, вследствие непроизвольного самовнушения, — что она направлялась искусственно. Молния разбила окно в чердачной комнате и сожгла тело оккультиста.
— Какой жуткий конец!
— Да… жуткий… и, полагаю, не случайный, — задумчиво промолвил доктор Гарднер. — С тех пор слово «бесконечность» стало восприниматься мной по-особому…