"Какая ненасытная Анна! - смеялся Лефорт. - Будь осторожен, Петр Алексеевич!".

Прав, прав был Франц Яковлевич! Государю, и верно, нужно было глаз востро держать с этой красивой немочкой!

Батюшка Анны был уважаемым человеком в Немецкой слободе - поселении инородцев на территории Москвы. Иоганн-Георг Монс, переехав в молодом возрасте из Германии в Россию, смог стать успешным виноторговцем, добиться уважения и финансового благополучия.

Анна, родившаяся 26 января 1672 года, была младшим ребенком своих родителей - упомянутого уже Иоганна-Георга, и супруги его, красавицы-немки Модесты Ефимовны Могерфляйш.

Всего у Монсов было четверо детей - сыновья Виллим и Филимон, дочери Матрена и Анна. Все отличались превосходной внешностью, что особенно стало заметно в подростковом возрасте.

Нравы семьи Монсов, равно как и всей Немецкой слободы, были по-европейски свободными, а кто-то назвал бы их и распущенными. Мужчины здесь брили бороды, носили обтягивающие панталоны. Девушки и женщины щеголяли в платьях с глубоким декольте и в любой момент были готовы с хохотом усесться на колени к какому-нибудь кавалеру в трактире.

Немецкая слобода была излюбленным местом многих представителей московской аристократии. Мужчины, вынужденные вести благопристойный образ жизни, словно попадали в другой мир, где пиво лилось рекой, на жаровнях потрескивала колбаса, а с местной девицей можно было легко сговориться о разном.

Главной красавицей семьи Монс считалась Анна, которая в шестнадцать лет могла похвастать такими изгибами, что не то что в слободе, но и во всей Москве не сыскать.

Анна была веселой девушкой, обожавшей танцевать, общаться с кавалерами. Молоденькая немочка разительно отличалась от русских барышень, все еще сидевших по теремам, беливших лица и рисовавших красные яблоки на щеках.

Анна и ее сестрица Матрена носили европейские платья с узкой талией и глубоким вырезом, косметику не использовали, волосы в косы не заплетали. И мужчины смотрели на них как завороженные!

Частым гостем Немецкой слободы был Франц Яковлевич Лефорт, военный родом из Женевы, делавший при русском дворе великолепную карьеру.

Лефорт оценил достоинства Анны Монс, едва ее увидев. Франц стал наведываться в дом виноторговца, близко общаться с его дочерьми.

В 1690 году Лефорт стал ближайшим сподвижником 18-летнего русского царя Петра I Алексеевича.

Именно Франц пристрастил государя к Немецкой слободе, он же познакомил Петра с семейством Монсов и с красавицей Анной, которая была ровесницей будущего императора.

Петра юная немка заворожила, он влюбился в нее с первого взгляда. Но вот Анне худой, высоченный юноша с непропорционально маленькой головой, огромными ладонями и крошечными, как у женщины, ступнями, вовсе не приглянулся.

В октябре 1691 года Петр Алексеевич прибыл с Лефортом на пир к Иоганну-Георгу Монсу. После недолгих возлияний царь "прихватил" Анну и "увлек" ее в чулан.

С этого момента государь регулярно заезжал к Монсам для встреч с возлюбленной. Петру Алексеевичу очень нравились веселость Анны, остуствие в ней всяческого жеманства и готовность исполнять любые пожелания государя.

Петр, даром что совсем молодой, был человеком женатым. Впрочем, с 1692 года он полностью охладел к законной супруге Евдокии Лопухиной - одной из тех русских барышень, что сидели в теремах и покрывали лица белилами.

Царь был так влюблен в Анну Монс, что собирался жениться на ней. Мать, Наталья Кирилловна Нарышкина, со слезами на глазах умоляла сына не попирать русские традиции, не бросать на себя тень, не оскорблять жену законную, царицу Евдокию.

Петр отступился, а в 1694 году, после смерти Натальи Кирилловны, желание государя жениться на Анне поубавилось, да и недосуг ему было: вовсю шла подготовка к Великому Посольству.

В августе 1698 года Петр Алексеевич вернулся из-за границы, набравшись уму-разуму, но отправился он не к жене Евдокии, а к Анне Монс.

Евдокия была оскорблена до глубины души, а Петр, похоже, вспомнил, за что в свое время он полюбил Анну. Неделю царь и дочка виноторговца не выходили из опочивальни, а 3 сентября Петр Алексеевич велел заточить опротивевшую ему Лопухину в Суздальский Покровский монастырь.

Спровадив жену, государь стал задаривать возлюбленную деньгами, драгоценностями и великолепными платьями. Среди прочих гостинцев был маленький портрет царя, стоимость которого превышала миллион рублей.

Петр Алексеевич распорядился возвести в Немецкой слободе двухэтажный особняк для Анны Монс. Разумеется, здание было построено на казенные средства.

Также Анне был назначен пансион в 708 рублей в год, и подарены несколько деревень в Козельском уезде.

В 1703 году дом был построен, и Петр, переехав к возлюбленной в Немецкую слободу, стал жить с ней открыто.

О женитьбе, впрочем, царь с Анной больше не заговаривал.

Москвичи немку возненавидели: у Анны были прозвища "Монсиха" и "Кукуйская царица" (в народе слободу называли не Немецкой, а Кукуйской).

Народ сочувствовал Евдокии, а образ жизни Анны, ее любовь к роскоши и деньгам вызывал у простого люда отторжение.

Анна много писала царю, но ни в одном послании нет ни слова о чувствах немки к государю. "Кукуйская царица" лишь просила деньги, какие-то преференции для себя и своих родственников. Не стеснялась Монс и рекомендовать Петру на важные государственные посты своих друзей.

Флотоводец Франц Вильбуа, приглашенный на службу Петром из Франции, так оценивал отношения Анны Монс и государя:

"Петр непременно женился бы на Анне Монс, если бы эта иностранка искренне ответила на ту сильную любовь, которую питал к ней царь. Но она, хотя и оказывала ему свою благосклонность, не проявляла нежности к этому государю. Более того, есть тайные сведения, что она питала к нему отвращение, которое не в силах была скрыть. Государь несколько раз это замечал".

Испытывая тайное отвращение к Петру Алексеевичу, Анна Монс не чужда была любовных переживаний в отношении других мужчин. Это ее и погубило.

11 апреля 1703 года в Шлиссельбурге состоялся роскошный пир - праздновали завершение ремонта царской яхты.

Среди приглашенных был саксонский посланник Ф. Кенигсек, который, набравшись порядочно вина, упал с пирса в Неву и немедленно утонул. Темные воды реки унесли тело посланника: нашли его только осенью.

Вещи утопленника были изъяты для отправки родственникам. Среди принадлежавших Кенигсеку предметов почему-то был и медальон Анны Монс. О сем странном происшествии доложили государю, и Петр Алексеевич приказал вскрыть все шкатулки посланника.

Так была найдена пачка любовных писем, которые писала Кенигсеку возлюбленная царя Анна Монс.

Петр Алексеевич пришел в неописуемую ярость. Государь приказал посадить "Монсиху" под строгий домашний арест, изъять у нее часть гостинцев.

Анна Иоганновна рыдала, умоляла простить, но царь был неумолим - измену Петр ненавидел.

Звезда "Кукуйской царицы" закатилась так же быстро, как и взошла: уже в 1705 году у Петра Алексеевича появилась новая возлюбленная, прибалтийская крестьянка Марта Скавронская, будущая императрица Екатерина I.

Екатерина, в отличие от Анны, любила "Петрушу", ласкала его, одна умела успокоить государя в периоды ужасающих нервных припадков.

Любовь к Марте сделала Петра Алексеевича добрее и терпимее. В 1706 году государь ослабил режим содержания Анны Монс, ей было дозволено посещать лютеранскую кирху.

Однако вздорный характер Анны не позволил ей воспользоваться милостью государя и тихо-мирно жить в Немецкой слободе. "Монсиха" наняла ворожею, чтобы та вернула расположение Петра Алексеевича.

Было начато дело, тридцать человек были арестованы, многих пытали.

Петр приказал конфисковать дом Анны, но драгоценности, а также лошади и кареты, были оставлены немке. В 1707 году дело о ворожбе было закрыто: "Монсихе" в этот раз повезло, она вышла сухой из воды.

Петр Алексеевич, нежно влюбленный в Марту Скавронскую, не забывал и об Анне Монс. Нет, государь не посещал немку, но по какой-то причине ревностно "оберегал" ее от замужества.

Так, когда прусский посланник Иоанн фон Кайзерлинг сообщил Меншикову о своей страстной любви к Анне, и просил Светлейшего немедленно испросить у государя позволения жениться на Монс, случился скандал.

Меншиков набросился на "жениха" с кулаками, а затем в помещении появился Петр и также начал избивать Кайзерлинга.

Посланник был по понятным причинам недоволен таким обращением и написал письмо королю Фридриху I:

Побои, которые нанесли иностранному послу первые лица "принимающего" государства, не могли не вызвать дипломатический скандал.

Фон Кайзерлинг, оскорбленный до глубины души, порывался решить вопрос поединком. Вызвать на дуэль царя он не мог, но Меншикову вызов с удовольствием отправил. Светлейший драться отказался, и велел русским дипломатам замять скандал.

В результате виновным были объявлены караульные гвардейцы, которые не остановили драку. Служивых тут же приговорили к смертной казни.

К счастью, прусский король Фридрих I оказался единственным разумным человеком в этой истории - Его Величество счел конфликт исчерпанным и попросил у Петра помиловать гвардейцев. Русский царь просьбу "брата" с удовольствием исполнил.

Кроме того, Петр Алексеевич согласился на брак Анны с фон Кайзерлингом. Свадьба состоялась в Москве в июне 1711 года.

Уже через пару месяцев Кайзерлинг отправился в Берлин, где скоропостижно скончался. Анна, не успев насладиться супружеской жизнью, стала вдовой.

После смерти супруга Анна Иоганновна вступила в длительную тяжбу с братом покойного супруга, ландмаршалом прусского двора. Родственнику досталось курляндское имение фон Кайзерлинга, которое Монс считала своей собственностью.

В 1714 году судейская коллегия вынесла решение передать имение "Ненасытной Анне" - так женщину называли в Курляндии.

Анна стала весьма обеспеченной дамой, вокруг которой вилось немало мужчин. В одного из них, молоденького шведского капитана Карла-Иоганна фон Миллера, взятого русскими в плен, "Кукуйская царица" без памяти влюбилась.

Анна Иоганновна готова была на все ради белокурого красавца, и даже отписала ему все свое имущество.

Счастье в объятиях шведа длилось недолго: в конце лета 1714 года 42-летняя Анна Монс скончалась от чахотки.

Петр Алексеевич на похороны бывшей фаворитки так и не явился.

Дорогие читатели! В издательстве АСТ вышла моя вторая книга. Называется она "Узницы любви: "От гарема до монастыря. Женщина в Средние века на Западе и на Востоке".

Должен предупредить: это жесткая книга, в которой встречается насилие, инцест и другие извращения. Я отказался от присущей многим авторам романтизации Средних веков и постарался показать их такими, какими они были на самом деле: миром, где насилие было нормой жизни. Миру насилия противостоят вечные ценности - дружба, благородство и, конечно же, Любовь. В конечном итоге, это книга о Любви.

Тем временем, моя книга о русских женщинах в истории получила дополнительный тираж, что очень радует!

Прошу Вас подписаться на мой телеграм, там много интересных рассказов об истории, мои размышления о жизни, искусстве, книгах https://t.me/istoriazhen

Всегда ваш.

Василий Грусть.

ПС: Буду благодарен за донаты, работы у меня сейчас нет, а донат, чего греха таить, очень радует и мотивирует писать.

Прикиньте, иду я от этой самой Готической капеллы в Петергофе. Вся такая из себя задумчивая, с фото архитектурных завитушек в телефоне. А вокруг — осень🍂, листья шепчут, белочки матерятся на бегу.

И тут бац — передо мной эти самые камни, поросшие мхом, что на фото. И я вспомнила дикий факт про Петра I!

Знаете, что наш вечно спешащий император делал, когда видел боярина, слишком медленно идущего по парку?

Он не кричал «Быстрее!». Он подходил... и резал ему кафтан пополам! 🔪

Да-да, прямо на ходу, своим знаменитым перочинным ножом. Мол, раз ты такой важный и неторопливый — вот тебе модный асимметричный крой по колено!

И вот стою я перед этим мшистым камнем. И понимаю: а ведь Петр Алексеевич и меня бы сейчас подстриг!

Потому что я всю дорогу от капеллы до залива:
—Переживала, что снимаю не хайпово
—Думала, как бы круче описать архитектуру и всю эту прогулку, что бы вам понравилось..
— Думала, что я неудачница, которая просрала 15 лет своей жизни..

А надо было просто разрезать эту мысленную одёжку и... ну ладно, в заливе купаться нельзя (спасибо, Роспотребнадзор 👮‍♂️), но можно же хотя бы смотреть на воду, пока мысли не поплывут сами! 🏊‍♀️ И в нужное русло!

Вот вам самый вредный совет на сегодня: носите кафтан подлиннее..
Прячьте в него все свои «а что подумают», «я не так сняла», «надо бы еще почитать про готику», «я неудачница».. и прочую лабуду..

А теперь — самый полезный:

Разрежьте этот кафтан к херам!

Прямо сейчас. Сделайте то, что боитесь..

А тем, кто дочитал до конца — секрет.
Знаете, почему Петр так ненавидел длинные кафтаны? Потому что в них невозможно было строить корабли. А корабли — это про движение. Про ветер. Про то, чтобы не стоять на месте, даже если кажется, что плавать запрещено.

Вот и нам иногда нужен такой резак — чтобы наконец отплыть от берега своих страхов.

10 октября 1931 года вышло постановление ЦК ВКП(б) «О начале строительства канала между Москвой и Волгой», словно специально приуроченное ко дню рождения человека, спроектировавшего этот канал за 200 лет до советской власти по заданию Петра Первого.

Автора проекта звали Георг Вильгельм де Геннин (de Hennin). Он родился в Германии (или в Голландии) 11 октября 1665 года и поступил на русскую службу в 32-летнем возрасте.

В своем «резюме» де Геннин рекомендовался пиротехником и дизайнером, знатоком «потешных огнестрельных вещей», умеющим «изображения преизрядно на бумаге вырезать и прочие хитрости». Видимо, был наслышан о том, что молодой русский царь завел у себя под Москвой потешное войско и потешный флот, и вообще охоч до всяких хитростей и кунштюков.

Но заниматься молодому немцу (или голландцу) пришлось вещами куда более серьезными. Виллем Иванович (как он решил называться в России), наверное, сильно бы удивился, узнав, что подписывает пожизненный контракт на полвека вперед; что он никогда не вернется на родину, и что ему суждено стать отцом-основателем трех городов Российской империи — Петрозаводска, Екатеринбурга и Перми. Градообразующими предприятиями этих населенных пунктов являются металлургические заводы, построенные под руководством де Геннина.

Железная руда служила одним из важнейших стратегических ресурсов XVIII века. Разумеется, в сочетании с технологией выплавки чугуна и стали. До Петра Российское государство технологиями не владело, поэтому импортировало пушки, ядра, якоря, колокола, сабли, гвозди и многие другие металлургические изделия. В первой четверти XVIII века ситуация изменилась. Во многом благодаря трудолюбию и железной воле де Геннина, разведавшего десятки железорудных месторождений, от Ладоги до Урала, и поставившего там десятки доменных печей.

Свою службу в России он начал в 1698 году со скромного чина ефрейтора-фейерверкера с жалованием «шти рублев» (6 рублей) в месяц. Но уверенно и быстро делал армейскую карьеру благодаря Северной войне, в которой Петр Первый принял активнейшее участие, желая как можно скорее прорубить окно в Европу через владения Швеции.

Карьерная звезда де Геннина взошла в 1710 году, когда он лично познакомился с будущим императором. Это был самый «урожайный» для России год за всю военную кампанию. Летом-осенью русские взяли Ригу, Ревель (ныне — Таллин), Выборг и Кексгольм, отхватив у Карла XII солидный кусок балтийского берега.

Под стенами кексгольмской крепости де Геннин отличился как артиллерийский офицер (уже в чине майора), командовавший тремя осадными батареями. Видимо, его пушки, развернутые против крепостных стен, выглядели настолько внушительно, что комендант Кексгольма предпочел не испытывать стены на прочность, а прислал в русский лагерь парламентера с предложением почетной капитуляции. Так было принято в те времена «галантных войн» — если осажденные сдавались «на аккорд», то есть добровольно и до начала штурма, они имели право выйти из крепостных ворот с развернутыми знаменами под музыку военного оркестра. Победители принимали капитуляцию, больше похожую на парад.

Вечером победители и побежденные вместе пировали, поднимая тосты по-немецки и по-французски. Русским языком в российской армии тогда пользовались, в основном, нижние чины, которых на банкеты не приглашали.

Командующий российской армией Роман Виллемович Брюс отправил в Петербург с донесением об очередной победе одного из виновников этой виктории, майора Виллема Ивановича Дегеннина.

Выслушав донесение и ознакомившись с чертежами взятой крепости, выполненными лично докладчиком, Петр пришел в отличное настроение и щедро вознаградил Брюсова посланца. По воспоминаниям де Геннина, «за взятие Кексгольма» он получил золотую медаль с алмазами стоимостью 150 рублей (майорское жалование за полгода) и деревню Азила, находившуюся в том же Кексгольмском уезде и представляющую собой процветающее хозяйство из 66 крестьянских дворов с обустроенным усадебным домом, лососевыми угодьями, пильной и мукомольной мельницами.

Но главным результатом аудиенции были, конечно, не материальные блага, а благоприятное впечатление, которое 45-летний офицер произвел на российского самодержца. С этого момента имя де Геннина вошло в историю.

Да, и навыки потешных дел мастера ему тоже пригодились, когда он устроил новогоднюю огненную феерию 1 января 1712 года перед дворцом князя Меншикова на Васильевском острове. Такого шоу жители северной столицы ещё не видели. На небе возникали фигуры Петра I на коне, богини Цереры с копьем и рогом изобилия, появлялась Швеция в виде змеи, извивавшейся между коронами России, Турции и Польши. Затем орел, символизировавший Россию, поражал несчастную Швецию стрелами, после чего из морских волн поднималась крепость Санкт-Петербург с кораблями, заплывавшими в ее гавань…

Какому-нибудь ловкому царедворцу хватило бы для дальнейшего карьерного роста одного только этого представления. Но не Виллему Ивановичу, который в 1713 году оставил армейскую службу и Петербург, чтобы занять пост коменданта Олонецких заводов в Карелии.

Это был крупнейший на тот момент металлургический холдинг Московского царства, производивший холодное оружие и боеприпасы — все для фронта, все для победы в Северной войне. Рабочими были так называемые государственные крестьяне, формально свободные, в отличие от крепостных, но приписанные к заводам. На Олонецких заводах числилось более 12 тысяч крестьянских семей. Работали они плохо, спустя рукава. Первой задачей де Геннина, как генерального менеджера оборонного предприятия, было разобраться в причинах брака и халтуры, снижающих производственные показатели.

И он разобрался. Для европейца было очевидно, что подневольный труд госкрестьян не эффективен, сколько ни ставь над ними надсмотрщиков. Крестьяне тупо отбывали трудовую повинность, сопротивляясь любым попыткам модернизации производства.

В этой безнадежной ситуации коменданту нужно было создавать новую бизнес-модель предприятия. В столице от него ждали не абстрактных соображений (по-хорошему, следовало освободить крестьян), а практических результатов — больше штыков и снарядов.

Неожиданных союзников де Геннин нашел в местных старообрядческих общинах Выговской пустыни. В экономическом плане это были автономные трудовые коммуны. Старообрядцам приходилось не только обеспечивать себя всем необходимым, но и выплачивать двойной налог государству, которое таким способом штрафовало их за богословское диссидентство.

И они справлялись. Не просто выживали, но и процветали, особенно на фоне загибающихся казенных заводов. Де Геннин начал понемногу трудоустраивать «раскольников» на свои предприятия, что вскоре привело к повышению качества продукции и перевыполнению плана. «Пустынные жители, которые живут в лесу, руду и известь на завод ставят без всякого ослушания и радеют лучше других» — докладывал царю комендант.

Царь в военном угаре не особенно интересовался причинами трудовых достижений Олонецких заводов. Лишь бы вовремя поставляли в действующую армию новые пушки. Звезда талантливого управленца поднималась все выше. Свое двадцатилетие на царской службе он отметил уже в генеральском чине.

Но почить на лаврах 57-летнему де Геннину не довелось. Внезапно он получает петровский наказ отправиться на Урал, чтобы повторить там олонецкое экономическое чудо.

Северная война недавно закончилась, но Петр, назначивший себя императором в честь победы над шведами, планировал новые завоевания. Для этого нужно было удвоить производство пушек и другой «военной снасти». И в молодости, и в зрелые годы Петр действовал по-юношески порывисто. Отдав приказ, он, казалось, напрочь о нем забывал и занимался другими делами. Однако в любой момент мог внезапно вспомнить свои прежние распоряжения. Если его воля оказывалась не исполнена, он штрафовал виновника со всей петровской строгостью — вплоть до отрубания головы или повешения на видном месте в назидание другим своим подданным.

Зная об этой особенности государя, де Геннин не спешил трогаться в путь без тщательной подготовки. Экспедицию на Урал пришлось снаряжать как небольшой военный поход. Путешествовать по России с казенными деньгами без вооруженной охраны было крайне глупо. Хотя, на самом деле, эта командировка была путешествием за пределы России. Метрополия заканчивалась на Волге, дальше простирались малопонятные не то что европейцу, но даже москвичу, башкирские и татарские земли. На которых наместники из столицы часто вели себя как жестокие завоеватели.

В начале XVIII века воевода Уфимской провинции Сергеев, явившись в Уфу, вызвал к себе башкирских старшин и устроил им грозную встречу. Дорогу к своей резиденции он «украсил» пушками и строем вооружённых солдат, «и всех людей промеж таких храбростей» провёл. Испуганные этим приёмом башкиры подарили воеводе небольшой табун лошадей стоимостью в 400 рублей.

Вскоре башкирские скакуны понадобились самому Петру для его бесконечной войны, и Сергеев получил задание — «сказку о выдаче его императорскому величеству пяти тысяч лошадей да тысячи беглых людей». Воевода тогда взял в заложники сотню башкир и, заперев собранных в «крепкий огород», насильно опоил их «вином с зельем», так что они, «напившись, лежали без памяти». Сергеев пытал их лично, демонстрируя фантазию и начитанность: поджигал порох, насыпанный им в ладони, при помощи зеркала улавливал солнечные лучи, чтобы «рожи и головы им палить». Но и этого изобретательному воеводе показалось мало, он приказал установить вокруг лежащих на земле башкир десять пушек и стрелять из них в воздух картечью до самого вечера.

Такими методами строилась вертикаль власти в Российской империи. В ответ башкиры и другие покоренные народы время от времени восставали или уходили в леса, добывая себе пропитание грабежом путников.

Обо всем этом де Геннин, проживший в России уже четверть века, был хорошо наслышан. Поэтому он оставался в Петербурге, бомбардируя правительственную канцелярию прошениями: «Прошу… дать мне для охранения от воровских людей и для караулу солдат, экзерциции обученных, с ружьём и амунициею».

После долгой переписки ему всё-таки прислали солдат, у которых были ружья, но нечем было из них стрелять. В военном ведомстве пожалели патронов, решив, что отряд, ощетинившийся штыками, отпугнет лихих людей по дороге на Урал. Но де Геннин умел добиваться поставленных целей. В июле 1722 года он пишет в Берг-коллегию (Минприроды Российской империи):

«Понеже ныне надлежит мне ехать в Сибирь (При Петре Урал и Пермь входили в состав Сибирской губернии — ред.)… да со мною будет денежная казна в дачу жалованья мастеровым людям, то для охранения в пути той казны от воровских людей и башкирцев надобно мне 50 ручных гранат и трубок, пороху ручного один пуд, мушкетных 500 пуль, того ради Берг-коллегия благоволила бы оные гранаты, порох и пули отпустить».

После того, как ему прислали гранаты, он наконец тронулся в путь. Солидный человек с серьезными намерениями и важным государственным заданием.
Дело в том, что на Урале в XVIII веке всем заправляли тульские оружейники Демидовы. Предание гласит, что основатель этой династии, Никита Демидов, когда-то починил любимый немецкий пистолет молодого царя, а потом окончательно завоевал его доверие, быстро выполнив заказ на производство «трёхсот пистолей». С тех пор Петр покровительствовал дому Демидовых, из-за чего появились легенды о невероятном качестве тульского оружия, которые дожили до XX века и использовались сталинской пропагандой в годы Второй мировой войны.

К концу петровского правления демидовский клан обладал на Урале почти неограниченной властью. На частных заводах работали государственные крестьяне, почти не получавшие жалования, судя по их «ябедам» в Берг-коллегию, которые чиновники клали под сукном, зная, что с Демидовыми лучше не связываться.

Попытки уральских воевод добиться хоть какой-то прозрачности этого бизнеса жестко пресекались туляками. Стоило Никите или его сыну Акинфию съездить в Петербург и добиться аудиенции у Петра, как неугодного им чиновника убирали прочь из их владений.

Последним таким чиновником был уральский горный начальник Василий Татищев, инженер-артиллерист, более известный как автор многотомного труда «История Российская». Татищев приехал на Урал, чтобы построить новые казенные металлургические заводы. Демидовым это не понравилось. Особенное возмущение у них вызвало то, что Татищев заботился о просвещении крестьянских детей и открывал для них школы. Тульские промышленники резонно полагали, что грамотных работников будет труднее обсчитывать.

Поэтому старик Никита отправился в столицу и лично вручил Петру донос, в котором обвинял Татищева во взяточничестве.

Говорят, что после этого император вызвал обвиняемого на ковер и прямо спросил — берет ли он взятки? «Конечно, беру» — ответил Татищев, изумленный наивностью царя. — «Так ведь и все берут, ваше величество». Дескать, не я такой — время такое.

Ответ уязвил самолюбие Петра, в очередной раз осознавшего, что его попытка сделать из России Голландию терпит крах. Он отстранил Татищева от дел и отправил на Урал настоящего голландца (или немца) де Геннина, чтобы тот во всем разобрался.

Выводы Виллема Ивановича оказались полностью в пользу Татищева. Более того, в своем отчете Петру Геннин не побоялся охарактеризовать самого Никиту Демидова как вздорного старика, которому не понравилось, что «другие ему стали в карты смотреть». Что касается Василия Татищева, то Геннин за него хлопочет перед Петром: «Пожалуй, не имей на него гневу и выведи его из печали».

Благодаря этому письму Татищев был полностью оправдан, а Демидов за ложный донос приговорен к гигантскому штрафу в 30 тысяч рублей, который он, впрочем, никогда не выплатил.

Сам де Геннин занимался этим расследованием в свободное от основной работы время. В первую очередь он должен был разведать месторождения железа. Вскоре выяснилось, что на Урале железные руды лежат «великими гнёздами» почти на поверхности. Руду можно добывать «без стрельбы порохом» — одними кирками и лопатами. Причем содержание железа было таково, что из 100 пудов руды выходило 50 «пуд чюгуна».

В 1735 году де Геннин выпустил книгу «Описание уральских и сибирских заводов», в которой обобщил опыт своей экспедиции на Урал. Это было при Анне Иоанновне, наградившей Виллема Ивановича орденом Александра Невского. Заслуги 70-летнего кавалера были очевидны — производство чугуна и стали в Российской империи выросло на порядок, на карте империи появились новые города. Егошихинский завод, вокруг которого выросла Пермь, был основан Татищевым, но доведен до ума стараниями де Геннина.

Интересно, что, награждая его орденом, императрица другой рукой искореняла на Урале вольности для старообрядцев, допущенные де Геннином. Опираясь на свой опыт, полученный ещё в Олонецкой губернии, он нанимал на работу бригады «ревнителей древлего благочестия» и не обращал внимания на жалобы Тобольской консистории, старавшейся искоренить на заводах старообрядчество. А получалось ровно наоборот. При Виллеме Ивановиче старообрядчество расцвело пышным цветом и продолжало процветать после его отъезда в столицу. Староверы выписывали себе из Грузии священников (тамошнее духовенство считалось «не зараженным никонианской ересью») и дошли до такой смелости, что даже написали Анне Иоанновне письмо с просьбой легализовать их уральскую общину. Это привело в ярость императрицу, которая начала свое правление с того, что разорвала Кондиции, ограничивавшие самодержавную власть. А тут какие-то еретики требуют свободы совести. В результате на Урал был вновь отправлен Татищев, который организовал перепись старообрядцев на заводах. Василий Никитич уверял их руководителей из числа приказчиков, что речь идет о «простой формальности», что если человек честно работает и платит двойной налог, то никто его не тронет. Это оказалось неправдой, результаты переписи были переданы в Священный синод, который начал расследование «о неслыханной дерзости раскольников», закончившееся репрессиями и арестами, которые получили название «татищевские выгонки». Но это уже другая история.

Виллим Иванович де Геннин к тому времени отошел от всяких дел и доживал свой век на покое в дарованной ему Петром деревне Азила, название которой, если записать его латинскими буквами — Asyla — означает «убежище».

Что же касается проекта канала «Волга-Москва», то он остался на бумаге как незначительный эпизод из трудовой биографии де Геннина. Таких эпизодов у него было много. Например, в бытность комендантом Олонецких заводов, он построил близ источника минеральных вод в Карелии первый в России санаторий. Так что он заодно может считаться ещё и отцом отечественной курортологии.

Всё-таки Петр Первый умел подбирать кадры. Почти как Сталин. Да, и кстати «Описание сибирских и уральских заводов» де Геннина было переиздано в Советском Союзе в 1937 году.

Памятник шведским воинам, погибшим во время Полтавской битвы открыт в 1909 г. по инициативе российской общественности в знак признания доблести и отваги солдат армии Карла XII. Памятный крест на гранитной пирамиде установлен на том месте, где на втором этапе битвы находился правый фланг шведской армии. Высота памятника — около 9 м. Надпись на бронзовой доске гласит: «Вечная память храбрым шведским воинам, павшим в бою под Полтавой 27 июня 1709 г.». Потери шведской армии в Полтавской битве составили по разным оценкам от 6 до 7 тыс. человек. Большинство погибших было наспех похоронено в траншеях и оврагах. Памятник шведам от русских находится прямо у трассы на въезде в Полтаву со стороны Ахтырки.
https://culttourism.ru/ukraine/poltavskaya/poltava/pamyatnik...

ХРАБРОСТЬ ШВЕДОВ

БЛАГОРОДСТВО РУССКИХ

и гнусность хохлуев под Полтавой