Пост написан специально для @ZdorovaZaebal, привет тебе.
Итак, начнем:
Был ясный, морозный праздничный день. Коллежский регистратор Ефим Лукич, осмелев от двух рюмок сливянки, почувствовал в себе необъяснимую удаль и жажду мальчишеского подвига. В уме его, обычно занятом скучными бумагами, созрел дерзкий план: произвести фурор.
За углом ветхого барского дома, у забора, местные мальчишки устроили нечто вроде снежной крепости, а рядом, по причине близости кухни и общего нерадения, высилась бурая, подернутая инеем пирамида — продукт жизнедеятельности дворового пса Барбоса, существа ленивого и тучного.
«Вот она, мишень! — ликующе подумал Ефим Лукич, сжимая в кармане бумажный цилиндрик петарды. — Взрыв, грохот, ну и… легкое, так сказать, благоухание на весь переулок. Будет что рассказать в присутствии».
С торжествующим видом заговорщика он обогнул угол дома, потер на холоде руки и, озираясь, подбежал к злополучной куче. Ловко, будто вкладывая секретное донесение, сунул он в ее мягкий бок петарду, чиркнул о коробок спичку и поджег фитиль.
Зашипело. Побелевший от азарта Ефим Лукич ринулся прочь, дабы укрыться за тем же углом и насладиться зрелищем из укрытия. Он бежал, запрокинув голову, уже предвкушая оглушительный «пух!». Он и впрямь успел забежать. Даже с избытком.
Однако ждать пришлось дольше, чем он рассчитывал. Фитиль, видимо, был длиннее, или сыровата была начинка петарды. Ефим Лукич, высунувшись из-за укрытия, в нетерпении сделал шаг вперед. И в этот самый миг грянуло.
Раздался не оглушительный взрыв, а скорее глухой, влажный всплеск, словно лопнул огромный пузырь с грязью. И тогда на спокойную, снежную тишину переулка обрушилось невиданное доселе явление: коричневато-желтоватый гриб, поднявшийся над забором и медленно, с страшным изяществом, начавший осыпаться обратно широким, всепоглощающим веером.
Закон всемирного тяготения, открытый господином Ньютоном, неумолим. И большая часть этого веера, подхваченная резким порывом ветра, что всегда дует за углами, обрушилась точно на того, кто жаждал зрелища. На несчастного Ефима Лукича.
Он стоял, не двигаясь, в ступоре, ощущая на своем лице, на шинели, на мерлушковой шапке странную, теплую и нестерпимо пахнущую тяжесть. Весь мир сузился для него до этого запаха. С лицевой стороны он был чист и представителен, но с затылочной… О, боже!
Варианты? Их было несколько. Первый— незаметно скрыться. Но от себя не убежишь. Второй— снять шинель и вычистить. Но чем и где? Третий— провалиться сквозь землю. Он был самым предпочтительным, но, увы, неосуществимым.
И стоял он так, коллежский регистратор Ефим Лукич, у края белого, девственного снега, весь измазанный жизнью, в прямом и переносном смысле. А из-за угла уже несся радостный лай Барбоса, словно приветствовавшего собрата по несчастью. И было ясно, что праздник для Ефима Лукича кончился. Только начинался мучительный процесс объяснения с женой, прачкой и, главное, с самим собой. И длиться он будет куда дольше, чем тот самый, предательский фитиль.
