Сон
Пение было моими стенами, по которым стекал ручей, голубеющая даль разливалась сверкающими водами, морским ежом извивался ослепительно сияющий, обжигающий глаза костер. Вокруг которого причудливо закручивался белый дым. Было настолько красиво, что мне хотелось больше никогда не открывать глаз, остаться в этом несуществующем, но от этого не менее потрясающем, восхитительном мире.
Я моргнул, но этот мир так и не стерся с моего сознания, а так же окружал меня, словно он не был миражем. Я приподнялся и оглядел новый, дивный мир. Я был окружен множеством листов, собиравшихся шумными стаями в очаровательные бутоны, каких доныне я не видел, они не имели собственного цвета, они переливались миллионами прозрачных оттенков, особенно отчетливо виднелась черная полоса, окруженная ярко белыми линиями, двигающаяся спиралью. Над цветами парили белые-белые птицы, клюющие цветы с застывшими гаммами, при ударе цветы издавали высокий, колокольный звон, пение скрипки или устойчивую мелодию фортепьяно, слившихся с порывистым пением птиц. Поляна была окружена могучими деревьями с вскинутыми к небу руками.
Ручей в ширину нескольких ладоней омывал мои ноги. Я перевернулся и опустил голову в воду, захлебываясь, стал пить большими глоткам, напивался, но жажды не уходила, пил ещё и ещё. Затем я понял, что этой воды не существует в материальном мире. Негодование вырвалось бессмысленными ударами рук на неподвижную гладь воды. Успокоившись, я оперся ладонями на берег и взглянул мятежными глазами внутрь воды. Лицо младенца меня сначала испугало, но потом я осознал, что это лишь отражение моего взрослого лица. Но что оно значит? Я снял одежду и, оттолкнувшись двумя ногами от берега, прыгнул, уйдя глубоко под воду за одно мгновение. С трудом открыв глаза, я застыл, продолжая опираться руками об ускользающую воду. Миллионы Я окружили меня, повторяя все движения за мной, но сами тела не были главной причиной моего удивления. Такие разные глаза, по-детски добрые и по-детски озлобленных стариков смотрели на меня с моим же удивлением, словно выжидая чего-то. Я оттолкнулся руками и, наклонившись, поплыл к тому, что смотрел на меня с одним лишь неподдельным удивлением, я взял его за плечи - он спустя мгновение ответил мне тем же, я вгляделся ему в глаза и увидел там себя, эту же удивленность и ту же жизнь. Я оглянулся вокруг и понял, что вокруг и есть моя жизнь, то, что было и то, что будет, а то, что может стать поворотом - в моих руках. Все ещё можно изменить, я могу не становиться озлобленным, мертвым человеком. Я вздрогнул, глаза мои на минуту закрылись, и полупустой мир взглянул на меня с пониманием и добротой.
- Больше у нас нет будущего, ты пуст, а это значит свободен. Пора уходить.
Мы выбрались на берег уже вдвоем где-то дальше по течению. Деревья, луг с чудными цветами и белыми птицами исчезли, открылась новая поляна с красными цветами, стоящими поодиночке, ровно на таком расстоянии, что дотронуться друг до друга было почти невозможно, они могли только видеть друг друга.
Я подошел ближе и, наклонившись, сорвал бутон. Иголки, защищающие цветы лишь от ветра, раскололись хрупким хрусталем о мою руку, пронзив ее. Пара капель крови стекли по ладони и упали вниз на землю.
- Небольшая плата за смерть невинного, - подошел Я и, взяв цветок, со страстью вдохнул его запах. - Можно ли пожертвовать человеком, чтобы вдохнуть сладкие запах его счастливой жизни? Как змея, съев кролика, впадает в экстаз и уходит в мирный сон, где проживает новую жизнь, так и человек, съев очередного человека, становится счастливым, но лишь на то время, пока его питает несчастье другого человека.
Я почти его не слушал, мой мир был захвачен миром другим, каждый цветок которого впитывал меня, каждый из них как бы был зачатком нового человека, совершенного, но одинокого. Я облокотился на землю, чтоб внимательней разглядеть их, срывать цветы у меня больше не было желания, точнее, желание было, но оно заглушалось страхом перед возможностью причинить кому-то боль. Я разглядывал цветы, столь одинаковые, но одновременно слишком разные.
Другой же Я всматривался в Евгения Семенович, всматривался с грустью и сожалением пустых глаз, он понимал, что настоящий, живой Евгений Семенович не выглядит так, он не может быть полумертвым, измученным сорокалетним стариком. Совершенно неотличимым он должен был быть от нового Я, их внутреннее состояние разительно расходилось, и это отражалось на их лицах, воздушно-чистого лица Я и изнеможенного лица Евгения Семенович, незлого, но уставшего от мира человека. Смотреть на бывшего водителя было тяжело, а представлять его внутреннюю тяжесть было поистине невыносимо. Страдание и опустошающая злость сделала свое дело, став сутью его, вбитой временем, хоть он, Евгений Семенович, и был, казалось бы, теперь чище слезы ангела. Жалость, жалость и сострадание почти поглотили Я, он смотрел на того, чьим отзвуком он являлся. Когда мы были маленькими, нам всегда говорили, что зло это плохо, что его надо искоренять, но все неискоренимо, что есть в человеке. Пока он жив. Однажды озлобившись, зло останется с нами, как верный пес или слово матери. Пока жив старый Евгений Семенович, Я не сможет измениться. Но является ли убийство другого человека грехом? Да и какого человека можно назвать ненужным? Посмотрите на него, он мое слабое подобие, но с едким порочным началом. Нужен ли он миру? Мир нужен человеку, а не наоборот, но главное в том, нужен ли человек самому себе? Взглянув в себя, в свой мир, в мир старика, можно увидеть, что там все покрылось пылью, а что не в пыли, то в дырах, выжженных скользкой желчью, внутренняя пустота все не смоет, и ничто больше не залечит эти шрамы. Старик не нужен себе, заботясь о своем теле, работаю на других людей, не любя их, старик убил себя, и даже Любовь не сможет его спасти. "Да и не сможет он полюбить по настоящему, он уже раз умер, теперь мир для него пустой, как и он сам", - думал Я. Он не нужен ни миру, ни себе. Маленький человечек родился, отслужил и превратился в жука с высокими моральными устоями, но такой жук тяготит людей, которых он любит, и шестилапое насекомое должно исчезнуть из мира, чтоб не разочаровать мир и не разочароваться в нем до момента смерти. Старик должен уступить место, он должен умереть.
Я подошел к нему и приобнял, опустившись на землю.
- Как тебе цветы, мой милый? - глаза Евгения Семеновича затуманились, он смотрел сквозь этот мир, уже не интересующий его.
- Они чудесны, - взгляд стал чуть тверже, но не на много, а чтоб просто увидеть этот мир. - Только я не понимаю, почему они так далеки друг от друга?
- Просто, смешавшись, они испортятся, их качества сотрутся, и они станут безликими. Если бы ты был абсолютно чист, смог бы ты измениться, став великим, но потеряв большую часть своей чистоты? Ты стал бы эрудитом, интересным человеком с каплей фантазии, килограммом ума и пропорциональной долей души, но.. безликим. У всех цветов есть лишь одно выдающиеся качество, одни вдохновляют, другие усыпляют, лечат или убивают. Объедини это и ты получишь ничего. Ноль. Качества человека гасят друг друга, если их смешать. Поэтому цветы надо держать друг от друга на расстоянии. Как ты считаешь, можешь ли ты быть тем бутоном? - я указал на цветок, лежащий невдалеке. Уголки лепестков немного помялись и порвались, пара капель его сока вытекли, образовав крохотную лужицу. - Что стоит создание, когда оно больше не благоухает?
- Я понимаю, к чему ты это ведешь, - сказал Евгений Семенович. - Я тоже думал, как мы вернемся вдвоем, должен быть только один Я. И я уже не заслуживаю мира, и мир не заслуживает меня. В мире много людей, их миллиарды и большинство из нас лишнее, но никто это не признает. Мир новый грядет, он настанет не от озлобленности, а от сочувствия, от сожаления и сострадания. Когда мы осознаем себя без чувства самовлюбленности, мы не будем горевать, мы не увидим смысл в устранении одного, мы обнимем друг друга, - он обнял меня крепче, оставив мои руки сложенными за его спиной. - И нежно возьмем за шею, - он положил свои руки к себе на шею. - И придушим.
Пара минут и Евгений Семенович остался наедине с бутоном.
Владимир ПЕТРОВ отрывок из рассказа "Счастливый человек"