В бухгалтерском отделе «Главстройлеспрома» творилось нечто необъяснимое. Среди кип актов сверки, амортизационных ведомостей и претензионных писем зародился странный ритуал.

Каждое утро, ровно в 8:30, Вадим, мужчина с лицом бухгалтера и душой странного миссионера, совершал свой ритуал. Он снимал с подоконника фикус, водружал на его место старенький электрический чайник и включал его в розетку.

Сначала все думали, он так вычисляет перерасход электроэнергии. Или медитирует. Оказалось, всё было прозаичнее и трогательнее.

— Вы не понимаете, — сказал он как-то утром, заметив изучающий взгляд коллеги. — Я грею не воду. Я грею душу.

Он мотнул головой в сторону окна. Напротив, в серой хрущёвке, в окне первого этажа, сидел пожилой мужчина. Он неподвижно смотрел в их сторону.

— Он ждёт, — пояснил Вадим. — Как закипит чайник и пойдёт пар, тогда он мне помашет рукой. А я ему. И всё. Его единственное общение за день. Так что наш чайник, можно сказать, социальный работник на минимальной ставке.

Его коллега вспомнила свою подопечную, бабушку Анну Филипповну. Та как-то сказала ей: «Детка, в старости самое тяжёлое не болезни. А тишина. Когда даже телефон молчит, будто его отключили за неуплату».

Вадим стоял у окна и смотрел на своего невидимого друга. В его позе была какая-то виноватая нежность.

И его коллега подумала, что они все здесь, в этом отделе, занимаются ерундой. Они строили графики, сводили дебет с кредитом, писали отчёты о проделанной работе. А самый важный отчёт... этот белый пар из носика чайника. Он не входил ни в одну статистику.

Вот он, кивает. Старик из окна напротив.

Вадим, не поворачиваясь, поднял руку в ответ.

— Видишь? — говорил он. — Работа кипит.

Чайник выключался с тихим щелчком. Представление кончалось. До завтра.

Его коллегу внезапно осенило, а что, если их контора с громким названием «Главстройлеспром» просто прикрытие? На самом деле это переговорный пункт для тех, чьи телефоны молчат, где сообщения передаются не по проводам, а через струйку пара на фоне оконного стекла.

Тогда она вспомнила слова бабушки Анны Филипповны... «Самое страшное, когда звонить некому».

Хорошо, что ещё оставались те, кто мог подать сигнал. Дымом. Паром. Рукой.

© Ольга Sеребр_ова

Материал был ранее опубликован на https://dzen.ru/a/aQSqTVSKz2xbdn9z

В этом году её не стало.

И вот однажды утром он пришёл и положил на песок только одно полотенце. Своё. Долгая пауза повисла в воздухе. Он смотрел на пустое место рядом. Потом медленно достал из кармана две ракушки — те самые, что они находили каждый год как оберег. Одна была идеально целой, вторая — надломленной.

«Мы — как эти ракушки. Две одинаковые половинки», — говорила она когда-то.

Он бережно положил обе ракушки на песок, туда, где должно было лежать второе полотенце.

«Теперь всё это осталось только для одного… — прошептал он. — Но я привык к нам».

Он развернулся и пошёл прочь, не оглядываясь. Ветер тут же принялся сглаживать следы его сандалий.

А на стене кафе, под детскими рисунками, чья-то рука вывела мелом: «Они вернутся?»
И ниже, другим почерком, был ответ: «Они никуда и не уходили».

В квартире серой тишина,

Лишь тиканье часов в углу,

А за окном играется луна,

Рисуя тени на полу


Сидит он в кресле одинок,

В руках потрёпанный альбом,

В нём лица близких чей исток,

Он помнит сердцем как псалом


А на лице широкой сеткой лет,

Лежит усталость и печаль,

Он помнит радость, помнит свет,

Но в сердце горькая вуаль,

Для всех он будто пустоцвет,

В котором видно лишь печаль


Он ждёт звонка, он ждёт вестей,

Но в тишине лишь слышит тьму,

И чай остыл в его руке,

И мысли бродят вдалеке,

О жизни, прожитой в тоске,

О близких что ушли в рывке


Но даже в этой тишине,

Есть искра веры, что горит,

Надежда теплится в душе,

Что кто-то всё же позвонит


Он ляжет спать в тиши ночной,

С надеждой в сердце небольшой,

Что завтра кто-нибудь родной,

Придет и скажет: "Я с тобой!"

---

По вашему желанию вы можете отблагодарить писателя Отто Заубера, если вам понравилось его творчество а так же для дальнейшей возможности писать книги, перечислив любую выбранную вами сумму денег перейдя по этой ссылке: yoomoney.ru/to/410015577025065

Просто мне никогда с женщинами не везло — да их вообще не было в моей жизни, кроме уже бывшей жены моей. Моя ныне бывшая жена — она была моя первая и, почему-то уверен что последняя женщина в моей жизни.

Верил и боялся, что если её потерять, то всё, больше никого найти уже не смогу — да даже то что я встретил её, для меня это уже везение сродни выигрышу в лотерею. Вот и держался за неё до последнего.

Первое время после развода, я конечно пытался кого-то найти, но результата не было. Знаете, какое выражение мне понравилось? Дословно не помню, но скажу по-своему:

«Не каждый может в бизнес, а семья — это такой же бизнес-проект, и попробовать это могут практически все, но не у всех данный проект будет успешен».

А что ещё удручает — сейчас такие женщины пошли, что даже чтобы просто с ней заговорить, нужно ещё с малых лет в этом направлении развиваться — это как например, чтобы стать боксёром-чемпионом, нужно уже с детства этим увлекаться профессионально.

А потом от отчаяния начинаешь смотреть всяких блогеров по отношениям с женщинами (не МД, хотя после развода первое время жёстко на них подсел, было дело, потом перестал их смотреть), а там они записывают многочасовые видео с какими-то графиками, терминами, как что сказать, как посмотреть, баланс значимости, ближе-дальше, сильная позиция/слабая позиция, развиваем 50 качеств чтобы она обратила на тебя внимание... Ну бляяя, почему так сложно??

Во времена моих родителей вообще ничего такого не было, даже интернета не было, и ничего, как-то находили друг друга люди, семьи строили без всяких психологов и коучей — может быть, сейчас действительно всё стало сложнее, мир стал сложнее и быстрее, люди сложнее, требования выше?

И вот всё это послушаешь, и создаётся впечатление, что взаимодействие с женщинами — это большой и тяжёлый труд! Это не про удовольствия, не про радость и взаимовыручку, а это уже какая-то работа выходит, не простая работа, а долгая, тяжёлая, нудная и упорная работа, где никто не даст гарантии хорошего результата.

И что-то вот посмотришь вокруг себя, а столько мужиков, оказывается, одиноких, которые тоже одни живут, кому-то 55, 53, 40, 38 лет... И никто уже не рассчитывает на какие-то отношения, люди даже с женщинами не общаются, вот вообще! Ну, как и я впрочем — не общаемся не по своей воле, а потому что мы изгои в женских глазах.

Начинаю общаться с этими знакомыми, а у них такие мысли, что, мол, выйдут на пенсию когда, то сразу кто в деревню уедет, продав квартиру в городе, кто-то планирует сдавать свою квартиру, а на эти деньги жить в пансионате, один вообще говорит, что всё продаст и уедет на Тибет (идея понравилась, как думаете, реально ли?).

И я вот тоже живу и иногда начинаю задумываться: «А как бы я хотел встретиться со своей старостью, как бы я предпочёл умереть?» Вопрос нормальный на самом деле, мы ведь вечно жить не будем, верно?

Жизнь, конечно, сама может решить, как ты встретишь смерть (пару лет назад про СВО и не думали даже), но если предположить, что ты можешь на что-то повлиять, то я хотел бы к своим 40 годам (сейчас мне 36) определиться с квартирой — у меня сейчас небольшая своя квартира, вот жду, когда процент по ипотеке меньше станет (надеюсь), и пока мне 40 лет нет ещё, то свою квартиру эту продать и взять квартиру большего размера в ипотеку лет на 20 (как раз в 60-65 закрою), так как считаю, что на больших квадратных метрах и старость веселее встречать будет.

Либо как ещё вариант — взять квартиру побольше, в 65 лет выплатить за неё ипотеку, и в мамину трёшку переехать (у неё квартира в области, сам сейчас в Екатеринбурге живу), а свою квартиру в городе сдавать — как неплохая прибавка к пенсии своей будет, все веселее жить будет, чем на одну свою пенсию. Ну и в квартире что по больше, жить веселее как-то.

Маме моей сейчас 62 года, живёт одна в большой трешке, говорит что норм, меньше квартиру даже не рассматривает и не хочет, даже несмотря на то, что пол пенсии за коммуналку отдаёт.

Хотя варианты на старости лет всё продать и уехать в деревню (думаю, старику одному там тяжело будет), либо пансионат в зачёт своей квартиры, они тоже не плохо выглядят, варианты эти.

Тибет — тоже интересный вариант, но это уже экстрим какой-то как по мне и экзотика.

Единственное в чём я уверен, что на женщин, на построение отношений, тем более на семью (уже фантастика какая-то), я даже и не надеюсь, так как в свои 36 лет думать об этом — это словно хотеть стать пилотом пассажирского самолёта в «Аэрофлоте» — может и возможно, но это капец как сложно будет в таком возрасте исполнить.

Ну что ещё? Хожу на работу, по мере возможности стараюсь повышать квалификацию, плотно занимаюсь спортом, не пью и не курю, часто выезжаю на природу, вечерами играю в игры на консоли, не так давно на классику подсел (всю жизнь относился скептически, а как стал читать, то затягивает, однако) — жить один фиг хочется, даже будучи одному, отсюда и веду здоровый образ жизни, чтобы как можно дольше на своих ногах протянуть.

Пенсионерке на смену уже готова была прийти более молодая и современная женщина – мамочка одного из будущих первоклашек. Ей было невмоготу оставлять ребёночка одного в школе, поэтому она была готова на любую должность, лишь бы за ним присматривать. И она отлично справлялась с новой системой, в которой был какой-то там искусственный интеллект, с которым никак не могла подружиться Надежда Петровна.

Пожилая женщина решила, что старую собаку новым трюкам не обучишь, и не стала сопротивляться. По давно сложившейся традиции угостила коллектив пиццей, пирогами и немного коньяком, пока дети не видят. Коллектив не остался в долгу и приправил это всё пожеланиями отдыха и притворно-завистливыми вздохами о количестве освободившегося времени. Конечно, никто из них не хотел бы уйти на пенсию. Работа была смыслом жизни для всех в школе. Иначе там и делать было нечего, с такими-то зарплатами.

Когда «простава» закончилась, Надежда Петровна со всеми попрощалась и ушла. Выходила из школы последний раз медленно, еще раз рассматривая ставшие родными за столько лет стены, прощаясь и с ними. Она совершенно не представляла, чем ей занять эту прорву освободившегося времени. Одинокого времени.

Но хотя бы два раза в год, осенью и весной, она знала, что делать. Долго, планомерно и тщательно убираться. Перетряхивать свою одинокую квартирку, отмывать, протирать, отскребать несуществующую грязь. Потом – расставлять все обратно в том же порядке.

Она доставала всё содержимое своей старой, пережившей два поколения её предков, стенки. Распределяла вещи по разным категориям: вот это уже только на тряпки, а вот это еще можно использовать, а что-то, глядишь, и можно в ближайший контейнер для благотворительности отнести. Забиралась на стремянку, вымывала пыль из самых труднодоступных мест, уничтожала все следы прошедшего сезона. Избивала ковры и натирала окна до чистого скрипа, отстирывала шторы.

На кухне методично доставала все предметы из шкафов, смотрела, у каких продуктов уже вышел срок годности, проверяла, не вздулись ли консервы. Доставала все продукты из холодильника, размораживала. Намывала все шкафы и холодильник, пока они не начинали пахнуть свежестью. Стирала всё, что решила оставить. Избавлялась от запаха залежалости в своей квартире, боролась с ним, уничтожала, будто он был ее злейшим врагом. И всё вокруг, даже визуально, немного напоминало поле битвы.

Животы шкафов были вскрыты, внутри влажно поблескивало. Содержимое разбросано по всему полу, столам, креслам, дивану. Шкафы сохли изнутри. Выглядело болезненно. Им нужно было перетерпеть несколько раз, пока их мыли и оставляли сохнуть, а потом Надежда Петровна клала в них душистое мыло, возвращала вещи на места и, наконец, закрывала створки, чтобы шкафы снова выглядели целыми. Как будто трупы, которые забальзамировали и привели в порядок, чтобы прощание было не таким болезненным.

А пока шкафы сохнут и ждут, можно помыть окна. Надежда Петровна сделала в ведёрке мыльный раствор и налила в старый верный пульверизатор. Никогда женщина не понимала, зачем покупать специальные средства для мытья окон, которые дорого стоят и мерзко воняют, если можно сделать самой из вкусно пахнущего мыла. А эффект такой же. Она решила начать с окон в зале – принесла своё средство для мытья, поставила на подоконник, дотащила стремянку, положила рядом тряпки и старые газеты, которыми она будет протирать стёкла, чтобы не было разводов. Этот способ она помнила ещё с детства и ничего лучше за свою жизнь так и не нашла. Сначала залить стекло разведённым раствором, помыть тряпкой, а потом протирать газетой до сухого скрипа. И тогда стекло становится таким чистым и прозрачным, как будто бы его и нет совсем.

Надежде Петровне, когда она ещё работала в школе, показывали каких-то новомодных роботов – мойщиков окон, но они не делали это настолько чисто, оставляли разводы, углы не промывали, и всё равно приходилось за ними доделывать. Зачем они тогда вообще нужны, завхоз не понимала, ведь стоят дорого... Неужели самим сложно окна помыть?..

Надежда снова вспоминала этих роботов, пока, стоя на стремянке, намыливала окно. Как они медленно ползали по стеклу и тупо тыкались в оконные рамы – точно слепые котята. Такими же нелепыми ей казались и роботы-пылесосы. Смех да и только.

Запах весны и мыльной воды, солнечная погода за окном и первая нежная майская зелень создавали такую уютную атмосферу, что Надежда Петровна чувствовала себя так хорошо, как давно не было. Улыбалась и напевала песню из какого-то старого фильма.

Когда она еще училась в школе, все школьники должны были сами мыть окна в своих классах. Толпой это получалось быстро, и особенно никто не жаловался – они занимались этим вместо уроков. Но теперь всё изменилось, на детей боялись лишний раз подуть, и никто, конечно, не хотел заставлять их хоть немного напрягаться. Что из них вырастет – непонятно…

Иногда, протирая окно, женщина поглядывала во двор, наблюдая за роботами-дворниками. Надежде они не нравились, хоть она и признавала, что с работой роботы справляются хорошо, даже отлично, даже лучше людей. Но с ними же словечком не перекинешься, погоду не обсудишь, ЖЭК не поругаешь… Никакого социального контакта!

Когда Надежда Петровна хотела быть честной с самой собой, она признавала, что, вообще-то, побаивалась роботов. Ее пугали эти гладкие металлические лица, отсутствие человеческих глаз, носов, ртов, вообще каких-то персональных черт. Смотреть на них и видеть, что одного не отличить от другого, было странно и страшно. Когда робот разговаривал, причем совершенно человеческим голосом, она даже не понимала, откуда исходит звук. Как будто робот проглотил человека и теперь издевательски играет с его голосом.

В последние годы роботов вокруг становилось всё больше. Раньше в магазине сидела приятная продавщица. С ней всегда можно было поболтать, обсудить рост цен, иногда даже поругаться к обоюдному удовольствию. А теперь там только экран, которому надо показывать покупки, а потом через него же и оплачивать.

Когда звонишь записаться в поликлинику или, не дай бог, врача вызвать, везде отвечают какие-то голосовые помощники с равнодушными голосами и стандартными, до обезжиренного скрипа вылизанными вопросами. Нигде не осталось живых людей. Она даже немного скучала по хамкам, которые раньше её записывали к терапевту. В жизни становилось всё меньше живого общения, и Надежду Петровну эта сторона прогресса совсем не радовала.

Женщина глубоко погрузилась в воспоминания о прошлом, добралась мысленно до своей юности, когда вдруг мимо окна, настолько близко, что почти задел лопастями стекло, пролетел дрон. От неожиданности Надежда Петровна вздрогнула. Это, в свою очередь, заставило старую стремянку покачнуться. Женщина потеряла равновесие и начала заваливаться назад. Она падала, как в замедленной съёмке. Пыталась за что-то ухватиться, зацепиться, остановить падение или хотя бы смягчить, но не было никаких шансов, что воздух под руками станет настолько осязаемым, чтобы ей помочь. Она рухнула на пол спиной, всем своим весом, казалось, что дрогнул весь дом. Женщина почувствовала, как что-то хрустнуло в её недрах, и темнота накрыла сознание.

Возвращение в реальность оказалось мучительно болезненным. Болело всё. Надежда пыталась осознать себя, сфокусировать на чём-то взгляд, но комната расплывалась перед глазами, вещи перемешивались и улетали, покачивая утекающими краями. Женщина на полу не могла вспомнить, что случилось, и с трудом вспоминала даже сама себя. Чувствовала только боль и тихий ужас пожилого тела. Сломалось. Испортилось. Опасность!

Чёткость постепенно возвращалась. И в зрение, и в мысли. Она – Надежда. Она убиралась, мыла окна. Она упала. Она дура, что вообще затеяла эту уборку. Надежда Петровна злилась на себя. Попыталась перевернуться на бок, чтобы встать, но тут какой-то мерзкий ком, в который превратились остатки завтрака, зашевелился и решил покинуть желудок. Вырвался наружу, оставив за собой омерзительное жжение в горле. В глазах снова поплыло, потемнело, и Надежда опять отключилась.

Повторное возвращение в себя далось немного легче, но гораздо противнее. Память вернулась сразу, зрение не подводило, но то, что она лежала в луже собственной рвоты, вызвало внутри мерзкое ощущение жалости к себе. Такое же липкое и холодное. Надежда Петровна ощутила собственную никчёмность. Она уже стала не способна хоть с чем-то справиться самостоятельно. Ей некому помочь. У неё нет никаких близких людей. Если она сейчас просто умрёт здесь, то так и будет медленно разлагаться в собственной блевотине, пока соседи не вызовут спецслужбы из-за трупного запаха. Жила никчёмно и умрет никчёмно.

Перед глазами проплывала вся её жизнь, но казалась списком упущенных возможностей. Побоялась учиться на программиста, потому что все вокруг твердили – «это не для девочек». А ведь мечтала об этом ещё ребёнком, сидя за первым семейным компом и восхищаясь тем, что он умеет. Побоялась заводить друзей, ведь «кому они нужны, только подставят, предадут, и будет больно». Даже влюбиться побоялась. Убедила себя, что ей никто не нужен, и постепенно стала сама никому не нужна. Жалкая, одинокая жизнь. Просидела сычом-завхозом много лет в одной школе, но даже там ни с кем близко не сошлась. Коллеги её сторонились, но, пока она идеально выполняла свои обязанности, терпели. И, конечно, вздохнули с облегчением, когда она наконец ушла на покой.

Картины жизни были настолько унылы и беспощадны в своей серости, что мысль о смерти в этот день казалась нестерпимой. Нужно было как-то собраться с силами, преодолеть боль и головокружение, всеми силами цепляться за сознание и найти помощь. Добраться до телефона и вызвать скорую. Они должны к ней приехать. И тогда она сможет сделать хоть что-то, чтобы раскрасить хотя бы остаток своей жалкой жизни – поедет путешествовать, зарегистрируется на сайте знакомств, сходит в тот китайский ресторан… Да что угодно, лишь бы не эта серость!

Она увидела телефон. Он лежал на самом верху горы хлама на одном из кресел. Всего пара метров. Это же совсем немного. Хотя сейчас это расстояние и кажется непреодолимым, но маленькими усилиями она сможет его преодолеть. Иначе… Эту мысль лучше не заканчивать, оборвала себя Надежда Петровна.

Она снова попыталась перевернуться на бок, на этот раз очень медленно, по чуть-чуть, останавливаясь каждый раз, когда чувствовала, что обморок близко. Её мутило, но не рвало. Должно быть, в желудке уже просто ничего не осталось.

Первая победа – она лежала на боку, рукой держалась за пол перед собой. Рука была старая, морщинистая. Но все еще могла удержать, хоть сейчас это и представляло собой непростую задачу.

Нужна вторая победа – начать двигаться к цели, хотя бы ползком. Сначала она представила себе пошагово, что для этого нужно сделать. Потом начала следовать этому плану. В реальности все было сложнее, чем в голове. Но понемногу она справлялась. Каждое движение отдавалось острой болью в теле, особенно в руках и спине. Позвоночник жгло огнём. В поясницу кто-то всё глубже забивал раскаленный гвоздь. Это были самые мучительные в жизни Надежды минуты, пока она медленно ползла в сторону спасительного телефона. Слёзы заливали глаза, из носа тоже что-то текло – кровь или сопли, сейчас было не так важно. Может быть, даже всё вместе.

Наконец она добралась до кресла. Это победа номер три. Она мысленно вела список своих побед, это помогало не сдаваться и не засыпать. Откуда-то она помнила, что при травмах ни за что нельзя засыпать. Пожилая женщина наметила для себя рукав любимой синей рубашки, который торчал из середины кучи. Он болтался недалеко от пола, его было легко достать, а если за него потянуть, то и так не очень хорошо зафиксированные вещи точно начнут сползать вниз, и телефон упадёт вместе с ними. На полу ковер, так что телефону это точно не повредит, и она сможет позвонить!

Надежда подумала: «Ну, любимая, не подведи!», схватилась за рукав рубашки и потянула. Куча стала медленно разъезжаться в разные стороны, и на Надежду посыпалась одежда, какие-то пыльные бумаги, почему-то носки и старые залежи когда-то новых полотенец.

На секунду она испугалась, что на неё может упасть что-то тяжёлое и добить её. Надежде Петровне вдруг привиделось, как желанный телефон падает ей ровно в нос и проламывает его до мозга, слышен хруст, и она умирает. Но ей повезло, и желанный предмет с глухим стуком приземлился рядом с ней. Она взяла его в руку, разблокировала отпечатком пальца. Зажмурилась от неожиданно яркого света. Потом немного приоткрыла глаза, сфокусировалась на экране и нажала на экстренный вызов скорой. Еле слышный гудок заставил ее включить ещё и громкую связь.

Пара гудков, и заиграла музыка. Какая-то классика, Надежда никогда в этом не разбиралась. Высокие ноты сейчас неприятно били по барабанным перепонкам и отдавались в голове. Но она терпела и ждала, потому что ей очень нужна была помощь. Когда раздался высокий женский голос, Надежда застонала. Было ощущение, что ей втыкают спицы в виски. Голос начал зачитывать стандартный, бюрократизированный до скрипа на зубах, текст.

– Спасибо за ожидание, с вами говорит голосовой интерфейс электронного медицинского сотрудника. Вы можете называть меня Марина. Вы позвонили по номеру телефона для запроса экстренной медицинской помощи населению в городе Санкт-Петербурге. Если ваш медицинский вопрос не является экстренным, завершите звонок и обратитесь в вашу районную поликлинику для его решения. Номера телефонов городских районных поликлиник можно узнать на официальном сайте Минздрава Российской Федерации по городу Санкт-Петербургу в разделе «Контакты». Если ваш вопрос является экстренным, назовите район проживания, чтобы я могла соединить вас с электронным медицинским сотрудником, который отвечает за район вашего проживания, для максимально оперативного оказания экстренной медицинской помощи.

Марина закончила зачитывать свой текст и, как будто выжидающе, замолчала. Надежде даже показалось, что она сурово дышит в трубку. Тишина на другом конце провода намекала, что вряд ли её вопрос может быть настолько экстренным, чтобы считаться достойным этой экстренной линии. Но ситуация была действительно экстренная и, очевидно, требовала медицинской помощи. Надежда была уверена.

– Кол… кхе… пинский, – Надежда начала говорить и закашлялась, в горле было ужасно сухо, слизистые стягивало, они горели, и речь давалась с большим трудом. Название района получилось со звуком кашля посередине и с ужасно сиплым окончанием. Но все эти роботы уже стали такими умными, может, она поймёт…

Через несколько тягучих секунд, которые, по ощущениям женщины на полу, длились гораздо дольше, Марина сурово ответила:

– Назовите район вашего проживания, чтобы мы могли вам помочь. Произнесите чётко и внятно.

Надежда простонала. В данный момент это простое требование было фактически невыполнимым. Её рот как будто набили ватой. Язык отказывался работать в таких условиях и помогать Надежде в передаче мыслей кому бы то ни было. Она попыталась ещё раз произнести название района, но получилось даже менее внятно, чем до этого.

– …Невозможно определить название района, в котором требуется оказание экстренной медицинской помощи. Рекомендую убедиться в работоспособности микрофона на вашем устройстве. Если вы не можете говорить, попросите кого-нибудь произнести запрошенную информацию вместо вас и перезвоните. Спасибо за обращение в службу запроса экстренной медицинской помощи в городе Санкт-Петербурге, хорошего вам дня!

Звонок прервался. Надежда не могла поверить, что это происходит на самом деле. Она думала, что самое тяжёлое осталось позади – она же добралась до телефона! Но нет, ей надо было победить ещё и долбаных роботов, чтобы вызвать скорую! Ощущение ужасной беспомощности вгоняло в оцепенение. Сердце работало с перебоями, а пульс бился прямо в висках паническими мыслями: «Никто не приедет. Я сама не смогу. Всё плохо. Это конец», и так по кругу.

Она лежала на полу, боль тягуче ползала по её телу, не давая послаблений ни на секунду. Комната уплывала перед глазами, рук с телефоном почему-то было две. Женщине не хватало сил даже приподняться. Во рту было так сухо, как будто туда набилась вся пыль, которая была в квартире. Она была готова продать душу за глоток жидкости, но никто не появлялся, чтобы предложить такой обмен, а рядом были только разные средства для мытья. Путь до кухни сейчас казался таким же далёким, как до Лондона.

Надежда снова набрала номер и стала тревожно ждать. Пока слушала тот же стандартный текст от робота Марины, она вспомнила, что от кого-то когда-то слышала, что, мол, если настойчиво говорить: «оператор, человек, соедини с оператором», то система над тобой сжалится и отправит к кому-то живому. А с ним всяко проще будет договориться. Женщина решила, что так и сделает, это её единственный шанс. Главное, чтобы получилось сказать это внятно. От того, что появился какой-никакой план, даже стало как-то легче на душе. Надежда собралась с силами, прокашлялась.

– …обслуживает ваш район для максимально оперативного оказания экстренной медицинской помощи.

– Оператора… Человека… Переключи на оператора… Живого! – Надежда сама удивилась, что смогла сказать это всё. «Почему же с названием района ничего не вышло?!», ругала она себя.

Тишина. Голосовой интерфейс, робот, да что оно там – Марина – обрабатывало информацию. Электронные мозги шевелились. Надежда практически слышала, как двоичные числа гоняются туда-сюда по металлической имитации нейронных связей, обрабатываются, прогоняются через алгоритмы, заложенные людьми. У неё не поворачивался язык назвать этот холодный бездушный процесс человеческим словом «мышление».

– Переключаю… – голос Марины показался женщине недовольным, как будто ей не хотелось никуда переключать Надежду, как будто она считала Надежду недостойной внимания очень важных людей, которые всё ещё отвечают на звонки. Но это же было совершенно невозможно для программы… Ведь так?

Снова играет музыка, теперь какой-то джаз. Надежда не любила джаз. Завывания саксофона всегда звучали для неё неприятно, а сейчас эти ужасные звуки как будто скреблись у неё под черепной коробкой, дёргали за нервы, причиняли боль и доводили до тошноты. Но эта боль не мешала ей радоваться тому, что ей удалось убедить эту бездушную гадину переключить на оператора. Это был не миф! Там, где-то в глубине телефонной линии, ещё сидят живые люди, и к ним можно пробиться, если очень постараться!

Музыка резко прервалась. Надежда уже почти слышала, как к ней обращается живой человек, и приготовилась отвечать, но новый механизированный голос ощущался ударом под дых.

– Назовите. Фамилия. Имя. Отчество.

Это был какой-то менее умный робот, наверное, устаревший, он даже правильно склонять слова не умел. Надежда почувствовала, как внутри зашевелилось тонкое щупальце отчаяния. Медленно поползло к сердцу. Точно ли она справится? Но пока силы еще были, она решила отвечать.

– Крабова Надежда Петровна.

Пауза. Затем опять голос. Он звучал так, как будто у обладателя было тело – металлическое, дребезжащее тело. Голос резал уши похлеще саксофона.

– Назовите. Дата рождения.

– Двадцать четвертое февраля девяностого года.

Снова пауза.

– Ожидайте результатов проверки.

Заиграла музыка, опять какая-то классика, но уже не та, что в самом начале. Чем-то напоминала похоронный марш. Надежда Петровна не понимала, что за проверка происходит и почему её не соединяют с оператором. Чуть было зародившееся тёплое чувство, надежда, что скоро это всё как-то закончится и она поговорит с живым человеком, ей пришлют помощь, снова пропало. Щупальце отчаяния продолжало расти в груди и тянуться к сердцу. В голову темными тенями полезли мысли о том, что, возможно, ей никто не поможет. Она будет лежать на этом полу, телефонные роботы будут сменять друг друга, и постепенно она начнет отключаться – от боли, усталости, голода и жажды.

В голове против воли начали рисоваться картинки печального будущего, которое ждало тело Надежды Петровны после смерти. Она женщина одинокая. Вряд ли кто-то скоро о ней вспомнит. А настолько старой и беспомощной, чтобы договариваться с кем-то периодически друг друга проверять, она себя ещё не чувствовала. Может, и зря. Она будет тут лежать и разлагаться, пока кто-нибудь не почувствует запах. Но так как створка окна, которую она мыла, осталась открыта настежь, скорее всего, это произойдет не очень скоро. Возможно, только когда из квартиры роем повалят жирные мухи и соседи начнут беспокоиться.

Соседи вызовут службы, те будут долго отговариваться какими-нибудь бюрократическими бумажками, просто потому, что по-другому они не могут. Надежда Петровна много раз сталкивалась с людьми в системе. Ей казалось, что им при устройстве на работу вживляют в мозг какой-то чип, который меняет сознание, отношение к людям. Обменивают душу и совесть на знание бюрократической системы и умение как можно дольше отговариваться бумажками от того, чтобы реально работать.

Но в какой-то момент у них не останется выбора, и они вскроют дверь. Сразу зажмут носы из-за жуткого трупного смрада, который накопится в квартире, несмотря на открытые окна. Они зайдут внутрь и найдут то, что от неё к тому моменту останется. Вряд ли очень много.

Лицо будет выглядеть уродливой маской со страдальчески открытым ртом. Тело будет немного, почти незаметно, двигаться, потому что к тому моменту его полностью захватит новая жизнь. Надежда Петровна станет роддомом для мух. Свидетели навсегда запомнят её именно такой. Уродливой, копошащейся кучей.

Надежда Петровна впервые серьезно задумалась о том, что с ней будет после смерти. Несмотря на преклонный возраст, раньше она избегала мыслей на эту тему. Подсознательно запрещала себе об этом думать, прогоняла из головы. Теперь, когда она лежала беспомощным тюфяком, мысли прорвали блокаду и проникли в сознание.

Ей вспомнилась теория, что сознание после смерти никуда не уходит – оно остаётся в теле. Человек чувствует всё, что с ним происходит после смерти. Тогда она будет ощущать болью каждый момент своего гниения, чувствовать запах разрушающегося тела. Ощущать щекотку от копошащейся жизни, слышать склизкие звуки. До тех пор, пока её тело не распадётся полностью, до пыли. Или пепла.

– По результатам проверки у вас не обнаружено достаточного уровня подписки на медицинские услуги для разговора с оператором. Ваш уровень подписки – минимальный, предоставляемый бесплатно малоимущим и лицам без гражданства. На минимальном уровне подписки вам доступна опция консультации электронного специалиста по экстренным медицинским ситуациям. Если электронный специалист определит, что ваш случай относится к экстренным медицинским ситуациям и вам требуется экстренная медицинская помощь, по вашему адресу будет направлена бригада для оказания экстренной медицинской помощи. Ожидайте на линии, для нас важны звонки клиентов с любым уровнем подписки.

Надежда Петровна ошарашенно переваривала услышанное. Какие такие подписки? Уровни? Что?! И тут в голове всплыло воспоминание, какой-то мужчина с неприятными усиками рассказывал в новостях:

«С 1 октября вводится новая система вызова скорой помощи. Так как многие безответственно относятся к этой возможности и обращаются по номеру, когда не нуждаются именно в скорой помощи, звонят не по экстренным вопросам, наши высококвалифицированные операторы вынуждены обрабатывать сотни посторонних звонков. Это неприемлемо. Поэтому мы подключаем к процессу роботизированных помощников, которые смогут определить, действительно ли требуется скорая помощь, и направить бригаду по адресу, если это необходимо. Возможно, кто-то не приемлет общение с роботами. Что ж, для этих людей у нас тоже есть вариант – оформить небольшую ежемесячную подписку. И для них тогда ничего не изменится, их также будут обслуживать операторы-люди. И это позволит достойно оплачивать труд операторов. Спасибо за внимание, у меня всё. На все вопросы вы сможете найти ответы на сайте Минздрава РФ».

– Здравствуйте, говорит голосовой помощник для пациентов с минимальным уровнем подписки. По какой причине вы решили позвонить на линию для запроса экстренной медицинской помощи? – снова раздалось из трубки новым, но всё таким же равнодушным голосом.

– Я упала. Дома. Что-то сломала, не могу встать. Помогите, пожалуйста…

– Вы пробовали встать? Что вам мешает?

– Мне больно… – Надежда Петровна начала плакать. От этого говорить стало только тяжелее.

– Вы пробовали встать? Уверены ли вы, что ситуация действительно экстренная?

– Да! Я тут одна! Я пытаюсь встать и не могу!

– Каков результат попытки?

– Отрицательный!

– Надежда, предлагаю вам прямо сейчас оформить платную подписку на медицинские сервисы вашего города. Для этого потребуется только ваше голосовое согласие и небольшая сумма на счете. Желаете ли вы это сделать?

На счете у Надежды было ровно девяносто восемь рублей. До ближайшего поступления денег оставалось несколько дней, но дома были запасы еды и необходимых ей лекарств, так что до этого момента она не переживала о том, что денег почти не осталось. Кредитками она не пользовалась. Кто бы мог подумать, что из-за этого у неё могли быть вот такие проблемы.

– У меня нет денег.

– Вы можете также оплатить подписку с кредитной карты.

– Её тоже нет.

– Надежда, вам наплевать на свое здоровье?

– Нет! Я так думаю…

– Надежда, уверены ли вы в своем решении отказаться от платной подписки на медицинские сервисы вашего города? Небольшая сумма в месяц может существенно улучшить вашу жизнь. Также предусмотрена скидка при оплате сразу за год вперёд.

– Я не могу, у меня нет денег, тупая ты машина!

– Находитесь ли вы в достаточно адекватном состоянии, чтобы открыть дверь сотрудникам скорой помощи, если они прибудут по вашему адресу, чтобы оказать вам экстренную медицинскую помощь? – резко сменил тему голосовой помощник.

– Нет!

– По какой причине вы не находитесь в указанном состоянии?

Женщина почувствовала, что вот-вот она отключится. В глазах темнело, она почти не чувствовала ног и рук, не чувствовала телефон в руке, хотя, конечно, всё ещё его держала. Надежда Петровна переставала понимать вопросы, которые ей задаёт тупая машина. Мысли путались. Её состояние совершенно точно нельзя было назвать адекватным. Она начала смеяться и не могла остановиться.

– Если вы не сможете открыть дверь сотрудникам скорой помощи, нам придётся запросить разрешение на насильственное проникновение в ваше жилище, иначе это будет преступлением, предусмотренным уголовным кодексом Российской Федерации. Хотите запросить подтверждение разрешения?

– Да.

Всегда говори «да», особенно, если не понимаешь, что происходит, но тебе нужна помощь. Особенно, когда уже нечего терять, и ты сама – последнее, что у тебя осталось.

– Запрашиваю подтверждение разрешения произвести любые необходимые действия, которые потребуются, чтобы попасть в вашу квартиру. Вы подтверждаете разрешение? Ответьте «да» или «нет».

– Да.

– Ваше подтверждение получено, принято и зафиксировано.

И снова заиграла музыка. В голове Надежды Петровны появились голоса, до странности напоминавшие роботизированные речи голосовых помощников, с которыми она пыталась общаться уже, кажется, несколько часов. А может быть, и дней. Время больше не ощущалось. За окном стемнело, и в комнате, в которой, как уже понимала Надежда Петровна, она скоро умрет, было почти ничего не видно. В этой темноте голоса звучали особенно зловеще.

– Зачем тебе это всё? К чему продолжать? Ты же никому не нужная старуха… – говорил один голос, как будто мужской.

– Только тратит деньги государства! Бесполезная старая дрянь! Умри уже! – возмущался второй голос, скорее женский.

– Ну что вы, ей же пока еще хочется жить, самый базовый инстинкт. Не так просто осознать, что он действует тебе не на пользу, и отказаться от него, правда, Наденька? – третий, очень мягкий, голос разговаривал с ней нежно, и эта манера речи невольно напоминала о давно умершей матери.

Надежда Петровна не помнила, кто и когда её последний раз называл Наденькой. Она лежала с закрытыми глазами, слушала музыку из телефона и перепалку голосов в голове, которые продолжали дискутировать на тему её никчёмности, бесполезности и омерзительной старости. Мысли уже представляли из себя клубок, с которым поиграл очень увлечённый кот. Концов было не собрать – проще выкинуть.

Мелькали образы-картинки из жизни, и они всё ещё не радовали. Правда, уже и не внушали желание бороться и жить дальше. Прожила как прожила. Надежда чувствовала смертельную усталость – конечности были невероятно тяжёлыми, каждый палец, казалось, весил тонну. Боль уже распространилась на всё тело ровным, пульсирующим слоем. Женщина уже не чувствовала ничего, кроме боли. Возможно, она была болью. Возможно, ей надо себя прекратить.

– Наконец-то ты поняла! – тот же мягкий голос обрадовался и, кажется, даже немного загордился.

Концовка в закрепленном комментарии

Автор: Александра Гаранина
Оригинальная публикация ВК

Перед сном, наливая себе вчерашний чай, Зоя сказала:

— У нас в комнате были тёмно-зелёные обои с чёрными фигурными ромбами и стояло старинное зеркало. Оно было в крапинках, а рама из потемневшего серебра. Мама когда-то в двадцатых выменяла его на Тишинке... Какая глупость, Боже мой...

Ночью она долго лежала, глядя туда, где должен быть потолок: светлое пятно от фонаря за окном, а выше — тёмное, от люстры, остальное — бесцветное, несуществующее. Зоя задумалась: какой была люстра? Массивное бронзовое кольцо, украшенное рельефными листочками, белый центральный плафон, три рожка на выгнутых ножках, как три распухших свечных огонька — сталинский ампир. Эту люстру когда-то купил в комиссионном её второй муж, Алексей Игоревич... Алёша.

Она шла по дорожке, шевелились кусты лавра, под ногами метались жёлтые пятна — всё, что просочилось сквозь кожистые листочки из ярких окон столовой. Свистели цикады, море успокаивающе-равнодушно шелестело песком за спиной. В столовой жарили котлеты, из прачечной тянуло горячими простынями и порошком — чудные запахи недолгой беззаботной жизни в месте, где обо всём позаботились за тебя.

Ветерок... Какой был ветерок — нежный, нерешительный, касался коленок и пугливо отдёргивал прохладные пальцы, напоминая о робких прикосновениях когда-то давным-давно. И пахло так же, потому что, как бы ни пахло в такие минуты, а всё равно это будет запах южного моря, свободы, мира от тебя и... без края. Море вокруг, море везде, где бы ни шла, как бы ни жила, море внутри... Море несётся по венам, теребит клапаны, стучит в сердце. Море сочится сквозь поры и уходит в землю, и кромсают кожу сухие морщины, обвисают веки и кожа на пальцах. Меньше воды, меньше силы, меньше свободы. Бурный поток становится рекой, река мелеет до ручейка, он струится по сосудам, по илистому донышку, едва проталкиваясь сквозь склерозные плотины — жалкие остатки того моря, что утекло по капле в землю. Сердце стучит неровно, оно захлёбывается пустотой. Совсем скоро высохнут вены, и захлебнётся совсем, ударит гулко в пустоту последний раз и с облегчением замолчит.

Зоя поднесла к глазам руку. Она давно не видела свои пальцы, только их смутные расплывшиеся очертания, и такие же смутные и расплывчатые теперь её прикосновения, будто ватные подушки к кончикам прицепили, а когда-то на ощупь отличала шёлк от крепдешина. Да, её платье тогда было из крепдешина. Цвет топлёного молока с крупными сливочными горошинами. Воздушная ткань текла между пальцами — не ухватить, будто меленький песочек струится — не такой грубый, как на пляже, тоньше, как песок в песочных часах... Зачем она так тянет время и думает о глупостях? Может потому, что дорогое, любимое Алёшино лицо никак не хочет появляться из сумрака, маячит чуть более светлым овалом в тёмноте южной ночи, порхает призраком, истончаясь в полуобороте, но приближаться не спешит. Ушёл он — не вернуть. Больше полувека как истёк в больничные простыни, на облупленную эмаль. Думала, жить без него не сможет, а вот живёт и живёт. Катает по пыли оставшиеся водяные пузырьки своей жизни.

Из записной книжки доктора Думузи:

"Вернадский использовал термин "ноосфера", но он не верен по сути. Информационное поле Земли не обладает разумом, как не обладает им интернет или стеллаж с книгами. Его функция — хранить память каждого разумного существа, жившего на Земле. Я так и назову его: "мнимотека".

На день рождения Зои Владимировны Дима идти не хотел, но пришлось. Собрался полный дом родственников с приставкой «двоюродный». Младшие занимались новорожденным троюродным праправнучатым племянником, средние выясняли друг у друга степень родства к имениннице, старшие — хлопали и подпевали Зое Владимировне, а она подрагивающим, но неожиданно сильным голосом пела песню, которую Дима слышал от своей бабушки после отдыха на Кавказе. Из всей песни запомнился ему только рефрен «Дэй-ли-во-дэла», а Зоя Владимировна на втором веке жизни исполнила её всю, ни разу не сбившись. Вдруг чьи-то пальцы ткнулись в его руку, лежащую на скатерти. Одна дама из «средних» перегнулась через стол и спросила его:

— А вы, простите, кем имениннице приходитесь?

— Никем, — ответил Дима и убрал руки под стол.

Зоя Владимировна допела. Глаза её упёрлись в стол, будто взглядом пытались удержать падающую голову. Гости пеленали младенца, ели торт и заливное, передавали друг другу хлеб, перебирали своячениц и деверей, кузенов и золовок, обсуждали майонез и квартиросъёмщиков, а она сидела неподвижно, слабо улыбаясь, но Дима видел, как дрожит её подбородок.

— Кажется, Зоя Владимировна устала, — сказал Дима громко. Все умолкли, а женщина, интересовавшаяся его степенью родства, ответила:

— Вы, Дмитрий, если торопитесь, идите. За Зоеньку не переживайте, мы о ней позаботимся.

Дима встал, подошёл к имениннице, не обращая внимания на неприязненные взгляды, обнял её худые плечи.

— Вы как? — спросил он.

— Идите, Митенька, если вам надо. Спасибо, что пришли, — ответила Зоя, слабо сжав его руку.

Дима ушёл.

Из записной книжки доктора Думузи:

«Принято считать, что наши прародители вышли из моря, а на деле мы остались в нём. Мы всё ещё ходим по дну разреженного океана, покрывающего нашу планету, ведь даже в пустыне Сахара влажность воздуха не опускается ниже тридцати процентов. Наше счастье, что вода, без которой мы не можем существовать, окружает нас всюду, и это же наша беда. Если из-за планетарной катастрофы испарится вся вода, погибнем не только мы, но и знания о нас. Ледяной пылью их разнесёт по вселенной. Теория академика Вернадского об информационном поле планеты гораздо милосерднее моего открытия. Жаль, что она оказалась ошибочной.»

Невыносимо долго путались голоса вокруг, плавали едва узнаваемые пятна. Зое накладывали на салаты. Время от времени трогали за плечо, и Зоя поворачивала в ту сторону голову, улыбалась и благодарила, но долго удерживать голову прямо не могла. Первыми удалились молодые голоса, потом старые. Средние бубнили дольше всех, потом зазвенели тарелки, и шум перекатился на кухню. Потекла вода, забряцал фаянс о металл. Когда в квартире стало наконец тихо, Зоя встала и вдоль сложенного уже стола прошла к тахте и, как могла осторожно, уложила своё рассыпающееся тело. Она попыталась вернуться на ночную дорожку санатория и дойти, наконец, до шагающего навстречу, но ни на шаг не приближающегося Алёши, но мозг отказался. Малейшее движение разума стало соломиной, ломающей хребет. Тёмные пятна в глазах набухли сонной влагой. Зоя пробормотала: «Никто не откажется!».

«Никто не откажется, все пойдут!» — воскликнула пятнадцатилетняя Зойка, и они на самом деле пошли всем классом со скособоченным мужичком в залатанном ватнике на Калужский вокзал. Он шёл, сильно хромая, и едва поспевал за быстроногими школьниками, а они прыскали в кулачки и подшучивали над его неуклюжестью пока в поезде он не вытянул ногу, и по обвисшим штанам не стало ясно, что ноги нет.

Их привезли на безымянную платформу подо Ржевом и долго вели по колее через лес. На крутом берегу над Волгой, в тех местах такой же юной и несерьёзной, лопаты и тачки ждали их кровавых мозолей. До поздней ночи они рыли ходы и траншеи, мальчишки накатывали брёвна на блиндажи. Никто не жаловался — и в голову б такое не пришло! — а, когда переставали держать ноги, держались на упрямстве и чувстве долга.

Заночевали в закрытой школе, на полу. Не было романтических встреч у тёмных окон — они падали и засыпали, не долетев до матраса, а утром дрожащими пальцами мыли ладони, стараясь не задевать содранную кожу, и снова брались за древки и ручки.

В обед Зойка с подружкой побежала к школе за большой кастрюлей с похлёбкой, которую привёз на подводе их одноногий сопровождающий. Едва успели стащить её с телеги, как над головой раздался гул. непроницаемая в контровом свете кромка леса выбросила чёрный крест, он с невыносимым свистом пронёсся над их головами, за ним ещё два. Одноногий закричал: «Ложись!».

Зоя видит его сгорбленное тело, вздувшиеся жилы на шее, видит, как кувыркается в воздухе козья ножка, до того, казалось, намертво приросшая к нижней губе. Они упали на землю, но сначала поставили кастрюлю. Даже в эту тягучую, невозможно долгую секунду они думали о том, что, если кастрюля опрокинется, их товарищи останутся голодными.

Голубиным помётом посыпались бомбы, полетели комья земли, пахнуло серой. На Волге вспух нарыв и разорвался сверкающим фонтаном. «Мамочка, мамочка, мамочка!» — причитала её одноклассница, и что-то шептала сама Зойка. Потом они кинулись к склону, а одноногий бежал за ними и кричал: «Куды, дурко?! Щас взад полетить!»

Из траншей, кашляя и отряхиваясь, выбирались её одноклассники, но их казалось очень мало.

«А остальные где?» — удивилась Зойка, а одноногий, отдышавшись, уже сворачивал новую козью ногу.

«Тудыть, в лес стреканули, как фриц прилетел», — сказал он и скрючился над зажжёной спичкой. В поле между ними и лесом чернели дыры, комья земли усыпали траву, и там, среди них кто-то жалобно, по-детски кричал. Зойка и выбравшиеся из траншеи одноклассники, побежали туда, и никто уже не вспоминал про самолёты и взрывы. Одноногий, дымя, самокруткой, заковылял следом. Раздвинул подростков и присвистнул.

«Эк тебя разбумбарашило, болезная», — сказал он. Школьники переминались вокруг козы с распоротым пузом. Зойка смотрела на неё в странном оцепенении и говорила себе мысленно: «Смотри, ты должна привыкнуть». Кто-то причитал, кто-то выворачивал наизнанку пустой желудок, а одноногий, качая головой, полез за пазуху.

«Не помочь, ей, всё!» — сказал он виновато. — «Разойдись, ребят, не глядите, не надоть!»

Раскладной нож сверкнул щучкой. Склонившись над козой, одноногий дёрнул плечом, и сразу крик затих. «Как просто...» — сказал кто-то из мальчишек.

Из леса, с опаской поглядывая на небо, выходили остальные. Кроме заблудшей козы жертв в тот день не было.

«У одноногого под ватником был коричневый пиджак с траурной каймой по всем сгибам и краям» — подумала Зоя и поняла, что проснулась окончательно: ноги заплясали свой выматывающий танец. Старость продела проволочки сквозь мышцы и тянула их, и крутила. Доктор сказал, что это синдром беспокойных ног, а потом добавил, что ничего с ним не поделать — терпите.

Зоя сжала ослабевшими пальцами дёргающие икры, потом поднялась, постояла, пережидая головокружение, и пошла на кухню ставить чайник, не потому что захотела чаю, но надо же что-то делать.

Дима той ночью тоже спал беспокойно. Вначале долго не мог заснуть — в голове крутилась обещанная Зое Владимировне поездка. Дима представлял, как катит её в коляске на Ростовскую набережную — там так красиво каждый день на закате. Будет медленно опускаться солнце, загорится иллюминация на мосту Хмельницкого и фасадах торговых центров Европейской площади, окрасится в золотисто-сиреневый вода в Москва-реке, и будут её утюжить в оба конца весёлые разноцветные кораблики. С темнотой ярче разгорятся лампы, и красота природная окончательно сменится красотой рукотворной.

«Десять лет не выходит из квартиры — представить страшно. Надо обязательно успеть!» — сказал себе Дима. Мысли уже путались и кутались в тёплую вату, и ползли в ней по рукам и ногам, набивая собой, расслабляя, наливаясь свинцовой, уютной, приятной тяжестью, прогибая матрас, и ламели, и утягивая глубоко-глубоко к водам мирового океана, о которых говорил доктор Думузи, и там, оттолкнувшись от дна, Дима всплыл, вынырнул на заднем сидении машины, а на соседнем сидела его мама, и её тонкая, как куриная лапка, ручка, лежала под его рукой. Она была такой в тот день, когда её последний раз увезла скорая — в старом фиолетовом спортивном костюме, с седыми волосами, на концах сохранившими остатки любимого маминого каштанового махогона, стонущей от невыносимой боли, но всё ещё стесняющейся потерянных зубов. Такой он нашёл её, приехав в родной город впервые за много лет. Она сидела в полуразрушенной квартире со сгоревшей проводкой, больная и беспомощная, но не желающая ни жалости ни помощи.

Машина останавливается, и шофёр говорит: «Приехали». Дима обегает машину и помогает выйти маме, ведёт её бережно под руку в какой-то очередной арт-кластер к искусственно состаренному дивану в окружении дорого составленных палет. На палетах стоят, сидят, воркуют райские птички — молодые и яркие, очень модные, парят вейпами, тянут коктейли.

«Мам, бабл будешь?» — спрашивает Дима. Мама не знает, что это такое, но говорит:

«Не откажусь».

В этом вся она — молодая, красивая, гордая, какой была и осталась, только время, бездарный гримёр, зачем-то напялил на неё топорный костюм старухи.

«Я мигом!» — говорит он и убегает, оставляет её худую фигурку на пустом диване, испытывая странное беспокойство, будто кто-то унесёт её, стоит потерять на миг из виду. Возвращается, даёт ей в руки модную банку с толстой, как у капельницы, трубкой, внутри — слоистая жидкость: оранжевая, белая, чёрная. Мама втягивает напиток и говорит: «Очень вкусно, но я бы добавила корицы», и Дима подскакивает:

«Я мигом, тут есть», но лицо у мамы дёргается, темнеет, банка выпадает из рук, стремительно расширяется, разбегается по фиолетовому вытертому трикотажу чёрное пятно.

«Дима, уйди, пожалуйста,» — задушено просит мама, но Дима сжимает её колено — тощее, одни кости под истончившейся тканью — и говорит:

«Мама, я тебя не брошу!».

Затихает гомон, райские птички искоса таращатся подведёнными глазками, и снова возвращаются к щебету, тревожно держа чужеродные элементы на краю зрения, а Дима просыпается с полувздохом-полувсхлипом.

Заспанная жена обнимает его, спрашивает: «Что случилось?»

Дима осторожно и спешно высвобождается из её рук, звуком почти сдувшегося воздушного шарика выдыхает: «Мама приснилась» и уходит.

Он ложится в ванну, заперев дверь, и включает воду. Вода тихо течёт по стенке, Дима двигает гусак, чтобы она била шумно, перпендикулярно. Ванна наполняется, вода вытесняет холод, омывает и греет тело. Дима набирает в грудь воздух и уходит под воду, и она тыкается беспомощным щенком в сжатые ноздри, вливается в уши и выливается разочарованно — она не может достичь мозга и промыть его от жгучего стыда, потому что там, во сне, в самом конце, он думал об одном: как звучит фраза «Мама, я тебя не брошу!». Ничего этого на самом деле не было: арт-кластера, машины, бабла, райских птичек, — но приснившаяся фраза, и то, как он её сказал, впишутся в его память навсегда.

Утром перед работой он зашёл к Зое Владимировне вне плана, просто проверить, что всё чисто и помощь не нужна. Посуда оказалась вымыта, остатки еды спрятаны в холодильник. Сама Зоя Владимировна, как обычно, стояла перед ним, задрав подбородок.

— Митенька, спасибо вам, что зашли, но девочки помогли, убрались и посуду помыли.

— Хорошо, я на всякий случай, вдруг... Зоя Владимировна, я насчёт поездки. Вам же это не нужно?

— Митя, сказать откровенно... Подумайте сами: я почти ничего не вижу и очень быстро устаю.

— Почему же вы не отказались сразу?

— Митенька, — слабо улыбнулась она. — Вы так воодушевились этой идеей, что я не хотела вас расстраивать.

Стоило Мите уйти, и Зоя ухватила наконец свою ускользающую жар-птицу за хвост. Она легла на тахту, закрыла глаза, чтобы не мешало зимнее солнце в окне и вспомнила, вытянула Алёшу из темноты на яркий фонарный свет. Он прошёл тогда мимо, но взгляды их встретились и споткнулись, и, хоть и расходились воронежский инженер Алексей и московский технолог Зоя в разные стороны, а оба знали, что завернут их дорожки обратно друг к другу.

Он подсел за Зоин стол утром. Спросил: «Свободно?», а она ответила: «Как видите...», глянув мельком. Взгляд был мимолётным, но ресницы у Зои тем утром были накрашены и распушены, с аккуратной подводкой, и ложку она держала изящными пальцами с безупречным перламутрово-розовым маникюром.

«Хорошо, что не поленилась,» — подумала она тогда. «Ой, какая жеманница!» — подумала сейчас Зоя Владимировна, улыбаясь.

«Меня зовут Алексей Игоревич», — сказал он. Это было так же глупо, как попытка казаться старше, отрастив жидкие юношеские усишки.

«Зоя Владимировна», — ответила она ему в тон с крошечной капелькой ехидства, очень нужной капелькой, чтобы понял, что не безразличен. Зачем они играли в эти игры? Он не молод, она немолода — ей перевалило за сорок. За сорок? Господи, какой же молодой она была тогда! Это был их первый романтический завтрак: кубик нежного омлета, изысканно сваренное вкрутую яйцо и великолепный букет жидкой сметаны в стакане. У всех вокруг — обычный столовский завтрак, а у них первый романтический из многих.

«Не так их и много было» — поправила легкомысленную сорокалетнюю себя столетняя Зоя.

Потом они почти не расставались, насколько это позволял санаторский график. Гуляли по набережным, ходили на положенные процедуры и встречали друг друга у дверей с полотенцами, чувствуя себя детьми, играющими во взрослую жизнь, а вовсе не двумя жизнью битыми взрослыми. Всё, что Зоя позволила себе и ему тогда — это невинный поцелуй на ночном пляже. Да, невинным он не был, но им всё ограничилось, и не только с её стороны, его тоже что-то удерживало. Что — она узнала, когда их смена закончилась.

— Я женат, — сказал он. — Я должен тебе об этом сказать, но это ничего не значит, — спохватился он и сжал ускользающие руки, и понёсся за ней по канату с фарфоровым сервизом на голове: — Я понимаю, как это звучит, но это ничего не значит, то есть значит, конечно — мы много лет были вместе — но всё решено... Всё решено ещё до встречи с тобой, поверь мне, Бога ради!

— Вы ещё не разведены? — спросила Оля.

— Нет, но скоро...

— Тогда прости, между нами ничего быть не может.

Он стоял на платформе с растерянностью ребёнка, натворившего невесть что, а она спряталась за занавеску с эмблемой Южной железной дороги и чувствовала... А что она тогда чувствовала? Пустоту — да, обиду — да, злость — да. Разочарование? Зоя задумалась. Нет. Она поверила — глаза Алексея не врали.

Он приехал в Москву через два месяца, со штампом в паспорте о разводе, и поселился в её квартире. Перевёлся на Лианозовский электро-механический с Воронежского вагоноремонтного. Позже пришла пора поступать Кире, его дочери от первого брака, и она, конечно, поселилась у них. Зоя, сама бездетная, привязалась к Кире, как к родному ребёнку — вначале гордостью от её успехов, позже — тем глубинным, личным, что не сломать ничем: ни подлостью, ни ненавистью. Кира умерла уже, спокойно, мирно, во сне, от старости. Мать её, бывшая жена Алексея, тоже умерла. Со временем они начали общаться и даже сдружились. Алексей опередил всех — он всегда торопился, но опухоль оказалась быстрее. Недолгое счастье завершилось ещё менее долгой по времени, но бесконечной по ощущению болезнью. В эти три недели от диагноза до свидетельства о смерти вместилось больше, чем за всю её жизнь.

Готова ли она вернуться назад? Зоя задумалась и решила, что готова, в любой день — от дня их встречи до последнего дня его жизни. Каждый из них был наполнен счастьем — сладким, горьким, но счастьем. Сейчас это счастье — горькое, на излёте, утомило её истрепавшееся сердце, кровь замедлила свой бег, воспоминания потускнели — будто погасли рампы, и актёры, предоставленные сами себе, ходят в темноте, переговариваясь вполголоса. Под этот бессмысленный шёпот Зоя заснула.

Звенел телефон, звенел другой, стучали в дверь. Это продолжалось долго. Потом на её спокойное, разгладившееся, помолодевшее лицо упала тень. Зазвенело стекло. Рука в брезентовой перчатке просунулась в комнату и провернула ручку.

Актёры оживились, зашуршали сценарными листками, забормотали, повторяя, роли. Всё вокруг больше не было мешаниной светлых и тёмных пятен — пятна обрели резкость, цвет и чёткие волнистые грани, как силуэты людей за рифлёным стеклом кухни. Стекло сдвинулось, поползло, а силуэты за ним цеплялись за рёбра, за дымчатую пузырьковую сыпь, и, казалось: ещё чуть-чуть — мелькнёт много раз перекрашенный торец, и распахнётся дверь в понятный, зримый мир, которого Зоя много лет не видела. Искаженные люди склонились над ней, её качнуло, подхватило, смешно и страшно засосало под рёбрами, совсем как в тот день, когда... По привычке Зоя начала вспоминать детали: жёлтый облупленный край лодочки, щелястое сиденье напротив, дно с мелким мусором в лиственной трухе, скрип над головой, и чирканье тормоза о днище, но мысли отвлекали. Зоя откинула их и просто плыла, покачиваясь, по волнам, придавленная уютным грузом сонной истомы, и наслаждалась покоем в более не беспокойных ногах. Какой-то бестактный рубчатый силуэт, склонившись, сказал: «Улыбается, совсем как живая», и заплескались шепотки под высоким бортом.

Из записной книжки доктора Думузи:

«Полночи я смотрел запись, присланную стамбульским коллегой, а утром, перед погружением, оставшись один, я повторил кружение суфийских дервишей. Вначале было очень трудно, и я думал, что потеряю сознание, но со временем организм привык. Я уверенно удерживал раскинутые руки: правую — ладонью вверх, левую — вниз, и кружился под аккомпанемент музыки мевлеви в наушниках. Начальное головокружение и тошнота прошли, и я ощутил удивительную ясность мысли, будто в моей голове приоткрылась дверь, а за ней — ясный, но не слепящий свет. Когда я лёг в воду, при внешней (если верить камере) неподвижности, мне казалось, что я продолжаю кружиться в танце, а дверь в моей голове открывается всё шире. Я видел разрозненные картины, но их было слишком много, они мешались и путались. Звучали голоса, но это было похоже на рёв разноязычной толпы. Я ловил лишь отрывочные фразы на знакомых языках: русском, азербайджанском, таджикском, но не было ни одной на английском или фарси. Только сейчас я осознал масштаб моего открытия: сквозь щель я заглянул в бесконечную пещеру с сокровищами. Теперь надо составить её карту и научиться искать бриллианты среди черепков.

Узнать у русских друзей значение слова «разбумбарашило» — в задачи»

Конец