Из могучего, бычьего, покрытого короткой шерстью лба росли два исполинских, загнутых вперед и заостренных рога, с которых вода стекала ручьями, казавшиеся кровавыми в багровом зареве пожара. Морда, скрытая в тени, была искажена животным оскалом, обнажающим мощные желтые зубы, а из широких ноздрей, различимых даже на таком расстоянии, вырывались густые клубы пара, смешивающиеся с ледяным ливнем.

— Откуда эта тварь так далеко на севере? — пробормотала она почти беззвучно, и медный привкус страха во рту стал еще горче и отчетливее.

Талагия никогда до этого не видела минотавра живьем, но рассказы слышать доводилось. Все легенды утверждали, что эти чудища водятся только далеко-далеко на юге – за бурными водами Таррататского моря, и еще дальше – за раскаленными песками Каротостанских пустынь.

Здесь, на севере Империи, их быть не могло. Как не могло быть и этой орды, и этой бесконечной ночи кошмаров. Но он был здесь. Реальный, как сама смерть, и смертью пахнущий. Его тяжелое, свистящее дыхание было слышно даже за сотню шагов.

Логика, тактика и все, чему ее учили, отступили перед чудовищной реальностью мифа, воплотившегося в плоти. И первым, кто бросил вызов этому ожившему мифу, был не дисциплинированный легионер и не посланница Триумвиров.

Охранник купцов, тот самый здоровенный детина с лицом, избитым в мелкую крошку, вдруг издал низкий, почти звериный рев — нечеловеческий ответ на зов чудовища. Возможно, в его затуманенном болью, ужасом и дешевым элем рассудке минотавр показался просто еще одним громилой, посягнувшим на вверенные его опеке тюки с товарами. Возможно, с него было достаточно потерь за эту ночь. А возможно, это было то самое слепое безумие, что иногда рождается на самом краю, на стыке животного страха и полного отчаяния. Храбрость? Или последний, отчаянный бред? Скорее — и то, и другое, сплавленные воедино.

С кличем, который невозможно было разобрать сквозь всепоглощающий грохот грозы, он вырвался из-за укрытия повозок и, нестройной, спотыкающейся походкой, ринулся навстречу гиганту, занося свою секиру. Это зрелище было так нелепо, так жалко и в то же время так отчаянно храбро, что на мгновение даже минотавр замедлил свой мерный шаг.

Его свистящее дыхание прервалось, словно тварь искренне удивилась наглости этой двуногой мошки. Охранник рубанул со всей дури. Его секира, способная раскроить череп медведю, со звоном, оглушительным даже в общем хаосе, ударила по толстой стальной пластине, прикрывавшей руку минотавра. Искры посыпались на мокрую землю. Это было все равно что рубануть скалу.

Минотавр даже не вздрогнул. Он просто медленно, с почти человеческим любопытством, посмотрел вниз на дерзкую букашку. Затем его собственная, чудовищная секира взметнулась в воздух — не для широкого рубящего удара, а для короткого тычка массивным обухом прямо в грудь смельчака.

Раздался звук, похожий на хруст множества сухих веток под ногой великана. Но в тысячу раз громче и отвратительнее. Грудная клетка охранника провалилась внутрь, и его тело откинуло назад, как тряпичную куклу, брошенную раздраженным ребенком. Храбрец шлепнулся в лужу, уже абсолютно недвижимый, и дождь тут же принялся стегать его безжизненное, искаженное маской боли лицо.

— Никчемная смерть, —прошептал Трап, сжимая свой молот еще крепче, но в его голосе проскользнула странная нота — не презрение, а нечто вроде уважения.

Ибо эта никчемная, отчаянная смерть купила им несколько драгоценных секунд. Секунд передышки.

Пока минотавр разбирался с дерзкой помехой, легионеры, Трап и Талагия обрушились на его свиту. «Ненасытный» пел свою визжащую песню, молот гнома крушил кости и доспехи с мощью тарана, легионеры, сомкнув щиты в единую стену, методично оттесняли нападавших к самым горящим развалинам трактира.

Дисциплина и отчаяние против дикой ярости и жажды наживы. Лю Ленх, работая клинком с холодным равнодушием, краем глаза следила за исполином. Чужим щитом на левой руке она отбивала удары, своим мечом в правой – рубила и колола, находя слабые места в доспехах.

Грубый деревянный щит — против секиры минотавра. Жалкая, почти оскорбительная для такого противника защита. И баронесса это прекрасно понимала.

Исполин снова двинулся вперед, словно ледник, сползающий с горы. Он игнорировал стрелы Ноя, будто это были укусы мошкары. Они торчали у чудовища в плече, в спине, в мускулистой шее, словно иглы дикобраза, но, казалось, не причиняли ему ни малейшего беспокойства, как не беспокоил его и хлесткий ливень. Он был живой, дышащей горой плоти, мяса и костей, созданной Темнейшим лишь с одной целью - убивать.

— Держать строй! — крикнула баронесса, отворачиваясь от очередного головореза, которого ее меч отправил в предсмертных корчах на землю. — Ной! Цель в глаза!

Она не была уверена, что лучник услышал ее сквозь рев стихии и чудовища, но очередная стрела просвистела в дюйме от свирепой морды твари, заставив ее на мгновение дернуться и отвести голову с раздраженным мычанием.

Защищающиеся медленно отступали, сгрудившись в тесное, последнее каре у злополучного черного сундука. «Еловая шишка», пылая, как гигантский факел, освещала эту последнюю цитадель зловещим, пляшущим светом, отбрасывая гигантские тени. Дождь продолжал хлестать, шипя на раскаленных обломках. Воздух гудел, разрываемый между зноем пожара и леденящим холодом ночи.

Минотавр остановился в десятке шагов. Его грудь, широкая, как винная бочка, тяжело вздымалась. Маленькие глазки, сверкающие красным огнем из глубины черепа, медленно обвели их — жалкую, израненную кучку людей, одного гнома и женщину с мечом.

Он издал новый рев. Звук, от которого кровь стыла в жилах, а по спине бежали ледяные мурашки.

Лю Ленх сделала шаг вперед, выйдя из-за сплоченных щитов легионеров. Ее плащ тяжело обвис, насквозь пропитанный водой и чужой кровью. «Ненасытный» в правой руке затих, будто затаив дыхание перед главным пиром своей жизни. Баронесса двинула вперед щит, принимая его вес всей рукой — от запястья до плеча. Ее лицо, залитое струями дождя, было бледно, как полотно, но абсолютно спокойно. Не было в нем ни страха, ни ярости — лишь холодная, отточенная как бритва решимость.

— Ну что ж, — тихо сказала легат, обращаясь то ли к себе, то ли к мечу, то ли к самому минотавру, и ее голос был почти не слышен под ревом бури. — Пришел час узнать, выдержит ли это деревянное корыто твой удар.

Она приняла низкую, устойчивую позу, выставив меч вперед, щит прикрывал корпус. Вода ручьями стекала с клинка и с края обода. Исполин вздыбил свою чудовищную секиру, готовясь к последнему, сокрушительному броску. Дистанция между ними составляла не более семи шагов. Смерть витала в воздухе, густая, как дым, и сладкая, как разлагающаяся плоть. Пир готов был начаться.

Талагия бросила короткий взгляд на небо, затянутое рваными, мутно-свинцовыми тучами. Из кромешной тьмы низвергались сплошные потоки воды, но ни единого просвета, ни единого луча лунного света. Проклятье. В такую ночь даже звезды предпочли спрятаться. И луна, ее старая, холодная союзница, предательски скрылась. Без ее серебряного сияния посланница Триумвиров была прикована к этой хрупкой человеческой оболочке, к этим мышцам и костям, которые сейчас казались столь ничтожными перед грудой мышц, что надвигалась на нее.

— Эх, не время для волчицы, — прошипела воительница сама себе, заставляя пальцы крепче, до боли, сжать рукоять «Ненасытного».

Меч ответил низким, нетерпеливым, жаждущим гулом.

Минотавр рванулся вперед. Это не было стремительным броском пантеры — это было неумолимое, сокрушительное движение горного обвала. Земля содрогалась под его тяжелыми шагами, а секира, описав в воздухе короткую дугу, обрушилась на баронессу со всей силой разгневанного титана.

Она не пыталась принять удар мечом — это было бы самоубийством. Вместо этого она подставила щит, вжавшись в него всем телом, уходя в глухую оборону.

Удар был чудовищным. Весь мир взорвался в осколках белой, ослепляющей боли и оглушительного, всепоглощающего грохота. Деревянный щит, ее жалкое, временное укрытие, разлетелся на куски, словно его сделали из сухих прутьев, а не из дубовой доски. Острые обломки впились в предплечье, и легат почувствовала, как горячая кровь тут же смешалась с ледяным дождем. Сила удара отбросила ее назад, девушка споткнулась о чей-то труп, едва удерживая равновесие, и мир поплыл перед глазами.

Но секира, сорвав щит, не остановилась. Ее страшное лезвие, скользнув вниз по инерции, с оглушительным лязгом чиркнуло по ее боковой пластине кирасы и кольчуге под ней. Воздух вырвался из легких с хриплым, сдавленным стоном. Удар пришелся в ребра, как удар кузнечного молота по наковальне. Боль, острая и жгучая, пронзила все тело, на миг вышибив разум. Но гномья сталь выдержала — вместо того чтобы распороть ее надвое, секира лишь оставила глубокую, уродливую вмятину, сорвала заклепки и на мгновение ошеломила девушку, оставив с ощущением, будто все ребра сломаны разом.

Талагия откатилась в сторону, на мгновение ослепшая от боли, ее мир сузился до оглушительного свиста в ушах и огненного кольца, сжимавшего грудь. Каждый вдох был подобен удару ножа. Минотавр, удовлетворенно хрипя, занес свое чудовищное оружие для нового удара, абсолютно уверенный, что с жертвой покончено.

Но лю Ленх была еще жива. Жива, разгневана и от этого еще более опасна. Острая боль отступила, прочищая сознание. Противник сделал тяжелый шаг, наступая, и его огромная, покрытая грубой кожей нога с громким всхлипом встала в кровавую лужу прямо перед девушкой. Вспышка молнии, синяя и резкая, осветила толстый, переплетенный мощными сухожилиями и буграми мышц шар под коленом.

Не думая, лишь повинуясь инстинкту охотника, воительница рванулась вперед. Не вставая во весь рост — на это не было ни сил, ни времени — а сделав низкий, стремительный выпад, почти падая под рогатое чудовище. «Ненасытный» взвыл в ее руке, жаждущий плоти, и описал быструю дугу.

Сталь, острая как бритва, встретила сопротивление жил и плоти, но сила, вложенная в удар, сделала свое дело. Лезвие пронзило плотную кожу и мышцы, перерубив толстые пучки сухожилий позади коленной чашечки.

Минотавр издал звук, которого Талагия никогда раньше не слышала — не рев ярости, а удивленный, почти вопросительный стон, полный возмущения и внезапно нахлынувшей боли. Его нога подкосилась, перестав держать исполинский вес. Чудовище закачалось, пытаясь удержать равновесие на одной ноге, его маленькие глазки расширились от шока, отражая пляшущие отсветы пожара.

С грохотом, который заставил содрогнуться землю под ногами, он рухнул на одно колено, и теперь его голова оказалась на одном уровне с лю Ленх. Горячее, зловонное дыхание, пахнущее кровью и протухшим мясом, опалило ее лицо. В этот миг из-за повозки, с боевым кличем на своем суровом наречии, выкатился Трап. Весь в грязи и крови, с лицом, искаженным гримасой чистейшего безумия, он волочил за собой ту самую массивную секиру убитого охранника купцов. Для гнома она была куда более привычным оружием, нежели молот.

— Вот тебе счет от Трапезунислатбарада, тварь рогатая! — проревел он, занося оружие над головой.

Он не рубил изящно — он вложил в удар всю свою мощь, всю накопившуюся ненависть к этой ночи, весь вес своего приземистого, крепко сбитого тела. Обух секиры, тяжелый и безжалостный, со свистом рассек воздух и обрушился на мощную шею минотавра чуть ниже затылка. Раздался звук, который не заглушили ни гром, ни яростный треск пожара — глухой хруст ломаемого дерева, но громче и ужаснее.

Голова чудовища слетела с плеч с жутковатой легкостью, отскочила, как мяч, и покатилась по грязи, оставляя за собой широкую, багровую полосу. Тело еще секунду простояло на коленях, из шеи хлестнул фонтан темной, почти черной крови, смешиваясь с дождем, а затем медленно, почти величаво повалилось на бок, сотрясая землю своим падением.

На мгновение воцарилась оглушительная тишина, нарушаемая лишь треском пожирающего здание огня и гулким биением сердца Талагии в собственных ушах.

Затем другие нападавшие, те, кто еще оставался на ногах, замерли в нерешительности. Их боевой дух, державшийся исключительно на этом исполине, рухнул вместе с его безголовым телом. Они увидели окровавленную, хромающую женщину с искрящимся в отсветах пожара мечом и безумного гнома, стоящего на груде хлама у тела минотавра с окровавленной секирой в руках. Увидели непоколебимых легионеров, увидели охотника на крыше, уже направившего новую стрелу.

Это зрелище оказалось для них слишком.

Без единой команды, с подавленными, полными ужаса криками, разбойники бросились прочь, растворяясь в темной пасти леса, забывая своих раненых. Трап, тяжело и прерывисто дыша, выпустил секиру из рук. Та с звучным грохотом упала в лужу, разбрызгав вокруг себя грязь и кровь.

— Вот... орчий сын, — прохрипел он, смотря на свои окровавленные, трясущиеся от напряжения ладони. — Думал, кишки сейчас наружу вывернет от натуги. Или спина треснет. Надо было... надо было соглашаться на казнь... в кузне Всеотца хотя бы сухо...

Баронесса, опираясь на «Ненасытного», как на костыль, медленно, с усилием выпрямилась. Каждая мышца в ее теле кричала от боли, особенно в боку, где пульсировала рана. Она посмотрела на отступающих, потом на обезглавленного гиганта, потом на гнома.

— Счет... от Трапезунислатбарада? — с трудом выговорила лю Ленх, смахивая с лица липкую смесь дождя, пота и чужой крови. — Серьезно?

Бородач пожал плечами.

— А что? Мертвые — самые надежные должники. Не упрашивают об отсрочке.

Он сплюнул красной от крови слюной — то ли его собственной, то ли чужой.

Ночь грома все еще бушевала вокруг, трактир пылал, как гигантский погребальный костер, а дождь продолжал лить не переставая, смывая кровь с поля боя и постепенно гася самые яркие языки пламени. Но самая страшная, самая безумная часть этой бури, казалось, миновала.

Весь цикл целиком ЗДЕСЬ

...а вот теперь меня заинтересовала музыка и клипы "Сектора Газа", хотя раньше с этим не сталкивался ни в СССР ни далее!

Запреты это лучшая реклама

До чего ж глубокий смысл у песни "Сожжённая ведьма". И есть один уникальный факт: эта песня с альбома "Восставший из ада". Альбом создавался в первые месяцы нового века, а ведь именно тема "Миллениума" и 2000 года многих напрягала в смысле вероятности Апокалипсиса (он конечно начался, но только весной 2020 года). А далее летом 2000 года умирает Юрий Хой, которому было всего ничего на тот момент (35 лет). Ну и ну.