К сегодняшнему числу вспомнилось мне тут - внезапно - одно стихотворение Михаила Дудина (1916-1993), давно умершего поэта-фронтовика, написанное им в июне 1942 года стихотворение: "Соловьи". Но я сам дал бы ему другое нбзвание: "350-Й ДЕНЬ ВОЙНЫ", ибо эта дата упомянута в тексте. Стих длинноват, поэтому я сократил несколько строф в середине, где автор явно увлёкся описанием природы... Думаю, это не повредит восприятию главной, глубоко человеческой идеи, стоящей выше всяких официозных "-измов"!
P. S. Пост этот вызван исключительно тягой к истории и поэзии. Ни на ту, ни на другую сторону я не работаю. Все совпадения в датах и числах с текущим моментом - случайны...:)
О мёртвых мы поговорим потом.
Смерть на войне обычна и сурова.
И все-таки мы воздух ловим ртом
При гибели товарищей. Ни слова
Не говорим. Не поднимая глаз,
В сырой земле выкапываем яму.
Мир груб и прост. Сердца сгорели. В нас
Остался только пепел, да упрямо
Обветренные скулы сведены. -
Трёхсотпятидесятый день войны!
Еще рассвет по листьям не дрожал,
И для острастки били пулемёты…
Вот это место. Здесь он умирал —
Товарищ мой из пулеметной роты.
Тут бесполезно было звать врачей,
Не дотянул бы он и до рассвета.
Он не нуждался в помощи ничьей.
Он умирал. И, понимая это,
Смотрел на нас и молча ждал конца,
И как-то улыбался неумело.
Загар сначала отошел с лица,
Потом оно, темнея, каменело...
Ну, стой и жди! Застынь! Оцепеней
Запри все чувства сразу на защелку.
Вот тут и появился соловей,
Несмело и томительно защёлкал...
Потом сильней, входя в горячий пыл,
Как будто сразу вырвавшись из плена,
Как будто сразу обо всем забыл,
Высвистывая тонкие колена...
Лесная яблонь осыпает цвет,
Пропитан воздух ландышем и мятой…
А соловей свистит. Ему в ответ
Ещё — второй, ещё — четвертый, пятый.
Звенят стрижи. Малиновки поют.
И где-то возле, где-то рядом, рядом
Раскидан настороженный уют
Тяжелым громыхающим снарядом.
А мир гремит на сотни вёрст окрест,
Как будто смерти не бывало места!
Шумит неумолкающий оркестр,
И нет преград для этого оркестра.
Весь этот лес листом и корнем каждым,
Ни капли не сочувствуя беде,
С невероятной, яростною жаждой
Тянулся к солнцу, к жизни и к воде.
Да, это жизнь! Её живые звенья,
Её крутой, бурлящий водоём...
Мы, кажется, забыли на мгновенье
Горячий луч последнего рассвета
Едва коснулся острого лица.
Он умирал. И, понимая это,
Смотрел на нас и молча ждал конца.
Нелепа смерть. Она глупа. Тем боле,
Когда он, руки разбросав свои,
Сказал: «Ребята, напишите Поле —
У нас сегодня пели соловьи...»
- И сразу канул в омут тишины
Трёхсотпятидесятый день войны!
Он не дожил, не долюбил, не дОпил,
Не доучился, книг не дочитал...
Я был с ним рядом. Я в одном окопе,
Как он о Поле, о тебе мечтал.
И, может быть, в песке, в размытой глине,
Захлебываясь в собственной крови,
Скажу: «Ребята, дайте знать Ирине —
У нас сегодня пели соловьи».
И полетит письмо из этих мест
Туда, в Москву, на Зубовский проезд...
Пусть даже так. Потом просохнут слезы,
И не со мной, так с кем-нибудь вдвоём
У той поджигородовской березы
Ты всмотришься в зеленый водоём...
Пусть даже так. Потом родятся дети
Для подвигов, для песен, для любви.
Пусть их разбудят рано на рассвете
Томительные наши соловьи.
Пусть им навстречу солнце зноем брызнет
И облака потянутся гуртом.
Я славлю смерть во имя нашей жизни.
О мёртвых мы поговорим потом!