попросить хоть раз у неба

лишь один бы день взаймы

чтоб побыть вновь там где не был

триста лет и три зимы

сквозь толпу друзей знакомых

и врагов чьих краток сон

сделать вид что незнакомы

хоть и был в неё влюблён..

А ещё наш сын подарил в сентябре мне внучку.

Ты ушла - но я помню тебя,
И любовь, и скандалы, и встречи...
Ты ушла, как всегда - по душе поскребя,
Слов моих не хватает для речи...

Знаете, я с детства жила в пятиэтажном кирпичном доме на пятом этаже без лифта. Фитнес-программа советских квартир тогда была нормой. На нашей пятиметровой кухне мы, семья из четырех человек, обедали в две смены. Потому что два холодильника чувствовали себя главнее нас и не оставляли возможности поставить обеденный стол побольше. По праздникам к нам приезжали многие родственники, и мы кушали и вели разговоры в "большой комнате" за большим столом.

Интерьер был в стиле авангард. Шторы висели на железных тросах, на стенах и под ногами - ковры, пол паркетный, потолки побелены. Резко открывающаяся дверь ванны хорошо проверяла реакцию, она могла запросто пришибить того, кто зевая шел по коридору. Кстати, разойтись двум взрослым людям, даже втянув животы, в этом коридоре было весьма проблематично. Если в ванной один человек чистил зубы, то второй уже зайти не мог.

Я жила там больше 20 лет и не представляла, что однажды буду причесываться, глядясь не в зеркало полированного трюмо. Мы драили квартиру каждую неделю по пол субботы, выгребая песок из-под ковров и намывали чугунные батареи.

Но больше всего я помню запахи: запах пыли, поднимаемый веником из-под того самого ковра, запах жареного лука из кухни и кислого бабушкиного борща, сладковатый запах пирожков с капустой из газовой духовки. Резкий химический запах дихлофоса, потому что травили тараканов, мелок "Машенька", которым были изрисованы все крашеные в салатовый цвет стены кухни.

По утрам зимой нас будил не будильник, а дворник, вступивший с 6 утра в неравный бой со льдом и снегом. За стеной юноша-сосед ежедневно упрямо пытался стать музыкантом. Истерзанная гитара и замученные песни Макаревича начинали свой сольник как раз, когда я приходила из школы и садилась за уроки.

За стенкой в однокомнатной квартире жила бабушка Ксения. Я иногда у нее гостила по несколько часов, потому что оставлять меня дома одну родители боялись. У соседки не было ковров ни на стенах, ни на полу. Только кровать, маленький стол, стул и тумбочка. Мне очень нравилось ее шокирующе просторное минималистическое пространство маленькой квартиры. Но моя бабушка почему то говорила, что живёт соседка бедно, дети не помогают.

А ещё у меня было развлечение - коллекционировать фантики конфет на балкон четвертого этажа. Конечно же, они залетали туда совершенно случайно, под воздействием магнитных бурь. Однажды соседка снизу соорудила на наше двери арт-проект. Неслучайной была и гневная записка, приклеенная вместе с фантиками к нашей входной двери. И охото соседке было подниматься для излития своего творческого порыва на целый этаж вверх, писать и идти обратно. Вредная!

Тогда всё это казалось таким вечным, прочным и незыблемым, как сам кирпич, из которого был сложен наш дом. Мы не знали, что такое евроремонт, открытая планировка, натяжные потолки и гардеробная. Наш быт был тесным, немного неудобным, но до боли родным и наполненным жизнью. И когда я сейчас, глядя в бездушное зеркало шкафа-купе, вспоминаю то полированное трюмо, я понимаю, что в его чуть помутневшей глубине осталось не просто мое отражение, а целая эпоха — простая, честная, слегка неудобная и навсегда ушедшая. И немного смешная, если смотреть на неё с дивана на новой десятиметровой кухне.

Свидетельство о публикации №225100901476

Твою ж мать!
Моторы надсадно гудели, а монотонная вибрация, в сочетании с непреодолимым желанием курить, вгоняли меня в жестокую депрессуху и тоску.
Голова трещала, заснуть не удавалось, а лететь оставалось ещё не менее трёх часов.
Остановившийся рядом с креслом стюард предложил мне на выбор напитки из своей громоздкой тележки. Я взял наугад какой-то виски в пластиковой бутылочке и опустошил её в один приём.
Но легче от этого не стало. Когда стюард возвращался назад, я попросил у него ещё одну, такую же.
Он взглянул на меня - перед ним был приличный, хорошо одетый, седоватый мужчина и он не отказав в любезности, протянул мне ещё одну, а к ней маленький пластмассовый стаканчик.
Содержимое этой бутылочки я решил растянуть подольше, и сделав только один маленький глоток, раскрыл какой-то, вынутый из кармана в кресле глянцевый журнал.
И вдруг, разом, исчезли шум моторов и вибрации корпуса. Наступила космическая тишина.
Стало слышно как кровь течёт по венам.
Я тупо не верил своим глазам.
С большой, почти на весь лист фотографии, на меня смотрела Джи, с которой мы так отчаянно любили друг друга лет двадцать тому назад.
Та, за которую я собирался, не колеблясь отдать свою жизнь, и которая сама была готова умереть вместо меня.
Я сидел, вперившись взглядом в фото и ничего не понимал.
Ну ни фига себе!
С чего вдруг Джи, здесь, в этом журнале?
Ну в том, что это была она, сомнений не было.
Никто не знал её лучше чем я.
Я растерянно прочитал надпись на фото.
А там стояло - "Одри Хепбёрн"
Какая Одри?!
Это - Джи. Без вопросов.
Ну вот же - её лицо, её волосы, её губы, её глаза, её улыбка.
Это она.
Я машинально закрыл журнал.
И увидел на обложке ещё одно её фото.
И там тоже стояло - "Одри".
Блин, подожди.
Если это Одри - то, значит, она с Джи близняшки?
Но у Джи не было сестёр.
Ну такого не бывает, чтоб вот так.
Чтоб одно лицо.
Вот только родинки не видно, маленькой родинки возле правого глаза...
Страшно хотелось курить.
Я вытащил сигареты, но вспомнив, что я в самолёте, сунул пачку обратно в карман. Одним глотком я допил остатки пойла из пластмассовой бутылочки, откинулся назад в кресле и закрыл глаза...

Джи - называл её только я.
Почему, рассказывать не буду, но для меня она была Джи.
Она появилась у нас на работе вместе с тремя другими новыми коллегами - все симпатичные молодые женщины. Все они были разные. Разного роста и разного сложения. Не похожие по характеру, с разными взглядами и темпераментами. Короче - на любой вкус.
Из них из всех мне сразу приглянулась именно она. Было в ней что-то такое. Что-то особенное.
Не, ну другие тоже были ничего, даже очень, но Джи была лучше всех.
Я никогда не интересовался кино, и понятия не имел кто такая Одри Хепбёрн. Но сейчас я понимаю, что Одри была её точной копией. Её клоном.
Внешность её я описывать не буду - вот вам её фото - судите сами.

С ней у меня сразу установились хорошие, деловые и дружеские отношения. Ну может чуточку более дружеские чем с другими. С ней было уютно.
Но так вышло, что однажды ночью, на дежурстве, произошло одно очень неприятное происшествие.
Джи была в нём совершенно не виновата. Ну, разве что, только самую-самую малость.
Это было совершенно нелепое стечение обстоятельств. То, чего в принципе произойти не могло, но то, что вопреки всему случилось.
И как ни крути, выходило, что виновной будет назначена она.
Единственным свидетелем этого инцидента был я.
Джи была в полной панике, практически на грани нервного срыва.
Она ревела навзрыд у меня на груди, позабыв даже о туши, которая вместе со слезами, текла с ресниц на её красивое лицо и одежду.
А я её гладил успокаивая, и думал о том, как же мне лучше уладить эту проблему.
Ну а также о том, какое у неё приятное крепкое, но нежное тело.
Вы спросите почему я вдруг всё это здесь вам рассказываю? И не боюсь ли я ответственности?
Нет не боюсь.
Ну хотя бы потому, что это случилось во времена, которые давно прошли, и в стране, которой давно уже нет.
В общем, мне удалось устроить так, что в результате никто не пострадал.
Она была мне очень благодарна, хотя я совершенно искренне считал, что я не сделал ничего особенного.
Так, помог. Я точно также бы помог любому другому из наших.
И я бы совсем забыл об этом, если бы это была не Джи.
Обычно, я не обращал особого внимание на то, замужем или нет была женщина, которая мне нравилась, но в случае с ней, всё было по-другому.
Дело в том, что она была замужем за молодым, подающим, мать его, надежды дипломатом, которого, не сегодня завтра, метили назначить помощником посла в какую-то престижную западную страну.
Для этого ему нужна была витрина, то есть супруга, которую можно было с честью предъявить на любом приёме, рауте или банкете. Джи с её эталонной внешностью подходила для этого, как нельзя лучше, тем более что он-то, наверняка знал на кого она похожа.
Своей блестящей карьерой сучонок был полностью обязан собственному папаше - какой-то большой шишке в руководстве МИДа.
Все вокруг был уверены, что Джи безумно повезло.
И да, всё его назначение накрылось бы медным тазом, если бы история с инцидентом, о котором я говорил выше получила огласку.
Ну в общем получилось, что я спас этому козлу его карьеру...
Но вернёмся к Джи.
В общем после того случая мы с ней очень быстро сблизились. Она всё чаще и со всё бо́льшим удовольствием приходила ко мне, - то за советом, то просто посидеть-поболтать.
На дежурствах, когда было спокойно, мы могли
с ней разговаривать часами.
Вот тогда она, собственно, и стала Джи.
Ну ладно, не буду врать.
Она мне очень нравилась и меня к ней здорово тянуло.
Я наслаждался её присутствием, балдел чувствуя её аромат, кайфовал от прикосновения к ней.
А какая удивительно гладкая и нежная была у неё кожа...
Вы спросите - ну и?
А не ну. И не и.
Поймите правильно.
После всего случившегося, она стала мне абсолютно доверять.
Она доверяла мне настолько, что если бы я сказал ей прыгнуть с пятого этажа, пообещав, что с ней при этом ничего не случится, она бы сделала это без колебаний, полностью полагаясь на мои слова.
Зная насколько она беззащитна и ранима, сам факт того, что она была замужем, сдерживал меня до последнего.
Я был уверен, что если я её соблазню, то поступлю по отношению к ней низко и подло.
Я не мог воспользоваться её безграничным доверием чтобы просто взять её, да трахнуть.
Наверно во мне ещё оставалось что-то человеческое...
А Джи привязывалась ко мне всё больше и больше.
Я стал замечать, что ей нравится, разговаривая со мной, держать мою руку. Она осторожно брала её в свои маленькие ладошки и, делясь со мной очередным своим секретом, бережно гладила мою ладонь своими тонкими пальчиками.
А ещё, рассказывая что-то, она смотрела мне прямо в глаза, - а сквозь них и в самую душу.
Мне казалось, что она, как и я, желает от наших отношений чего-то большего, чем эти вот пространные, доверительные беседы.
Как-то Джи призналась, что она мне очень верит, и знает, что я никогда, никому, не открою того, что она мне доверила, даже под пытками.
Так и сказала. Этими самыми словами.
И, постепенно, она начала рассказывать мне о себе вещи, которые, я уверен, никогда не поведала бы никому другому.
Со мной у неё не было тайн или каких либо ограничений.
Она, не стесняясь, рассказывала мне о себе всё.
О своём больном шизофренией отце; о том, как её домогались в школе; о том, как она подглядывала, когда к её матери приходил любовник; о том как она украла в магазине шоколадный батончик; о своей детской влюблённости в третьем классе.
И о своём друге, сенбернаре по имени Тать.
Я с ним ничего не боялась - сказала Джи, и добавила - вот как с тобой...
Она рассказала о том, что он очень любил слушать как она поёт, и она частенько это делала для него.
Джи со слезами, поведала мне о том, как она, рыдая, пела, пытаясь облегчить ему страдания в ту, его страшную последнюю ночь.
И как он, умирая, положил ей на колени свою большую, умную голову и слушал как она поёт.
А его угасающие янтарные глаза, отрешённо смотрели на подступающую к нему неотвратимую чёрную бездну.
После этого Джи перестала петь, хотя все уверяли что у неё чудесный голос.
Она рассказала мне ещё много всякого другого, того чего я вам никогда не открою, ведь запретных тем, как я сказал у нас не было.
Теперь вы понимаете, почему я не мог сделать первый шаг?
Но однажды его сделала сама Джи.
В тот вечер я много и тяжело работал. Наконец закончив всё, я присел на диванчик, что бы перевести дух и тут в комнатку впорхнула она.
Мы уже давно организовали нашу работу так, чтобы мы могли дежурить вместе, благо устроить это было не так сложно.
Устал? - заботливо спросила она, - бедняжка!
И она присела ко мне на колени.
И крепко обняла.
И страстно, но нежно поцеловала в губы...
Мне показалось, что на меня обрушился потолок и весь мир перевернулся, что изменилось само ощущение реальности...
Голова кружилась, меня била дрожь, а сердце колотилось как бешеное.
Я чувствовал как нежные руки Джи обнимали меня, как её губы отчаянно целовали моё лицо. Как её стройное, сильное, гибкое тело жадно прижималось к моему, и я слышал, как трепетно стучит её сердце.
Я вдыхал её дурманящий тонкий аромат...
И земля прекратила вращение вокруг солнца.
И мир стал другим...
Ты помнишь это, Джи?
Мы совсем потеряли голову.
Наши руки шарили друг по другу, пытаясь избавить нас от ненужной одежды.
Наши тела горели. Губы безумствовали.
Мы оба бормотали, что-то как в горячке. Мы забыли где мы, и кто мы. И то, что мы не одни, что недалеко, рядом, были какие-то чужие, странные люди.
Помнишь Джи, как ты, исступлённым шепотом, кричала мне, вся в слезах, - Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!
А я задыхаясь лихорадочно шептал в ответ - ЛЮБЛЮ, ЛЮБЛЮ!
Далее всё замелькало как в калейдоскопе.
Мы с ней, как бы, начали существовать в двух параллельных реальностях - той привычной, где были люди, лозунги, обыденность, работа, магазины и политики.
И другой, запретной, где существовали только мы - Джи и я.
Я ни грамма не преувеличиваю.
Это были две абсолютно разные жизни, две совершенно разные действительности; это были разные я, и разные Джи.
Находиться одновременно в обоих этих мирах, было невозможно, так как они не пересекались и между ними не было контакта.
Мы как бы выпадали из одной сущности, и попадали в другую...
Описать это так же трудно, как если бы, нужно было описать телепортацию через пространственно-временной портал.
Мы метались между этими двумя реальностями.
Мы разрывались на части.
Мы цеплялись за созданный нами иллюзорный мир.
Мир, в который был вход - но из которого не было выхода.
Мир, в котором было настоящее - но в котором не было будущего.
А та, другая, постылая, действительность безжалостно тянула нас назад, в эту грёбаную реальную жизнь.
Мы чувствовали что сходим с ума.
Мы старались быть осторожными, но это не помогало. Все вокруг прекрасно видели и понимали суть происходящего с нами.
И момент наступления катастрофы, был только вопросом времени.
И мы не стали его ждать.
Как я понимаю, Джи не любила своего мужа, но она, была ему верна. Она не изменяла ему - та Джи, которая была супругой будущего помощника посла, его витриной, и копией Одри Хепбёрн.
Со мной же, в иной реальности, была совсем другая, нежная, хрупкая, беззащитная, ни на кого не похожая Джи. Моя Джи.
Та, которая не имела ничего общего с женой дипломата. Та, которая украла шоколадный батончик, та, которая плача, пела всю ночь для своей умирающей собаки...
За всё время существования этих двух миров, только один раз мы с ней смогли побыть вместе, какое-то, более-менее продолжительное время.
Целых 28 часов.
Её послали в суточную командировку в одну глухую дыру, а я добился от начальства, чтоб туда же послали и меня. И мы на разбитом УАЗике, с беспрестанно матерящимся шофёром, приехали в самый захолустный в мире городишко и остановились в самой заштатной, даже по советским стандартам, гостинице.
Которая и стала для нас самым чудесным местом на земле.
Рекордно быстро разделавшись со всеми делами, мы убедительно, за червонец (весьма неплохие деньги по тем временам), попросили работников гостиницы нас не беспокоить, и исчезли для всех, спрятавшись вдвоём в нашем персональном раю.
Я не буду описывать никаких постельных сцен, я вообще не буду ничего описывать, я только скажу, что более счастливых часов у нас в жизни не было...
Тогда же, вечером, я попросил, чтобы Джи спела мне что-нибудь. И она спела мне две песни - одну смешную, детскую, и ещё одну, которую я никогда не слышал, и которую никогда не забуду. У неё действительно был очень красивый голос.
Она тихонько пела, прикрыв глаза, а я чувствовал себя псом у её ног. Я был готов для неё на всё.
А потом мы спали обнявшись, боясь пошевелиться, чтобы не разжались наши объятия.
А в обед следующего дня, на том же УАЗике, мы уехали.
А ещё мы тогда поняли, что единственное будущее, в котором мы действительно сможем быть вместе - это если мы вместе умрём.
А я не хотел чтобы Джи умирала.
Я бы никогда не позволил ей умереть, я сам был готов умереть вместо неё.
Но она не соглашалась на это.
Она предложила, что пусть, лучше вместо меня умрет она.
Мы горячо спорили, но не смогли прийти к компромиссу, и поэтому остались жить, хоть и были этому совсем не рады.
И мы сидели, прижавшись щека к щеке и намертво вцепившись друг в друга, не в силах разорвать объятья.
У нас давно кончились слёзы и не было сил плакать. Нам хотелось кричать, но мы могли только тихо выть.
И мы выли, обречённо, как раненые звери...

Искалеченные, мы ушли в тот большой недружелюбный и холодный мир.
Мир машин, людей, подлости, страха, лжи и несправедливости. Мир подонков и дипломатов...

А через некоторое время чета молодого, подающего надежды, помощника посла убыла на службу в одну из престижных западных стран…

Кто-то тронул меня за плечо. Я открыл глаза. Это был тот самый стюард. Полет закончился и нужно было покидать самолёт.
Я достал из кармана 20 евро, протянул стюарду и сказал, что возьму с собой журнал. Он энергично закивал головой и взял деньги.
На выходе он дружелюбно протянул мне ещё один пластиковый виски.
Я не глядя сунул его в карман.
Позже, на стоянке в аэропорту, я полез в куртку за сигаретами, и нашёл там эту забытую бутылочку. Я выкинул её в ближайшую урну вместе с пустой пачкой из-под сигарет и зашагал к подъехавшему жёлто-зелёному такси.
Я уселся рядом с молчаливым шофёром и закинул свою дорожную сумку на заднее сиденье.
Я ехал домой, и знал, что меня уже ждёт, сидя у двери, мой верный и мудрый пёс.
Сенбернар по имени Тать Третий.Я достал из кармана 20 евро, протянул стюарду и сказал, что возьму с собой журнал. Он энергично закивал головой и взял деньги.
На выходе он дружелюбно протянул мне ещё один пластиковый виски.
Я не глядя сунул его в карман.
Позже, на стоянке в аэропорту, я полез в куртку за сигаретами, и нашёл там эту забытую бутылочку. Я выкинул её в ближайшую урну вместе с пустой пачкой из-под сигарет и зашагал к подъехавшему жёлто-зелёному такси.
Я уселся рядом с молчаливым шофёром и закинул свою дорожную сумку на заднее сиденье.
Я ехал домой, и знал, что меня уже ждёт, сидя у двери, мой верный и мудрый пёс.
Сенбернар по имени Тать Третий.

Конец лета — конец каникул —
Сколько б времени ни прошло.
Где б найти на него артикул,
Чтобы было всегда тепло?

Чтобы каждой частицей сердца
Ощущалась беспечность дней,
Чтобы словно в далеком детстве
Проводить их в кругу друзей.

Чтоб глотками, как «Кока-колу»,
Пить из горлышка эту жизнь.
И пускай мне не нужно в школу,
Все же, осень, не торопись…