В мире было темно, сыро и очень холодно. Ни одного звука, ни одного движения. Лишь крохотная искра замерла посреди этой зябкой тьмы. И тьме не нравилась искра. Тьма желала её погасить. Искра знала, что не может противостоять целому миру сырого мрака. Знала, что обречена. Но вдруг мир расколол яркий звук.
Откуда-то сверху к искре спустилась пара сияющих, тёплых и заботливых рук. Они были одной с искрой природы. Они пели, прогоняя безмолвие, холод и тьму. Они уносили искру. Возвращали её в реальный мир.
Огнеслав недовольно перевернулся на ложе и выключил заливающийся мелодичным петухом будильник. Мгновение полежал, пытаясь ухватить за хвостик исчезающий сон. Молодцу казалось, что во сне он видел что-то очень важное. Не доброе, но связанное с грядущей дорогой. Но нет, вырванный из дрёмы разум отказывался возвращаться в ночные грёзы.
Времени до выхода было немного. И, несмотря на то, что у учеников началась вольница, застрять в очереди на помывку в единственной на всё совместное ученическое жилище банной комнате не хотелось. Огнеслав подскочил и выбежал в коридор общежития. Удача благоволила, и вскоре он, с собранной с вечера котомкой, вышел на улицу.
Доверять коварному движению города не хотелось, потому Огнеслав вызвал извозчика. И не прогадал: возница лихо объезжал те места, где движение еле ползло.
По волновику передавали новости. Что-то о боевых действиях на дальних рубежах. Ящеры опять учинили какую-то подлость, но царские полки проявили храбрость и смекалку. Однако же, часть богатырей упокоилась в бою. Их память ведущий передачи предлагал почтить минутой молчания.
‒ А я вот что думаю, ‒ воспользовался паузой возница, ‒ всё это из-за того, что Владимир Русь старым богам оставил.
Огнеслав от неожиданности вскинул брови.
‒ То есть как? Почему?
‒ Ну вот вы, боярин, посудите сами: прими он византийскую веру ‒ мы б сейчас заодно со всем приатлантическим народом были бы. Или там, выбери магометанство ‒ мы б тогда вместе с южанами бились. Тогда бы эти чешуйчатые побоялись свои морды миру казать. А сейчас что? Все восемь цивилизаций ‒ каждая за себя. Вот они и смелые. Думают, поодиночке мы слабые. Но не знают, что мы, славяне, всех прочих стоим.
Судя по виду, возница был из степных людей. Тех, что из славянских и русских богов почитают разве что Хорса. Огнеслав нахмурился.
‒ А вы, должно быть в сказительстве древнем разбираетесь? Или в международной управе?
Казалось, возница стушевался. Но на словоохотливости это не отразилось.
‒ Да нет, какое там. Только среднюю волховку закончил. Но я, барин, знаете ли, жизнь пожил. Опыт имею. Да и за баранкой кого только не встретишь. Ого-го каких людей возил. И все со мною мыслями делятся. А я на ус мотаю. Так что, барин, я, можно сказать, не просто Рустам Алымович. Я сам ‒ собирательный славянин на земле Русской.
Оставшуюся дорогу Огнеслав игнорировал попытки собирательного славянина завязать беседу. И вот наконец станция чугун-дороги. Времени оставалось не слишком много, и когда Огнеслав выбежал к паровозам, остальные его уже ждали.
‒ А вот и наш главный герой, ‒ тепло улыбнулся ему волхв Староземский. Слово из иного языка непривычно выделялось в речи. Но волхв любил использовать заимствования, тем восстанавливая внимание слушателей. ‒ А мы уже начали беспокоиться, не передумали ли вы. Это было бы вполне понятно, но до крайности неуместно.
‒ Что? Рогдан Юрьич, да я бы никогда. На дорогах просто плотно было. А я же понимаю, как это важно, то что мы делаем, ‒ затараторил Огнеслав.
‒ Ну полноте, отрок. Я ж так, скоморошничаю.
В этот момент паровоз издал свист, пряча крышу станции в клубах пара, и Староземский скомандовал:
‒ Юные друзья, рассаживаемся. ‒ Молодёжь, с улыбкой следившая за беседой, заторопилась, втягиваясь в повозку. Волхв, проследив, чтобы никто не оставил свои котомки, повернулся к Огнеславу и протянул ему грамотку для проезда. ‒ Сегодня выспитесь. По приезду нам нужен будет ваш разум в полной готовности.
Внутри повозки Огнеслава задержали. Пара девиц попросила помочь с тяжёлыми вещами, Добронрав ‒ рыжеволосый друг Огнеслава ‒ попытался затянуть его к себе, расплывчато намекая на угощение и новые струны на гуслях. Но Огнеслав, послушный совету волхва, вырвался ото всех дел и отправился к своим полатям.
Стоило ему уложить вещи и усесться к окну, как с верхних полатей свесились белокурые волосы, обрамлявшие миловидное девичье лицо, смутно знакомое Огнеславу.
‒ Привет, ‒ голос у соседки оказался звонкий, певучий. ‒ Я себе уже верх забрала, ты не против?
‒ Нет, что ты. Пожалуйста. Мне не важно, где спать.
Повисла неловкая пауза, девица смотрела на него озорно улыбаясь.
‒ Я Огнеслав. Среди своих ‒ Папа.
‒ Да я знаю тебя. Пока мы стояли, этот рыжий с профессором все кости тебе перемыли, ‒ и опять чужое слово кольнуло слух. ‒ Я Рада. В смысле, зовут меня так. Но я и правда рада, что с тобой поеду. А почему профессор про тебя говорит, что ты в нашей поездке самый важный человек?
Огнеслав откинулся на полатях, чтобы не задирать голову, разговаривая с девицей. Теперь он лёжа глядел ей прямо в лицо.
‒ А ты знаешь вообще, зачем мы едем?
Девица неопределённо дёрнула плечиком.
‒ Раз заправляет всем Староземский, значит будем искать старые традиции. Это ж его одержимость. Слыхала, что какая-то новая чудо-машина из приатлантических земель у него появилась. Но это, кажись, и всё, что я знаю.
‒ Ну, это уже немало, ‒ одобрил Огнеслав осведомлённость Рады. ‒ У приатлантиков есть только война. И война никогда не меняется. Они ж совсем рядом от Атлантиды, в которой ящеры сидят. Но война ‒ это дорого, потому мы им помогаем, как можем: богатырей посылаем, да покупаем то, что они производят, втридорога. Князь бы им и так денег отсыпал, но у них капиталичество, им можно только торговать. Да только производят они всё для одной войны. А мы ‒ народ мирный, оттого и приходится придумывать, как всякое их оружие для добрых целей перековать.
‒ Поня-атно, ‒ протянула Рада. ‒ И вот эта машина Староземского ‒ тоже оружие?
‒ Почти. Она для разведки в прошлом. Это такая штука, в которую кладут человека, или даже ящера, а она из его родо-кода выуживает память его предков. Он там бегает, действует, а потом рассказывает, что как было. И аналитики, зная это, потом высчитывают, к чему это может привести.
‒ Ого! ‒ глаза Рады округлилась. ‒ Это ж прямо фантастика!
‒ Слушай, ‒ не выдержал искуса любопытства Огнеслав, ‒ а ты откуда взялась такая? У тебя ж в каждом, поди, предложении слово не русское.
Казалось, Рада стушевалась на такое замечание.
‒ Прости. Я думала, нормально говорю. С Афона я.
‒ С греческого? Ты монашка византийская?
‒ Да нет, просто учусь у них, ‒ заулыбалась Рада. ‒ И не византийка я, и не гречанка. У меня папа ‒ вельможа по заграничным делам, вот и я по его стопам иду. По полгода живу то на родине, то в какой другой культуре, чтоб понимать их взгляд на мир.
‒ Ого как, ‒ оценил Огнеслав историю собеседницы. Покопался в памяти и выудил оттуда чуждое слово, подходящее, как ему казалось, к случаю. ‒ Респект.
Рада залилась звонким смехом, прикрывая кулачком рот. Огнеслав же продолжил рассказ:
‒ Ну тогда тебе дальше понятно будет. Дело в том, что у приатлантийцев и у славян душа по-разному работает. Им один человек важнее всего прочего. Потому они всё соревнуются, всё достичь чего-то пытаются, вечно в конфликтах, в драмах. И потому устройство это, которое волхвовское училище купило Староземскому, позволяет закинуть человека в его какого-то предка. Одного человека в другого человека.
Рада кивнула.
‒ А у нас, стал быть, по-другому?
‒ Ещё бы, ‒ Огнеслав даже привстал, словно желая движением тела донести свою мысль. ‒ И у славян, и у русских главное ‒ их род. Каждый из нас ‒ не просто человек: мы есть острие, на котором существует вся история наших предков.
Рада кивнула.
‒ Да, я слыхала как приатлантийцы про нас говорят. Что мы всю жизнь у предков берём в долг, чтобы после смерти отдавать долги своим потомкам.
Огнеслав поморщился.
‒ Ничего против капиталичества не имею, пока они по-своему не начинают наши скрепы переиначивать. Везде они долги видят. Да и смерти мы не знаем. И потому не боимся её. Мы просто в иной мир уходим. И если пожили хорошо, то и становимся покойниками. То биш, покой обретаем, и сквозь потомков его в мир несём.
‒ Ну, ты ладно всё говоришь, но чего там с прибором-то этим?
‒ А, ну тут просто всё. Раз он нас не в человека, а в род закидывает, то значит, надо его применять в той земле, где предки живут. А я боярского рода, у меня много поколений и все в одной усадьбе упокоены. Вот мы туда и едем. Там нас матушка принимать станет. Там я в эту машину и лягу, чтобы обратиться к былым жизням. И всё потом Староземскому перескажу. Потому мы и на Купалу всё это устраиваем, что с той стороной связаться проще будет.
‒ А, так мы, выходит, в гости к тебе едем? ‒ Улыбка рады как-то непонятно изменилась.
‒ Выходит, так.
‒ А ты заботливый хозяин? ‒ и с этими словами с верхней полати свесилась девичья нога, обнажённая почти до самого срама.
Огнеслав застыл, не зная, как на это ответить.
‒ Ты… Это…
‒ Ну, что засмущался, боярин?
‒ У вас на Афоне все такие смелые? ‒ наконец выдавил из себя Огнеслав.
Рада вздохнула.
‒ На Афоне-то как раз нет. Я потому и хотела в родную землю на Купалу попасть. Здесь же на эту ночь все табу падают, ‒ и она снова призывно улыбнулась. ‒ Ну так что, окажешь гостеприимство, хозяюшко?
‒ Так Купало же завтра только.
Рада закатила глаза.
‒ Ой, да ладно. Днём больше, днём меньше ‒ что это изменит? ‒ она чуть помолчала, но так и не дождалась ответа. ‒ Ну как знаешь, барин. Доброй ночи.
Полати скрипнули, и лицо, волосы, нога ‒ всё исчезло. Ещё несколько мгновений Огнеслав лежал, словно окоченелый. Но затем встал и поднял девушку на руки. Она хихикнула, обнимая его за шею. Огнеслав положил попутчицу на свою полать и принялся расстёгивать кафтан.
На утро Рада стояла посреди горницы, одетая только в нательное Огнеслава и расчёсывала волосы. Молодец с удовольствием наблюдал за этой картиной лёжа. Вдруг дверь горницы распахнулась и на пороге показался раздухарённый Добронрав с парой других смутно знакомых лиц.
‒ Папа, ты всё пропустишь…
Рада взвизгнула и споро задрала нательное, выворачивая его так, чтобы прикрыть свои волосы. Стройная фигурка при этом оказалась открыта взгляду внезапных гостей. Огнеслав чуть нахмурился. Прятать волосы прежде тела пристало замужним женщинам. И пусть купальские забавы часто заканчивались свадьбой, то, что дочь вельможи уже считала себя просватанной за молодого боярина, оказалось для него внезапностью.
‒ О-о… ‒ Протянул Добронрав. ‒ Беру слова обратно. Уж ты-то не пропускаешь ничего.
‒ Пшёл прочь, собака типунная, ‒ Огнеслав полушутливо, но с силой швырнул в приятеля подушкой. Тот успел прикрыть дверь, и с той стороны раздалось:
‒ Ухожу, ухожу. То есть, гав. Искренне ваш, Полкан.
Следом послышались шаги гурьбы молодцев, ускакавших, будто и правда являлись стадом полканов.
Подбирая подушку, Огнеслав продолжил обдумывать начатую так внезапно мысль. А ведь он, пожалуй, и правда, готов к свадьбе. Ведь если ему надо обратиться к роду, то он должен стать ему продолжателем. Не просто ещё одной ветвью на древе, но ветвью плодоносящей.
‒ Рада, ‒ он обернулся и удивился тому, как быстро девушка успела сменить облик. Стояла она уже в сарафане, хотя буквально несколько мгновений как была нага.
‒ Прав твой дружочек, Папа. Скоро нам выходить. Кстати, а почему ты Папа?
‒ Да имя родовое у меня Папоротников, ‒ удачное мгновение было упущено, и Огнеслав решил повременить с признанием.
Дорога до усадьбы, встреча с родными, размещение друзей шли сумбурно и радостно. Несколько раз Огнеслав порывался найти Раду, объясниться с ней. Но каждый раз она то пропадала куда-то, то была занята, то самому Огнеславу надо было спешить.
Так продлилось до вечера, когда в полях да на берегу разожгли костры и в воздухе поплыли песни первых нетерпеливых празднующих. Ученики волхва Староземского с завистью поглядывали на тени, перескакивавшие огонь костра, но у них было другое дело. Они спустились в подпол усадьбы, где уже была загодя собрана привезённая машина приатлантийцев.
Все действия были отрепетированы, все знали свои роли. Ученики стояли у железных шкафов, следя за показаниями. Огнеслав взобрался на ложе. На голову ему надели массивный шлем. Голоса стали глуше. Он больше не слышал команд, которые волхв раздавал прочим отрокам с отроковицами.
Вдруг мир изменился. Он словно поплыл, стал виден будто сквозь туман или тонкую кисею. Огнеслава прошиб пот. Ему показалось, что в углу у потолка он видит старичка с лисьей мордой, Патрикея ‒ их домового, с которым он играл в младенчестве, да позабыл, когда едва подрос.
Патрикей с укоризной покачал головой, погрозил пальцем и указал куда-то в сторону. Огнеслав не мог повернуть голову, но взгляд его последовал в указанном направлении. Там стояла Рада. Она улыбалась. Начала подходить ближе, неспешно спуская с плеч сарафан. Вдруг она облизнула губы раздвоенным языком и следом за одеждой начала снимать кожу. Под ней оказалась радужная чешуя.
Ящерка приблизилась к Огнеславу. Неторопливо, грациозно взобралась на его ложе, повторяя позу, в которой пребывала этой ночью. Неужто она и правда из вражин? Неужто…
Мысли Огнеслава словно плавились. Он погружался в мир предков. Туда, где мысли заменяет Истина. Ящерка снова облизнулась
‒ Ну давай, мой скакун, неси меня в место вашей силы. Покажи, откуда вы берёте то, что мы никак не можем понять. Что в тебе такого, славянин?
‒ Я рус, ‒ успел прохрипеть Огнеслав, когда ящерка широко разинула пасть, словно заглатывая его.
В мире было темно, сыро и очень холодно. Ни одного звука, ни одного движения. Лишь крохотная искра замерла посреди этой зябкой тьмы. И тьме не нравилась искра. Тьма желала её погасить. Искра знала, что не может противостоять целому миру сырого мрака. Знала, что обречена.
Тьма была хаосом, и искорка знала, что где-то там во тьме замерли плотно сплетённые змеи. Но вдруг искорка… Нет, не вспомнила: она никогда это не забывала. Но скинула морок, что мешал ей осознать очевидное. Искра не была одинока. Она взлетела от жаркого, пламенеющего костра. И сейчас этот костёр разгорался с небывалой силой. Потому что сегодня ночь Купалы. Ночь костров.
Мрак тут же пропал, сырость сменилась не обжигающим жаром. По крайней мере, это искорке казалось, что он не обжигает. Зато она, вернее теперь уже он, Огне-слав, видел, как вокруг, там, где только что была тьма, от ужаса и боли извиваются змеи.
В подполе усадьбы Папоротниковых все были заняты своим делом. И вдруг тишину разорвал истошный крик. Одна из девиц, та, которую каждый вроде где-то видел, но не мог точно вспомнить где, повалилась наземь, вопя и катаясь. Кожа её, словно оплавленный воск свечи, потекла, обнажая лазутчицу из Атлантиды.
‒ Схватить, связать, ‒ волхв Староземский сориентировался немедля. Раздал приказы, проследил за выполнением.
‒ Рогдан Юрьич, что же это, ‒ поднял на волхва взгляд Добронрав, прижимавший лазутчицу коленом к земле.
‒ Скоро узнаем, ‒ задумчиво произнёс волхв. ‒ Папа вернётся от предков, и мы всё узнаем.
