Хлопнула дверь. Зацокали каблучки. Радостно затявкала Мисси.
Горшков сидел на диване, бездумно уставившись на экран. За его спиной Вика сердито разбирала пакеты. Горшков буквально затылком чувствовал эту её сердитость, но оборачиваться и выяснять, в чём дело, совсем не хотел.
Это было странно — ощущать внутри пустоту. Всё, что так долго бурлило, полыхало, разрывало на части, вдруг в одночасье исчезло.
— Опять эту бредятину смотришь! — бросила Вика, процокав в сторону спальни.
Давно, ещё только въехав, она разбила прекрасный просторнейший лофт Горшкова на идиотские отсеки: неудобные, маленькие, но зато “как у нормальных людей!”
Горшков проводил её взглядом до ширмы и снова уставился перед собой. Главный герой ободряюще улыбнулся с экрана. Волоча за собой поводок, мимо пронеслась Мисси. Горшков посчитал про себя: “Три… два…” На “один” из-за ширмы раздалась ругань — Вика споткнулась о поводок. Каждый раз повторялось одно и то же, будто в заезженном шоу Трумана.
— Собаку покорми! — крикнула Вика.
— Скоро, — пообещал Горшков, усмехнувшись. Пальцы погладили бумажный конверт на коленях. Там, обугленные и почерневшие, хранились чувства Горшкова. Словно высушенные бабочки между книжных страниц, они налипли на глянец карточек, отснятых безликим фотографом детективного агентства “Охотник Себастьян”.
…Включился душ. Перебивая шум воды, в ванной заиграло что-то попсовое. Вика отлично знала, что Горшков не любит попсу, но, как обычно наплевав на мужа, врубила погромче. Она всегда делала только то, что хотела.
Горшков почувствовал, как дрожат пальцы. Прикрыл глаза, сделал глубокий вдох. В какой момент всё пошло наперекосяк? Когда его нежная милая девочка превратилась в эту мерзкую стерву?
Усилием воли заглушил всколыхнувшуюся было горечь. Нет смысла жалеть о прошлом. Надо пытаться изменить настоящее.
Взмахнув каскадом мокрых волос, Вика прошлёпала к холодильнику. Обернулась к Горшкову, спросила презрительно:
— Ты вообще сегодня с дивана вставал?
Он не ответил. Впрочем, ответ ей, похоже, что и не требовался.
— Алиса, включи “На берегу неба”, — скомандовала, отвернувшись.
В электронном голосе Горшкову почудилась жалость.
Сладкоголосо запел Билан.
Горшков дёрнул головой, но звук на телевизоре убирать не стал. Война так война.
Снова подумал, правильное ли он принял решение. Может, у них есть ещё шанс? Может, стоит попытаться вернуть то хорошее, что между ними было?
Некто, сидящий внутри Горшкова, голосом героя с экрана ехидно поинтересовался: а когда это у вас всё хорошо было, а? Когда ты пахал, будто конь, до полуночи, чтоб хватило на её хотелки? Когда, вместо ребёнка, она завела полудурочного шпица? Когда мамаша её поедом ела, доказывая, что Викуля достойна большего? Или, когда, окончательно решив, что ей всё дозволено, она в первый раз изменила? А потом во второй… Третий... Нет, ничего у вас не было хорошо, Горшков. Просто ты, слепой идиот, всегда предпочитал в это верить.
Он резко поднялся. Конверт упал на пол, высыпались фотографии. Вместе с ними разлетелись и невидимые засохшие бабочки — чувства Горшкова. Встрепенулись, затрепетали обгорелыми крылышками. Вдруг до рези в груди захотелось, чтобы Вика увидела эти фотки, чтоб начала лепетать, извиняться, говорить, что это всё неважно, что вышло случайно, а любит она только Горшкова…
Но она даже не обернулась, пританцовывая у плиты. И первая бабочка — жалость к себе — быстро сменилась досадой, а потом, почти сразу же, — злостью.
Горшков наклонился, собрал фотографии, пачкой швырнул на диван. Мадс на экране подмигнул ему и сказал:
— Ненормальная реакция на нестандартную ситуацию — это нормально.
Горшков подмигнул в ответ.
— Куда столько пива набрал? — не оборачиваясь, поинтересовалась Вика.
— Так, кое-кого позвал сегодня на ужин, — ответил Горшков, подивившись, как ровно звучит его голос.
— Имей в виду — я ничего твоим гостям готовить не собираюсь! — нож скакал над разделочной доской, нарезая салат.
— И не надо, родная, — мирно согласился Горшков.
Он вдруг ясно увидел, как будет: два быстрых скользящих шага, крепкое объятие со спины. Поцелуй в шею, туда, где ей всегда нравилось, — в ямочку у кромки волос, чтобы, вздрогнув, она уронила нож. Потом уткнуться лицом в мокрые волосы, вдохнуть глубоко-глубоко, чтобы надолго, навсегда, остался внутри её запах. Прижать бёдрами к столу, надавить, чтобы сдавленно пискнула: эй, ты чего это, Горшков? Чтобы хихикнула, вильнув ягодицами, распаляя его, чтоб захотелось швырнуть её на пол и повторить всё, что делали с ней на тех чёртовых фотографиях… И чтоб, наконец, поднялась душная волна ярости, а рука, перехватив выпавший нож, одним движением загнала его между рёбер. И пока она будет дёргаться, задыхаясь, крепко держать, чтоб не залила кровью всю кухню…
— Не надо, — повторил, усмехнувшись краешком губ. — Я всё приготовлю сам.
*рассказ посвящён творчеству группы "Король и Шут"
