1. На днях позвонил старый приятель и позвал на охоту, сообщив, что его друзья уже "просохатили" две лицензии на лося. Ещё имеют на руках с десяток разрешений на кабана, но опасаются, что и они пропадут. С его слов народ в бригаде собрался бывалый, да вот случилась проруха по причине отсутствия у компании нарезного оружия, поскольку "штатный снайпер" с карабином приехать не смог: "Выручай, помню, у тебя "Вепрь". Постреляешь от души. Треть мяса твоя."

Для тех, кто не в теме, объясню. Для того чтобы убить зверя наверняка из гладкоствольного оружия, надо стрелять с дистанции не более тридцати- пятидесяти метров. Это довольно сложно и ко всему прочему требует некоторого везения и мужества. Нарезное же оружие легко позволяет "завалить" лесного друга с дистанции 100-200 метров. Есть мастера, которые попадают и за 300-500. Не вхожу в их число, но хорошая оптика на карабине позволяет мне позориться не очень часто.

2. Предложение меня заинтересовало: "Да, с удовольствием, только раскажи, кто участвует в мероприятии". На что товарищ ответил: "Ты никого не знаешь. Это по работе. Для укрепления доверия в будущем совместном бизнесе решили поохотиться и попить водки".

Я отказался в очень невежливой форме, на что приятель не обиделся, поскольку догадался почему. Он не был непосредственным участником, но был в курсе этой давней истории, в которой доверие к человеку который его не заслуживал закончилось печально.

3. Недоверие к чужим людям на охоте появилось у меня далеко не сразу, а лишь с течением времени и приобретённым опытом. Причина простая как сугроб - это пренебрежение многих к простым и несложным правилам.

К примеру, идёт охота на кого-нибудь, как водится при наличии компании, чаще всего загонная. Правила просты, как "жёлтый снег". Стрелки расставляются вдоль кромки леса в 100-200 метрах друг от друга в прямой видимости и ждут загонщиков. Правилами хорошего тона принято помахать соседям слева и справа рукой: "Я тебя вижу, стрелять в твою сторону не стану".

Что может пойти не так?

Да всё, что угодно.

Однажды недоумок, стоящий от меня слева, решил, что его позиция не очень выгодна. И он, не задумываясь о последствиях, попёр вглубь леса, уйдя метров на двести вперёд - в итоге оказался на моей линии огня. Хорошо, что я его вовремя заметил, и поэтому мне ничего более не оставалось, как только поставить оружие на предохранитель и закурить.

Дальше больше. По закону подлости, козлы вышли между нами и этот........ не задумавшись ни на секунду, развернулся в мою сторону и открыл огонь. Я вжался в снег, пули запели над головой. Неприятно. Неприятно и страшно.

Я обиделся.

Когда он отстрелялся и радостно подбежал ко мне: "Видал, как я их. Сразу трёх положил. А ты почему не стрелял? ". То случилась неприятность и нос у него срастался с месяц. Потом его жена жаловалась подружкам, что муж стал храпеть во сне. Ещё бы, не стал. Повторяю, я очень сильно обиделся.

И подобной хрени случалось изрядно.

Перед началом охоты всем объясняют, как себя вести и что делать нельзя. Человек выслушает, согласится с разумностью правил, а потом увидит в прицел "Бэмби" и всё в башке пусто. Азарт стёр все настройки цивила, откатив всё на заводские, те, что ближе к питекантропу. Поэтому последние 25 лет я охочусь или в одиночестве с седла, или в старой, проверенной временем компании.

4. В тот раз мы собрались за косулей. Охота самая простая и как правило с гарантированным результатом. Поехали мы как и обычно старой надёжной компанией, но в самый последний момент один из наших попросил разрешения взять с собой приятеля. На наше недовольство ответил, что ручается за него как за самого себя. Пояснив, что у него и этого товарища (дальше буду называть приятеля друга "чудаком"), жёны старые подружки и супруга долго уговаривала его взять мужа своей товарки на охоту хоть разок. Мотивируя тем, что мол вышел человек на пенсию и, мучаясь от безделья, всех уже достал. Поэтому пожалуйста возьми его с собой. Пусть развеется, а семья за это время от него отдохнёт.

Вова не смог отказать близкому человеку, да и кто бы смог.

5. Мы удачно отстрелялись и ехали к месту сбора, находясь в предвкушении холодной водки и свежеподжаренной печени. Посидеть со старыми друзьями у костра, потрындеть о всяком, поделиться сегодняшними приключениями - ну что может быть лучше? Самый всеми любимый момент на любой охоте.

За пару километров до бивуака "ожила" рация: "Мужики, быстрее гоните в город, нужен врач. По дороге будет деревня, позвоните в скорую. Пусть ждут на трассе на....... километре. Дозвонитесь, подъезжайте туда. У нас огнестрел".

На вопрос, кто ранен? Ответили, что Вова. Мы развернулись и полетели.

Скорая приехала быстро. Очень повезло, что врачи были на "буханке", которой бездорожье нипочём и всего лишь через полчаса были уже на месте.

Со слов моих друзей никто и не думал что всё закончится плохо. Вова мог самостоятельно сидеть, находил силы шутить, да крови потерял совсем немного. Врачи оказали всю необходимую помощь, и перевязав, сказали что парень легко отделался, но они на всякий случай забирают его с собой. На том и расстались.

Приятель "подранка" и виновник происшествия, видимо, поняв, что ему здесь больше не рады, поехал следом за скорой. И правильно сделал, иначе бы пришлось вызывать ещё одну медицинскую бригаду. У мужиков по его поводу шёл дым из ноздрей и очень чесались кулаки.

6. История была незатейлива. "Чудак" приехал на место сбора первым. Его попутчик занялся костром. Он занялся оружием.

Существует такой миф, что человек может поумнеть. "Чудака" это абсолютно не коснулось, т. к. дожив до шестидесяти с лишним лет, мозгов он так и не нажил. И, видимо, по этой скорбной для матери природы причине, начал разряжать карабин, положив его на колени параллельно земле (надо стволом вверх). Отсоединил магазин и, забыв передёрнуть затвор, нажал на курок. Грохнул выстрел.

И не друг, и не враг - "чудак".

В это время к стоянке подъезжала наша вторая машина. Пуля-дура пробила в ней лобовое стекло. Пролетела в считанных сантиметрах от головы нашего друга, сидящего рядом с водителем. После ударилась в среднюю стойку в районе крепления ремня безопасности и разлетелась на несколько фрагментов, один из которых убил собаку, которая сидела на заднем сидении.

Рядом с собакой сидел Вова которому другой осколок попал в висок и ранил неглубоко, но достаточно. Через сутки он впал в кому. Через неделю нас покинул. Навсегда.

7. На поминках мы обсудили ситуацию. Мнения разделились. "Молодёжь" была за то, что "Чудак" должен сесть. Те, кто постарше, были против мотивировав это тем, что Вову уже не вернуть, но у него остался сын восьмиклассник. Жена погибшего друга зарабатывает мало, и вывести парня в люди для неё будет непосильной задачей. Поэтому надо обязать "чудака" помогать семье вплоть до окончания пацаном института, договорившись с ним по хорошему и ни в коем случае не сажать его. Для этого дав следствию "правильные" показания - Вова "виноват" сам тем, что случайно выстрелил в машине.

Незаконно? Да.

Противоправно? Без возражений.

Ложь? Согласен целиком и полностью.

Но мужики поступили именно так и не мне их судить. "Чудак" не возражал, поблагодарил за понимание и клятвенно пообещал всё исполнить, как договаривались. Тем всё и закончилось. "Чудак" выполнил взятые на себя обязательства. Мужики за этим проследили.

Меня следователи и дознаватели не опрашивали. По причине того, что я на месте событий не был и поэтому ничего не видел.

8. Много водки утекло с тех пор. Но с чужими в лес? Никогда и ни за что. Жизненный опыт для того и нужен, чтобы научить тебя не наступать на одни и те же грабли дважды. Иногда он бывает довольно жесток.... ну да, видимо, без этого никак нельзя. Иначе уроки усваиваются не очень хорошо и имеют свойство забываться с течением времени.

"Доверять чужим людям? Да, был такой косяк...".

И ещё про охоту:

Как я ответил за козла

И снова здравствуйте ...... или Реальные Кабаны

Тварь

"Вот пуля просвистела и ага ...... " №2

Однажды в ноябре 1933 года Чёрт подтолкнул Осипа Мандельштама к письменному столу и тот упиваясь тщеславием накалякал на бумажном клочке пустые стишки:

«Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлёвского горца.

Его толстые пальцы, как черви, жирны,
А слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются усища,
И сияют его голенища.

А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет,

Как подкову, кует за указом указ -
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него - то малина
И широкая грудь осетина».

Жена «гениального» Оси начала обходить друзей и читать им написанный мужем пасквиль для того чтобы они его запомнили. Надежда Мандельштам предупреждала, что это стихотворение обязано заучить как можно больше людей, если с ней и мужем что-то случится оно обязательно должно дойти до потомков. Играя в рисковую «гениальность» безумная парочка напропалую подставляла друзей под обвинение в пропаганде троцкизма.

После сочинения клеветнического опуса, Ося, считавшийся на тот момент в Союзе лучшим поэтом, стал накручивать своё «величие» до максимума. Своему очередному слушателю он говорил полушепотом: «Прошу запомните эти стихи, вдруг меня расстреляют, и вы станете единственным, кто сможет передать их следующим поколениям». Будучи любимым поэтом Бухарчика (Николая Бухарина), Мандельштам слепил свое «тайное стихотворение» специально для своих дружков троцкистов. Хитрый Ося поставил не на тех и в результате проиграл.

Ночью 17 мая 1934 года Мандельштама арестовали по доносу одного из тех людей, кому его супруга, или он сам читали «Кремлевского горца». Спустя 9 дней поэту сообщили, что его с женой высылают на трехгодичное поселение в пермскую Чердынь.

3 июня Ося с Надеждой прибыли в древний русский город, расположенный на правом берегу реки Колвы. На время ссыльных разместили в палате 2-х этажной городской больницы сложенной из добротного красного кирпича. В первую же ночь поэт театрально выбросился из окна, прекрасно понимая, что на 99,9% летальный исход ему не грозит. Аккуратный прыжок закончился переломом руки, и телеграммой отправленной его «безутешной» супругой на адрес Николая Бухарина - тайного патрона мужа.

Николай Иванович опальный на тот момент политик, никогда не забывал слов, сказанных ему когда-то другом Иосифом Сталиным: «Мы с тобой, Бухарчик, Гималаи, а все остальные - маленькие пятна». Оппозиционеру стоит отдать должное, узнав о злоключениях Оси, он немедля написал письмо Иосифу Виссарионовичу. Понимая, что вождь занят куда более глобальными вопросами «друг» Бухарчик коротенько рассказал Сталину о высылке Мандельштамов, «прыжке отчаяния» Оси, слухах распространившихся по Москве и переживаниях о судьбе коллеги другого крупного поэта Бориса Пастернака.

Говорят, что Иосиф Виссарионович на письме Бухарина написал вопрос своему личному помощнику Поскребышеву: «Кто дал им право арестовать Мандельштама? Безобразие…».

Сталин запомнил, что в письме была отсылка к Пастернаку, поэтому нет ничего удивительного в том, что 13 июня 1934 года в коммунальной квартире Бориса Леонидовича раздался телефонный звонок из Кремля.

Поздоровавшись Иосиф Виссарионович прямо в лоб спросил «инженера человеческих душ»: «Товарищ Пастернак как вы думаете Мандельштам гений, или просто большой поэт?». Борис Леонидович растерялся, закашлялся и начал что-то мямлить про разные политические вкусы, потом сбившись, сказал, что вопрос очень сложный, и на него смогут ответить только будущие поколения советских людей. В ответ вождь упрекнул мастера в том, что настоящий друг должен все поставить на кон, чтобы отстоять честное имя товарища, пострадавшего вследствие недоразумения, или оговора, а он вместо этого виляет хвостом. Внезапно Пастернак попросил Иосифа Виссарионовича о личной встрече, чтобы поговорить о важном, когда тот спросил о чем, поэт полушепотом ответил: «О смерти». После этих слов «Кремлевский горец» не попрощавшись, положил трубку. По легенде Борис Леонидович тут же позвонил в справочную службу «09», чтобы узнать телефон Иосифа Виссарионовича, но услышал в ответ, что этому абоненту невозможно позвонить самостоятельно.

Казалось бы, Мандельштам герой, Пастернак трус, но порой жизнь выписывает такие кренделя, что просто диву даешься.

Осенью 1935 года, Сталин, как всегда заработавшись до темна, прежде чем приказать Поскребышеву подавать автомобиль к подъезду прочитал коротенькое письмо отправленное поэтом Пастернаком в Кремль:

«Дорогой Иосиф Виссарионович,
23 октября в Ленинграде задержали мужа Анны Андреевны, Николая Николаевича Пунина, и ее сына, Льва Николаевича Гумилева. Однажды Вы упрекнули меня в безразличии к судьбе товарища. Помимо той ценности, которую имеет жизнь Ахматовой для нас всех и нашей культуры, она мне дорога и как моя собственная, по всему тому, что я о ней знаю. С начала моей литературной судьбы я свидетель ее честного, трудного и безропотного существования. Я прошу Вас, Иосиф Виссарионович, помочь Ахматовой в освобождении ее мужа и сына, отношение к которым Ахматовой является для меня категорическим залогом их честности.
Преданный Вам
Б.Пастернак».

3 ноября 1935 года по личному приказу вождя Николая Пунина и Льва Гумилева освободили из заключения, порекомендовав счастливчикам навечно забыть озвученное ими в двух не связанных между собой компаниях стихотворение «Мы живем, под собою не чуя страны».

Через две недели после неудачного самоубийства Осипа Мандельштама вызвали к главному чекисту Чердыни и предложили ему выбрать город, в котором пройдет его дальнейшая ссылка. Понятно, что Москва, Ленинград, Киев, Тифлис и другие крупные советские города в этот список не входили. Вспомнив давнишние рассказы друзей, поэт попросил отправить его в Воронеж.

В 1937 году беспрерывно терзаясь совершенной им роковой ошибкой, Ося написал «Оду Сталину»:

Когда б я уголь взял для высшей похвалы -
Для радости рисунка непреложной, -
Я б воздух расчертил на хитрые углы
«И осторожно и тревожно.
Чтоб настоящее в чертах отозвалось,
В искусстве с дерзостью гранича,
Я б рассказал о том, кто сдвинул мира ось,
Ста сорока народов чтя обычай.
Я б поднял брови малый уголок
И поднял вновь и разрешил иначе:
Знать, Прометей раздул свой уголек, -
Гляди, Эсхил, как я, рисуя, плачу!

Я б несколько гремучих линий взял,
Все моложавое его тысячелетье,
И мужество улыбкою связал
И развязал в ненапряженном свете,
И в дружбе мудрых глаз найду для близнеца,
Какого не скажу, то выраженье, близясь
К которому, к нему, - вдруг узнаешь отца
И задыхаешься, почуяв мира близость.
И я хочу благодарить холмы,
Что эту кость и эту кисть развили:
Он родился в горах и горечь знал тюрьмы.
Хочу назвать его - не Сталин, - Джугашвили!

Художник, береги и охраняй бойца:
В рост окружи его сырым и синим бором
Вниманья влажного. Не огорчить отца
Недобрым образом иль мыслей недобором,
Художник, помоги тому, кто весь с тобой,
Кто мыслит, чувствует и строит.
Не я и не другой - ему народ родной -
Народ-Гомер хвалу утроит.
Художник, береги и охраняй бойца:
Лес человечества за ним поет, густея,
Само грядущее - дружина мудреца
И слушает его все чаще, все смелее.

Он свесился с трибуны, как с горы,
В бугры голов. Должник сильнее иска,
Могучие глаза решительно добры,
Густая бровь кому-то светит близко,
И я хотел бы стрелкой указать
На твердость рта - отца речей упрямых,
Лепное, сложное, крутое веко - знать,
Работает из миллиона рамок.
Весь - откровенность, весь - признанья медь,
И зоркий слух, не терпящий сурдинки,
На всех готовых жить и умереть
Бегут, играя, хмурые морщинки.

Сжимая уголек, в котором все сошлось,
Рукою жадною одно лишь сходство клича,
Рукою хищною - ловить лишь сходства ось -
Я уголь искрошу, ища его обличья.
Я у него учусь, не для себя учась.
Я у него учусь - к себе не знать пощады,
Несчастья скроют ли большого плана часть,
Я разыщу его в случайностях их чада…
Пусть недостоин я еще иметь друзей,
Пусть не насыщен я и желчью и слезами,
Он все мне чудится в шинели, в картузе,
На чудной площади с счастливыми глазами.

Глазами Сталина раздвинута гора
И вдаль прищурилась равнина.
Как море без морщин, как завтра из вчера -
До солнца борозды от плуга-исполина.
Он улыбается улыбкою жнеца
Рукопожатий в разговоре,
Который начался и длится без конца
На шестиклятвенном просторе.
И каждое гумно и каждая копна
Сильна, убориста, умна - добро живое -
Чудо народное! Да будет жизнь крупна.
Ворочается счастье стержневое.

И шестикратно я в сознаньи берегу,
Свидетель медленный труда, борьбы и жатвы,
Его огромный путь - через тайгу
И ленинский октябрь - до выполненной клятвы.
Уходят вдаль людских голов бугры:
Я уменьшаюсь там, меня уж не заметят,
Но в книгах ласковых и в играх детворы
Воскресну я сказать, что солнце светит.
Правдивей правды нет, чем искренность бойца:
Для чести и любви, для доблести и стали
Есть имя славное для сжатых губ чтеца -
Его мы слышали и мы его застали».

В пасквиле на Сталина было 16, а в оде посвященной ему же 84 строки, но Мандельштаму это не помогло.

Любимчик Ахматовой самобытный поэт Иосиф Бродский однажды написал, что за «Кремлевского горца» он, как и Сталин простил бы Осю, а за «Оду» тотчас бы выпустил ему кишки. Осип Эмильевич не понимал, что строчка не воробей выпорхнула на бумагу, уже не поймаешь. После «горца» ему нужно было постараться сохранить лицо, а не писать хвалебные вирши, стремясь, угодить вождю. Уверен, что Бухарин ему рассказывал, что Сталин никогда не любил, когда кто-то исторически, философски, литературно или мистически лез в его жизнь, нарушая личное душевное пространство «красного императора».

В Воронеже ссыльному поэту снился один и тот же сон, в котором он видел реальную историю, произошедшую с ним до ссылки. Поздний вечер 1934 года они с Пастернаком гуляют по старой Москве, и он читает ему свое «протестное стихотворение». Дослушав до конца, Борис Леонидович называет услышанный опус смердящим троцкистом заказом и говорит, что ему всегда претило самоубийство, а посему Мандельштам ему не читал, а он не слышал этих 16 пошлых строк. Прощаясь, Пастернак, попросил своего визави, чтобы он больше никому не декламировал эту гадость. К чести Осипа Эмильевича на первом же допросе он слил всех, кто слушал его треклятое стихотворение, но Пастернака так и не назвал следователю.

В мае 1937 году Мандельштамам разрешили вернуться в Москву. Через год поэта арестовали за антисоветскую агитацию, которую он якобы вел, вернувшись из ссылки.

27 декабря 1938 года 47-летний Осип Эмильевич Мандельштам скончался от сердечной недостаточности во Владивостокском пересыльном пункте Дальстроя.