"...Жил да был один ремесленник.
Мастер дерева и хозяин форм, что послушны ножу.
Знали мастера во всех окрестных городах и во всех селениях, к которым тянулись дороги. Такие же живые, как и дело самих живущих.
Они соединяли в одно целое чужие дома и пороги – а мастер-древодел творил самые славные и прочные колёса, чтобы следовать этими дорогам.
О, не было такого города, чтобы там не слыхали о его работе – самые славные колёса, ровные, надёжные, тихие и долговечные выходили из-под его ножа. И казалось бы – лишь колесо… А ведь именно оно держит на себе вес телеги, что везёт за горизонт товар, ценный дар – или же просто доброе слово.
Государев экипаж – и тот знатен был его работой – колёса славной изукрашенной телеги изукрашены были письмом и резьбой такой искусной, будто мастер желал расписать на обруче из дерева целую историю своей – и не только – жизни…
Хорош был ремесленник, во всём хорош…
…но печален.
Как ни старались подбодрить его словом живые, какие дары не оставляли у его порога, сколько бы чистого железа ни сулили за его работу – а раз от разу дочурка его находила отца полным дум и тревог у свечи при окне, посреди глубокой ночи.
Томился добрый мастер, мукой такой же тяжкой, сколько и неведомой другим.
Желал он большего, стремился, страдал, рвался – но куда… не знал.
Ни разу его думы не портили его работы – но раз за разом нож нет-нет… а норовил скользнуть чуточку иначе. Совсем чуть-чуть – но не так, как нужно. Не так, как требовало того добротное колесо.
И порою он даже плакал…
А что поделать, когда слышишь песню – а слов не разобрать? Страшнее нету пытки, чем видеть, знать – но не коснуться.
А несчастный мастер даже в ум не мог взять, о чём его тоска… Знал лишь, что снятся ему его колёса да дерево, ножи да запах древесных масел – и всё-то чудилось ему, что не те секреты ищет он в своём ремесле…
На то они и секреты, чтобы оставаться вдалеке от рук живых.
…В один день хозяин ремесла оставил всё, что было, продал и свою мастерскую, и свой дом – и переехал. Уехал далеко, на край страны, к утёсам на берегу одного из двух океанов, что не знают границ.
Тосковал. Он всё ещё мастерил колёса, конечно же – а что ему ещё делать? И монета, и работа, и благо… последнее, кстати, он ценил больше всего прочего – и за это ценили его самого.
Никто не донимал мастера вопросами, никто не требовал вернуться к работе, как раньше… Жил он жизнью спокойной и тихой, не бедной, не богатой, любимый соседями и обласканный почётом у тех, для кого он сработал колесо.
…Только грустный. Как и всегда…
…Ворот мельницы поскрипывал по ночам.
Тихо, сухо, уютно… Звук покоя и доброй ночи без беды. В лихой час мельницы молчат…
Когда-то тут мололи муку. Жернова до сих пор слегка искрили ноткой пшеничного масла. И запах добрый…
Только мастер не спал. Не мог найти покоя.
Малышка спала наверху, за окошком под потолком щёлкала клювом какая-то ночная птичка – а он сидел у стола с чертежами колёс и не мог сомкнуть глаз. Хотел спать, да… а не мог.
Всё так же томился его дух, желавший чего-то… другого.
Большего, славного, великого – но не в золоте и не в голосе восторженных, нет.
В том, где останется он сам, в том, что будет… больше, чем он сам!
О, как же, звенели его кости, стремясь куда-то за горизонт, куда-нибудь, лишь бы, лишь бы!
И ни слов не подобрать, ни рифмы, ни мелодии, ничего! Ни объяснить!
Он вскочил с табурета, опрокинув корзинку с чистыми свитками – и поднял ящичек с инструментом. А затем опустил – выудив только один резец. Простой, средний.
Им делают форму после грубой обточки, но до мелких черт…
…но мастер знал, что даже самые тонкие детали можно навести и средним лезвием, были бы прямыми руки.
Нож скользнул по дереву жернова так же легко, как и всегда – стружки завилась улиткой, тихонько зашептало лезвие…
Нет глупей вопроса, нежели «зачем». Потому что.
Потому что я могу, потому что я хочу!
Это не сделает беды другим – а мне принесёт благо… Мельница давно позабыла вкус пшеницы и прочего зерна.
И жернова ей были ни к чему, спящее сердце забытого всеми великана, манящего руками ветер.
Он работал часами, не разгибая спины.
Ни капли воды, ни крошки хлеба, так поглощён был своим ремеслом мастер.
Под его лезвием древесина обретала новые черты – покатые бока мельничных колёс шли изгибами, линиями, формами…
Вот знакомый образ, вон силуэт, что повстречался однажды на странице книги… Вот слово, что он услышал от дочурки, обожавшей сказки, вот рифма, что он запрятал в узоры резных волн…
…колёса мельницы, едва-едва скрипя, шелестели по своим дорожкам, ведомые полуночным ветром.
Или нет. Не колёса, нет.
Чуткие руки мастера обернули простые деревянные чушки в... в образ огромных змей, свитый кольцами друг у друга.
Каждый оборот они казались друг друга головами – и глаза их, казалось, подмигивают один одному.
Сказка, что знает каждый ребёнок в мире – история двух змеев, луны и земли, что разошлись однажды… но не позабыли друг друга.
Сколько символов в этих рассказах… и ни одного дурного.
Неспешно шли жернова по своим дорожкам, перебирая лунный свет в окне переливами резной чешуи…
…и чешуя та мерцала.
Мастер клюнул носом, подняв тяжёлую от трудов голову.
Он так и заснул за столом, когда его сморила тягость бессонных ночей и тоски по неведомому, с которой он – как думал – смирился…
Проморгался, потянулся – да так и застыл, боясь вдохнуть.
Там, где шелестели жернова, был свет. Самый настоящий, мягкий серебристо-сапфировый свет, будто тёплый воздух поднимался вверх, обнимая бока резных змей.
Трепеща, полный страша не перед злом, но перед неведомым поднялся мастер – и шагнул к своей работе.
…В кадке, где жили жернова, словно в гнезде, было полно муки.
Нет, не пшеничной. Или ржаной, или какой ещё.
С ладони его без звука, будто невесомая, соскользнула струйка серебра, яркого, словно свет луны.
Уж коли засыпал бы он зерно – была бы мука, такое не забудешь. Но это…
А что же это?
Чего не увидишь ночами, когда сон не приходит – а утро далеко… Вот и занимают место дрёмы всякие странности.
Мастер лишь улыбнулся – будет утро, будет суд. Чего бередить сердце тем, чего нет…
…По утру маленькая стояла у порожка жерновов и глядела на резные скульптуры открыв рот.
Да, это отец сделал. И да, за ночь. Вот так бывает, когда на мастера-творца находит вдохновение.
Он рассказал малышке сказку о двух змеях – хоть она и знала её, но слушать обожала – о том, как резал дерево и о том, какую забавную пыль увидел в мельничном гнезде посреди ночи. Никогда не знаешь, какие шутки сыграет свет, когда не спишь подолгу…
Но малышка не улыбалась. Серьёзная, словно казначей над бумагами.
Поглядела на колёса мельницы, поскребла коготком край кадки, где ночью светилась волшебная пыль…
…Мастер весь день размышлял на её словами в то утро. О том, что сказки не всегда приходят к ним из ниоткуда – порою, мы пишем их сами. Просто не замечаем. Потому что если знать, что ты написал сказку – она… перестаёт быть волшебством. Превращается просто в задумку, в историю – а ведь в сказки надо верить…
Тогда невозможное случается – и становится частью нашей жизни.
Он улыбнулся, поднимая на плечи корзинку со свечными фитилями.
Случись чудо – он бы его, разве, не заметил?
Сколько часов он провёл в страданиях о неизбывном, в мечтаниях о том, что можно только придумать и пересказать. Сколько часов резал древесные колёса, воображая, как его работа оживёт.
Разве он бы не заметил…
…и стал истуканом у порога.
Сколько часов…
…сколько... часов?
Ему перехватило горло.
Сколько… сколько часов он провёл за резьбой этих жерновов?
О нет, ошибиться мастер не смог бы, он всю жизнь работал дерево, своё ремесло он знал.
Чтобы сотворить две такие статую понадобится почти неделя, не меньше.
Но... но… но прошла же…
Прошла же лишь одна ночь?..
Глаза его заблестели от слёз. И в горле защипало.
Лишь ночь… так не может быть. Не могло быть!
Не может быть!!!...
…Ночью он стоял у мельничных колёс, глядя на жернова как не каждая сова глядит на мышь, что должна стать её обедом.
Стоял, ждал…
…а ничего не случалось.
Спали жернова, молчал ветер за окном.
И тишина…
…мастер сидел у стола, подперев голову ладонью, и потихонечку соскальзывал в дрёму. Без слёз и без радостей, без горя и без смеха.
А на что же он надеялся? На сказки, которые «сами мы и пишем»?
Мы их пишем, да. На бумаге. И пересказываем друг другу – и в том наше сокровище. Пожалуй, именно такие сказки и стали, как в этот раз, прекрасными статуями из резной древесины…
Это ли не волшебство – когда образ и мысль без форм и без звуков становятся, в чужих руках, чем-то настоящим…
Это уже волшебство.
…Малышка потянула отца за рукав.
Тот был, как и всегда, задумчив и тих. Хоть и улыбался дочери – обнял, коснулся уха.
Она всегда берегла отца. Даже будучи маленькой, слушала и смотрела. А он находил в её простых и искренних словах покой.
Так и сейчас. Почему он грустит?
Потому что ждал чуда.
Ну а что же ещё ответить? Малышка смотрела в глаза отца и хмурилась – как и всегда, когда собиралась сказать что-то, что казалось ей важным, но совершенно очевидным. Только взрослые этого не понимают, почему-то…
Он ждал чуда. И зря ждал – в сказки надо просто верить и всё. И тогда они случаются.
«Просто верить», да…
Наверно, в том и суть сказок. Мы верим – и нам становится… лучше.
Ночью мастер задремал, как и раньше, у своего стола, слушая тихий шелест мельничных колёс. Рассматривал формы, приглядываясь к местам, где мог ошибиться в резьбе.
В сказки надо просто верить…
Он улыбнулся, скользнув щекой на локоть. Не в этом ли благо, не в этом ли счастье?
Разве он сам так уж несчастен?
И пусть, что чудеса видел он один – он будет желать увидеть из снова… Это ведь совсем не мешает жить.
…и он открыл глаза, когда веки щекотал мягкий серебристый свет.
Открыл – и едва не подскочил.
Жернова…
Жернова, мельничные колёса… светились!
Как в ту ночь! На самом деле!
Мастер склонился над мельничным гнездом – и зачерпнул полные ладони серебристо-сапфировой пыли, что переливалась вонами под боками деревянных змей.
Нет. Не кажется. Не кажется! Вот же она, настоящая!
И он снова замер.
…а… а вдруг?..
Мерцающая пыль заблестела в струйке молока. Затем переливалась в сетке венчика для теста, красила края плошки мягкими оттенками ночного неба в поздних сумерках.
И какое любопытное вышло тесто – не белое, не золотистое, ни густое и не жидкое. Будто наполовину из воздуха! И, кажется, ничего не весило…
А какой необычный был огонь в печи, когда в ней оказался противень с чудесным тестом! Простые угли сияли синим и голубым – и блестели серебряными искрами…
…На бумаге, в которую обычно заворачивают свежие хлеба, лежал каравай.
Пышный, круглобокий, будто бочонок – и… синий.
Точнее, не синий, а тёмно-тёмно… ночной. Как небо в полночь, с синевато-сапфировыми нотками – и в этой синеве будто звёзды поблёскивали маленькие-маленькие искорки.
Мастер тихонечко отрезал от каравая уголок – и, перестав дышать, положил его на зубы.
…Ну... как описать вкус того, что сготовлено из света луны и запаха неба?
Таким на вкус каравай и был. Вкуса снов и сказок, вкуса ночной дрёмы и надежд, вкуса мыслей о горизонте и мечты о том, что будет на следующий день…
Мастер завернул каравай в бумагу и убрал в котомку. Вот малышка удивится утром, когда её будет ждать хлеб из света звёзд!
…а на бумаге утром ни нашлось ни крошки.
Вообще. И на мышей тут не грешить, их на старой мельнице не было.
Не осталось даже запаха. Будто ничего и не было – даже жернова были такими же, какими встречали хозяев дома каждый день.
…но мастер не уныл. И дочурка его даже не нахмурилась.
Этот хлеб – он же был из света звёзд и аромата луны. Когда же ему быть, как не среди ночи?
...Я не знаю, где та мельница, малыш. Знаю только, что она есть, где-то, на побережье, на Востоке.
Но я не выдумал эту историю.
По сей день мне встречаются те, что рассказывают о мельнице, что перебирает ветер своими руками среди ночи – и что в её окнах горит свет.
И свет не золотистый или белый, какой дают наши лампы по всему миру – но голубой, будто солнце за горизонтом на закате ночи.
Там собираются многие путники – и все ищут одного чуда.
Вкуса хлеба, испечённого из света звёзд и луны, что не унесёшь с собой. Утром он истает, как и всякий сон – но ночью…
Ночью случится чудо, друг мой – и будет хлеб, вкуса снов и дум о том, что станет. И мельница та есть, на самом деле – и я её найду!
Найду – и расскажу тебе, как туда добраться.
И вместе мы с тобой испробуем то чудо – каравай из света звёзд.
Тот лунный хлеб…""
