Повезло
Архивное.
Галерея: https://cartoonagency2.blogspot.com/2019/07/90-90.html
Архивное.
Галерея: https://cartoonagency2.blogspot.com/2019/07/90-90.html
Многие в своей жизни ломали что-нибудь. Или многие что-нибудь в своей жизни ломали.
Кому как нравится. Вот и я сломал себе руку во время выпускных экзаменов в школе. 2 июня 1995-го года. В аккурат на следующий день после сдачи первого экзамена.
Сломал красиво, что в практике на тот момент подобный перелом наблюдался в практике впервые. Хоть диссертацию пиши. Однако речь не обо мне.
Опустим подробности попыток "лечения" в гражданской больнице и перейдём сразу туда, где мне руку спасли.
301 ОВКГ. 3-е хирургическое отделение. Как я подчеркнул выше, речь совсем не обо мне.
В нашей палате были все самые сложные больные. Почему? Это я понял уже с годами, поражаясь прозорливости врачей отделения, но на тот момент, для меня, почти восемнадцатилетнего пацана, это было выше моего понимания.
С нами в палате лежал полковник. Химико-биолог. Поговаривали, что это какой-то гений своего направления из какой-то секретной лаборатории, но так сложилось, что в очередной день он пришёл на работу, взялся за поручни и лаборатория взорвалась. Не готов утверждать, что, как и почему, но рассказываю со слов других людей. Все, кто был внутри, погиб. Наш полковник вместе с поручнями улетел в другую сторону от эпицентра, а так как те самые поручни были медными, они успели частично привариться к его кистям. Жар во время взрыва был невероятный. Сам не знаю и для кого-то подобное может быть прозвучать как байка, но обе кисти полковника пришлось амупутировать. В таком виде я с ним и познакомился.
Я не помню, как его зовут. Но запомнил точно другое. Он играл с нами в карты. Сжав их своими не конца зажившими культми, он говорил, какую карту вытаскивать при очередном ходе. Он почти ни в чём себе не отказывал, иногда прибегая к нашей помощи, но зачастую справляясь самостоятельно. Даже с тем, чтобы справить нужду, он не звал даже медсестёр.
Когда я оклемался сам после своей операции и насмотрелся на человека, который, в отличие от меня не смог сохранить свои конечности, я не мог ему не задать вопрос, который терзал моё юное сердце.
И когда в очередной раз мы вышли в курилку, я прикурил сигарету для него и для себя, я спросил - товарищ полковник, разрешите вопрос?
- Конечно, Алексей. - ответил он.
- А что вы будете делать, когда вас выпишут? - продолжил я.
- Как что? Дальше работать.
- Как?! - мой тогда ещё юный ум не был готов понимать происходящее.
- Да также. Только помощников будет больше.
И тогда я понял, что вне зависимости от того, что произойдёт в моей жизни, я буду знать, как и что мне делать. В тот момент решалась судьба моей левой руки, останется она или нет, но я чётко видел перед собой яркий пример человека, который не имея обеих кистей, точно знал, что он будет делать в своей жизни дальше. До самой выписки он был самым позитивным человеком во всей нашей палате. Человеком, который давал другим людям надежду, что всё будет хорошо.
Да, моя рука осталась. Пусть не в полном объёме она может выполнять необходимый функционал, но я точно знаю, что мне гораздо проще, чем тому полковнику. Однако его позитив, а точнее мышление и желание дальше заниматься любимым делом стали одним из основополагающих факторов, которые позволили мне не сдаваться, когда в течение последующих операций на руке всё было близко к тому, что я останусь без неё.
А когда я слышу людей, сетующих на какие-то проблемы в их жизни, при том, что у них руки и ноги на месте, травм никаких нет, меня удивляет одно - почему они сдались в такой простой ситуации, когда люди, имея колоссальные ограничения в своей работе, продолжают свой труд?
И как бы мне не случалось мне тяжело в жизни, я всегда помнил историю с этим полковником. Даже если я падал, больно больно был бит этой жизнью, я всегда вставал, потому что знал - он себе бы этого не позволил, а я себе не могу этого позволить тем более. Ведь у меня, в отличие от него, все руки на месте. Он не сдался. Не сдамся и я.
Кратко скажу, служу военным врачом-начальником терапевтического отделения медицинской роты. Служить обязали по приказу министра обороны, выбора служить-не служить не было, так что поначалу было тяжело.
За время почти года службы в армии у меня сложилось впечатление, что я не потерял время, а пережил много разных интересных смешных тупых и не очень моментов, которые оставили после себя послевкусие некоей "окрошки" событий. Она и сладкая, и кислая, и соленая, но все равно вкусная, и не остановишься, пока все не съешь.
Научившись разговаривать с людьми, пролазить в любую нору по самым нерешаемым вопросам, я понял, кто из окружающих есть кто. Кому можно довериться, кого послать на три буквы, кого полюбить, кого понять и простить, а на ком поставить клеймо конченного козла.
Бывало, что перед всем личным составом командир обматерил и назвал тупым ошарашенным дебилом и буквально на следующий день ставил в пример для всех и давал поощрение в личное дело. Это давало стимул сделать количество ошарашенных дней меньше, свести их к минимуму, а хорошие дни сделать ежедневными. Для этого надо уметь говорить нет. Причем так, чтобы это не выглядело так, будто ты ленишься или юлишь, а наоборот что ты настолько занят что физически не успеешь это сделать. А если ты не должен делать то что приказывают тем более можно смело отказать. Раньше я старался делать все что просят. Не знаю почему. Наверное боялся отказать. Ведь люди обидятся. А ведь нельзя быть для всех хорошим и говорить всем то, что они хотят услышать. Сколько угроз было на мой отказ не счесть, но если ты прав, надо стоять на своем. Тогда придет уважение. А это важно.
Здесь безотказно работает карма. Только сегодня тебе не подписали документ, не поставили печать потому что ты опоздал на 5 минут к установленному времени, и уже на следующий день приходят к тебе в медроту просить лекарство от геморроя, потому что узел выпал, от поноса, потому что съел какую то бурду в нашей доблестной столовой, или антибиотики посильнее потому что замучила гоноррея, сами знаете почему. И тогда приходит моя очередь: я говорю лекарств нет, покупайте, но они дорогие правда, или загоняю болючие уколы со скоростью выстрела автомата калашникова, изо всех сил напрягая пальцы пальпирую живот в самом болезненном месте или посылаю на многочисленные анализы в разные уголки нашей огромной страны. Это не всегда так. В армии есть принцип: помоги мне и я помогу тебе. Такой своеобразный бартер, поэтому врачей уважают, боятся и стараются не ссориться. Ведь абсолютно здоровых людей нет. И однажды придет лечиться и рядовой солдат, и высокопоставленный генерал.
Никогда не забыть и те дни, когда закончив уйму бумажной и небумажной (в основном бумажной) работы, ты идешь отдыхать с друзьями.
Или когда, возвращаясь с полигона спрыгиваешь с камаза на трассе и бежишь 5 км вдоль трассы, а в конце речка, в которую ты ныряешь с головой, прячась от жары, наплевав на то, что вода пахнет навозом только что прошедшего здесь стада коров, а потом смотришь на заходящее солнце, затуманенное дымом фабрик, а воздух пахнет порохом после стрельбы танков и автоматов....своя романтика в общем.
Даже учитывая вышесказанное, оставаться в армии желания нет. Здесь слишком низкие пределы для специалиста, нужно идти дальше и развиваться. Одно знаю точно: жалеть об этих двух годах не буду, хотя и скучаю по близким и любимым с которыми вижусь только на экране смартфона.
Спасибо что дочитали до конца. Мой первый пост.
Заметка из ФБ Jeny Bern
Мне было 20 лет , когда я оказалась за дверью ,что бы постучать в нее и вместе с офицерами принести в дом страшную весть.Прошло более 20 лет и я со слезами на глазах вспоминаю в этот грустный день. В прошлом году газета ВЕСТИ публиковала мою личную историю. Я не могу ее найти, а поделюсь с вами тем, что сама написала.
Моя служба проходила в военном штабе. Наш штаб был связующим звеном между армией и гражданкой, между солдатами и их родителями.
В нашу обязанность входило самое ужасное - сообщить страшную новость семье, если солдата погибал или был ранен. Наш штаб должен был собрать команду офицеров для донесения новости в семью. Мы, солдаты, не сообщали об этом. Мы принимали сообщение о случившемся, собирали всех тех, кто должен был донести эту ужасную новость.
Это были офицеры, врач, психолог. Все они проходили спец. подготовку, так как задание было довольно сложное психологически. На мою долю выпало именно такое задание без какой-либо подготовки и вообще малейшего представления, как это делать.
Помню, как сейчас. Утро. Суббота. Выходной. Можно никуда не спешить. Вставали в субботу, когда хотели, пили кофе, завтракали, ходили по штабу даже не в форме - в свободной одежде, как правило, садились на стол, особо не было больше, где сидеть, пили кофе, болтали ногами и говорили ни о чем. Звонок телефона нарушил наше утро. Что-то очень тревожное было в этом звонке. Я и моя напарница переглянулись друг с другом, понимая, что это именно тот звонок, ради которого мы здесь.
Я ответила по телефону.
- Примите сообщение о раненном.
Как бы ты не понимал, что ты здесь для того, чтобы получать именно эти сообщения, каждый раз ты чувствуешь, как твое тело немеет от услышанного.
Я стала записывать имя солдата, его данные, его адрес.
- Игорь Кульчитский, - прозвучало.
- О, господи, русский, - произнесла я про себя. Это был первый русский солдат за мою службу.
В течение двенадцати минут мы собрали команду для сообщения. Такси подъехало к штабу. Все были готовы. Офицер (майор) стал просматривать данные солдата и посмотрел на меня.
- Одевайся в форму. Собирайся, у меня есть подозрение, что его родители не знают иврита.
- Я… я не могу.., - пыталась я что-то ответить.
- Давай-давай...
Я понимала, что он прав, что вряд ли его родители владеют достаточно языком, чтобы понять, что произошло.
Я молча пошла одеваться. Моя напарница побежала за мной. Она подошла ко мне и спросила:
- Ты в порядке? Ты думаешь: ты сможешь?
- Я не знаю, - ответила я.
Мы сели в такси и стали направляться к дому. По уставу были спец.такси, которые приезжали в такие моменты. На военных машинах запрещалось ехать.
Офицер в машине стал давать мне указания, как вести себя:
- Главное, ничего не говори, пока я не дам тебе разрешение говорить. Чтобы не спрашивали, ты молчишь.
Мы подъехали к дому. Важно чтобы не было никакой ошибки в адресе. Это было очень важно.
Утро, суббота. Во дворе тишина. Даже некого спросить и уточнить: мы точно в указанном доме?
Убедившись, что мы не ошиблись, мы все стали выходить из машины. Соседи через окна увидев четверых военных в форме с утра, стали в ужасе вылетать из квартир.
Они-то точно знали, что означает такси с военными у дома: они везут сообщение о смерти. Им не открывают двери, их не пускают в дом. Их прогоняют и проклинают . Сейчас эти люди в форме разделят их жизнь. На до и после.
Пока мы подошли к подъезду, соседи выстроились в проходе.
- К кому вы идете? - со скорбью спрашивали они.
- Кто? Скажите кто?
Никто не отвечал. Я чувствовала жуткое волнение.
Мы поднялись на второй этаж, позвонили в дверь. Родители Игоря жили всего года два в Израиле и они не знали, что говорят четверо военных в дверях.
Отец Игоря открыл дверь. На лице у него была широкая улыбка. Было видно, что он рад нам. У меня все сжалось внутри.
- Он ничего не подозревает, - сказала я себе.
- Он даже не понимает намека, для чего мы здесь. Черт..!!!! побрал бы все ...это!
Увидев меня, он сразу распознал, что я русская, ему стало даже легче.
- Здравствуйте, - сказал он мне отдельно.
- Вы, наверное, командиры Игоря? - стал он меня спрашивать. Я молчала..! Как было тяжело молчать, но я молчала...
- Вы пришли с нами познакомиться? – допытывался отец Игоря.
Я только чувствовала, что мне все тяжелее и тяжелее становится молчать.
Отец не понимал, что случилось. Офицер стал говорить и спрашивать, кто есть еще в доме. В одном был точно прав офицер, что правильно предположил, что они не знают языка. Приходилось говорить и переводить мне.
Я спросила: «Или еще есть кто-то в доме?». Отец ответил, что есть еще бабушка.
Я попросила всех собраться в салоне. Вышла в зал старушка. Ее усадили в кресло. Я видела, что ее руки трясутся от волнения. Когда все сидели в зале, наступил момент, и офицер произнес: « Ваш сын ранен, он жив и сейчас на операционном столе. Он тяжело ранен, в критическом состоянии, и мы должны ехать с вами в больницу.
Отец молчал. Что с ним? Бабушка, не понимая, что говорят, почувствовала беду.
- Что случилось? Что случилось? - спрашивала она. У меня было подозрение, что они не понимают того, что им сказали.
Офицер понял, что все что он сказал, никто не понял. И тогда он сказал: «Женя, говори».
Я перевела то, что сказано было до этого...
Офицер увидел, что матери нет дома.
- А где мама Игоря? - спросил офицер.
- Она на работе… сегодня.
Офицер сказал, что сейчас мы берем отца и едем вместе к матери на работу.
Двое остались с бабушкой, а мы поехали к матери.
Выходя из подъезда, мы увидели, что вся толпа стояла так же, никто не расходился.
Нас точно так же провожали, как и встречали, только теперь они выражали соболезнование отцу.
Рядом с нашим штабом был было конструкторское бюро, этажом ниже. Каждое утро я проходила мимо него и здоровалась с женщиной, которая выходила покурить.
А сейчас я должна сообщить ей о сыне... вот так... просто - ирония судьбы.
Мы поднялись наверх. Позвонили в дверь. Дверь открыл главный архитектор.
Увидев нас (он то хорошо понимал и знал кто мы, т.к. знал нас лично и знал, чем занимается наш штаб), у него был ужас и страх в глазах.
Это уже были не глаза отца Игоря, которые выражали приветствие. Здесь был страх!
- Что случилось? - еле выдавил он из себя.
Это было понятно ему, что что-то случилось.
- Где Нина? - спросил офицер.
- Нина здесь, - ответил он, и мы вошли.
Нина тоже ничего не понимала, тем более, она видела нас каждый день и просто не удивилась, увидев нас. Только, когда увидела мужа, поняла: что-то неладное.
Офицер пытался произнести, что хотел сказать, но в этом состоянии не было ни малейшего шанса, что она поймет. С ней надо было только говорить на родном языке.
Мать стала рыдать. Она стала у меня допытываться, в каком он состоянии. Ей было плохо. Я стала ее успокаивать, что он жив.
Нина рыдала навзрыд. Сейчас уже и отец рыдал. Я чувствовала, что я хочу вырваться и рыдать вместе с ними. Я выбежала из комнаты. Все успокаивали мать. Я нашла угол и спустилась на пол. Я хотела рыдать... и больше никогда не сообщать то, что я сообщала.