Про соседей
Бабушка рассказывает:
...Вышла я за твоего деда замуж – к свекровке в избу. Ты же помнишь бабы Машин дом? Вот, в одной горнице мать, Нинка и мы с дедом. Еще и квартирант у свекровки там жил.
А изба была уплотнённая – на двух хозяев ее поделили, дверь между горницами заколотили и отдельные выходы сделали. У соседей в улицу, а у свекровки двери в огород смотрели.
Соседями у нас были Иван Гаврилович с Анной Ивановной и семеро ихних робят. Как они все в одной горнице помещались, ума не приложу. Ну там старшие уже учиться поехали в город, но все равно шибко много народа.
Оба они из нашей местности, только Иван был кадровым военным и служил на границе перед войной. Ну и Анна с робятами с ним на заставе жили. В 1941 году у них было уже четверо – от восьми до года, и Анна пятым беременная.
Как ночью-то засверкало и забахало, Иван с постели соскочил, фуражку с гвоздика сдернул и до 45 года они его не видали.
А Анна детей сохватала, вещи, документы, какие могла и бежать. А как бежать-то с такой оравой? Ну Валю-годовичку себе на руки, две старшие сами побегут, а Тольшу-двухлетку добудиться не смогла. От взрывов уж окна повыбивало, а он все спит-посапывает. Двоих детей Анне было не унести, Толя толстый и тяжелущий, а девчонкам старшим годовичку не утащить далеко.
Оставила Анна Тольшу спящего в кроватке и побежала с девчонками в лес. Бежит и ревет, за спиной бомбы рвутся. Добежала до леса, оставила там девчонок с другими гражданскими, развернулась и к заставе. А там у домов уже и крыш нет, двери повыносило. Глянула в кроватку - Тольша так и спит, все ему ни по чем. Схватила его на руки, бежит, ревет и думает – а девки-то у нее живы ли в лесу? Добежала, нашла их там. Мужчина, который за девчонками приглядывал, помог до ближайшей деревни дойти всем и на подводы погрузиться. Добрались до станции, там на поезд сели. Несколько месяцев они на перекладных до Урала добирались.
Добрались, жилье в колхозе Анне выделили, а есть-то что? Вот и нанималась Анна всей деревне картошку копать, по ведру брала за работу. Так и обеспечила семью на зиму. Весной уже свой огород посадила. Девочка родилась у нее здесь, но не прожила долго, слабенькая оказалась. Анна ни от какой работы не бегала, все могла и девок тянула. Там уж к концу войны и Тольша подрос немного, его припрягать по хозяйству стали.
А Иван вернулся в сорок пятом в отпуск, изладил ей Валерку, фуражечку надел и в Германию обратно уехал – комендантом в какой-то городок. В сорок шестом демобилизовался и домой вернулся, на должность на хорошую в финотдел. Орёл был, грудь в орденах и медалях – за Варшаву и за Берлин. Еще двоих парней послевоенных родили.
Говорят, до войны Иван Гаврилович не пил, но я-то его уже другим помню. Придет с работы вдрабадан и ну жену костерить: «Уматимать, такая-растакая, жрать давай, голодом мужика моришь!». И так весь вечер, а нам через стеночку-то слышно все.
Свекровка ей говорит как-то: «Анна, ну покорми ты его уже, наестся и замолкнет, тебе не слушать». А она только руками схлопала: «Мария, я сучок из двери сегодня вытащу, сами посмотрите как я его не кормлю».
Приходит Иван вечером и давай материться. Мы в дырочку в двери подсматриваем по очереди – свекровь, Нинка и я. Иван за стол, Анна – в печь, вытаскивает чугунок с горячей похлебкой, хлеба кусок. Иван похлебку съедает и снова матом на жену. Она ему снова чугунок – с картохой – в блюдо вываливает. Съел Иван блюдо картохи – и снова Анну на все корки материт. Нинка у нас ржет в подушку, по стенке сползла – как в дядю Ивана столько поместилось, а он все голоден, мы со свекровкой хихикаем. Тут Анна достает большую крынку с простаквашей и Ивану в блюдо выливает. Ну уж простакваши-то он нахлебался и затих – уснул прямо за столом.
Так и изжили они, робят выучили, на ноги поставили. Анна Ивановна до девяноста дожила, правнуков застала. Не война бы, так может по другому сложилось, а так что было, то было.