— День добрый, это не у вас давеча вампирчика видели?

— А вы с какой целью интересуетесь? Вы не еретик, нет?

— Что вы, я простой советский инквизитор.

— А ну побожитесь?

— Вот вам крест святой.

— А, ну тады порядок. Вы не подумайте за бдительность, у нас по-другому никак. Оборотни приходят — грабят. Упыри приходят — тоже грабят. Куды крестьянину податься? Ведьмы, опять же, и те грабят… Хотелось бы почаще, и чтобы они помоложе были.

— Очень вас понимаю, но с проституцией... то есть с ведьмами мы боремся.

— Плохо боретесь... Эм-м, в смысле хорошо, я хотел сказать. Просто баб у нас в деревне почти не осталось, а ведьмы тоже бабы, и иногда хочется пожить по-человечески.

— Соболезную вашему горю, а где, кстати, ваши бабы, если не секрет?

— Так это, на субботнике. Восемь лет уже, как всех баб и девок на царский субботник забрали. С тех пор вот ждём.

— Чего ждёте? Воскресенья?

— Да, очень надеемся, что все они воскреснут и домой воротятся.

— А-а-а, ну если не в эту, то в следующую пятилетку обязательно. Сам царь обещал амнистировать все субботники.

— Ну если сам царь, тады конечно. Обязательно проголосую за него на следующих выборах.

— Аналогично. Наш царь самый мудрый и великий, а самое замечательное — стабильно бессмертный. Вы же за стабильность?

— Эм-м, если в случае царя, тогда да, а вот в случае оборотней... Хотелось бы изменений к лучшему.

— К сожалению, ими занимается другое ведомство. Мне бы насчёт вампирчика.

— Так то не у нас. У нас и замка-то нет. Вы в Прохоровку сходите, там дворянская усадьба. Там, говорят, у одного зубки резались, а потом местные устали чесаться и сами его того.

— Чего того?

— На вилы.

— А почему нас не дождались? Почему самосуд?

— Так ведь не утерпели. Вам когда сообщают, ваши что отвечают? Когда всю кровь допьёт, тогда и приходите? Вот и, собственно... Что вас ждать?

— Вообще-то у нас государева служба: всё должно быть по закону.

— Так вы же его никогда не соблюдаете, вот мы и привыкли.

— Критикуете представителей власти?

— Что вы! Молимся на вас и на вас одних уповаем. Даже не вызываем вас — вот как бережём. Как у нас говорят: «Если не Инквизиция, то кто?» Поэтому сами выкручиваемся.

— Это ладно. Как давно они его на вилы, вы говорите?

— Да на прошлой неделе. Бегали там, возле усадьбы, с факелами, кричали. Слуга оттуда один убёг, рассказывал.

— Какой слуга? Тоже вампир?

— Нет. Обычный. А пить кровь он не может, потому что зашитый весь. Фрэнки звать. Позвать?

— Не надо. Всё равно зашитых вампиров не бывает — это мистика.

— Да я же и говорю.

— Ясно. Так, а почему они его не днём ликвидировали? Нарушение же.

— Днём нельзя, днём вампирчики спят. Будить не положено.

— А большая деревня эта Прохоровка?

— Дворов триста.

— Очень жаль, придётся всех сжечь.

— Как? И тёщу мою?

— А она тоже из Прохоровки?

— Нет, но живёт близенько. По пути, в пяти верстах. Может, заедете?

— Бесплатно?

— Я вас понял. Четверть самогона.

— Я не один, я с товарищами.

— Больше двух четвертей дать не могу. Хоть убейте.

— Это всегда успеется. Давайте сюда ваш самогон, так и быть, сделаем.

— Храни вас господь, добрый инквизитор.

— Ну что вы, не надо благодарностей. Это же наша работа.

Наступило утро. Я поворачиваю голову — Паши нет на своём месте, его спальник пуст. Я поднимаюсь и вижу, что на столе стоит керосиновая лампа с зажжённым фитилём. Я тушу лампу, затем подхожу к двери в соседнюю комнату и открываю её — Паши там нет. Я вспоминаю сон, и у меня возникает нехорошее предчувствие. Я решаю, что буду действовать строго по распорядку, и собираюсь на пробежку.

На улице пасмурная погода. Небо закрыто тучами, а местами тайга укрыта плотным серым туманом. Воздух холодный и будто пропитан влагой. Этот сон и мрачная погода — всё это портили моё настроение. Я пробежался до водопада, искупался, и только после ледяной воды ко мне вернулось состояние уверенности и тонуса.

«Чёрт с ним, с этим Пашей», — подумал я, одеваясь. — «Надо будет — появится, не маленький». Но когда я побежал обратно, то надеялся, что Паша уже вернётся. Но его не было.

Я занялся хозяйством, потом пошёл готовить завтрак. Когда сидел и ел кашу, вдруг раздался удар в дверь. Было такое ощущение, будто в неё что-то бросили. Я встал, подошёл к двери и осторожно открыл её. На пороге лежала дохлая ворона. Я быстро спустился с крыльца и огляделся по сторонам — я был почти уверен, что это дело рук Паши. Но его нигде не было. До опушки леса далеко — оттуда не докинуть. Я решил проверить вокруг дома, обежал его, но никого не увидел.

— Паша! — закричал я, и эхо моего крика разлетелось по горам.

— Я тебе задницу надеру, — добавил я вполголоса.

Взяв два полена со двора, я зажал ими ворону, отнёс за баню и бросил подальше в сторону леса. Пока я возвращался к дому, у меня было ощущение, что кто-то за мной наблюдает. Я остановился на пороге и вгляделся в лес. Ощущение тревоги меня не покидало. Скорее всего, у Паши снова поехала крыша, как в прошлый раз, и он теперь чудит. Но, может быть, что-то ещё. Мне вспомнились слова Садыбая про Чёрного Шамана и про то, что он не забудет меня и захочет отомстить. Может, он опять похитил Пашу и теперь охотится за мной?

Я отправился в баню, взял из предбанника топор, вернулся в дом и хорошо помыл руки с мылом. Позавтракав, я вышел во двор и продолжил пилить и колоть дрова. Но чувство тревоги не покидало меня, и мне казалось, что за мной наблюдают. Я вдруг вспомнил, что меня успокаивало, когда я злюсь:

— Только подойди сюда, что бы ты ни было, и я уничтожу тебя, — проговаривал я про себя, пока колол дрова. Это меня заводило, и вместо страха появлялось некое звериное чувство. Но я всё равно останавливался и подолгу оглядывался по сторонам.

Поработав до обеда, я вошёл в дом. Нужно было пообедать, но, так как Паша так и не пришёл, я решил разогреть его утреннюю порцию и доесть её. В доме закончилась вода, я взял ведро и пошёл набрать воды в бане. Налил из фляги воду в ведро и пошёл обратно к дому. Небо стало тёмно-серое, и от этого казалось, что уже наступили сумерки. Я вошёл в дом, сразу залил воду в рукомойник, поставил ведро на деревянный табурет и, подходя к столу, замер на месте — на столе лежала дохлая ворона.

Я несколько секунд пялился на неё, не отводя взгляда. Затем схватил топор и выбежал на улицу, снова обежал вокруг дома — никого не было. Мне казалось, что я схожу с ума — я не мог рационально объяснить всего этого. Никто не смог бы подкинуть ворону в дом и убежать: я бы всё равно его увидел. Оставалось проверить только одно место.

Я вошёл в дом и прислушался — стояла полная тишина. По телу непрерывно бегали холодные волны. Я подошёл к двери в соседнюю комнату и, задержав дыхание, медленно открыл её. На полу, спиной к двери, сидел Паша — так, как я видел его в последний раз. В сумерках комнаты его неподвижная фигура выглядела ещё более устрашающе.

Меня всего сковало от страха, но я вспомнил, что злость и ругательства весь день помогали мне. Я всё ещё надеялся, что это просто злой розыгрыш.

— Встань, — хотел сказать я грозно, но звук застрял в горле, и вместо этого получился только тихий хрип.

Паша не шевелился. Я тоже не собирался сдаваться.

— Встань, — сказал я уже громче и чётче.

Вдруг Паша стал медленно подниматься — и делал он это точно так же, как та женщина: будто это не человек, а тряпичная кукла. Моё тело сковало от страха. Паша так же неестественно медленно развернулся вокруг своей оси, и я увидел его лицо — оно было мертвенно-бледным, как у трупа, с пятнами нагноения, а на глазах у него была повязка из мешковины. Но он смотрел прямо на меня — я это чувствовал. Топор выпал из моей ослабшей руки, и я услышал его глухой стук об пол.

— Помоги мне, — вдруг раздался голос из его рта. Это был не голос Паши — он был каким-то утробным, хриплым, и в нём была мольба, но она ужасала. Я почувствовал смрадное дыхание из его рта.

Я не знал, что мне делать. Я замер на месте, не понимая, как поступить.

— Помоги мне, — ещё раз раздался голос изо рта Паши. Было ощущение, что его тело используют как марионетку, а голос принадлежит совершенно другому существу.

Я понял, что Паше нужна помощь, что он в беде, но меня останавливало какое-то чувство опасности.

— Помоги мне, — вновь раздался голос, и в нём было столько мольбы и страдания, что я тут же решил: нужно помочь, нужно вытаскивать Пашу из этого всего. Я сделал шаг вперёд и вдруг вспомнил про Проводника. Мне показалось, что я смогу сейчас обратиться к нему за помощью, и он подскажет, что делать.

Как только я подумал о нём, то почувствовал внутри знакомое ощущение его присутствия — на границе страха и воли. Я мысленно обратился к нему: «Что мне делать?»

И тут же почувствовал его ответ: «Беги. Ты в опасности». Это не Паша.

Существо будто догадалось об этом: оно открыло рот, и из него вместе со смрадной гнилой вонью раздался ужасный нечеловеческий крик — такой же неестественный, будто его источник было какое-то животное или птица, кричащая человеческим голосом:

— Артёёёём…

И в ту же секунду лицо Паши превратилось в лицо той самой женщины с чёрными глазами, впалым беззубым ртом и рогами на голове. В этот момент я подумал только о том, откуда оно знает моё имя, но тут же, не выдерживая того ужаса, который это существо вселяло в меня, я закричал, обращаясь к Проводнику:

— Унеси меня отсюда!

В тот же момент я вдруг оказался на берегу реки — той, из моего сна. Я стоял на камнях и смотрел на тёмную воду и тёмные камни. Небо было тоже чёрное, но всё было видно, как днём. Неожиданно я почувствовал себя в безопасности, несмотря на это мрачное место. Я смотрел на воду и понимал, что это мёртвая вода и всё вокруг тоже мёртвое. Это было отражением реального мира, его калька, но в ней совершенно не было жизни — всё было только бутафорией. Всё вокруг вызывало сильную печаль.

Я пошёл по берегу и чувствовал, как мои ботинки проваливаются в этот бутафорский, мёртвый снег, не оставляя никаких следов. Мне, с одной стороны, хотелось выбраться отсюда, но какая-то душераздирающая тоска заставляла меня остаться. Я остановился, смотрел на бегущую воду и слышал её журчание — но и оно было бутафорским, ненастоящим.

Я поднял голову и вдруг увидел знакомого. Это был мой друг Тимур, которого я не видел очень давно, и я удивился, встретив его здесь. Я подошёл к нему, и он поднял свои глаза на меня, но в них не было радости от встречи — какая-то застывшая мольба, просьба, но о чём — непонятно.

— Тимур, что ты здесь делаешь? — спросил я его. Я так давно его не видел, но он совершенно не изменился: те же восточные черты лица, тонкие губы, кривая ухмылка, ямочки на щеках и морщинки в уголках глаз — только глаза были очень грустные.

— Да что тут делать? — ответил он обречённо. — Тоска зелёная.

Мне стало его жалко, захотелось ему помочь.

— Тимур, пойдём отсюда, — предложил я ему, представляя, как мы сейчас пойдём, сядем за стол, заварим крепкий чай, и он расскажет одну из своих удивительных историй.

— Да ладно, чё кайфуешь что ли? — произнёс он одну из своих коронных фраз, означающую, что я говорю ерунду.

Я хотел возразить, но вдруг что-то еле уловимое пронеслось у меня в голове — будто я забыл что-то важное. Я нахмурился, пытаясь вспомнить, а Тимур всё так же смотрел на меня со своей фирменной ухмылкой. И тут я вдруг вспомнил.

— Ты же умер? — произнёс я. Я вспомнил, что Тимур умер много лет назад, и невероятная грусть, какая-то боль защемила сердце от этого воспоминания. Я смотрел в его печальные глаза, и мне так хотелось помочь ему, но я понимал, что не могу ничего сделать. Слёзы выступили у меня в глазах, и я покачал головой. Я больше не мог выдерживать всей этой боли и произнёс:

— Я хочу домой.

Предыдущий пост: А_С 12-2

Мёртвенно-бледное сияние разлилось по площади. На мгновение смолкли все звуки: гул и гомон толпы, выкрики, пение, отрывистые команды на чужом языке, отдаваемые местными силами правопорядка. А потом рвануло – БАБАХ! Их просто снесло с ног, словно прямо над головами Павлова сотоварищи и местного комитета по встрече редких гостей столкнулись облака, из которых громовые великаны перекинулись молниями. По площади заметался ураган, опрокидывая мебель, срывая занавеси, опрокидывая стойки с аппаратурой, сбивая людей с ног.

И свет померк. Унялось кладбищенское свечение, потухли разбитые прожектора, только с дальних башен площадь слабо освещали огни иллюминации.

- Ялик! – крикнул Павлов.

Скафандр включил подсветку, тьму прорезали лучи прожекторов, выхватывая из темноты силуэты людей, ошеломлённых акустическим ударом. Некоторые шевелились, у иных на лице виднелись потёки крови. Его внука забрала представительная дама, лежавшая теперь на краю помоста и капсула СЖО, слабо светящаяся аварийным освещением, лежала рядом с женщиной.

- Ялик, - Сергей Иванович схватил кофр, проверил показания – в норме.

Они собирались вроде как заключать мирный договор, да только история Земли знала множество мирных договоров, нарушенных тотчас же, не успели чернила на бумаге просохнуть, поэтому готовились как положено: скафандры, три контура системы жизнеобеспечения для внука, щупы… жаль, оружие захватить не получилось. Ладно, кто это там шевелится?..

- Бобочка, - окликнул Павлов.

- Нет Бобочки, Сергей, - отозвался Таранин.

- Что?!

- Посмотри наверх.

Павлов задрал голову. Шлем закрывал обзор, приходилось вертеться из стороны в сторону, пытаясь обозреть ночное небо, в котором вот только что сияла «Терешкова». Люди на помосте зашевелились, приходя в себя. Кто-то вскрикнул там, в темноте – зевакам тоже пришлось несладко. Павлов опустил голову. Фигура в скафандре, окружённая сиянием прожекторов, замерла, словно человекообразному роботу выключили питание.

- Как же это… - прошептал Павлов.

Раздался многоголосый крик – со всех краёв площади, сразу. Прогрохотала очередь из автоматического оружия, и ещё одна, среди криков раненых захлопали одиночные выстрелы.

- Сергей!.. – успел крикнуть Жора до того, как в начальника экспедиции ударили пули.

На Земле-матери длины мерили по-другому нежели на Земле, поэтому на наши деньги калибр пулемёта был примерно одиннадцать с половиной миллиметров. Достаточно, чтоб очнувшийся Тису увидел, как светившуюся фигуру инопланетянина смела гроздь красных шаров, искрами рассыпавшихся о дыхательный аппарат скафандра. Павлов рухнул за помост, так и не выпустив из рук капсулу с внуком: «Ялик, - билась мысль в голове, - сам хоть сдохни, а внука держи…»

- Всем – ПОДЪЁМ! – заорал Таранин. – Команда, к бою!

Прогрохотала ещё очередь. Крики толпы, метавшейся по площади, прорезали тёмно-красные шары, с басовитым гудением прорезавшие тьму над помостом, разошедшиеся веером, рассыпавшиеся о стены зданий в дальнем углу Жертвенника.

- Уходим отсюда! – крикнул Таранин. – Берём Начальника и уходим!

- Куда?! – отозвалась Вика, озираясь по сторонам.

- Да куда угодно! – Жора свалился на брусчатку подле Павлова, подполз к Сергею Ивановичу.

Виктория приземлилась рядышком, встала на колени, вглядываясь в безмятежное лицо Начальника. Жора, чуть оказавшись рядышком, схватился за капсулу.

- Живой? – спросил он.

- Живой, - отозвалась Вика. – В шоке, но живой.

- А мальчонка?

- Просыпается, - сказала Биккулова. – А так норма.

- Ну, потерпит, юный космонавт, - хмыкнул Таранин. – Всё, подъём. Смотрите под ноги.

Они разогнулись, готовясь прорываться через метавшихся по площади людей.

Слава богу, Сергей объяснил местным воротилам что к чему, - подумала Виктория. По всем уставам Межкосмоса первая высадка на планете должна проходить с максимальной изоляцией участников высадки от внешней среды. Инопланетная ДНК может отравить почву и воздух, сколько не высиживай в карантине; процесс привыкания к новой планете растягивается на поколения...

Поэтому они в скафандрах. Защищены от любых угроз.

Они сделали шаг, другой – и оказались в кольце вооружённых людей, одетых в чёрные балахоны. Размалёванные лица в инфракрасной подсветке скафандров мерцали забавными рожицами, контрастирующими с угрожающего вида пушками в руках. Люди замерли. Очередь, предназначенная Павлову, прилетела со значительного расстояния, и его доспехи выдержали. Выдержат ли скафандры выстрелы в упор - были серьёзные сомнения.

Размалёванные подняли оружие. Вика зажмурилась. Зажмурилась и вздрогнула, когда акустическая система скафандра донесла до её ушей резкие хлопки, чуть приглушённые наушниками. Женщина ждала удар, резкую боль, удушье… нет, она просто дыхание задержала, вот вроде вдох, вот выдох…

Вика открыла глаза.

«Рожицы» кучами тряпья валялись на брусчатке. На помосте над головами инопланетян торчали фигуры бойцов охраны и стволы их автоматов светились красным в подсветке оптической системы скафандров.

- За мной – скомандовал Тису, прыгая с помоста.

Брусчатка площади больно ударила в пятки – эх, не в его возрасте скакать рыбкой-крылаткой – Тису, Первый, повернулся и раскинул руки. Владь, старший внук смотрел на него с помоста.

- Нет, - пробормотал мальчик.

- Да, мой Ученик, - сказал Тису. – Папа не испугался бы.

Прежде чем решился старший, Санди прыгнул прямо на грудь деду. Тису не удержал мальчишку, они покатились по мостовой, Владя принимал кто-то из инопланетян. Рядом рослый гвардеец бережно ставил на ноги Аду, спрыгнувшую вслед за всеми.

- Все готовы? – спросил Тису.

Перед ними клубился хаос, состоявший из множества человеческих тел, мечущихся из стороны в сторону, лежавших на мостовой без сил или с ранами, оставленными пулями и ножами нападавших. Где-то недалеко прогрохотала очередь и стихшие было крики возобновились с новой силой. Над площадью вспыхнул прожектор и тут же потух, осыпавшись искрами.

- Вперёд! – крикнул Тису, Первый.

Шаг. Ещё шаг. Ещё. Ноги скользят по залитой кровью брусчатке, ступают на тела, лежавших ничком людей, некоторые ещё шевелятся, звучат слабые голоса, молящие о помощи…

Тису шёл в центре, прикрывая головёнки внуков, тащивших инопланетное устройство с младенцем внутри. Рядом хромала Ада; гвардейцы топали по бокам, отпихивая обезумевших от ужаса людей. Инопланетяне броневиками пёрли впереди, один тащил на себе раненого товарища. Они не договаривались куда идти, просто отсюда надо было выбраться, ухитриться выжить и сохранить самое ценное, детей.

Хлопнул выстрел – в упор. Один из гвардейцев осел на землю, остальные открыли огонь со всех стволов, кося перед собой всё живое, даже инопланетянам досталось. Но тем что, пошатнулись только, а боевик с забавной рожицей Кашки полёг, исполосованный свинцом.

Где-то в стороне бахнул взрыв. Толпа шарахнулась, сминая всё на своём пути и гвардейцы заработали прикладами, сшибая с ног набегающих людей. Закричал Владь, Санди плакал молча, в полумраке Тису видел его напряжённое лицо с прикушенной губой. «Мой внук», - горячим плеснуло в сердце.

Толпа стиснула их со всех сторон, смяла строй гвардейцев, понесла к стенам домов. Инопланетяне защёлкали своим оружием – что-то вроде парализаторов, решил Тису, опомнились гвардейцы, взялись за оружие и над морем голов пролаяли автоматные очереди. Люди отхлынули.

- Быстрей, быстрей, быстрей, - закричал Тису, сжимая руку снохи; и кричали гвардейцы, стреляя поверх голов, и поднимался над древним Жертвенником вой толпы, согнанной на кровавую вечеринку, и стреляли где-то там, с краю волнующегося моря голов, накрытых тенями от высившихся вокруг площади зданий.

К одному из них чуть было не прижали поредевший отряд. Стеклянные сооружения первых этажей (витрины магазинов? У нас так и было бы, здесь бог весть) выдавили в первые минуты и ботинки инопланетных скафандров громко захрустели по битому стеклу. Они укрылись за деревянной стойкой, уставленной сосудами странной формы, увешанной плетёными салфетками: требовался отдых. Дети падали с ног, младенец вертелся в люльке и плакал; к нему полезла женщина в скафандре, Ада села прямо на пол закрыла руками лицо, двое оставшихся гвардейцев (двое?! Двое?!) сжимали в руках автоматы, выглядывая из-за стойки. Инопланетянин, принявший на скафандр очередь из пушки, зашевелился.

- Сергей Иванович! – воскликнул Таранин, хватаясь за скафандр Начальника.

- Что произошло? – спросил Павлов и дёрнулся: - Где Ялик?

Виктория показала ему люльку с младенцем, мирно дремавшем с соской в ручонках.

- Хорошо, - Павлов сглотнул. – Где ВТ?  

- Не знаем, - ответил Жора. – С площади нам удалось вырваться, но где станция - непонятно.

Он пожал плечами.

- И связи нет, - вздохнула Биккулова.

Один из гвардейцев гортанно вскрикнул. Поняли его Тису, Ада и дети:

- Внимание! – крикнул солдат.

Мечущиеся за разбитой витриной тени вдруг собрались в десяток фигур, наряженных в балахоны. Осторожно шагая по захламленной мостовой, боевики приближались к укрытию, держа наготове автоматы. Если к оружию прикручены приборы ночного виденья – и солдаты, и Тису с семейством, и инопланетяне видны как на ладони.

Длинная очередь хлопнула по ушам, расцветив внутренности помещения огненным цветком – у одного из солдат не выдержали нервы. Тису вздохнул: это не Кровососы с их выучкой.

- Куда?! – крикнул гвардеец, когда его напарник, одним духом высадив весь магазин, кинулся внутрь здания.

Нервы сдали. В бою так нельзя, в бою…

Короткая очередь срезала незадачливого вояку возле дверного проёма.

Они все уставились на оставшегося гвардейца. В такой ситуации только от человека в форме и ждёшь решения, даже если ты прилетел из соседней Галактики. Да хоть из параллельной Вселенной - когда над головой свистят пули у самых-рассамых крутых астронавтов подгибаются колени.

Гвардеец не подвёл:

- Уходите, - на его лице, чисто выбритом, с длинной царапиной на щеке, разливалась смертельная бедность, подчёркивая безмятежное выражение лица человека, приготовившегося к переходу в иной, лучший мир.

- Как зовут, солдат? – спросил Тису.

Гвардеец усмехнулся, будто решая, стоит ли отвечать.

- Шиол Мерга, - прозвучало имя.

- Я не забуду тебя, - кивнул Тису, Первый и скомандовал: - Пошли!

И темень разорвали отсветы выстрелов.

Первыми побежали дети с капсулой в руках. За ними кинулась Ада. Молодая женщина запнулась о внезапно подвернувшуюся под ноги ступеньку, проехалась по полу – Тису подхватил сноху под руки, толкнул в сторону выхода. За ними затопали инопланетяне, принимая на свои доспехи, на которые Тису уже готов был молиться, большую часть пуль, тотчас же, едва только они поднялись на ноги, засвистевших вокруг бегущих людей.

Узкий коридор, заставленный стойками с цветастыми тряпками, заканчивающийся дверью – запертой, конечно же. Ада налетела на него всем телом, упала, готовая зарыдать от бессилия – один из инопланетян вынес дверь вместе с косяком, с треском, с обломками, отлетевшими в клубах пыли. Ещё коридор. Комната с дверью – треск, грохот – и они вывалились на улицу.

Проспект Первых. Во времена оны повозки, а потом автомобили ездили прямо через Жертвенник и Аскану Первому это надоело. Сразу за Жертвенником стояли дома техномагов, ведущих свои родословные от Первых служителей, вот их жилища и пошли под снос. Техномаги обиделись. Аскан, Первый, скоропостижно скончался вскоре после битвы при Жертвеннике. Проспект остался.

Здесь не успели разбить уличное освещение вдобавок прямо напротив дома, ставшего укрытием для Тису сотоварищи, сиял Дворец Рулад, в разное время бывший то Домом искусств, то Тайной лавкой. Редкие машины едва ползли среди толпы людей, бежавших подальше от ужаса, творившегося за спиной. Со стороны Жертвенника слышалась стрельба, приглушённая расстоянием и стенами домов. Они кинулись через проспект, сбившись в кучку, не думая уже ни о каком порядке, стараясь только закрыть детей от людей, машин – прямо перед ними взвизгнул тормозами грузовик – и от пуль. До Дворца, вернее до узкого проулка сбоку стеклянной стены Павильона, оставалось всего ничего, когда где-то сзади простучала автоматная очередь. Раздался многоголосый крик и столько ужаса и боли звучало в нём, что Павлов чуть не остановился: всё его воспитание, всё образование требовало быть там, сделать хоть что-то.

Его толкнули в спину. Владь споткнулся, чуть было не выронив капсулу. Сергей Иванович зарычал от бессилия, одним рывком поставил мальчишку на ноги, и они продолжили свой бег, спасая свои жизни, не имея возможности помочь другим, бег среди этой ночи ужаса и боли.

Они не успели пробежать и половины стены Дворца, как Ада остановилась.

- Не могу…

Церемониальный пуссаст, порванный и прожженный в нескольких местах, но нисколько не полегчавший от этого, шитые золотом сапожки на высоких каблуках, прочая одёжка и украшения готовились, чтобы величаво вышагивать на виду у толпы или сидеть на резном стульчике, угощаясь горячим саже. Как она вообще смогла столько пробежать - непонятно.

- Не могу, - сказала Ада и подняла глаза, полные страха и боли.

Она смотрела не на Тису или на преследователей, которые вот-вот должны были выскочить с проспекта. Она смотрела на сыновей. Прощалась.

Инопланетянин перекинул женщину через плечо. Кажется, они перебросились парой фраз по своей связи…

- Иваныч, не стой! – крикнул Таранин. – Вика, смотри детишек!

Тису подтолкнул внуков в сторону темнеющего прямо перед ними выхода из проулка и маленький отряд кинулся бежать со всех ног, ненадолго опередив преследователей.

Автоматные очереди застучали им вслед, чудом не зацепив Тису, убегавшего последним. Пули высекли искры из стен; тренькнуло стекло, высыпавшееся из оконного проёма. «Конец, - билась мысль в голове, - это конец, мы не успеем», - Тису оглянулся на бегу: они сворачивали за угол очередного дома, угловатой высотки с горящими окнами и освещением перед подъездом. «Размалёванные» не успевали, но это пока. Догнать их компанию для здоровых мужчин – лёгкая прогулка. А потом…

…Это бывает так: тебе некогда. Ты идёшь или бежишь, взгляд мечется из стороны в сторону, не способный сосредоточиться, ухватить все детали. А потом ты останавливаешься, ненадолго, хоть на десять секунд, переводишь дух, смотришь на то место, где недавно пробежал и видишь, как ломанные линии стены перед тобой складываются в очертания доспехов, принявших окраску стены, подстроившихся под окружающую мглу, далее взгляд выхватывает мелкие детали: это шлем, это нагрудные пластины, вот руки в перчатках, сжимающие инопланетный карамультук…

Летом, когда московское небо превращалось в свинцовое полотно от дыма лесных пожаров, а воздух густел до состояния бульона, появился Он. Не в одночасье — просто постепенно в разговорах знакомых, в перешептываниях в подъездах сталинских высоток, в странных постах полузабытых городских пабликов просочилась эта история. Историй в Москве всегда было больше, чем людей, но эта была иной — она не пугала, а заставляла замирать сердце в странном предвкушении.

Его звали просто — Кот. Никаких мистических кличек, никаких вычурных определений. Он был похож на обычного московского дворового кота — шерсть цвета мокрого асфальта, с редкими седыми волосками у морды, левое ухо надорвано в давней драке, глаза янтарные, глубокие, как колодцы старых московских усадеб. Но те, кто видел Его, говорили, что глаза эти менялись — то становились молочно-золотыми, как купола храмов в утреннем солнце, то темнели до цвета ночной Москвы-реки.

Первый раз Его заметили в районе Хамовников. У студентки филфака Леры начались внезапные мигрени — такие, что мир сужался до размера темной комнаты и пульсирующей боли в висках. Врачи разводили руками, лекарства не помогали. В одну из тех ночей, когда боль достигла апогея, Лера услышала тихое мяуканье под балконом второго этажа. Выглянула — в свете фонаря стоял Он, смотря прямо на нее. Безотчетно, на автомате, она открыла окно.

Кот запрыгнул на подоконник, не выражая ни страха, ни агрессии. Он вошел в комнату, подошел к Лере, свернувшейся калачиком на полу, и лег рядом, прижавшись теплым боком к ее виску. И тогда случилось нечто, что Лера потом описывала с трудом подбирая слова. "Не ушла боль. Она... перешла. Как будто кто-то открыл кран, и вся эта темная, густая тяжесть потекла из меня в него. А он просто лежал и смотрел на меня, и в его глазах было... понимание. Не жалость, нет. Понимание, как у того, кто несет эту ношу сознательно и добровольно".

Утром Лера проснулась совершенно здоровой. Кот исчез. Но в углу комнаты, на паркете, осталась небольшая лужица темной, почти черной жидкости с едва уловимым запахом меди и полыни.

История Леры стала первой ласточкой. Потом был Антон — программист с паническими атаками, которые начались после смерти отца. Кот пришел к нему, когда тот сидел на скамейке у Чистых прудов, задыхаясь от невидимого груза. Просто запрыгнул на колени и положил лапу на его дрожащую руку. Паника отступила, как вода после наводнения, оставив лишь тихую усталость. Антон почувствовал, как что-то тяжелое и колючее перетекло из его груди в маленькое теплое тело на коленях. Кот спрыгнул и ушел, пошатываясь, как будто нес невидимую тяжесть.

Третьим был пожилой скрипач из консерватории, страдавший от фантомных болей в ампутированных пальцах. Кот пришел к нему в полночь и лег на культю левой руки. Старик плакал — впервые за сорок лет он не чувствовал боли в несуществующих пальцах. А кот, закончив, ушел, волоча за собой правую переднюю лапу, как будто она была сломана.

Слухи поползли по городу. Одни говорили, что это ангел в обличье кота. Другие — что дух старой Москвы, которая всегда забирала боль своих жителей в толщу веков. Третьи шептались о демоне, собирающем страдания для какой-то темной цели.

Но все сходились в одном: Кот приходил только тогда, когда боль была настоящей, невыдуманной, кричащей. Не к тем, кто страдал от легкой хандры или мелких бытовых неурядиц, а к тем, чья душа или тело были на грани. Он никогда не появлялся по вызову — просто приходил в нужный момент, как будто слышал беззвучный крик издалека.

Я встретил Его в ноябре, когда город покрылся первым хрупким снегом, тут же превращающимся в серую кашу. У меня болела спина — старый спортивный травм, обычно тупая фоновая боль. Но в тот вечер что-то сместилось, защемило нерв. Боль была острой, пронизывающей, вышибающей сознание. Я лежал на полу своей однокомнатной квартиры в типовой панельке у метро "Академическая", пытаясь дотянуться до телефона, чтобы вызвать скорую, но не мог пошевелиться.

И тогда я услышал тихий звук у балконной двери. Не мяуканье — скорее, скребущий звук, как будто кто-то осторожно проводит когтями по стеклу. Я собрал последние силы, подполз и открыл дверь.

Он вошел без колебаний. Да, это был Он — тот самый, из рассказов. Янтарные глаза смотрели на меня с бездонным спокойствием. Он подошел, обнюхал мою скрюченную фигуру, затем лег рядом со спиной, точно вдоль позвоночника. Его тело было удивительно теплым — не просто теплым, а излучающим глубокое, проникающее тепло, как от печки в деревенском доме.

И началось.

Сначала я почувствовал, как боль начинает двигаться. Не утихать, а именно двигаться — как живая субстанция, медленно стекающая из мышц и позвонков к тому месту, где лежал Кот. Это было одновременно жутко и невыразимо облегчающе. Я закрыл глаза, и передо мной поплыли образы — не мои воспоминания, а что-то иное. Мелькали лица незнакомых людей, фрагменты улиц старой Москвы, которые я видел только на фотографиях, звуки давно ушедшей эпохи — звон трамваев 30-х годов, голоса на давно забытых диалектах.

А потом, в самый пик этого странного транса, я увидел Ее.

Девушку лет двадцати пяти, в платье стиля нью-лук, стоящую на балконе сталинского дома. Год, как я понял позже, 1957-й. Вокруг нее вился серый котенок, а она смеялась и гладила его. Имя ее было Алиса. Она изучала медицину, мечтала облегчать страдания людей. А потом — стремительный кадр: та же Алиса, но старше, в белом халате, в больничном коридоре. Шепот: "Она берет на себя боль пациентов, это ненормально". Еще кадр: Алиса в лаборатории, окруженная пробирками и книгами по неортодоксальной медицине, мистике, фольклору. Ее одержимость идеей — научиться принимать чужую боль, трансформировать ее.

И кульминация: ночь, та же лаборатория, эксперимент, пошедший не так. Вспышка света, крик, и... котенок, ее любимец, бросается к ней, принимая на себя выброс энергии. Тело Алисы растворяется в свете, но сознание... сознание перетекает в животное, спасая его, но навсегда меняя природу их обоих.

Я открыл глаза. Кот лежал рядом, тяжело дыша. Его шерсть, казалось, потемнела еще больше, а в глазах стояла невыразимая усталость — усталость, измеряемую не днями или годами, а десятилетиями несения чужих страданий.

Боль в спине ушла полностью. Но вместе с ней ушло и что-то еще — какая-то моя собственная, давно затаенная боль, о которой я даже не подозревал, пока она не исчезла. Грусть о несостоявшейся любви, горечь невысказанных слов, страх перед будущим — все это утекло в это маленькое существо, лежащее теперь почти без движения.

Я протянул руку, чтобы погладить Его, но Он встал, пошатнулся, и тогда я увидел — Он хромал на все четыре лапы, как будто каждая кость в его теле болела. Но в его взгляде не было сожаления. Было принятие. И еще — просьбу.

Он подошел к балконной двери, оглянулся, и я поклялся, что кивнул мне. Потом прыгнул на перила и исчез в московской ночи.

Утром я вышел на балкон. На снегу, еще не тронутом городской грязью, остались следы — но не кошачьи лапки. Это были следы босых человеческих ног, маленьких, женских. Они вели от моего балкона через весь двор к старому заброшенному флигелю, которого, как я знал, не существовало уже с 70-х годов.

Я последовал за ними. Следы обрывались у кирпичной стены, покрытой граффити. Но в одном месте, на уровне глаз, кирпич был выщерблен, и в этой выщерблине лежал маленький, потускневший от времени медальон. Я открыл его — внутри была фотография той самой девушки, Алисы, и надпись на пожелтевшей бумаге: "Боль не должна быть напрасной. Если кто-то читает это — помни, что принятие чужого страдания не делает тебя слабее. Оно делает нас связанными. И в этой связи — наше спасение".

С тех пор Кота видели еще не раз. Его история обрастала легендами. Говорили, что после особенно тяжелых "приемов" боли Он на несколько дней превращается в тень девушки, бродящую по ночной Москве, скитающуюся по местам, где когда-то была Алиса. Говорили, что каждый, кого Он исцелил, навсегда приобретает странную способность — чуть острее чувствовать чужую боль и чуть большее желание помочь.

А я иногда, в тихие вечера, выхожу на балкон и смотрю вдаль, на огни большого города, который никогда не спит, потому что в нем всегда есть кому болеть. И я знаю, что где-то там, в лабиринтах дворов и переулков, по крышам старых домов и подъездам новых высоток, идет существо, несущее в своем маленьком теле боль целого города. И в этом есть странная, трагическая красота — потому что в мире, где каждый стремится избавиться от своей боли, есть кто-то, кто добровольно принимает чужую.

И я теперь знаю Его настоящее имя. Не Кот. Хранитель. Последний дар Алисы, врача, который нашел способ лечить не тела, а души, ценой своей человечности. И когда ветер с Москвы-реки приносит запах полыни и старого дерева, я киваю в темноту, туда, где, быть может, сейчас Он облегчает чье-то страдание, и шепчу: "Спасибо. И береги себя, Алиса".

Потому что боль, разделенная на двоих, становится вполовину меньше. А надежда, подаренная одним, может исцелить многих.

Следователь Петров стоял на краю оврага, и холод пробирался сквозь даже его самое тёплое служебное пальто. Не ноябрьский московский холод — другой, пронизывающий, будто сама земля здесь вымерла. Тело девушки лежало в пятнадцати метрах ниже, неестественно скрученное, но без видимых повреждений, словно кукла, брошенная капризным ребёнком.

— Тридцать лет в органах, — пробормотал он, спускаясь по скользкому склону, цепляясь за пожухлую траву. — А такое вижу впервые.

Его напарник, молодой ещё лейтенант Семёнов, ждал внизу, бледный как полотно.

— Иван Михайлович, тут… тут что-то не так.

— А где у нас бывает "так", Саш? — отозвался Петров, но, приблизившись, замолчал.

Девушка, лет двадцати пяти, была одета в лёгкое домашнее платье — шёлковое, с геометрическим узором. Босые ноги чисты, без следов ходьбы по лесу. На лице — не ужас, а лёгкое удивление, будто она увидела что-то чрезвычайно любопытное за секунду до смерти. Но не это заставило похолодеть Петрова.

Вокруг тела, точно по радиусу, трава была примята, но не сломана, будто придавлена тяжёлым, но мягким предметом. А в центре этого круга, прямо на промёрзшей земле рядом с её открытой ладонью, лежал камень. Вернее, не камень. Это был кусок вещества, напоминавшего одновременно обсидиан и металл, тёплый на ощупь, вопреки всем законам физики. И на его отполированной будто ветром поверхности светились символы. Не буквы. Не иероглифы. Геометрические фигуры, пересекающиеся под немыслимыми углами, излучавшие тусклый голубоватый свет.

— Никто не трогал? — спросил Петров, надевая перчатки.

— Нет. Вызвали сразу, как нашли грибники.

Петров осторожно взял артефакт. Теплота стала почти горячей. И в тот миг символы на поверхности ожили, задвигались, перестраиваясь. Свет усилился, и в воздухе над камнем проступило изображение — трёхмерное, дрожащее, как мираж. Он увидел точку, удаляющуюся от оранжевой звезды, и за ней — хвост кометы, невероятно детализированный. Изображение сменилось. Теперь это была спираль, галактика, знакомая и чужая одновременно. А потом — вспышка, и осталась лишь одна фраза, составленная уже из привычных земных букв, но сбивающая с толку своим построением:

"МЫ УЖЕ ЛЕТИМ К ВАМ, МЫ ИЗ ТОГО КОРАБЛЯ, ЧТО НАХОДИТСЯ ЗА КОМЕТОЙ АТЛАС"

Свет погас. Камень снова стал просто тёплым куском неизвестного материала.

— Что это было? — прошептал Семёнов, глаза его были круглыми от ужаса и восторга.

Петров не ответил. Он смотрел на мёртвую девушку, потом на камень в своей руке. "Мы уже летим к вам". Кто? Зачем? И при чём здесь эта бедная душа?

Расследование засекретили в тот же день. Девушку опознали — Анна Королева, астрофизик-теоретик, работавшая в закрытом институте над проблемами дальнего космического связи. Ни врагов, ни странных связей. В её квартире нашли блокноты, исписанные теми же геометрическими символами, что светились на камне. И одну фразу, повторенную десятки раз: "Они не говорят, они показывают. Их язык — это проекция многомерной реальности в трёхмерное пространство".

Учёные, к которым попал артефакт, только разводили руками. Материал не поддавался анализу, не имел аналогов в таблице Менделеева. Символы были не просто сообщением, а чем-то вроде кода, ключа, который невозможно было подобрать без нужного "словаря". А "словарь", судя по всем, был в голове у Анны Королевой. И эта голова теперь молчала навсегда.

Петров, отстранённый от дела формально, но не внутренне, копался в архивах. "Комета Атлас" — C/2019 Y4. Открыта в конце 2019-го. В 2020 году, приближаясь к Солнцу, неожиданно распалась на части. Ничего особенного. Но почему именно она упомянута? Он связался с астрономом, другом института Анны.

— Атлас? — голос в трубке звучал устало. — Да, обычная комета. Распалась. Но есть одна странность, о которой не пишут в статьях. За несколько часов до распада, несколько обсерваторий зафиксировали кратковременное, но мощное излучение неясной природы именно из той области, где находилось её ядро. Как будто... сработал двигатель.

— Двигатель? — переспросил Петров.

— Или что-то, что выбросило в пространство огромное количество энергии. Мы списали на уникальные процессы распада. Но ваша Анна… она тогда была одержима этой кометой. Говорила, что данные по её спектру не сходятся ни с одной известной моделью. Что в её хвосте были следы неестественного, рукотворного загрязнения.

Мысль зрела в голове Петрова, тяжёлая и невероятная. Корабль. Не рядом с кометой, не на ней. За ней. Использующий её в качестве прикрытия, щита, камуфляжа в ледяной и пылевой маске. А потом что-то пошло не так. Комета распалась, возможно, из-за активности самого корабля. И они — кто бы они ни были — остались без укрытия. Или... намеренно сбросили его.

Он вернулся к месту находки. Ночь. Мороз крепчал. Петров стоял на том самом краю оврага, с фонарём в руке. Он включил его, направил луч в ту точку, где нашли тело. И тут его взгляд уловил то, что все пропустили. На стволе старой сосны, смотрящей точно на место событий, на высоте около трёх метров, кора была слегка обожжена. Не пожаром, а чем-то точечным, интенсивным. Как лучом сварки. И форма пятна… она повторяла один из второстепенных символов с камня.

Петров почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Это была не случайная смерть. Это было… свидание. Анна вышла сюда на встречу. Или её привели. Она знала, как расшифровать сообщение. Может, даже сама его инициировала. Камень — не просто послание. Это маяк. Или передатчик. Или часть чего-то большего.

"МЫ УЖЕ ЛЕТИМ К ВАМ".

Они не спрашивают разрешения. Они констатируют факт. Как врач констатирует диагноз.

Внезапно фонарь в его руке моргнул и погас. Не от разряда батареи — свет просто исчез, будто высосанный тьмой. Одновременно с этим в кармане шинели, где лежал небольшой образец камня (он взял его "на память", нарушив все инструкции), стало тепло, почти горячо. Петров замер. Тишина ночного леса, обычно наполненная шорохами, стала абсолютной. Давление в ушах изменилось, как в самолёте при наборе высоты.

И он увидел свет. Не в небе. На противоположной стороне оврага. Мерцающий, переливающийся всеми оттенками синего и фиолетового, он не освещал деревья, а будто вплетался в них, делая их призрачными, полупрозрачными. Из света стали проступать формы. Не корабль в привычном понимании. Скорее, геометрическая абстракция, кристалл, состоящий из преломляющихся плоскостей. Он парил в метре над землёй, не издавая ни звука.

Петров не почувствовал страха. Лишь леденящее, всепоглощающее понимание. Они не "летят". Они уже здесь. И "за кометой Атлас" — не указание координат. Это временная метка. "Мы — те, кто был скрыт за Атласом". Возможно, смотрят на нас уже давно. А теперь решили выйти из тени.

Сущность из света приблизилась, остановившись на середине оврага. Никаких лучей, похищений, голосов в голове. Просто присутствие. Огромное, древнее и абсолютно чуждое. Петров понимал, что смотрит не на инопланетян в серебристых костюмах, а на нечто, для чего понятия "корабль" и "пилот" неразделимы. На разум, воплощённый в свете и геометрии.

И тогда в его сознании, минуя уши, прозвучали не слова, а смыслы, образы, целые блоки информации. Это не было общением. Это было загрузкой. Как будто его мозг на мгновение стал экраном, на который проецировали фильм.

Он увидел их мир. Океан света в многомерном пространстве. Цивилизацию, для которой материя — всего лишь грубая, временная оболочка. Они не завоеватели. Они… наблюдатели. Но что-то пошло не так. Их дом, их световой океан, начал угасать. Причина — неясная фундаментальная аномалия, распространяющаяся по космосу, как трещина по стеклу. И они нашли "буферную зону". Место, где эта аномалия пока не действует. Нашу Солнечную систему. Нашу Землю. Нас.

Анна Королева была не жертвой. Она была… контактером. Добровольцем. Она согласилась стать проводником, живым декодером их многомерного языка. Камень был интерфейсом. Но человеческое тело, трёхмерный биологический мозг, не мог выдержать такой нагрузки. Он сгорает, как предохранитель, при скачке напряжения. Она знала это. И согласилась. Чтобы передать предупреждение. Или… приглашение?

Последний образ был самым ясным: не одна сущность, а множество. Тысячи, миллионы таких кристаллов света, летящих сквозь космос к крошечной голубой планете. Не для войны. Для спасения. Их собственного. Они искали пристанище. И нашли его.

Свет начал меркнуть. Давление в ушах отпустило. Звуки леса вернулись — треск ветки, далёкий вой ветра. Кристаллическая сущность растворилась в воздухе, как мираж.

Петров опустился на колени, судорожно глотая ледяной воздух. В голове гудело от пережитого. Он посмотрел на тёмное небо, усыпанное звёздами. Теперь он знал, что за одной из этих звёзд, за призраком давно распавшейся кометы, находится армада. Не вражеская. Чужая. Бесконечно чужая. И она уже в пути.

Они не спросят. Они придут. Как приходят в свой дом.

Он поднялся, с трудом отряхивая снег с колен. В кармане камень остывал, становясь просто камнем. Петров посмотрел в сторону города, на огни, такие наивные и тёплые в своей обыденности. Что он должен сделать? Составить рапорт о встрече с НЛО? Его поднимут на смех или отправят на принудительное лечение. Молчать? Но они летят. А Анна… она стала первой ласточкой. Первой, но не последней жертвой контакта, который неизбежен.

Он сделал последний шаг к краю оврага, туда, где всё началось. Тишина теперь казалась ему звенящей, наполненной незримым присутствием. Петров достал из кармана тёплый камень, сжал его в ладони и швырнул в чёрную пустоту оврага. Пусть лежит. Пусть ищут.

"Мы уже летим к вам", — эхом отозвалось в его памяти.

И следователь Петров, проживший жизнь в мире улик и фактов, впервые почувствовал себя не следователем, а свидетелем. Свидетелем начала чего-то такого, к чему человечество не готово. Не к войне миров. К их мирному, тихому, необратимому переселению.

Он повернулся и пошёл прочь, к машине, к миру, который уже никогда не будет прежним. А за его спиной, в глубине оврага, упавший камень на секунду вспыхнул тусклым голубым светом, передавая в бездонную темноту космоса короткий, ясный сигнал: "Интерфейс активирован. Координаты подтверждены. Ждём".

И где-то за орбитой Плутона, в холодной и безмолвной пустоте, огромный флот кристаллических сущностей, бывших когда-то за кометой Атлас, сделал почти неуловимое корректирующее ускорение. Направление — Земля. Время прибытия — неизвестно. Намерения — неясны.

А на небе, среди мириад звёзд, одна точка света стала чуть ярче. Совсем чуть-чуть.