Пока Микки работал, я без дела не стоял. Я ловил обрывки эмоций, исходящих от его собеседников, словно улавливал случайные разговоры в шумной толпе. Пока что это были смутные, разрозненные волны: настороженность, как запах озона перед грозой; апатичное равнодушие; редкие вспышки искренности, тёплые, будто угольки в пепле. Я плохо понимал эти сигналы — у каждого свой характер, своё настроение, всё накладывалось друг на друга, создавая какофонию. Это походило на попытки разобрать отдельные ноты в оглушающем, дисгармоничном оркестре.
Мы остановились у очередного знакомого Микки — на этот раз у орка. Огромный, с горой бугристых мускулов, с мощными пожелтевшими клыками, торчащими из-под нижней губы. Голос его звучал словно скрежет вагонетки по гравию.
Микки поздоровался, начал свой привычный, отработанный танец. И я снова почувствовал это. То самое маслянистое, чуждое ощущение, которое шло от эльфов с их пыльцой. Но здесь оно было грубее, примитивнее, менее утончённым, однако оттого ничуть не менее отталкивающим — словно вонь дешёвого, неочищенного спирта после глотка дорогого коньяка.
Едва Микки попрощался, я решил действовать, повинуясь внутреннему импульсу.
— Эй, дружище, — окликнул я орка, подходя ближе и чувствуя исходящее от него тепло, как от печки. — Меня Зейн зовут. Скажи, а где тут бар... поприличней? Где от пива не воняет мочой, а от посетителей — тоской и отчаянием?
Орк издал глубокий, раскатистый смешок, отчего его могучая грудь заходила ходуном, и указательным пальцем, черным от мазута, метко ткнул в направлении ближайшей забегаловки с облезлой табличкой над дверью:
— Да вон глянь, вот неплохое местечко — «Ржавый кланкер». Место подходящее будет! Если тараканы сверху ещё не падают — уже неплохо.
В этот момент Микки, уловив, что я начал диалог не просто так, вернулся и ловко вставил, как нож в щель:
— А вообще, мой друг тут интересуется... чем-то покрепче пива. Сам-то я, можешь не сомневаться, уволен из Управления, — он подмигнул, играя в своего шута, — вот и тянет на рискованное, чтобы забыться.
Я сделал вид, что мне неловко, и мрачно кивнул, опустив глаза:
— Да, моего друга уволили. Из-за этих сучих ушастых. Несправедливо.
Зелёный великан нахмурился, его брови срослись в одну сплошную линию. Он огляделся по сторонам, словно проверяя, не следят ли за ними, и наклонился к нам, понизив голос до грозового раската:
— Ладно… Есть один бар, в переулке за углом. «Смех Теней». Шепните бармену — высокому тощему гоблину, — что хочется чего-то… сладкого. Не сахара. Поняли? Сладкого.
Когда мы отошли на безопасное расстояние, Микки тут же набросился на меня, его шёпот был резким и требовательным:
— Опять твоя интуиция? Он вёл себя, как все орки в этом районе — угрюмо и неприветливо. Ничего особенного.
— Он вёл себя странно, — стоял на своём я, чувствуя, как тот самый «вкус» ещё висит в воздухе. — Мне показалось, в нём было что-то… не то. Сложно объяснить. Словно бы он горел изнутри каким-то грязным огнём.
Микки резко остановился и пристально посмотрел на меня. Его взгляд был серьёзным, без тени привычной клоунской ухмылки, острым и проницательным.
— Слушай, Зейн... Если у тебя там... ну, дар какой-то открылся, магический, после того случая... Я об этом никому не проболтаюсь, можешь не сомневаться. Но выглядит это... чертовски подозрительно. Слишком уж ты в точку попадаешь. Как будто знаешь, о чём они думают.
Я отмахнулся, стараясь сохранить беззаботный вид, хотя внутри все сжалось в комок:
— Да брось, просто надоело смотреть, как ты один всю работу делаешь. А я тут как чучело огородное стою. К тому же кроме тебя, тут у меня никого нет.
Микки покачал головой, но настаивать не стал, видя моё сопротивление. Вместо этого он тихо, но очень чётко, врезая каждое слово в память, произнёс:
— В любом случае, такое лучше скрывать. Держать за семью замками. Если дар открывается спонтанно — лучше самому заявиться в гильдию на регистрацию, чем ждать, пока комиссия по неконтролируемым аномалиям сама к тебе в дверь постучится. Иначе будешь у них на крючке до конца жизни. Как пешка в чужой игре.
Я коротко кивнул, чувствуя, как сердце бешено колотится, гулко отдаваясь в голове тяжелым эхом. Понимание пришло мгновенно. Его слова звучали вовсе не пустой болтовнёй, а строгим предостережением старого товарища, прошедшего через подобное и знающего цену каждому слову.
— Понял. Спасибо. Это всего лишь интуиция, Микки. Обострённая. Не более.
Он хмыкнул, не веря ни единому слову, и мы пошли дальше — к «Смеху Теней». Но в гнилом, спертом воздухе между нами теперь висело невысказанное знание. И странное доверие, ставшее от этой тайны лишь крепче.
Мы шли по этим проклятым, узким улочкам, и под ногами хлюпало нечто густое, маслянистое, точно не вода, а какая-то техническая жижа, перемешанная с нечистотами. Прохожие здесь разительно отличались от нарядных жителей Верхнего города. Угрюмые, с потухшими глазами, замкнутые в себе, они либо спешили по своим тёмным делам, либо останавливались и смотрели на нас с немым, но отчётливым вызовом. От последних исходил тот самый знакомый мне по перестрелке запах — едкая смесь пота, грязного тела, готовой взорваться агрессии и чего-то металлического, что впоследствии станет для меня более чем привычным. У многих из них на открытых участках кожи красовались одинаковые, грубые наколки — переплетённые шестерёнки и скрещённые молоты.
— Местные банды, «Сыны прогресса», — пояснил Микки, заметив мой пристальный взгляд. — Лучше к таким не лезть. Они здесь вроде местной полиции и суда в одном лице, только со своими, очень кровожадными, представлениями о чести и долге.
Я читал о таком в учебниках по криминалистике, но видеть вживую, чувствовать их тяжёлые, полные ненависти взгляды на своей спине — было совсем другим делом. Здания были подстать прохожим — тёмные, обшарпанные, с заколоченными досками окнами, похожие на черепа с пустыми, слепыми глазницами.
Бар «Смех теней» внешне выглядел столь же мрачно, как и назывался. Из дверей вышел мощный, покрытый шрамами орк-вышибала, похожий на груду булыжников, и вышвырнул какого-то бедолагу. Тот пролетел дугу и в полёте обильно блевал фонтаном, добавляя новые, кислотные краски в и без того богатую палитру улицы.
— Ну вот, — хрипло усмехнулся Микки, — какие улицы, такой и салют. Добро пожаловать в рай.
Он энергично, не обращая внимания на лежавшего человека, направился к бару, а я, подавив рвотный позыв, поплёлся за ним, стараясь не наступить в лужу.
Вонь внутри была ошеломляющей, физически давящей. Концентрированный коктейль из пролитого дешёвого самогона, кислого пота, грязной одежды, мочи и той самой блевотины с порога. Микки, не обращая внимания на этот ад, словно дышал родным воздухом, подошёл к одному из липких, заляпанных столиков и пинком сбросил на пол какого-то пьяницу, уснувшего в луже собственных испражнений.
Музыка — дребезжащая, словно из старой разбитой шарманки — оглушала, сливаясь с гомоном голосов. В углу уже дрались двое, и к ним пробирались вышибалы, тяжело ступая по липкому полу. Кто-то яростно спорил о чём-то, размахивая руками, брызжа слюной. Место было откровенно отвратительное, клубок первобытных инстинктов.
У бармена — хмурого полуэльфа с лицом, не выражавшим ровно никаких эмоций, — я заказал два светлых. Расплатился парой затёртых монет. Он, не глядя, налил две пинты мутной, похожей на мочу жидкости и отодвинул их. Я подошёл к Микки. Тот пригубил и скривился, словно выпил уксус.
— Крепковато вышло. Дрянь редкостная. Но чего не сделаешь ради города, даже отраву пить начнёшь.
Я сделал вид, что делаю глоток. Травить себя этой дрянью я не собирался и надеялся, что никогда не дойду до такой жизни. Мои новые чувства с ужасающей чёткостью показывали разницу: от обычных пьяных исходило тупое, разлитое забытьё, а от тех, кто был под «сладким», — та самая маслянистая, липкая химическая эйфория, от которой сводило зубы и скрипело на зубах.
Микки сделал большой глоток и фыркнул, вытирая рот тыльной стороной лапы:
— Если будешь сидеть, как девственница на первом свидании, к нам возникнут вопросы. Расслабься, академик. Играй свою роль.
Видя, что я не могу заставить себя даже притронуться к кружке, он с усмешкой поменялся со мной, ловко передвинув их по столу. Себе оставил почти полную, а мне отдал свою, наполовину пустую. Я отпил глоток — и мир поплыл. Отвратительный, горький, затхлый вкус ударил в нёбо, вызвав спазм желудка. Захотелось выбросить наружу не только эту мерзость, но и всё съеденное за последние сутки. Пересилив себя, сделал ещё один крошечный глоток. Микки расхохотался — похоже, его самого уже слегка развезло, глаза сделались влажными и блестели.
Когда его пиво кончилось, я понял, что тащить Микки обратно, волоча его за собой по этим тёмным улицам, придётся мне. Я подошёл к бармену и поставил обе пустые кружки на липкую стойку.
— Это настолько отвратительное пойло, — сказал я, стараясь, чтобы голос звучал хрипло и пьяно, — что было бы неплохо это... смягчить. Чем-нибудь... сладким.
Бармен, не меняясь в лице, забрал кружки и протёр их одним движением грязного, засаленного, отвратительно пахнущего полотенца. От этого зрелища мне снова стало дурно. Он молча, почти незаметно кивнул куда-то в глубь зала, и два здоровенных амбала, до этого сливавшихся со стеной, отделились от неё, их тяжёлые, пустые взгляды уткнулись прямо в нас.
Микки выдернули из-за стола и поволокли прочь, а меня рывком прижали спиной к скользкой от влаги и капель пива стенке двое здоровенных громил. Нервные окончания вспыхнули огнём, словно адреналин уже прожёг остатки алкоголя до последней капли, даже если бы тот вообще имелся. Сердце бешено молотило в груди, готовое выскочить наружу и перекрыть дыхание.
— Эй, парни, возможно, вы меня не так поняли! — попытался я выкрутиться, чувствуя, как грубые, мозолистые руки методично обыскивают меня, впиваясь пальцами в бока. — Что-то лишнее ляпнул, с языка сорвалось, бывает!
— Заткнись, — прорычал бармен, не отрывая от нас своего ледяного, безжизненного взгляда. — Проверить вас обоих надо. Какие-то вы не такие. От вас копами воняет. За версту.
Сопротивляться этим горам мышц было бесполезно. Нас просто вышвырнули на улицу, в холодную, промозглую ночь и грубо прижали к мокрой, покрытой слизью брусчатке. Руки болезненно заломили за спину, карманы вывернули наизнанку. Забрали все деньги, что были с собой. Я возмутился, пытаясь вырваться, чувствуя, как щека прилипает к холодному камню:
— Эй, это откровенный грабеж! Верните, это всё, что у нас есть!
Было не просто неприятно. Было унизительно до глубины души. Пока они меня обыскивали, порвали куртку на плече с противным звуком рвущейся ткани. Отчаяние и яростная, бессильная злость смешались в горячий комок в горле.
Микки, когда его отпустили, заметно погрустнел, его вечная ухмылка исчезла без следа. Для него, живущего от зарплаты до зарплаты, потеря даже этих жалких грошей была ударом куда более чувствительным, чем для меня. Он молча поднялся, отряхивая грязь с коленей, его движения были медленные, усталые. Я последовал его примеру, пытаясь стряхнуть с себя липкую мерзость, ощущая, как по щеке струится тёплая кровь из ссадины.
— Что будем делать? Нас просто ограбили, как последних лохов, — пробормотал я, с ненавистью глядя на захлопнувшуюся дверь бара.
— Ладно, хоть немного с собой взяли, — хрипло, без всякой радости ответил Микки. — А то непонятно, как бы я до зарплаты дожил.
Спустя несколько минут те же двое громил снова вышли из бара и швырнули нам под ноги маленькие прозрачные пакетики. Они упали в лужу с блевотиной. Внутри лежало по две синие таблетки, отливавшие неестественным, ядовито-бирюзовым блеском.
Микки, скривившись, поднял свой, горько усмехнулся.
— «Осколок неба». Красиво называют это дерьмо. Хотя от него до неба как раз дальше всего.
— Это то, что мы ищем? — уточнил я, все еще не веря, что наша операция хоть как-то сработала.
— Одна из версий, да. Дешёвый ширпотреб. Но главного мы не получили. Тут просто лавочка, мелкие распространители.
— Кстати, — я кивнул на грубые наколки на их запястьях, — у них те же знаки. «Сыны прогресса».
— Подтверждаю, — мрачно сказал Микки, разглядывая таблетки. — Их метка.
— Вот хорошо бы сейчас револьвер под рукой, — вырвалось у меня, и я сжал пустые кулаки.
Микки фыркнул, вытирая грязь с лица:
— И что бы ты с ним сделал? Его бы сразу забрали. У этих ребят стволы получше наших сраных «пукалок», что выдают зелёным новичкам. А у бармена, я на сто процентов уверен, под стойкой пара обрезов припрятана. Так что считай, нам повезло отделаться легко.
— Так значит, здесь орудует та самая банда. Что делаем? Надо как-то выйти на верхушку и привести спецназ. Накроем ячейку — и задание выполнено. Нас восстановят!
Гремлин пьяно, горько рассмеялся, качая головой.
— О, боги, твоя наивность порой просто обезоруживает! Эти банды не с неба упали. Они на кого-то работают. Дай бог, чтобы я ошибался насчёт того, на кого именно… Часто их крышует тот, кто постарше да побогаче. Сечёшь?
— Ничего, Микки, — я попытался изобразить уверенную улыбку, но вышло криво. — Прорвёмся. Зато теперь мы выглядим как самые настоящие местные. И пахнем соответственно.
Микки снова рассмеялся, но на этот раз в его смехе было что-то тёплое, почти человеческое.
— Наконец-то я дождался твоей первой по-настоящему уличной шутки, академик. И она даже не ужасна. Почти смешна.
В баре нам делать было больше нечего. Мы побрели по тёмным, зловонным улицам, и я почувствовал, как от нас обоих разит потом, грязью и перегаром. Мы окончательно влились в толпу, став частью этого гниющего пейзажа.
— Тут неподалёку живёт один мой друг, — сказал Микки, сворачивая в ещё более тёмный переулок. — У него можно постирать эту робу, помыться. И главное — сообразить на троих, что делать дальше. Он в курсе всех местных дел.
Пройти спокойно, конечно, не удалось. Из очередного зловонного переулка я ощутил знакомую, острую, как лезвие, волну чистой, немотивированной агрессии. Это я уже научился отличать безошибочно.
На нашем пути, перекрыв его, выросли двое обрыганов. В их мутных, пустых глазах читался животный голод, а в руках, скрытых в карманах, угадывались и поблескивали в тусклом свете фонаря лезвия заточек. У меня и Микки — ничего. Только грязные, рваные куртки да два жалких пакетика с синим ядом, который сейчас был бесполезен, словно мыльные пузыри.
