Пункция прошла успешно. Вывели пять яйцеклеток, три оплодотворились.
Эмбриолог позвонила на пятый день.
— Один эмбрион — высокого качества. Бластоциста с хорошими показателями. Мы можем провести биопсию на HLA-совместимость.
— Сколько ждать? — спросил я.
— Несколько недель. Отправим в лабораторию. Как только будет результат — сразу сообщим.
В те дни я практически все время проводил с Машкой. Мы с ней часто смотрели старые мультики. Она хохотала, как раньше, когда еще не было этой болезни.
Однажды вечером она сказала:
— Когда у меня будет братик, я научу его рисовать. И мы будем вместе лежать на капельницах. Чтобы мне не было скучно.
К горлу предательски подкатил ком, я с трудом сдержал свои эмоции.
— Никто не будет лежать на капельницах. Ни ты, ни он.
— Ну ладно. Тогда мы будем вместе рисовать.
Я улыбнулся.
Она заснула с карандашами в руке.
Жена приходила в больницу реже — из-за анализов, встреч с врачами, уколов гормонов, инъекций. В её походке появилась осторожность — словно она уже носила внутри что-то слишком хрупкое, почти священное.
Когда мы виделись — обменивались короткими фразами.
— Как Маша?
— Без изменений. А у тебя?
— Всё идёт по плану.
Через несколько недель нас позвали к врачу:
— Пришли результаты биопсии. Полное совпадение по HLA. Эмбрион совместим с Машей.
Я не поверил услышанному.
— То есть… подходит? — спросил я.
— Да. Это тот вариант, на который мы рассчитывали, — кивнул он. — Дальше — перенос по плану. После родов берём пуповинную кровь. При необходимости — костный мозг позже. Гарантий, как вы знаете, никто не даёт, но это рабочий путь.
Я кивнул ещё раз. У нас есть вариант, с которым можно идти дальше.
Я не молился. Но тогда — поблагодарил. Просто кого-то. Что-то. Мир. Случай. Бога, если он есть.
Мы получили еще один шанс.
До того как всё началось — клиники, анализы, подготовка к ЭКО — она поговорила с ним. С тем самым мужчиной.
Рассказала ему, что у него есть дочь. Рассказала, зачем нужен ещё один ребёнок. Он слушал и, видимо, что-то внутри него щёлкнуло. Он согласился помочь. Но с условием: хотел быть рядом. Хотел участвовать в жизни и Маруси, и того, кто, возможно, родится. Говорил спокойно, деликатно. Без претензий.
Она согласилась. Тогда всё было завязано на одном: Машу нужно спасти. И если для этого нужно было проглотить и это — она проглотила. А я — просто продолжил идти рядом.
Но я всё яснее понимал, что становлюсь лишним. Малые жесты, слова, взгляды — всё складывалось в одно ощущение – теперь все иначе.
Через девять месяцев родился ребёнок. Я не был в роддоме, не ждал новостей. Мне просто сообщили: всё прошло хорошо.
Он появился — и с ним пришла надежда. Он оказался совместим с Машей. Почти идеально. Этот маленький, только родившийся человек — стал её шансом. Я надеюсь, однажды он поймет, что так было надо.
Пересадку готовили долго. Бумаги, врачи, анализы — бесконечная цепь. Я почти ничего не спрашивал. Просто был рядом. Когда Марусю перевели в стерильную, меня пускали к ней ненадолго, в халате, перчатках и маске.
Большую часть времени я ждал в коридоре. Спал на жёстком кресле. Смотрел на дверь, считал минуты до очередного визита.
Ни злости, ни молитв. Только ожидание.
В один из редких разов, когда меня пустили к ней, она чуть приподняла руку.
Я коснулся её пальцев и внезапно всё напряжение, долгие часы ожидания, страхи и бессонные ночи стали неважны.
Она была здесь. Она дышала. Всё остальное не имело значения.
Когда Маша пошла на поправку, наступил странный покой. Затишье. Как после шторма: воздух ещё пахнет озоном, земля сырая, всё в клочьях, но небо уже чистое.
Мы оставались рядом — больше по инерции, чем по выбору. Каждый жил в своей отдельной комнате внутри себя.
Жена теперь чаще улыбалась. Не мне — телефону, ему, отражению в зеркале.
Маша крепла, ела с аппетитом и просила «ещё одну главу». Я читал ей и тихо радовался, что с ней все хорошо.
Однажды вечером мы остались на кухне вдвоём. Было тихо: гудел холодильник, капала вода в раковине.
Она поставила чашку и, не глядя на меня, сказала:
— Нам не стоит дальше так. Я благодарна тебе. За всё. Без тебя… — она запнулась. — Но теперь ты можешь жить для себя.
Я кивнул. Без сцены, без драмы. Всё, что можно было разрушить, разрушилось раньше.
Она рассказала, что они с ним хотят начать с чистого листа. Что он не будет мешать, если я захочу видеть Машу. Что они уедут — может, не сразу. Что будет суд — если понадобится.
Я ответил, что не стану мешать. И что лишь хочу видеть дочь.
Мы долго молчали. Ни злости, ни крика — только пустота, в которой мы оба знали: «мы» больше не существует.
Я молча собрал вещи: несколько пакетов, ноутбук, старую куртку.
Когда выходил из квартиры, Маша спала. Я не стал ее будить. Мы поговорили с ней обо всем еще вчера. Я лишь задержался в её дверях на пару мгновений.
Я тогда ещё не знал, что дальше начнётся самое тяжёлое. Что бывшая постепенно начнёт настраивать Машу против меня, рассказывать всем, будто дочь плачет после разговоров со мной. Что стресс "может вернуть рак", и лучше бы мне вообще забыть про Машку – "у них своя жизнь, у меня – своя". Что Машка не хочет общаться со мной.
Как-то на день рождения Манюни я всё же уговорил бывшую дать поговорить нам по телефону. И по голосу дочери, я сразу понял, как сильно она скучает.
— Я люблю тебя, папа.
— И я тебя люблю, Манюнь. Ты… вспоминай меня иногда.
И сразу после этого — щелчок, кто-то выхватил у неё телефон.
Потом я пытался увидеться с дочкой — раз, другой, третий. В итоге они подали заявление: будто я приставал к Марусе. Меня задержали.
Потом адвокат бывшей предложил «решение» - дело заминают, если я исчезаю. Навсегда.
С тех пор я не видел Машу уже пять лет.
Первые годы без неё тянулись, как медленное падение в пустоту. Ты ходишь, ешь, дышишь, разговариваешь — но всё это словно в каком-то дурном сне и ты даже вздохнуть не можешь по-настоящему.
Иногда она приходит ко мне во сне — в тех же старых тапочках-ежиках, в руках книжка "Волшебник Изумрудного города", которую я когда-то подарил ей.
Иногда слышу её смех. Иногда — только молчание и взгляд, в котором будто есть всё понимание мира.
Как-то разбирая старые вещи, я наткнулся на картонный конвертик — кривой, скошенный, явно склеенный детскими руками. Внутри лежала фотография Манюни. На ней она ещё до болезни: сидит на корточках, широкая улыбка, прищур от солнца, на голове два хвостика, а на кончике носа желтая пыльца от цветка.
Я помнил этот день, но не помнил, что у меня осталась эта фотография.
На обратной стороне картонки, детским почерком было выведено:
"Пока, ещё увидЕмся!!!
P.S. Не грусти :-) !!!"
Она, должно быть, сунула незаметно этот конверт в мою сумку в тот самый последний раз, когда мы виделись. Спрятала между вещами — как маленькое заклинание против разлуки.
Я сидел с этой картонкой и фотографией в руках. В горле стоял ком и мне было трудно даже вздохнуть. В этих буковках была заключена вся моя жизнь.
Слёзы подступили резко, будто моя боль наконец-то прорвалась наружу. Я не сдерживал рыданий. Не было больше сил. И в этой боли было всё: её голос, её смех, её доверие.
P.S.
Я храню ее фотографию и эту картонку.
Иногда смотрю на ее улыбку и тогда ловлю себя на мысли:
А может, в этом и был мой смысл.
Чтобы помочь ей.
Уважаемый читатель, данным постом завершается история "Диагноз", но впереди будут новые истории. Если вам нравится творчество автора, пожалуйста подписывайтесь, ставьте плюсики.
Спасибо.
