Издательство «Манн, Иванов и Фербер» представляет книгу Наталии Осояну «Румынские мифы. От вырколаков и фараонок до Мумы Пэдурий и Дракулы».
Книга Наталии Осояну — о румынских мифах и самых неожиданных их пересечениях со славянской и европейской мифологией. Истории фольклорных, сказочных персонажей — чертей, вампиров, морских дев и прочих, от Бабы-Яги (Мумы Пэдурий) до Дракулы. Румыны веками жили на перекрестке культур, и в их взаимном влиянии сформировалась причудливая картина румынской мифологии. Многое в ней кажется знакомым, а многое — непривычным. В ней есть свои драконы — балауры, колдуны — соломонары и жар-птицы — маястры. В ней Бог и дьявол создавали землю сообща. А за маской знаменитого графа Дракулы скрывается переплетение нескольких фольклорных мотивов, одинаково далеких от образа аристократического кровопийцы. Писательница и переводчик Наталия Осояну берет на себя задачу показать эту замысловатую красоту и самобытность, открыв читателю дверь в неизведанный мир.
Предлагаем прочитать фрагмент одной из глав книги.
Колдуны и ведьмы: особенности румынской магической традиции
Владычицы судьбы, которым сам Господь не указ
Урситоаре(ле), урсите, урсоайче — три (по другим источникам, их может быть семь или девять) девушки или зыны, которые предсказывают новорожденному судьбу (урситу). В преданиях и поверьях говорится, что они ее «кроят»: глагол славянского происхождения «a croi», помимо очевидного смысла, имеет еще значения «намечать», «проектировать», «измышлять». Урситоаре приходят либо в первую же ночь после появления ребенка на свет, либо три ночи подряд, либо на третью, пятую, седьмую или восьмую ночи — как уже было отмечено не раз, румынские фольклорные традиции не отличаются избытком единообразия.
Изредка в преданиях встречаются мокань — персонажи с функциями, идентичными урситоаре, но мужского пола.
В разделе, посвященном иеле, упоминалась легенда, согласно которой они когда-то были служанками Александра Македонского, испившими воды, дарующей вечную молодость. Точно такую же историю рассказывают и про урситоаре, хотя эти волшебные существа явно отличаются от иеле по функциям и роли в жизни людей. Возникает закономерный вопрос: откуда взялась легенда и каким образом Александр Македонский стал персонажем румынского фольклора, пусть и не слишком важным?
Всему причиной книга «История Александра Великого», или «Александрия», псевдоисторический греческий роман о великом полководце, в котором отдельные моменты из подлинной истории сочетаются с абсолютно фантастическими приключениями в неведомых землях. Первая версия текста появилась во II–I веках до н. э., и она считается утраченной. Но в результате многочисленных переписываний, дополнений и исправлений возникли многочисленные альтернативные редакции «Александрии», одна из которых — сербская — была переведена на румынский в XVI веке. По многочисленным свидетельствам, после появления доступных технологий книгопечатания роман обрел зашкаливающую популярность: экземпляр «Александрии» можно было найти в каждом сельском доме, даже если жители не были обучены грамоте. Встретив образованного гостя, они просили его почитать немного о приключениях Александра Македонского, а сами с удовольствием слушали… хотя многие знали историю наизусть. Прочитанное или услышанное пересказывали на сельских посиделках, в меру собственного таланта что-то добавляя или переделывая, и вот так реальное историческое лицо из другой страны и культуры стало неотъемлемой частью румынского мифологического пейзажа.
Разворот «Сербской Александрии». XVII век
В некоторых регионах Румынии верили, что урситоаре не прядут нити человеческой жизни, а заботятся о лампадах, их символизирующих. Однажды вышло так, что у горца-чабана почти каждую ночь бесследно исчезал ягненок. Чабан отчаялся отыскать вора и устроил засаду. Глубокой ночью какая-то женщина забралась к овцам, схватила ягненка и собралась бежать.
— Стой! — крикнул чабан. — Тебе от меня не уйти ни за что на свете. А ну говори сейчас же, кто ты такая, иначе прощайся с жизнью!
— Не стреляй в меня, храбрец, — взмолилась женщина. — Я тебя отблагодарю!
— И как, спрашивается, ты меня отблагодаришь? Ты кто вообще?
— Так ведь я урсоайка, и твоя жизнь в моих руках. Если ты меня отпустишь — все будет хорошо, а если нет — несдобровать тебе!
Чабан отпустил урсоайку, но пошел за ней по пятам, потому что хотел знать, где ее жилище и что там происходит. Шли они долго и в конце концов очутились перед громадным замком, в котором горело бесчисленное множество лампад: сотнями тысяч они то гасли, то загорались вновь.
— Что это? — спросил чабан.
— Жизни тех, кто появляется на свет и кто умирает, — ответила урсоайка и стала подливать масла в лампады: кому поменьше, кому побольше, в зависимости от того, чей час уже настал или маячил где-то в отдалении.
— Покажи мою! — взмолился чабан.
И урсоайка показала ему лампаду, в которой масла оставалось совсем чуть-чуть, а потом наполнила ее доверху. Обрадовался чабан — был он, наверное, единственным в целом мире, кто знал наверняка, сколько ему еще суждено прожить, ибо увидел свою лампаду собственными глазами!
Готовясь к приходу урситоаре, необходимо накрыть стол: самое меньшее, что должно на нем быть, — соль, вода и простые лепешки; в некоторых местностях список обязательных предметов намного шире и может включать муку, зерно, масло, отрез новой ткани, три красные шелковые нитки, книгу, бумагу и перо, стакан вина или цуйки (самогона), свечи, монету, гребень, наперсток или ножницы (большинство подарков, как нетрудно догадаться, гендерно-специфичные).
Все подарки на следующий день забирает повитуха и раздает нуждающимся или гостям. Если урситоаре не найдут угощения, они напророчат ребенку дурную судьбу. Если как следует спрятаться или притвориться спящим в комнате с младенцем, можно подслушать их разговоры, но от этого, как правило, никакого толку. Рассказывают про одного человека, коему во сне ангел подсказал, что решили урситоаре относительно его сына: дескать, когда мальчику исполнится девять, он утонет в колодце во дворе. Человек этот сразу же засыпал колодец, но как прошло девять лет, его сын вышел во двор, положил голову на каменное ограждение засыпанного колодца, да так и умер, без всякой воды.
Золотая нить. Джон Мелуиш Струдвик. 1885
Урсоайки были почти у каждого народа, начиная с древних времен. Греки называли их мойрами (Клото пряла нить жизни, Лахесис определяла длину, Атропос перерезала), римляне — парками (Нона, Децима и Морта выполняли аналогичные роли). У славян, особенно южных, также существовали три существа женского пола, чьей задачей было определить судьбу новорожденного: их называли рожаницами, судженицами, судицами, наречницами и т. д.
А теперь вы наконец-то узнаете, кем был граф Дракула на самом деле!
Не будет преувеличением заявить, что когда про Румынию упоминают в контексте сверхъестественного, то подавляющему большинству слушателей, зрителей, читателей приходит на ум одно и то же имя: Дракула, а также один и тот же регион (Трансильвания) и магический феномен (вампиризм). Благодаря Брэму Стокеру и многочисленным произведениям, так или иначе основанным на его романе 1897 года (который, кстати, вовсе не был первым творением на означенную тему), трансильванский граф обрел множество обличий и считается ныне прародителем целого сонма литературных и кинематографических кровопийц.
Но сколько в этой книге настоящего фольклорного субстрата Румынии, можно ли на основе Дракулы как персонажа и типажа делать выводы о румынских вампирах как фольклорной категории? Вопрос гораздо сложнее, чем может показаться на первый взгляд.
Брэм Стокер никогда не бывал в Трансильвании и изучил ее по книгам — но по меньшей мере Эмили Джерард, автор травелога «Страна за лесом» (буквальный перевод названия «Трансильвания»), знала, о чем пишет, поскольку вместе с мужем-офицером прожила несколько лет в Германштадте (Сибиу) и Кронштадте (Брашов).
Фронтиспис к книге «Страна за лесом» Эмили Джерард. Иллюстрация Элизабет Тор
Впрочем, книга Джерард посвящена не только и не столько вампирам, поэтому те сведения, которые она излагает, довольно выборочные и немного предвзятые: акцентируя внимание читателя на том, что «носферату» пьют кровь, автор упускает из вида, что это лишь одна из множества особенностей этого колдовского племени. Но следует отдать должное Джерард — она хотя бы делит вампиров на живых и мертвых. Фольклористы знают, что на самом деле разновидностей намного больше.
Итак, начнем с того, что существа, которых принято называть румынскими вампирами, — на самом деле они в большей или меньшей степени вампиры, колдуны/колдуньи, упыри и оборотни — в общем смысле чаще всего именуются стригоями. Этимологически слово «стригой» происходит (согласно одной из версий) от латинского strix, означающего сову-неясыть, которая, по преданию, пила кровь детей (русское название этой птицы, если вдуматься, тоже довольно зловещее). У западных славян есть эквиваленты стригоев — штрига и стрыга, причем последнюю прославил Анджей Сапковский благодаря «Ведьмаку» (забегая вперед, скажем, что стрыга — это мертвый стригой). Термин «стригой» или «стрига» известен с давних времен, о нем упоминает Дмитрий Кантемир в «Описании Молдавии» (1769), но описывает не вампира, а ведьму, которая губит младенцев. Предположительно, во времена Кантемира фольклорный образ стригоя еще не сформировался как следует.
Эмили Джерард в «Стране за лесом» назвала румынских вампиров «носферату» — во многом благодаря ей этот термин впоследствии получил широкое распространение через «Дракулу» Стокера и экранизации, в первую очередь «Носферату, симфония ужаса» (1922) Мурнау. Но в современном румынском такого слова нет, и ни один этимологический словарь не содержит его с пометкой «устаревшее» или «регионализм». Предполагается, что Джерард могла заимствовать термин из статьи Вильгельма Шмидта, опубликованной в 1865 году на немецком языке, но это мало что проясняет. Трудно понять, что именно авторы не расслышали как следует. Nesuferitu («невыносимый»)? Necuratu («нечистый»)? А может, речь о нашем старом знакомом — Nefârtatu (Нефыртат, букв. «враг [рода человеческого]»)? Увы, теперь можно лишь строить предположения…
К настоящему моменту этнографы различают региональные вариации стригоев (шишкои, морои, босоркои, приколичи), а также, как уже упоминалось, живую и мертвую разновидности. Остановимся на второй классификации, поскольку первая очень специфична и заинтересует, скорее, профессиональных исследователей фольклора (но к приколичам еще вернемся в следующей главе).
Живыми стригоями не становятся, а рождаются. Причин довольно много: стригоем будет дитя инцеста или брака между недостаточно отдаленными родственниками, включая посаженных и крестных отцов и матерей, а также дитя, зачатое в большой религиозный праздник. Если беременная женщина выпила оскверненной воды или ночью вышла на улицу с непокрытой головой, ее ребенок будет стригоем. Стригоем также становится младенец, рано отлученный от материнской груди или сам отказавшийся пить молоко; седьмой сын или седьмая дочь, родившиеся подряд у одних и тех же родителей; кто-то из братьев или сестер, родившихся в один и тот же месяц; рожденный в лесу в зарослях кустарника; проклятый злой повитухой… Стригоем без особых причин может стать ребенок, родившийся «в рубашке» или «в шапочке». И разумеется, кем еще может быть дитя двух стригоев, как не стригоем? Родители способны подбросить его в нормальную семью, забрав, разумеется, чужого младенца — и о том, какая участь ждет несчастное дитя, лучше не думать.
У стригоя, как правило, есть хвостик — необязательно в самой логичной части тела, — который он прячет от посторонних взглядов. В некоторых случаях к внешним признакам стригоев относят плешь, рыжие волосы, чрезвычайную худобу, но, в отличие от хвоста, ни одно из этих подозрительных свойств не может считаться определяющим.
Стригои способны превращаться в зверей, но… вовсе не в летучих мышей. На самом деле предпочтительные варианты — собака и кошка; гораздо реже встречаются быки, петухи, бараны, лошади, волки, куры, свиньи, лягушки и даже тараканы! Для превращения стригой должен трижды кувыркнуться, и то же самое требуется для того, чтобы вернуть себе привычный облик.
По ночам стригои разъезжают на бочонках, метлах (да, мужчины тоже) и мялицах (мялках для льна и конопли), а если случается на перекрестке встретить конкурента, дерутся трепалами до крови, пока не иссякнет молодецкая удаль; победитель становится главным стригоем, а раны у всех участников такого побоища заживают сами собой. Если обычному человеку довелось застать стригойскую битву, он может принять в ней участие и даже выжить: всего-то и надо, что взять обычную саблю вместо трепала.
Стригои могут пить кровь, но чаще они довольно нетипичные вампиры, которые высасывают жизненную энергию — ману — как у людей, так и у животных и даже растений. Погодные стригои могут провоцировать засуху, выпивая дожди. В тех селах, где они живут, часто случается град — причем не по их вине, а потому что Всевышний пытается таким способом очистить землю от нечисти. Если идет слепой дождь, люди говорят, что стригойка выходит замуж.
Чтобы поближе познакомиться со стригойками, надо первую увиденную в марте змею убить и отрезать ей голову. В пасть головы вложить чеснок и посадить в День святого Георгия, до восхода солнца. Урожай собрать и сохранить до следующего года, а там намазать грудь маслом, выдавленным из этого чеснока, и забраться на дерево: все стригойки соберутся вокруг него, чтобы поклониться заклинателю, признав в нем старшего.
А как же мертвые стригои? Они получаются из нечистых покойников, под или над которыми прошло животное: кошка, собака, курица или мышь. Если удастся такого зверя поймать, его надо убить, сжечь и закопать останки вместе с покойником. Мертвым стригоем становится младенец, умерший некрещеным, рожденный тайком и закопанный в дальней части кладбища или за оградой. Вышеупомянутый хвост может вырасти и после смерти, и это верный знак, что мертвец превратился в стригоя.
Фотография из альбома Курта Хильшера «Румыния. Пейзаж, постройки, народный быт» (1933)
Мертвые стригои выбираются из земли в полночь и бродят по окрестностям, нередко таская с собой гроб. Они разносят болезни животных, а также чуму и холеру; кроме того, они могут задушить или загрызть кого-нибудь. Если мертвые стригои застанут на кладбище девушку, которая пришла навестить какую-нибудь могилу, они утащат ее и, скорее всего, съедят. Наткнувшись в селе на свой бывший дом или жилище кого-то из родственников, мертвый стригой сперва высосет души через окно, а потом войдет и выпьет кровь, съест сердце у каждого бездыханного тела. Если раскопать могилу мертвого стригоя, его тело окажется нетронутым гниением: говорят, одного старика так раскопали — и увидели, что сидит он по-турецки, а сам весь красный, ибо сожрал почти всю свою родню.
Прототипом аристократа-кровопийцы, которого подарил мировой культуре Брэм Стокер, считается господарь княжества Валахия, правивший в XV веке, — Влад III из династии Басарабов, более известный как Влад Цепеш или Влад Дракула (1428/31–1476/77). Прозвище Цепеш (Țepeș) происходит от румынского слова țeapă («кол») и по смыслу означает «Колосажатель» — таков был излюбленный Владом III Басарабом метод казни врагов, один из определяющих моментов его грозной репутации. А что касается более известного прозвища, то Влад III унаследовал его от отца — Влада II, именуемого Дракул. Румынское слово dracul в XV веке означало «дракон» (к нашему времени оно практически всегда означает «черт», «бес», «дьявол» и так далее). Влад II за пять лет до того, как стать господарем Валахии (в 1436 году), был посвящен королем Венгрии Сигизмундом I в рыцари ордена Дракона (Ordo Draconis), основанного для защиты государства от всевозможных врагов и сплочения лояльных аристократических семей. Таким образом, Дракула в буквальном смысле — «сын дракона» (а может, и «чертов сын»), что весьма красноречиво в любом случае.
Пребывание Влада Дракулы у власти, отношения с врагами и союзниками — история крайне сложная, выходящая за рамки этой главы и книги в целом. Резюмируем ее следующим образом: он был жестоким правителем даже по меркам своего времени, часто проливал — но не пил — кровь и обрел репутацию злодея, в которой тем не менее не было ничего сверхъестественного. Кстати, в литературного персонажа — точнее, в героя памфлетов, поэм и песен странствующих музыкантов, высмеивающих и преувеличивающих его деяния, — Влад III Басараб превратился еще при жизни, в 1463 году.
В народе существует множество обычаев, чье предназначение — не дать покойнику превратиться в стригоя или, если избежать этого нельзя, как-то минимизировать ущерб. Они очень разные: например, в некоторых краях принято затыкать покойнику ноздри и уши, заклеивать веки, чтобы он не видел и не слышал дьявола и чтобы тот не смог высосать из него душу. Иной раз заклеивают и губы, чтобы покойник не рассказал дьяволу, как зовут его родных. Помимо смолы, годится мед, камешки или чеснок, который втыкают во все телесные отверстия, какие только могут прийти на ум. Где-то покойника покрепче связывают, где-то вонзают длинную спицу в живот или в сердце, а где-то отрезают голову и кладут в ногах. Это отнюдь не исчерпывающий список!
Интересно, что после смерти живого стригоя или стригойки их души не улетают на небеса и не попадают в ад, а остаются на земле и могут переродиться в том же облике, но без малейшего проблеска воспоминаний. Однако стоит кому-то «из прошлой жизни» их повстречать и узнать — пусть это даже будет не человек, а собака, — как стригой упадет замертво, и на этот раз навсегда.
Хора — танец, напоминающий русский хоровод. Фотография из альбома Курта Хильшера «Румыния. Пейзаж, постройки, народный быт» (1933)
Другой весьма любопытный факт: стригои не только чинят вред, они могут совершать и добрые поступки. Однажды один мужик шел с мельницы, неся мешок кукурузной муки, и увидел стригоев, которые собрались неподалеку танцевать хору.
— Славно вам повеселиться! — крикнул мужик без задней мысли.
— А у тебя славный мешок! — весело ответили стригои.
И с той поры в мешке у мужика никак не заканчивалась кукурузная мука — пока он в конце концов не рассказал жене о случившемся. Правда, это напоминает скорее проделки кельтских эльфов, чем подлинный контакт с нечистой силой?
А вот еще одна сказка про стригоя, которую рассказывали в местечке Мусчел.
Говорят, пришел как-то стригой танцевать с парнями хору. Тут один сельчанин заметил, что из-под шапки свисает стригойский хвостик, да и сказал об увиденном самому стригою. Тот обрадовался: раз, говорит, ты не выдал меня людям, я тебя вознагражу. Приходи туда-то и тогда-то, но приводи с собой лучшего друга!
Парень пришел, привел молодую жену — кто же еще будет ему лучшим другом? Стригой же усыпил его волшебным дыханием, сам обратился в красавца, заморочил девушке голову и предложил мужа убить. Когда она уже стояла над спящим мужем с топором, стригой его разбудил и объяснил, что случилось. На второй день парень привел с собой брата; стригой вновь его усыпил, обернулся девицей-красавицей, и история повторилась. На третий день, сам не зная, как быть, парень пошел на встречу один, и в пути за ним увязался пес. Когда стригой усыпил сельчанина, четвероногий защитник принялся лаять и кусаться — словом, горой стоял за человека, не подпускал к нему колдуна. Вот тогда-то стригой, разбудив парня, похвалил его и пса, после чего отблагодарил, как обещал: вдохнул ему в рот языки всех птиц и зверей мира, затем предупредил, что если сельчанин с кем-нибудь поделится секретом, то его ждет смерть.
Какое-то время жил наш герой припеваючи, только жена его молодая все время удивлялась тому, как он хорошо понимает, чего желают их домашние животные. Он все отнекивался, дескать, чутье такое! Но если упрямой женщине что-нибудь втемяшится в голову, тут уж пиши пропало. Так она его пилила, так изводила, что он был уже готов все рассказать. И вот однажды, пока рубил дрова, услышал ссору пса и петуха:
— Да что ты распелся, подушка расфуфыренная! Разве не видишь, хозяин вот-вот помрет?
— Тьфу, а мне-то что, коли он дурак? Позволил бабе взять над собой верх!
— Как?
— Ну сам-то посмотри: у меня двенадцать жен, и я их всех приструнил, а у него всего одна — и он не может с нею справиться. Встал бы, да взял кнут, да огрел бы ее по спине: «Что хочу, то и говорю!» — да и дело с концом!
Услышал это мужик и сделал, как подсказал петух.
С той поры любопытная жена к нему с расспросами больше не приставала.
* * *
И все-таки гораздо чаще стригои причиняют откровенное зло любому, кто с ними столкнется, потому что такова их природа. Живые стригои не чураются дневного света, но наиболее привольно чувствуют себя в ночи, а вот если идут по селу, то для своих козней выбирают дома с освещенными окнами, поэтому таковые надо прикрывать ставнями. Стригой не скован запретом на вход без приглашения, но если по какой-то причине ему не удастся найти дверь или иной способ попасть в дом, он будет звать, имитируя чей-то знакомый и родной голос, пока кто-нибудь не ответит, на свою беду: если не выждать третьего зова, этого хватит, чтобы онеметь или лишиться силы в ногах. Кстати, такова еще одна гипотеза относительно происхождения слова «стригой» — a striga по-румынски «кричать, звать».
Источник
