Улыбка нашей поварихи мне сразу не понравилась. Ехидная и злая, как у ведьмы на иллюстрациях к детским сказкам. Только вместо остроконечной шляпы – дурацкая косынка, из-под которой в растрепку торчат сухие рыжие копны. И здоровенный половник как замена метле. А вот котел такой же почти, хоть и алюминиевый. Стоит рядом, дымится.
Наша повариха вообще личность неприятная, так что с ней надо аккуратно. Дипломатично и тактично. А то закроется в себе, как царевна Несмеяна, и не узнаешь, что это ее так развеселило. А интересно ведь!
– Что это вы, Мария Ивановна, лыбитесь сегодня так... – я шамкаю секунду губами, делая вид, будто пытаюсь подобрать более точные слова, – как параша?
Необъятные телеса поварихи сразу же поворачиваются в мою сторону с отточенной грацией автоматической турели, и крупнокалиберное ее дуло изрыгает в мою сторону очередь разрывных снарядов:
– Я ТЕБЕ ДАМ ПАРАШУ, СУЧЕНЫШ, ХАМЛО ПОДЗАБОРНОЕ, ТЫ КОГДА УЖЕ, ПАДЛА, ЗАПОМНИШЬ, ЧТО Я МАРИНА?!! – и, чуть-чуть продышавшись, добавляет со стальной ненавистью в голосе: – Ты жди-жди, урод, я тебе мышьяка-то наебеню, будешь знать, как казенные харчи задарма питонить...
Вообще-то, повариху можно понять. Она тут одна готовит на целую столовую, весь день у плиты, да еще и котлы эти огроменные тягает, на которые мне смотреть-то тяжело. Попробуй-ка прокорми целое учреждение! А наш Отдел Внутреннего Контроля ей представления чуть ли не каждую неделю сыпет. Им показатели надо откуда-то брать? А на одних уборщицах отчетности много не сделаешь. А сотрудники других отделов в большинстве своем ребята подкованные, на ОВКшников тоже жалобы подавать можно. Так что приходится им с поварихой работать. А она баба нервная, ей вообще побоку, ОВК или ОСпа, или из других отделов. Она свою злость на всех срывает.
Так что по-хорошему – пожалеть бы ее, да подбодрить. А то так и до инфаркта человека можно довести.
– Кто бы про задарма говорил, сама-то небось не на подсобном хозяйстве такую жопу отожрала, – вообще-то я тоже не железный, я себя сейчас чувствую, как будто через дорогу перед грузовиком бегу. А грузовик сигналит, сигналит...
– ТЫ СЕЙЧАС В ЭТУ ЖОПУ БАШКОЙ СВОЕЙ ОКУНЕШЬСЯ, ГОВНО СОБАЧЬЕ!!! ТЫ, БЛЯДЕНЫШ ТАКОЙ... – но вдруг тирада резко обрывается, и злорадная такая улыбочка приподнимает тяжелые шторы лоснящихся щек. Эта улыбка напоминает мне Атланта, держащего небосвод на плечах своих. – А ничего-ничего. Недолго тебе, дармоеду, здесь питаться-то осталось. Скоро ты по пустыньке-то босичком прогуляешься. Вот тогда и поглядим... – повариха делает вкрадчивую паузу, – кто смеятися-то будет!
Я озадаченно смотрю через плечо на Андрея, развешивающего свой пиджак на спинке одного из стульев. Он отрывает критический взгляд от белых разводов в подмышках своей одежки, смотрит в свою очередь на меня, а потом неопределенно кивает на повариху.
Так что я пожимаю плечами и снова к поварихе:
– Вы меня, Маша, извините, но, по-моему, вы тут по запарке свои мозги последние вместо огурцов засолили. Причем я это давно понял, еще когда вас в первый раз увидел. Какого это хрена мне в пустыне босиком гулять?
– А вот так! – с детским нахальством в голосе говорит Марина Ивановна. – Поувольняют вас тут всех скоро к чертям!
И чуть ли не язык показывает, светится аж.
– Ну и желчи в вас, вы бы ее хоть в соус какой-нибудь для остроты...
Но договорить я не успеваю.
– В смысле поувольняют, у нас тут нехватка кадров уже лет пятнадцать!.. – повернувшись, я вижу опешившего Андрея, чуть ли не по струнке выпрямившегося, глаза – две тарелки. Я первый раз его таким вижу, но это немудрено. Увольнение же. Страшно подумать! Обычно о таком даже не заикаются.
– Да, – говорю я раздраженно, – в смысле, поувольняют?
– А вот так! – опять дразнится повариха. – Вот так вот!
– Совсем поехала, в общем, – я поворачиваюсь к Андрею. – Ты есть-то будешь или...
Но он уже мимо меня к поварихе пролетел.
– Что же это вы, Марина Ивановна, говорите такое? По каким это таким основаниям нас увольнять должны?
Я закатываю глаза.
– Да она чушь какую-то... – Андрей жестом показывает мне замолчать, и я замолкаю. Не нравится мне его такая обеспокоенность.
– А вы это узнаете еще, скоро узнаете, – у меня не получается не отметить, с каким гротескным шармом у нее получается потирать свои пухлые ладошки. Точно паук над мухой насмехается перед обедом.
– Что мы узнаем? – твердо спрашивает Андрей.
Повариха только зубы скалит.
– ЧТО мы узнаем? – повторяет Андрей, катая желваки по скулам.
– А вот! А узнаете, как узнаете!
– Я сейчас вас уволю, – серьезно говорит Андрей. И смотрит ей прямо в глаза, даже меня пробрало.
– Что это ты мне... – начинает она, пытаясь сохранить усмешку на лице. Не сильно получается, видно – глазки-то забегали. Как у цыганки, которой прохожий в спешке проклятие бросил.
А Андрей ее перебивает:
– Вы за последние пять минут разговора с клиентом допустили восемь оскорблений и две угрозы в его адрес. В ОВК будут рады. В какой вы там сейчас раз на испытательном сроке сидите?
Я понимаю тактику Андрея и добавляю:
– А еще меня с ваших пирожков поносит уже вторую неделю, – мой голос просто звенит от честности, но Андрей меня снова жестом осекает. И подписывает поварихе приговор:
– Так что первой по пустыне вы погуляете.
– Да что это вы... Да я же... – не ожидала тетя такого поворота. Копала-то вроде яму не себе совсем…
– Ну, так что вы там сказать хотели? – спокойно спрашивает Андрей.
– Что я хотела... – она смотрит на него пустыми глазами, а он кивает так поощрительно. – Что это... Приказ же новый вышел, вы не знали?
– Какой приказ? – мягко стелет Андрей.
– А что теперь камней на работу брать можно, – и все-таки не получается у нее в этот раз скрыть какого-то превосходства. – Так что теперь нормально хоть работать будем!
Андрей лицом сейчас сам камень напоминает, так что я опять совершаю поползновение к разговору:
– Может, камень хоть варить...
Но он дара речи не потерял, хоть и выглядит, как статуя:
– Что значит «нормально»... – выдыхает он как-то горько. – Что значит «нормально»?! Будто сейчас не работаем...
– А сейчас – через задницу! – повариха опять срывается, не умеет она долго унывать. – Только нервы треплете! Морды надуете, а сами – дураки-дураками! А камни дураками не бывают!
У меня опять появляется странное чувство неправильности. Не так все, как должно быть.
– В смысле, «через задницу»? – бормочу я про себя. – По всей пустыни целые кучи бумажек... Под каждым камнем – стопка представлений, на каждом кактусе – ворох жалоб...
Андрей, однако, меня не слышит, его как будто прорывает, будто на рану старую наступили:
– Работаем мы нормально! Как надо работаем! – жестко бросает слова, как топором от себя отрубает. – Это правосознание у контингента – ниже плинтуса! Никакого уважения, никакой ответственности! Никакой исполнительности! Процент исполнения актов, знаешь, сейчас какой?! Никакой! А исполняем-то не мы! Мы вносим!
Я как будто со стороны на всю эту сцену смотрю. Какой-то театр абсурда. Какого это он еще исполнения от своего контингента-то требует? Мне за него боязно уже становится, надо отсюда уходить. На свежий соленый воздух.
– Андрюха, – я его тихонько так беру под локоть, – что ты ей объясняешь, она знает, только как супы свои ядовитые варить... Пошли уже...
Он на меня смотрит и в глазах его сверкает какая-то глубокая обида. Детская даже, открытая, беззащитная. Но он себя в руки берет, мою отводит и говорит тихо:
– Да, пошли. Нам еще завтра на планерку...
Я говорю поаккуратнее:
– Нам каждый день на планерку.
– Да, – он на ходу подхватывает свой пиджак и направляется к двери.
– Идите-идите... – зло сопит повариха. – Иди-и-те...
Я оборачиваюсь и весело ей подмигиваю:
– Надеюсь, завтра увидимся, Марья Ивановна. Камень-то много не наготовит, а?
Мне в спину разряжается следующая обойма эпитетов и метафор, но я к ней особо не прислушиваюсь.
***
Андрея я догоняю в коридоре.
– Что это ты так разнервничался из-за приказа этого? – я говорю как можно беззаботнее. – Будто не знаешь, как эти приказы исполняются. Будут теперь просто от камней заявлений на работу ждать, вот и все!
– Просто тошно мне, – Андрей снова на меня не смотрит, только прямо. – Мы тут пашем, как кони, нам эти камни чуть ли не в рожи плюют, а теперь еще и к нам их? А нас и правда, увольнять? И что?
Я молчу. Мы выходим на улицу и останавливаемся. Я закуриваю.
– Работаешь тут, живешь буквально этой работой... А!.. – он обреченно машет рукой. – Свинство это, вот что. Ты домой идешь?
Я иду, но сейчас мне надо одному подумать.
– Нет. Я пройдусь немного.
– Ну ладно.
Андрей направляется к жилому комплексу, а я остаюсь курить.
Я уже говорил, что здесь все воспринимают свою работу немного слишком близко к сердцу? На мой взгляд, по крайней мере. Казалось бы – камни, ну и хрен с ними. А нет. Не хрен. Нужны они нам. Как же без камней-то?
И снова колет меня что-то. Какое-то ощущение отстраненности, будто со стороны я смотрю на коллег своих и не понимаю, что они там делают... Просто копирую поведение, чтобы не отбиваться от группы. А группа эта зачем? А как я без нее?
Я поднимаю голову и выдыхаю дым в обшарпанный небосвод. Он, наверное, скоро рухнет на нас. Такое вот предсказание у меня есть. Я представляю себе театральную сцену. За кулисами деревянные балки держат сменную картонку с нарисованным небом. Деревянные балки скоро сгниют. И если быть совсем честным, я не думаю, что буду рад, когда вместо того, чтобы задавить меня, наше небо порвется, а за ним окажутся бьющие по глазам софиты. А может и обрадуюсь.
А вообще – нет, какие балки? Наше небо держат вот эти наши шестнадцатиэтажки. Все на них держится, ибо выше них тут ничего и нет. А значит, они единственные претенденты на роль подпорок неба... Какого хрена я думаю об этом вместо своих экзистенциальных проблем? На чем я остановился?
Я встряхиваю головой.
Я остановился на том, что многого не понимаю. В окружающих ничего не понимаю, в себе тоже. Надо будет с этим разобраться. Поговорить с кем-нибудь. Или за дурака примут? Примут, да.
Я кидаю бычок в урну, наблюдая за его полетом. Мне нравится, как оставляемая им полоска дыма взвешивается на секунду в воздухе, а потом уходит вверх. И нравится, как бычок, ударившись о стенку урны, отскакивает вниз, внутрь. И немного напрягает, что мы до сих пор пользуемся урнами.
Я пожимаю плечами сам себе. Надо будет обо всем этом подумать.
Я направляюсь в жилой комплекс.
***
Жилой комплекс – это одна шестнадцатиэтажка, переоборудованная в общежитие, в котором одновременно едва ли находится два десятка человек. Большая часть сотрудников спит на рабочих местах. Там и не так одиноко, и встать с утра попозже можно... До работы же не надо добираться. Опять же, можно подольше поработать, благо из кабинетов никто не гонит. Зачем вообще нужен дом, если у нас ничего кроме работы нет?
Я поднимаюсь на свой тринадцатый этаж, останавливаясь между шестым и седьмым на перекур. Лифта нет же.
Я пытаюсь как можно меньше звенеть ключами, когда открываю комнату, но один щелчок замка – и за спиной раздается скрип открываемой двери.
– Ты когда мне чайник отдашь?! – меня всегда забавляло, как звучат властные нотки в тоненьком голосе Анджелки.
– Привет... – я поворачиваюсь к ней, заранее улыбаясь, представляя, как она стоит, метр с кепкой, руки в боки... Милашка, что сказать.
– Ты зубы мне не заговаривай! – она хмурится. – Месяц назад забрал! А мне на работе...
– Анджел, ты зачем работаешь?
– В смысле? – она озадаченно смотрит меня. Руки сразу опустились, вышла из атакующей позы.
– В прямом. Зачем?
– Ну как это, зачем, ты и спросил, – обычно она пищит быстро-быстро, а сейчас слова тянет, видимо, правда задумалась. – А что же мне еще делать?
Я вот тоже не раз этим вопросом задавался. Может, хоть ты поделишься?
– Как это что? Что, неужели больше нечем заняться?
– А чем?
Я представляю себе бесконечный солончак, блестящий на солнце.
А Анджела уже выбросила всю философию из головы:
– Чайник мне отдай! Мне на работе воду заваривать не в чем!
– Ну и не надо, – поддразниваю я ее, открывая, наконец, дверь. – На работу его возьмешь, я тебя здесь вообще видеть не буду.
– А оно тебе надо? – видно, что ей это понравилось, даже щечки порозовели.
Я усмехаюсь.
– Конечно! Я специально его не отдаю, чтобы ты мне почаще показывалась.
– А ты ко мне в отдел заходи! – радостно предлагает она. – У нас там сейчас такой хаос!..
Анджела самозабвенно насвистывает мне, что у них в отделе пропала гербовая печать, так что теперь вместо нее используют ластик, на котором начальник каждый раз чернилами рисует птичку и ставит роспись. Я всучаю ей чайник, а она все стоит и щебечет, и прямо светится вся изнутри.
Как солончак.
Я встряхиваю головой, отгоняя эту чертову пустыню.
– Тебе что, плохо? – сразу хмурится Анджела. И губки поджимает.
– Да нет, – я смотрю на нее, невольно улыбаясь. Только у нее так быстро эмоции меняются. Только что – веселье, радость, раз – и озабоченность, раз – и опечаленность. – Все нормально. Просто спать охота – ужас! – я театрально потягиваюсь и издаю зев довольного жизнью льва, только что полакомившегося косулей. – Хочешь со мной?
Она улыбается и уводит глаза вниз.
– Нет уж, перебьешься.
Я не настаиваю.
