Они стояли у крыльца, окруженные толпой мещан и крестьян. Здесь были низкие, коренастые, длинноволосые гуцулы в черных сердаках, которые съехались в Лютовиску на конную ярмарку из соседних деревень – Прочисного и Смольника. Были высокие и гордые ляхи из Долины в сермягах, с длинными усами и волосами, подстриженными под горшок. Были королевцы, то есть русины, прибывшие издалека, из-за самой Ославы. Были евреи в украшенных вышивкой ермолках, в халатах, а также в накинутых поверх отороченных мехом сюртуках или кафтанах. Были купцы из Хочева, Цисны и Балигрода, бабы, торгующие сыром и яйцами, были табачники, везущие табак из-за венгерской границы, липтаки, цыгане, скрипачи, сабаты, волохи и, конечно, не обошлось без воров. Среди длинных волос и русых кос, среди шапок, колпаков и соломенных шляп виднелись выбритые головы казаков, капюшоны и бекеши сабатов, а также немногочисленные шляхетские колпаки, украшенные перьями и тряпками.
Все эти люди пришли сюда с одной целью – посмотреть на знаменитого infamisa, человека родом из преисподней, баламута, изгоя, поджигателя, своевольника и мясника. То есть на пана Белоскурского, чья дурная слава жестокого наездника и лютого зверя неотступно следовала за ним на протяжении последних недель по всей Саноцкой земле Русинского воеводства, пока, наконец, не ухватила его за седые космы. Пан Мацей полулежал с опущенной головой, привязанный к столбу, поддерживающему навес крыльца. Он еще не пришел в сознание и не слышал, как люди вокруг спорили о его персоне.
– Говорил ты, жид, что назначена награда за его голову! – продолжал Колтун. – Ты говорил, что пан староста Красицкий дает две тысячи дукатов за него. Так плати нам теперь! А свою награду в Перемышле заберешь!
– Ай-яй-яй! А мне-то какой интерес? Да никакого! Только убытки, – взвыл Янкель.
– Бери шляхтича, пархатый, – пробурчал Ивашко по-русски и засунул пальцы за пояс. – Я дам тебе денег за него.
Еврей огляделся в замешательстве, ища союзников.
– Вы не боялись шляхтича, – прошептал он. – Ты сам, Колтун, говорил, что возьмешь его за голову, а как выпьешь горилки, то и дьявол, и упыри тебе не страшны. Так возьмите его сейчас! Вот умники нашлись. Шляхтичу дали по башке, а чуть что – все на еврея валите! Потому что жиды всегда виноваты. А мы ведь не турки, не татары, но ваши братья по несчастью.
– Тихо, тихо. Не торопитесь, люди. Есть и выход, – заговорил Мошко из Тычин, еврей с пейсами, заплетенными в косы, по прозвищу Тычинский или Умный, потому что он писал таможенные реестры в Цисне. – Надо отвезти Белоскурского в Перемышль, к пану старосте.
– А кто поедет? – спросил Янкель у Колтуна и Ивашки. – Хо-хо, я здесь мало вижу добровольцев. А может я, жид, должен это сделать? Потому что, в конце концов, жиды всегда крайними остаются!
– Эй, Колтун! – сказал Мошко из Тычин. – Ой вэй, это же ты хвалился, будто хитер и предприимчив. Ты первый схватился за топор. Так бери шляхтича. Он твой и по праву.
– Бери, бери, – добавил Хохол, хитро поглядывая из-под овечьей шапки, надвинутой на глаза. – Он твой и награда твоя. А я останусь и позабочусь о лошади пана. И о цацках его, и о кошеле. Жалко добру пропадать.
– Пропадет жопа твоя! – прорычал Колтун. – Сукины вы дети! Быдло, говном обмазанное! Как добро хватать – так первые, а как головой рискнуть – так не допросишься! Возьмете вещи пана, а меня отправите в город и пойдете сами в церковь тропари петь, чтобы Белоскурский мне на тракте голову снес! Чтобы я не вернулся и долю свою из добычи у вас не требовал! Тихо, говорю! И подальше держись от меня! А если недоволен чем, то выходи на бой, как у благородных принято.
Воцарилось молчание. Колтун не бахвалился. Все помнили, что не так давно, на Крещение, он изрубил и изрядно покалечил венгерского цыгана, который хотел украсть его вола.
Все вздрогнули от звука этого безжалостного голоса. Колтун испуганно огляделся. Ноги подкосились под ним. Белоскурский смотрел прямо на него. Мужчина дрожал под пронзительным взглядом бледно-голубых глаз шляхтича. Infamis поднялся с земли, застонал, когда на его боку заговорила свежая рана. Он рывком подтянулся на руках, привязанных к столбу, который поддерживал навес крыльца таверны. Выпрямился, встал на ноги. Сплюнул.
– Быдло! – сказал он спокойно, не громко. На площади повисла тишина. Хохол и несколько испуганных парней перекрестились.
– Ты! – Белоскурский зыркнул на музыканта Янко. – Развяжи меня!
– Не смей! – взвыл Колтун. – Не тронь его, сучий сын!
– Н-н-не, пане. Н-н-не. – пробормотал Янко. – Мы тебя к старосте отвезем. В Перемышль.
– Вы, сволочи, козоебцы, суки гнилые! – как бы с удивлением проговорил Белоскурский. – Что это значит? Как вы осмелились поднять свои хамские лапы на благородного пана, на уважаемого человека!
– Ты, пане, не кричи – сказал Колтун. – Мы не боимся. Мы в праве, а ты нет. Ты сейчас не какой-то шляхтич, а вор и шельма, а мы честные и трудолюбивые крестьяне.
– Конституция тысяча пятьсот девяносто первого года гласит – добавил знаток закона Мошко – что преступника можно убить и не понести за это наказания.
– Мошко прав! — сказал Ивашко. – Кто убьет негодяя, тот получит награду золотом.
– Награду... Верно. Вот только прежде вам придется отвезти меня к старосте. В Перемышль. И на это уйдет много времени. Очень много...
– И до тех пор, – говорил Белоскурский, и в его голосе не было слышно сострадания. – До тех пор вы не увидите пепла Лютовиски.
Толпа вздохнула и отступила. Только Колтун и Ивашко остались на месте.
– В полудне пути отсюда находится моя рота, – продолжал Белоскурский безразличным голосом. – Когда они узнают о том, что вы сделали, они заглянут сюда в гости. И будут долго пировать. А вас, сволочей, будут волочить за конями, и вешать на порогах хат.
– Слова – это всего лишь слова, сударь...
– А для тебя, хам, – безжалостный взгляд Белоскурского остановился на Колтуне, – мы устроим особую церемонию. Мы тебя лучше развлечем, чем мастер Якуб развлекал разбойника Салача во Львове, а смерти ты будешь ждать как красивой девушки...
Колтун побледнел, сжался, будто уменьшился в размерах.
– Но это не обязательно должно так закончиться. Развяжите мне руки и отпустите, и я пощажу вас.
– Не верьте, ребята! – прошипел Колтун. – Он, сукин сын, все равно сюда вернется. Землю и небо перевернет!
– За него награда положена, – вторил Хохол. – К старосте собачьего сына!
Крестьяне зашумели в нерешительности. Белоскурский рассмеялся холодным, будто ледяным смехом. Что-то зарокотало у него в легких. Он закашлялся и сплюнул кровью под ноги.
– Кто? – бросил он насмешливо. – Кто из вас, хамы, ничтожества, отвезет меня в Перемышль? Кто осмелится поднять на меня руку? Есть такой? Пусть выйдет, и помнит, что если потом попадется мне в руки – буду волочить его за конем. И обдеру его, как угря, живьем.
– Мы же можем просто послать за старостой, – пискнул Мошко. – А сами подождем его слуг.
– Пошлите, – рассмеялся Белоскурский. – До Перемышля три дня пути. А если к вечеру я не вернусь к своей роте, пан Рамульт сразу забеспокоится о жизни товарища. А как забеспокоится, то соберет пана Кжеша и пана Тарановского, а сними и пана Зброю, и вам станет жарко. Так жарко, что воды в Сане не хватит, чтобы охладиться.
– Мы же можем его убить, – бросил Ивашко. – Мертвого легче довезти...
– Ты, должно быть, с ума сошел! – рявкнул Колтун. – Неприлично убивать связанного. Я крестьянин, но честь и фантазия у меня есть!
– За живого больше награда, – вставил Мошко.
– Зачем спорить, зачем ходить! Ничего тут не поделаешь, – сказал Янкель. – Надо отвезти пана Белоскурского к старосте. В Перемышль. Я сам дам лошадей тем, кто отвезет. Ну, в дорогу. Кто смелый?
Почему-то никто не вызвался.
– Ну что вы хотите от бедного жида? Я простой жид. У меня нет ни грамма смелости. У меня торговля, торговля. У меня корчма. И дети... И ни одного талера.
– Кто отвезет пана Белоскурского в Перемышль? – спросил Колтун. Он окинул взглядом лица своих товарищей. Они опустили головы. Хохол сжался и отступил назад. Ивашко смотрел в землю, а музыкант Янко вспотел от страха. Белоскурский фыркнул коротким, оборванным смехом. Закашлялся, захрипел, сплюнул кровью.
– Что-то не видно добровольцев, Колтун – выдохнул шляхтич. – Ну, отпустите меня и дело с концом...
– Если вы не отпустите меня, я буду вас, парни, за конем волочить. А тебя, Колтун, проклятый хам... Я с тебя сдеру кожу... Знаешь, как это делается у москалей? Вот, поливают кипятком и ледяной водой по очереди, пока кожа не отойдет.
Вновь повисла тишина. Крестьяне и мещане отступали, опускали головы. Толпа рассасывалась.
– Никто не вызовется?! – прорычал Колтун. – Как так? Такие умные? Чума на вас! Ведь это разбойник и бандюга. Если его отпустите, он будет нападать на купцов, жечь деревни и усадьбы. Вешать крестьян и жечь их на огне. Руки и ноги отпиливать пилой... Вы его отпустите? Простите ему, характернику? Он все равно скоро вернется сюда и вас перебьет!
Никому не хотелось подставлять шею.
– Вам не кармазин и золото, не индиго или лазурь, а говно на одежках носить! И вам скажу, – взорвался Колтун, – Что вам нужен Дыдыньский!
Из толпы вышел молодой шляхтич. Совершенно безусый, он, по прикидкам Колтуна, мог разменять всего шестнадцать или семнадцать весен. Он был одет в красноватый, выцветший жупан из дешевого фалендыша, подпоясанный черным, изношенным поясом, на котором висел тощий кошель, и шляпу, которую, видимо, еще при короле Стефане носили. При нем была длинная и широкая сабля с миндалевидной гардой и рукоятью, обмотанной истертой тесьмой. Однако на оружии не было видно следов ржи, сабля была чистой и блестела на солнце. Казалось, что это единственное богатство молодого и бедного шляхтича, чьи родители, вероятно, сидели где-то под Саноком, Сандомиром или Львовом на небольшом участке земли или в какой-то другой части нищей деревеньки, где на пять дворян приходилось по половине крестьянина. У юноши было милое, румяное лицо, которое еще не успели обезобразить шрамы, следы пьянства и разврата. Если бы у него были косички, он выглядел бы совсем как хорошенькая девчонка.
– Славные жители Лютовиски, – торжественно произнес он, – я Януш Гинтовт, герб Лелива. Я отвезу пана Белоскурского в Перемышль.
– Вы молоды, пане, – сказал Мошко. – Вы не справитесь...
– Эх, что мне там! Не могу смотреть, как зло творится. Если не сыщется в этом селении кого-то, кто не боится разбойника, то я пойду! Когда я уезжал из дома, дедушка сказал мне, чтобы я наказывал подонков и разбойников, как праведный дворянин и рыцарь, потому что я происхожу из знатного рода.
– Это слова шляхтича, пане, но вы один. А если Белоскурский убежит?
Мошко взглянул на собравшихся на рынке людей. Никто не вышел из толпы, никто не пошел.
– Не нужно. – Гинтовт подтянул сползающий пояс повыше. – Нет нужды, добрый человек. Я пойду сам. Вы, достойные люди, уже достаточно сделали в своем бедственном положении.
– Я-я-я-я-п-п-пойду-у-у-у, – промямлил чей-то голос. Из толпы вышел нищий старик с наклоненной в сторону головой. Его руки тряслись, как и подбородок. Он с трудом бормотал слова, а вокруг растекался сильный запах перегара.
– Ты? – Колтун, оба еврея и остальные крестьяне выпучили глаза. – Ты, Григорий, хочешь поехать?
В толпе послышались смешки. Григория чаще называли Горилкой по простой причине: его редко видели трезвым. Он жил в Лютовиске еще с тех времен, которые могли припомнить самые старые селяне. И сколько они себя помнили, он всегда пил горилку, и спал в грязи и навозе то на большой рыночной площади, то на малой. Неизвестно, откуда у него были гроши и шеляги на очередные кварты водки, которые он осушал под заборами или в прихожих двух еврейских кабаков в Лютовиске.
– Я ждал и жда-а-ал. Я-я-я-я-я… Видел. Никто не вызвался… Ду-у-у-умал, ты, Колтун, пойдешь… А ты не хо-о-очешь… Так что я… Мне Белоскурский ничего не сделает.
– И не стыдно вам, парни? – издевательским тоном спросил Мошко из Тычина. – Ни у кого здесь яиц нет! Горилку вы дуть горазды, но как доходит до дела, то у пьяницы больше мужества сыщется!
Ивашко с чувством сплюнул под ноги. Втер плевок в пыль.
– Я иду! Чтоб тебя черт трахнул, жид!
Янкель обтер потный лоб. Ивашко посмотрел на Янко.
– А ты, музыкант, остаешься? За твоей мамашей ведь шляхтич ухлестывал, так что тебе должно было передаться благородное воображение!
– Ты его не тронь! – закричал Янкель, опасавшийся лишиться лучшего в Лютовиске музыканта. – Ой-вэй! Это талант! Талант самородный. Жаль только, что ритм он улавливает лишь, когда получает по голове. Вас, быдло, не жаль ни капли, потому что вы чертовы дети, но вот музыканта моего – оставьте в покое!
– А ты? – Ивашко посмотрел на Колтуна.
– Иду я, иду. Иначе награды и на день святого Марцина не дождусь.
– Если мы собираемся выступать, нам нужно поторопиться, – сказал пан Гинтовт. – Скоро стемнеет. Мой дедушка говорил, что то, что отложено до вечера, к завтрашнему дню исчезнет. Гинтовт говорил правду. Солнце уже склонилось к западу, опускаясь к вершинам Отрыта, покрытым древними лесами. Тени стали длиннее.
– Хохол, седлай коней! – взвизгнул Янкель. – Сухарей давайте, сосисок, копченостей и горилки!
Гинтовт подошел к Белоскурскому и проверил путы на руках пленника. Он положил руку на рукоять сабли.
– Пане Гинтовт, – заговорил Белоскурский, – какого черта вы хотите быть героем для этой вшивой деревеньки? Завтра пьяницы и хамы забудут, кем ты был... А послезавтра, когда раненый помощи придешь просить, тебе кошель отрежут и дубинами побьют!
– Вам это трудно будет понять, но кто-то же должен защищать справедливость...
Белоскурский внимательно оглядел невзрачный жупан молодого шляхтича, его старую саблю, доставшуюся, вероятно, от прадедов, его стоптанные башмаки, из которых в любой момент могла выскочить солома.
– Ну да, именно ты и должен, голодранец. Оставь меня в покое, и сохранишь голову на плечах!
– Когда я ушел из дома искать себе службу, – загадочно улыбнулся Гинтовт, – я пообещал родителям защищать слабых. И вот я, едва приехал в первую деревню, а уже нашел обидчика. Мой дедушка и родители были бы довольны. А вы уж пощадите меня, пане, по-христиански. Я ничего против вас не имею, я просто исполняю свой долг. Пощадишь?
Белоскурский закашлялся и харкнул кровью.
– Я заплачу. Щедро заплачу!
– Тебя вместе с собой в ад заберу! До восьмого круга пекла тебя дотащу.
Гинтовт побледнел. Он сплюнул, перекрестился, потом повернулся и пошел к лошадям. И Белоскурскому вдруг подумалось, что он может откуда-то знать лицо этого парня.
***
Еще больше контента - на моем канале в Телеграм! Подпишись!
