denisslavin

Звали его Сан Саныч. Стакан Стаканыч. Бухал по-жёсткому. В молодости – от веселья, а потом, когда постарше стал, – для. Он в баскетбол играл и пил между матчами. Когда травму получил, совсем дико глушить начал. Тоску и злобу заливал.

В один кон зашился и нормально жить пытался. В школу физруком устроился, детишек тренировал. С дамой какой-то сошёлся, с ребёнком, но чё-то не сложилось у них. Двадцать восемь ему было, когда родители умерли. Сначала батя от инсульта, потом мать от горя вдогонку. Ну и опять Саныч в стакане поселился на пару месяцев.

С работы его попёрли. Он потом вернулся, но до конца учебного года его не хватило. Повёз детей в региональный центр на соревнования и там пропил все деньги, выданные на жильё и питание. Ему отцы по приезду рожу начистили. Прозвище своё тоже тогда получил – ученики придумали. Бывшие ученики. Запой кончился, но директор, хоть Санычу и друг с детства был, уже не доверял.

Помаялся он немного и стал таксовать на машине, доставшейся от папы. Обычно людей днём катал, а вечером бухал на заработанное. Редко в ночную смену выезжал – только если с деньгами совсем туго было. Однажды какие-то малолетки отмороженные ему точку в лесу заказали и, когда прибыли на место, избили и ограбили. Этих двух щеглов потом все таксисты города искали. Нашли – зубы выбили. С тех пор Саныч рядом с коробкой передач отвёртку держал.

Так он жил пару лет. С каждым пассажиром всё злее и злее становился. Как-то раз его какая-то девчонка уговорила с собакой её в салон пустить. Двойную плату обещала. По пути она попросила у магазина остановить, влезла из машины и насовсем ушла. Саныч её искал-искал – не ради денег даже, а чтобы собаку хотя бы отдать, но так и не нашёл. Вывел животину на улицу, уехал, но через полчаса вернулся. Привёз домой, остатками супа накормил. Этот пёс ему в первую же ночь ботинки обоссал, но Саныч его не выгнал. Сам виноватый был, что про выгул не додумался. Больше не забывал, по утрам с ним гулял и после смены. Детишек местных шугали, но по-доброму. Саныч пса с поводка отпускал, и тот за ребятами гонялся. Они только всё спращивали про кличку, но на ошейники ничего написано не было. Сначала Саныч его как придётся звал, а потом – то «приятель», то «дружище». В итоге стал пёс Дружком.

Но спустя месяц хозяйка его объявилась. Не та девчонка – настоящая хозяйка. Сказала, что у неё собаку украли. Да там объяснять ничего не надо было. Дружок, как её увидел, тут же в ноги бросился. Пришлось возвращать его.

К тому времени тачка у Саныча почти сдохла, и он её продал пацанам каким-то за копейки. Неделю пил. В этот раз – в одиночку. Из квартиры не выходил, не шумел, с соседями не ругался. Когда просох, ещё неделю выждал и пошёл к директору школы. Обещал команду собрать и по вечерам в спортзале тренировать. Говорил, дай шанс, и я не подведу. Даже платить не надо, говорил. Уговорил в итоге. Дали ему ключи от спортзала и выделили вечерние часы для тренировок. Даже на ставку какую-то оформили.

Через год его ребята на первенстве города третье место взяли. На следующих соревнованиях они уже выиграли. После этого большая часть команды выпустилась из школы, но Саныч к тому моменту девятиклассников натаскал – взяли «серебро», и получили право в турнире области участвовать. С тех пор он на протяжении пятнадцати лет туда каждый сезон команду возил. Старые знакомые по спортивной юности всегда здоровались с ним по-доброму, вежливо узнавали, что да как, но за глаза со смехом вспоминали его прошлые выходки. Другие тренера между собой называли его таксистом. Да и в школе учителя не забывали, откуда пошло прозвище Стакан Стаканыч. От них об этом дети узнавали и передавали от выпуска к выпуску.

Наверное, Саныч знал про это, но виду не подавал. Однажды, когда его мальчишек посадили на свисток, чтобы пропустить в финал команду и спортивного интерната, он сказал своим: «Вы должны играть на голову выше соперника – так, чтобы никакой судья не смог отнять у вас победу. Если вы проиграете, то нойте сколько угодно о несправедливости и о том, что всё нечестно, медалей у вас от этого всё равно не появится. Так что выходите на площадку и показывайте всё, на что способны». Не помню, выиграла ли тогда команда Саныча или проиграла. Скорее всего, нет. Точно помню, что он хвалил пацанов. Впрочем, он всегда их хвалил, если видел, что они стараются изо всех сил. Такой был человек.

Славные сказки

Я бы рассказал про свою жизнь, но ничего не происходит. Просыпаюсь рано утром и подолгу лежу в постели. Шторы задёрнуты, на полках слоем лежит пыль, в раковине посуды до кончика крана. Единственный повод поставить ноги на пол – сигарета. Я иду на кухню, открываю форточку, курю и смотрю в окно. Ноябрь. Мне – пиздец. Вот такая у меня жизнь. Поэтому давайте я расскажу вам другую историю, поинтереснее.

Про сигареты. Нет, про Быка. Про Саньку, Саню Быкова.

Прозвище ему подходило. Однажды в баре он разом уработал двух пацанов. Непростые ребята были – шли на мастеров спорта по самбо. После Быка их от пола всей секцией отдирали. В другой раз он в одиночку нашёл толпу отморозков, которые накануне его приятеля сломали, и выписал им всем направление в больничку. За эти и многие подобные поступки Бык уважением старших заручился. Они подтягивали его к вопросам, которые нужно было решать кулаками.

Сила и нрав ему от отца достались, но он этого никогда не признавал. Пока щеглом был, ему дома за любой косяк влетало. Батя, когда напивался, всю семью по квартире ремнём гонял. В шестнадцать лет Бык встретил его с попойки ударом стула по башке – прямо в прихожей, с ходу. Потом в горло вцепился и сказал, что теперь он – главный, и мать обижать не позволит. Через пару месяцев батя слился к другой бабе.

Мать упрекала Саню за это и не только. Говорила, что на силу всегда найдётся сила. Говорила, уймись, а то нарвёшься на кого покрупнее. Но если с молотком все проблемы кажутся гвоздями, то для быка – это стены. Он их прошибает. Ну, или сам расшибается.

Однажды в кафе Саня избил парня за соседним столиком просто потому, что тот громко смеялся. Как-то раз в магазине пошёл в обход очереди, а, когда какой-то мужик возмущаться начал, перевернул его. Каждую пятницу Бык напивался с приятелями в кабаках и, если после его ухода не оставалось там хоть одной разбитой башки, считай, неделя ещё не закончилась. Иной раз спрашивали у него: «Тебя чё, кулаки не слушаются?» Он на это отвечал обычно: «Слушаются, и ещё как. Я щас левой прикажу, и ты спать отправишься». Многих он людей обидел. Огорчил.

Но дядечка, за которого Бык срок получил, сам напросился. Считай, на ровной дороге лужу нашёл и утопился. Столкнулись плечами, и он давай характер показывать.

– Ты, – говорит, – Бычара, совсем…

А что «совсем» сказать не успел. Но и так понятно было. Бык его одним ударом положил и водочку пить продолжил. Мужика в больницу отвезли, и там он через пару дней кончился.

На зоне, говорят, Бык нормально держался, но вернулся уже другим. Не пил, от друзей отгородился. Автомастерскую открыл, с девушкой какой-то сошёлся, ребёнка завёл. Всё это не сразу, конечно, а в течение пары лет. За это время всё заметили, что Бык – уже не Бык вовсе. То на шуточку наглую промолчит, то грубое слово мимо ушей пропустит. Тут от конфликта увернётся, там на тормозах замнёт. Несколько раз на деньги позволял себя кинуть. По мелочи, но всё же.

Один тип – Вано, бывший кореш Быка – тачку ему на ремонт загнал, а, когда забирал, не рассчитался. Каждый день отмазки лепил, притом, не сильно выдумывал. «Завтра», «в конце недели», «при следующей встрече». Но каждый раз, когда они снова виделись, Вано только шутил, не стесняясь. Как дела, Бычок? Как здоровье? Как стадо твоё?

Бычок – так он Саню звать стал. От него остальные переняли, привыкли. Санька не реагировал. Он всё равно с этими ребятами редко виделся. Только по деньгам накладно выходило. Люди стали забывать, что за работу рассчитываться надо вовремя. Особенно – прежние его товарищи. Да ладно тебе, Бычок, не обеднеешь.

Когда Вано снова тачку привёз чинить, Саня попросил долг вернуть. Сказал, иначе не примет. Вано с пацанами своими был. Слово за слово, и они втроём Быку нос сломали и бока отшибли. Били ногами. Когда уходили, Вано в него окурок кинул. Держи, говорит, бычок – и расхохотался.

Пацаны ждали, что Бык ответит. Некоторые даже обещали впрячься за него. Мол, Вано не понятиям себя повёл. Да и потом, Саня – не чужой человек. Раньше он сам за близких, как за себя, наказывал, и нельзя его теперь бросить. Но Бык не стал пацанов собирать. Вообще ничего не сделал. Будто не было ничего. Слился Бычок, говорили.

Жена Сане посоветовала к ментам идти. Но он отмахнулся. Не правильно это, не по-пацански. «Ты и не пацан давно, – говорила ему жена. – Ты – мужик, у тебя семья, ребёнок. О нём подумай. Тебя же убить могли. А если это повторится? Если тебя и, правда, убьют, что мы делать будем?» Саня только молчал. Он знал единственный способ решить проблему, но это ему, видать, было уже не по нраву.

Позже Вано сам пришёл. Извинился. Сказал, что переборщил. Не в духе, мол был. Объяснились, руки пожали. А потом Вано сказал, что машину его надо всё-таки отремонтировать.

– Нет проблем, – ответил Бык. – За прошлый раз заплати, и за этот – деньги вперёд.

Вано пообещал, что его пацаны через час деньги привезут, и тачку в гараж поставил. Вернулся только спустя неделю, опять с ребятами своими, спросил, готова ли машина. Саня ему в ответ чек за стоянку показал.

– Штуку мне торчишь, – сказал. – И ещё плюс долг. Как отдашь, возьмусь за ремонт.

Начали разбираться. Говорили-говорили, и снова до драки дошло. Это можно было бы так назвать, если бы Саня хотя бы отбивался. Один удар словил, второй, на землю свалился, и только от пинков уворачивался. В конце Вано заявил, что теперь не он должен, а Бык сам ему торчит. За простой машины. До завтра надо вернуть, или процент накапает.

С тех пор Вано и его пацаны каждую неделю в мастерскую приезжали. Требовали денег, но, кажется, на самом деле не сильно ждали их. Просто куражились. Все хотели Быка ткнуть. Как на сафари приезжали. Только бегать не надо было. Бык не скрывался и отбивался слабенько.

Но однажды вечером Вано и два его дружка приехали к дому Быка. Включили музон, достали пиво. Часик-два бухали, веселились, пока жена Санькина с ребёнком не вышла. Парни их обоих чуть ли не силой к машине притащили. Лапали, шуточки сальные отпускали. Нормальная, говорили, корова Быку досталась. С ребёнком, глумясь, играли. Потом говорят: «Ладно, давай зови своего муженька». Отпустили домой.

Через десять минут вышел Саня. Пока он к машине приближался, пацаны ещё чуть покуражиться успели. Идёт бычок, качается. А Бык с ходу одному в голову пробил, второму по печени дал так, что тот пивную бутылку выронил и тут же сложился. Третьим ударом Бык Вано свалил, а потом ещё минут пять его башку в осколки на асфальте втаптывал. Когда менты приехали, там не лицо было, а мясная каша со стеклом.

К слову, полицию Саня и вызвал сам. Потом сидел на крыльце, курил, жену успокаивал. За двух жмуров и одного калеку, да с учётом прошлой отсидки, дали ему двенашку. Когда он вернулся, у жены его уже был новый муж, а у сына – новый папка. Какое-то время покрутился в городе и уехал куда-то на Север, на заработки.

Но я про сигареты хотел рассказать. Когда ещё молодыми были, тусовались как-то все вместе во дворе. Бык на скамейке сидел, а рядом пачку L’M’а синего положил. Стрелков угощал без напряга. Вдруг Вано к пачке потянулся, и Бык его по руке хлопнул.

– Куда суешься без спроса?

А Вано сказал: «Ты же на общую скамейку сигареты положил, значит, они – тоже общие».

– А скамейка, – ответил Бык, – тоже моя.

В нагляк, конечно, заява. Но кто бы тогда Быку возразил. На шутку всё перевели да замяли. Через минут десять Вано сигарету попросил, а Бык ему всю пачку протянул.

– На, – сказал, – угощайся, братан.

Я его таким и запомнил. Сидит на скамейке, курит, улыбается. Дай сигарету, Саня. Держи, братан. Хорошие были времена.

В квартире уже холодно. Я закрываю окно. Ложусь в кровать и закутываюсь в одеяло. Ноябрь. Ёбанный ноябрь. Ещё одна зима.

Денис Славин

Люди верят в счастье. В лучшую жизнь. Интересная работа, путешествия, новые знакомства, успех. Весёлые друзья. Любимый человек. Никакой боли – всего лишь проблемы. Они решаемы. Надо только захотеть. Постараться. Люди верят в это. Они бросают курить. Они завязывают с бухлом. Записываются в спортзал. Пишут увольнительную. Переезжают в другой город. Они обещают начать всё заново. Завтра. Со следующей недели. В Новый год. И всё изменится, всё сбудется. Главное – мыслить позитивно. Улыбайтесь, и улыбка притянет удачу. Люди верят в это. Люди – идиоты.

У меня каждую пятницу – новая жизнь. Я встаю рано утром. Чищу зубы. Обматываю шею галстуком. Протираю ботинки. Еду в метро. Бью по клавиатуре. Пялюсь в монитор. Пью кофе. Отвечаю на звонки. Делаю вид, что не слышу коллег. Ещё кофе.

В шесть ноль-ноль я выключаю телефон. Это мой электронный поводок. Я снимаю его. Еду в бар на окраине города, где никогда прежде не был. Заказываю красный эль. Подсаживаю к незнакомцам и говорю: «Привет». Я спрашиваю: «Здесь свободно?». Спрашиваю: «Вы не против, если я рядом посижу?» Обычно никто не возражает. Я слушаю их разговоры. Слушаю местные сплетни. Они обсуждают знакомого, который собирался жениться на девушке с ребёнком от предыдущего брака и за два дня со свадьбы застал её с бывшим мужем в постели. Я говорю: «Ему повезло». Мой друг, говорю, в такой же ситуации узнал об измене уже после женитьбы.

Для ясности: у меня нет такого друга.

Я заказываю ещё пива. Заказываю пива своим соседям. Я говорю, эль здесь неплох. Вам стоит попробовать, говорю. Они рассказывают мне про другого своего приятеля. Он оставил жену, когда у неё обнаружили опухоль в сиськах. Они рассказывают про парня, который потратил пятьдесят штук за тест на отцовство и подал в суд, чтобы вернуть алименты за два года. Они рассказывают про девушку, которая в школьные времена напилась на вписке и до самого утра отсасывала всем подряд, а теперь замужем и с двумя детьми. Они рассказывают про парня, который насмерть сбил человека, а, пока отбывал срок, его брата переехал пьяный камазист. Рассказывают про девушку, которая порезала мужа за очередную измену. Про мужика, который тоже трахал всех подряд и подхватил ВИЧ. Они рассказывают мне всё. На ближайшие три дня они – мои новые друзья. Я заказываю пива на всех. Для друзей мне ничего не жалко.

Я спрашиваю: «Какие планы на выходные?» Может быть встретимся, говорю. Я снял домик на берегу озера, говорю. Коттедж на турбазе. Баню в дачном посёлке. Приезжайте, говорю. Будет весело, говорю.

Обычно они приезжают. Обычно они привозят бухло и еду. Обычно они привозят других людей. Своих друзей. Знакомых, приятелей. Того парня, который почти женился. Бывшую любительницу минетов. Парня со шрамом на левой руке и его милую супругу. Парня, который знал другого парня, который знал ещё одного парня, который знал парня с ВИЧ. Они приезжают со своими девушками. С подругами. С жёнами и с детьми. Целыми семьями.

Они спрашивают: «Чем ты занимаешься?» Я – архитектор, говорю. Видели тот новый дом в центре города, говорю. На такой-то улице, по такой-то стороне, рядом с таким-то магазином. Они отвечают «да». Кажется, видели, говорят. Очень красивое здание, говорят.

Для ясности: такого адреса не существует.

Самое интересное наступает ночью. Когда все пьяны. Когда на улице тихо-тихо. Когда небо будто смотрят прямо на нас. Люди рассказывают всё. Про надоевших жён. Про изменяющих мужей. Про любовниц и любовников. Про нелюбимую работу. Про тупых детей. Про свои мечты. Про страхи. Про вредные привычки. Про то, что жизнь прекрасна. Про то, что они устали.

Я уезжаю раньше всех. Высыпаюсь весь день. Делаю записи, ужинаю и снова ложусь спать. Следующие четыре дня проходят, как всегда. Зубная щётка, галстук, ботинки, монитор. Я ищу бары и кафе, где никогда не напивался, договариваюсь об аренде дома, в котором прежде не был. Я просматриваю каталоги с одеждой. Я изучаю новые области, новые темы, читаю новые книги, собираю цитаты в интернете, лайфхаки.

В пятницу я прихожу в новое заведение, заказываю выпивку и подсаживаюсь к людям. Я говорю: «Привет, здесь свободно?» Я говорю, что преподаю математику. Сейчас репетитор, а раньше работал в школе. Нынешние дети, говорю, ничего не знают и не хотят учиться. Думают только об играх и гаджетах, говорю. Слишком избалованы. Тупы. Жестоки. Раньше такого не было, говорю. Нынешние дети ужасны, говорю. А их родители ещё хуже. В нашей школе, говорю, папа одиннадцатиклассника избил учителя по химии за двойку в аттестате.

Для ясности: такой школы не существует.

Иногда на выходных я посещаю другие города. Там я говорю, что приехал из Москвы. Я говорю, что приехал из Санкт-Петербурга. Говорю, что я – командировочный из Тюмени. Говорю, что приехал из Екатеринбурга повидать дальнюю родственницу.

Я говорю, что снимаю фильм. Говорю, что российское кино не в жопе. В нашей стране, говорю, есть хорошие режиссёры. Им не хватает денег на рекламу фильмов, поэтому их мало кто про них знает. Поэтому российское кино – не говно. Оно просто умирает. Или не умирает. Зависит от собеседника.

Я говорю, что работаю инженером. Говорю, что правительство плевать хотело на науку. Надо валить из страны. Или, говорю, надо поднять задницу, работать и не ныть. Грамотный спец, говорю, без денег не останется. Всё зависит от собеседника. Иногда я спорю. Иногда соглашаюсь.

Иногда я встречаю кого-то из своих других жизней. Они здороваются со мной, как со старым другом. Хотят познакомить меня со своей компанией. Эй, говорят, это Серёга, он архитектор из Перми. Это Олег-программист из Казани. Это Саня, у него бар во Владике.

В таких случаях я ухожу. Вы ошиблись, говорю. Я никогда не был в Перми. Я никогда не был в Казани. Не был в Новосибирске, Нижнем Тагиле и в Улан-Удэ. Я не Сергей, не Миша, не Володя. Могу паспорт показать.

Люди удивляются. Некоторые злятся. Некоторые всё понимают, но не упираются. Извините, говорят, обознался. Один парень выбил мне зуб. В следующую пятницу я сказал, что работаю журналистом и во время интервью меня ударил охранник депутата Мармеладов. Говорю, что честная журналистика в современном мире существовать не может. Пока ты зацикливаешься на точности новости, на корректности её подачи, пока изучаешь вопрос, она перестаёт быть новостью. Ты не можешь сообщить правду, потому что она у каждого своя и её так много, что она и не правда вовсе. Невозможно найти золотую середину, нейтральное мнение, поэтому ты просто выдаёшь информацию то с одной, то с другой стороны. Толкаешь маятник. Волнуешь людей. Раскачиваешь лодку.

Для ясности: Мармеладов – это пьяница из «Преступления и наказания».

С понедельника по четверг – всё, как обычно. Белая паста, чёрная паста, проездной, карта пропуска. А каждую пятницу у меня новая жизнь. У меня интересная работа и много историй из прошлого. Я знакомлюсь с новыми людьми. Завожу романы на два дня. Рассказываю о городах, в которых никогда не был. Рассказываю о профессиях, которыми никогда не занимался. О подвигах и ошибках, которых никогда не совершал. О службе в полиции, откуда меня выдавили за то, что я не брал взяток. О следственном комитете, где я всё-таки брал взятки. О премиальных за махинации в нотариальной конторе. О научной разработке, которую у меня украл дипломный руководитель. Про друга, который умер от СПИДа. О знакомой, которая отрезала мужу член за многочисленные измены. О бизнесмене, который сбил женщину с ребёнком, отмазался, а потом водитель грузовика случайно задавил его сына.

Я прихожу в бар, в кафе, на вечеринку. Эй, говорю, вот он я. Сегодня – вот такой. Вот мои дела. Вот мои мечты. Вот мой телефон. Только он не работает, говорю. Позвоните позже. В социальных сетях у меня нет страницы. Напишите в ватсап. В вайбере. На электронку.

По утрам я включаю телефон. Если там и есть сообщение, то только от шефа. Только он знает мой номер. Только он пишет мне. Выйди завтра пораньше. Пора оформить отпускные. Твой отчёт надо поправить. Пришёл новый заказ. Зубы, дверь, метро, экран компьютера на работе и дома. Пятница.

Иногда у меня ничего не получается. Люди не говорят со мной. Они говорят, здесь занято. Они говорят, у нас своя компания. Они говорят, отвали. Я сижу за стойкой и пью, пока не опьянею. Наблюдаю за людьми. Ухожу домой. На самом пороге сталкиваюсь с девушкой. Я помню её из какого-то другого бара. Из каких-то прежних выходных. Полгода или год назад.

– Привет, – говорю. – Оля, кажется? Мы с тобой познакомились в «Карнавале» зимой. Ты рассказывала, что пишешь музыку. Собираешься уехать в Питер. Песню ещё на гитаре играла. Как твои успехи?

И она отвечает: «Вы ошиблись».

Я вспоминаю парня, который меня ударил. Зря он это, но я его понимаю.

Для ясности: у Оли на внутренней стороне бедра родимое пятно.

Она говорит: «Я не Оля».

Для ясности: соски на её груди смотрят в разные стороны.

Она говорит: «И у меня нет никакой музыкальной группы».

Для ясности: её песня – отстой.

«Сам ты отстой», – говорит Оля. А у тебя маленький член, говорит она. Пошёл ты, говорит.

И я иду. Я иду и улыбаюсь. Потому что всё наоборот. Удача притягивает улыбку.

Славин

Она снова пришла. Заглянула в окно. Я лежал на кровати, почти уснул. Вдруг заметил тень, повернулся и увидел её. Это. Бледная кожа. Три пропасти на лице – два глаза и рот. Как током ударило. Я едва не обмочился. Она. Она снова пришла.

Первый раз это случилось на улице. Я увидел её в отражении машины, обернулся, но никого не было. Мой друг сказал, что это всего лишь нервы. Паранойя, сказал он. Не обращай внимания. Не проболтайся об этом никому, сказал он. Ты нас погубишь.

– Если ты не проболтаешься, – прошипел он, – никто ничего не узнает.

Никто, кроме нас. Среди живых.

– Она мертва, – сказал мой друг. – Забудь.

Но она возвращалась. Эта белая маска. На улице. В отражениях. В зеркалах. В офисе. Дома. Она подбиралась всё ближе. Надо было сознаться.

– Ты с ума сошёл?! Нас посадят!

Мой друг. Он кричал. Он разозлился. Он был за рулём. К нему она не являлась. Это был несчастный случай – так он говорил, мой друг. Это просто недоразумение. «Мы просто спешили, я отвлёкся», – говорил он.

– Ты просто напридумывал себе всякого, вот и мерещится тебе чертовщина, – он шипел как змея. – Это совесть. Страх наказания. Но никто ничего не видел. Там на дестяки километров – ни одного человека.

Кроме этой старухи. Она же там была. Что-то искала там. Гуляла, может быть. Мы минут пятнадцать искали её. Тело отбросило в кусты на обочине. Рядом была тропинка. Кто-то же по ней ходил. Кто-то же её протоптал.

Вернуться на место преступление. Классика. Тропинка уходила далеко в лес. Всё глубже и глубже. Если что, думал я, скажу, что просто заблудился. Я заблудился. Заблудился. Я шёл вперёд, пока не наткнулся на домик. Деревянная изба. В окнах было темно. Дверь была не заперта. Внутри было пусто. То есть, людей не было. Кроме меня. Зато было много растений. Повсюду – на полу, на полках, на стульях, на растянутых верёвках. Сухие листья. Бутоны цветов. Книга на столе. Пыль на обложке. Я поднёс её к окну, чтобы лучше рассмотреть.

На первых страницах рисунки изображали разные растения: какие-то лепестки, корешки, веточки. Замысловатые узоры вместо букв. Из середины книги, между страниц, торчал берёзовый лист. Там была она. Маска. Всего лишь её картинка. Иллюстрация. Ни глаз, ни волос, ни шеи, ни ушей. Только лицо и больше ничего.

Дверь в избу с шумом захлопнулась. Я дёрнулся к выходу и споткнулся. Упал. Выронил книгу. Поднялся и снова бросился наружу. По тропинке, на дорогу, в город.

– Какая ещё ведьма? Что ты несёшь?

Мой друг. Ему всё равно. Она не преследовала его по ночам. Это было нечестно. Он же вёл машину. Он! Он должен её увидеть.

– Хорошо-хорошо. Я съезжу в эту избушку на курьих ножках, – сказал мой друг. – Но обещай мне, что ты успокоишься.

Мы вернулись туда вместе. Я показал ему книгу. Маска мне не мерещилась. Вот она, показал я, на этой странице. Это я видел тогда. Это меня преследовало.

– Этому наверняка есть какое-то объяснение, – сказал мой друг.

Затем он ударил меня по затылку. Потом ещё раз, пока я пытался подняться. Мой друг. Он сказал: «Извини».

– Мне очень жаль, – сказал он. – Но я не собираюсь в тюрьму из-за твоих психозов.

Он сделал замах, и я бросился ему в ноги. Он упал. Ударился головой о стол и захрипел. В затылке кровь пузырилась. Вот оно было – проклятие. Никто не поверит, что я защищался. Никто не поверит в рассказ про ведьму. Никто не поверит, что я хочу во всём сознаться. Надо избавиться от машины.

Я пошёл к дороге. Тропинка уводила меня от домика. Тропинка вела меня в никуда. Вдалеке я увидел её. Её. Маску. Белую маску. Я побежал в обратную сторону. Я бежал и бежал. Уже не по тропинке, через кусты и деревья. Маска то появлялась, то исчезала.

«Беги!» – кричала она.

«Беги» – шептала она.

Беги. Беги. Беги. Дни пролетали. Месяцы. Годы. Я похудел. Я устал. Я голодал. Зубы крошились. Руки покрылись язвами. Волосы отросли до плеч. Седые волосы.

Я снова увидел тот дом. Вошёл внутрь. Лёг на кровать. Я почти уснул.

Тогда она снова пришла. Заглянула в окно. Я едва не обмочился. Бросился прочь из дома. Бежал по тропинке.

Беги. Беги. Беги. Маска смеялась. Потешалась надо мной. Вдали через деревья светились огни. Я бежал туда.

«Помогите! – кричал я и размахивал руками. – Помогите!

Ударом меня подбросило вверх. Я кружился в воздухе как монетка. Орёл или решка, орёл или решка. Снова удар. Лёжа на земле, я видел луну. Или это тоже была маска. Потом она исчезла. Кто-то загородил её. Кто-то склонился надо мной.

– Твою мать, твою мать, – бормотал он.

Мой друг. Предатель. Мертвец.

Рядом возник кто-то ещё.

– Как так получилось? – спросил он.

Отвратительный голос. Я его уже слышал.

– Да ничего же не видно было. А эта прям на дорогу. Твою мааать! Что делаать-то?!

– Чёрт его знает, - ответил голос.

Ага, подумал я. Знаю, подумал я. Знаю.

Однажды просыпаешься и понимаешь, что никого у тебя нет. Не потому что все вокруг такие плохие, а потому, что сам ты никакой. Никудышный друг. Неблагодарный сын. Паршивый муж. Не просто ноль – а ещё меньше, минус. Не только бесполезный, но ещё и вредный. Почти враг. Самому себе в первую очередь.

Обычно это случается под утро. Кажется, что ещё глубокая ночь. Это называется «час волка». Когда ты наедине с ядовитым голосом в своей голове. Он говорит неприятные вещи. Ты готов на всё, чтобы его заглушить. Город спит. Люди видят сны. Ты видишь себя. Это какой-то кошмар. Круги под глазами, впавшие щёки, потрескавшиеся губы, кожа на скулах вот-вот порвётся. Урод. Чудовище. Монстр. Тобой пугают детей.

Будешь плохо себя вести, он придёт за тобой.

Или ещё хуже: не будешь слушаться, станешь таким, как он.

Ты – наказание и пример наказания. Страшилка. Для взрослых – тоже. История о неудаче. О невезении. О слабости. О трусости. Про таких говорят, сам виноват. Дурак, говорят.

Дышать тяжело, но это не сердечный приступ. Это не лёгочная недостаточность. Это не из-за пачки сигарет в день. Не из-за двух-трёх обязательных литров пива каждый вечер. Не из-за коньяка по пятницам и не из-за виски в субботу. Не из-за дорожки кокаина, когда придётся. Если тело – это машина, то у этой уж больно большой пробег. Вокруг себя в основном. Но моторчик ещё, что надо. Так что это не инфаркт. Не астма. Не язва и не горячка. Это страх. Паника.

Мальчишкой я с мамой ходил в воскресную школу при церкви. Было весело, пока пастор не рассказал про ад. Про геенну огненную. Про вечное пламя. Про червей, пожирающих глаза. Про закипающую на ранах кровь. Долгими ночами я плакал и просил Бога пощадить меня. Обещал, что буду хорошим. Это называется молитва.

Викинги верили в загробную жизнь настолько свято, что одалживали деньги с условием возврата на том свете. В древности люди были такими наивными. Дикари. Пастор нашей церкви говорил, что за земные грехи придётся расплачиваться на небесах.

Он говорил: «Бойтесь гнева Божьего».

Он говорил: «Бог – есть любовь».

Он говорил: «Сдавайте пожертвования».

Я больше не молюсь. Если всё плохое – не вина Бога, то всё хорошее – не его заслуга. Красивый рельеф гор – это тысячелетние сдвиги земной коры, эксплозия и выветривание. Закаты, рассветы и падающие звёзды – это гравитационные танцы небесных тел. Рождение и смерть – всего лишь переход энергии из одной формы в другую. Не надо бояться. Никто плакать не будет. Мне всё равно. Ну, почти всё равно.

Утром я навожу порядок в квартире. Выбрасываю горы бутылок и коробки с «быстрыми» обедами. Мою посуду. Стираю шторы и простыни. Проветриваю комнаты. Драю унитаз и ванну. До блеска протираю зеркала и окна. Чищу историю браузера. Как будто вся моя жизнь – преступление, я избавляюсь от улик. Никто ничего не увидит. Никто ничего не узнает. Пожалуйста, ройтесь в моих вещах, но вы не найдёте того, чего вам находить нельзя.

Я разбираю документы. Проверяю почту. Избавляюсь от спама.

«Сумма вашей задолженности на такое-то такое число составляет столько-то. Вы должны погасить его до…». А вот и нет. Ничего я вам не должен. Сейчас наглотаюсь растворителя, и мы в расчёте.

«Для подтверждения ваших данных убедительно просим вас явиться…». Просите сколько угодно. Из духовки вас еле слышно. И это не мои данные, а ваши данные обо мне. В любом случае, мне плевать. Теперь это ваша проблема.

«Дорогой друг! Если ты читаешь это, значит мы хотим разделить с тобой счастливый день нашей жизни…Наша свадьба состоится такого-то числа… Олег и Анастасия».

За одно только упоминание дружбы стоило бы отправить это письмо в корзину. Извините, дорогие жених и невеста, но разделять с вами радость я стану, разве что празднично болтаясь в петле. Как воздушный шарик наоборот. И потом, Олег, ты ведь наверняка пригласил двоюродного брата просто из вежливости. Потому что так принято. Это традиция. Собрать всех родственников, назначить регистрацию, раскошелиться на банкет. Невеста изнывает в неудобном платье и терпит выходки пьяных дармоедов. Выслушиваете их банальные поздравления. Целуетесь под их крики. Принимаете подарки с надеждой, что они стоили праздника, на котором было весело всем, кроме вас.

Моё присутствие омрачит и без того непростой день. Вы ведь думали, что я откажусь. Но знаете, что? Я приду. Только это будет не ваша свадьба, а моя прощальная вечеринка. Туда же придут и мои родственники тоже. Всё за ваш счёт, и в отличие от вас, я смогу уйти с этой вечерники в любой момент. В конце концов, это и есть жизнь.

Увидимся через месяц. Я потерплю. Месяц – это не долго. Месяц – это ровно столько, сколько можно выдержать перед самым концом. Любая проблема не так уж тяжела, если решится сама собой вне зависимости от твоих усилий. На самом деле при таком раскладе на все проблемы легко забить. Серьёзные последствия наступят не раньше этого срока, а от мелочей можно отмахиваться каждый день.

Нетрудно ходить на ненавистную работу с улыбкой, если через четыре недели получишь расчёт и компенсацию за нерастраченные отпуска. То-то шеф расстроится. Да-да, мудила, про тебя речь идёт. Пора тебе кое-что узнать. Ты – вообще-то неплохой парень и молодец, что смог осуществить свою мечту, но это – твоя мечта, а остальные работают там только за деньги, и твой тимбилдинг уже всех заебал. Я не скажу тебе этого в лицо, потому что не хочу быть невежливым. Я не стану хамить. Не хлопну дверью напоследок. Я буду улыбаться. Выполню все твои указания. Учту все недочёты. Выслушаю просьбу не увольняться, пока не найдётся замена. Принесу тортик на отвальную.

Я на всё готов, если это всего лишь на месяц. Даже меньше – двадцать два дня. Сто семьдесят шесть часов. В общей сложности получается уже не четыре недели, а чуть больше одной. Это я смогу. Пожалуй, даже сверхурочно поработаю, чтобы купить костюм поприличнее. Надо же принарядиться к финальной серии. И я ни разу не опоздаю. Если придётся, ради этого, буду ночевать в офисе. Сэкономлю на дороге до дома и обратно.

Всего-то и надо ложиться спать пораньше. Я провожу день словно в дымке. Мне нельзя засыпать, иначе придётся закидываться снотворными вечером. Я не ем. Изнуряю себя. Предчувствую блаженный сон. Его ожидание – даже лучше. Только одно может расстроить мой план. Когда ты устал настолько, что даже спать сил нет. Только голова коснётся подушки, и в глаза хоть спички вставляй. Меня будит громкая музыка на улице. Это рэп, но, если переложить смысл на другой мотив, – получится тот же блатняк. Современная ауе-эстрада, чтобы мальчики на спорте могли переодеться в джинсу. Парнишка из нашего подъезда как раз в такое одевается. Он подогнал машину под окна и бухает с приятелями. Кто-то из соседнего дома кричит: «Выключите музыку».

– Ага, щас, – отзываются парни и делают звук тише. Совсем немного.

Время – ноль четыре пятнадцать. Я кидаю в машину бутылку из-под водки. Раздаётся звон битого стекла. Парни шугаются, а потом начинают орать во всё горло.

«Кто это сделал?!» – кричат они.

Они разглядывают окна, пытаются угадать то, откуда в них полетела бутылка. Они меня ищут. Я ложусь в кровать и слушаю, как они идут по подъезду, стучат по квартирам. Этот шум мне не мешает. Это моя новая колыбельная. Прежде чему уснуть я слышу, как наши меломаны устраивают драку с соседями этажом ниже. Я засыпаю крепко-крепко. Как младенец. Будто совесть моя чиста или у меня её нет вовсе. Сплю как убитый. Как убитый младенец.

Следующим вечером после работы ко мне заходит участковый.

– Вы ничего подозрительного вчера ночью не слышали?

Я больше не вру. Я говорю только правду. Легко быть правильным, если это всего на месяц. Я говорю: «Слышал». Я говорю: «Кажется, вчера какие-то пидоры под нашими окнами пропагандировали своё какое-то подорство?» Спрашиваю: «Разве нет закона, запрещающего это?»

– В смысле? – удивляется участковый.

– Закон, - объясняю я. – Когда государство создаёт парвило, которое должны соблюдать в обществе.

– В смысле пидорство? Они какую-то… ммм… специфическую музыку слушали?

– По-моему, любая музыка, включенная на полной громкости среди ночи в спальном районе, и есть пидорство. Даже если это «Полёт Валькирий».

Участковый спрашивает, я ли сбросил бутылку на машину своего соседа.

– Тому, кто это сделал, – отвечаю, – нужно грамоту вручить.

Это правда. Я действительно так считаю.

– Могли пострадать люди, – говорит участковый.

– Те, которые возле машины? Они пострадали?

– Нет.

– Жаль.

Это тоже правда. Мне действительно жаль.

Участковый говорит, что мне надо будет прийти в отделение для дачи показаний. Он говорит, что хозяин машин подал заявление в полицию. Ох уж эти любители уголовной романтики. Я говорю: «Конечно. Когда? Во вторник? Без проблем».

Я иду на работу. Без перегара и красных глаз. Воздержание полезно, и более того, ожидание кайфа делает его лучше. Я не отлучаюсь на перекуры. Каждый раз, когда мне хочется сигарету, я принимаю упор лёжа. Я отжимаюсь до изнеможения. Если курить хочется до того, как появились силы в руках, я приседаю, пока задницу не сводит.

Через неделю мне не приходится выхаркивать из себя утреннее никотиновое зловоние. В магазине передо мной мужик в спортивном костюме занимает очередь. Из третьего я превращаюсь в четвёртого. Все молчат. Так надо – молчать. Не связывайся с дураками. Будь умнее – промолчи. Я говорю: «Здесь вообще-то люди стоят».

– Не хуи, – отвечает мужик, – ещё постоят.

Я говорю: «Так дело не пойдёт».

– Ты на хуй иди, – в том же тоне отвечает мужик, даже не оборачиваясь.

Я касаюсь его плеча. Он разворачивается и бьёт мне по уху. Кассир возмущается, но продолжает пробивать его покупки. «Что вы делаете?» Пип. «Я охрану вызову!». Пип. «Прекратите драку?» Пип. Я пытаюсь ухватить мужика за ноги, но он легко уворачивается и отвешивает мне оплеуху.

– Отдыхай, – говорит он напоследок.

Кто прав, тот и сильнее, значит. Всё верно. Пока я книжки читал, этот мужик в спортзале прокачивался. Даже если в его прошлом лишь юношеские секции, мне за ним не угнаться. Я безнадёжно отстал. Рядом с ним мне лучше помалкивать. Рядом с ним у меня не может быть мнения. Он прав, потому что сильнее.

Перед работой я выхожу из дома раньше на двадцать минут, чтобы размяться на площадке во дворе. Каждую свободную минуту перед компьютером, я кручу головой, чтобы разогнать кровь в шее. Вечером я подтягиваюсь на турниках. Через две недели мои волосы не пахнут никотином, а изо рта не разит промокшими ботинками. Моя кожа не отдаёт признаками туберкулёза.

На ночь я выключаю ноутбук и оставляю телефон в прихожей. У меня нет времени на кафе и нет времени, чтобы много готовить. Я завтракаю яичницей, обедаю жаренным куском мяса и овощной нарезкой, а на ужин беру связку бананов, шоколадку и лимон к чаю. Мне постоянно хочется выпить, поэтому каждый вечер я покупаю двухлитровую бутылку с минеральной водой. Я заливаю себя так, что на бухло места уже не остаётся. Я как водяной пузырь. Пожалуйста, ткните в меня иголкой.

Мне приходит повестка в полицию. «За неявку вы можете быть подвергнуты…». Ни одно наказание не способно повлиять на меня, если оно не через месяц. Легко быть беспечным, когда точно знаешь, что отвечать не придётся.

Через три недели ногти не такие жёлтые, а то, что из меня выходит в туалете, больше не похоже на кашу из инопланетных тараканов. Через четыре недели мои рубашки застёгиваются на мне в натяг. Я выбрасываю всё, что уже никогда на одену.

Шеф говорит, что я пожалею. Говорит, что не возьмёт меня обратно. «Даже не просись», – говорит он. «Через месяц поисков ты поймёшь, что лучше места не найти», – говорит он. Я за годы поисков на нашёл лучшего место. Нет проблем. Это неважно. Шеф говорит: «Я подниму тебе зарплату, если ты заберешь заявление прямо сейчас».

За весь месяц мне ни разу не приснился кошмар. Или приснился, но не запомнился. Я больше не просыпаюсь среди ночи. В поту. В тревоге. В отчаянии. Сосед, которому я разбил машину, пишет на моей двери краской СУЧАРА. Я подтягиваюсь пятнадцать раз за один подход. В моём почтовом ящике ворох бумаг из полиции. Пятна на лице почти исчезли. Когда сосед приходит ко мне, я спускаю его с лестницы. Он обещает подать на меня новое заявление. «Давай», – говорю.

Моя трудовая книжка лежит на полке. Мой новой костюм сидит на мне идеально. Мои новые туфли не жмут в пятках и не давят на стопы с боков. Ремешок часов, купленных на последнюю премию, подобраны под цвет и узор ремня на новых брюках. Белый платок в нагрудном кармашке. Надо только постричься, и – готово. В этом меня и похоронят.

На свадьбе Олег говорит, что рад меня видеть. Жених, мой кузен, предатель. Настя тоже говорит, что рада меня видеть. Какая-то брюнетка, проходя мимо, говорит: «Охуенный костюм». Во время бракосочетания на меня то и дело поглядывают разные люди. Так сказать, знающие ситуацию. Я улыбаюсь в ответ. В ресторане Настя улучает момент и спрашивает, всё ли в порядке.

– В полном, – отвечаю.

– Как на работе?

– Если кто узнает, обзавидуется.

Настя долго рассматривает меня.

– Ты себе девушку, что ли, нашёл наконец? – спрашивает.

Родители молодожёнов зовут всех к столу. По правую руку от меня та самая брюнетка. У неё короткая причёска и тёмно-красный лак на ногтях. Она выпила два фужера шампанского на регистрации и ещё пару во время поездки по городским достопримечательностям и фотосессии. На банкете она первым делом опрокидывает в себя стопку коньяка и закусывает её сыром.

– Фууу, – выдыхает она. – С плесенью.

Она говорит, что ненавидит сыр с плесенью. Она говорит, что это отвратительно. Она говорит: «Как будто чужой накончал мне прямо в рот».

Её зовут Лика, и я готов поставить все деньги из подарочного конверта во внутреннем кармане моего пиджака на то, что к концу вечера он устроит спектакль. Мне хочется предупредить её, чтобы она не перетягивала внимание на себя. Потому что она здесь – не главная. Это не её вечеринка. Какая-то женщина шипит на Лику.

– Ты можешь вести себя прилично? Люди отмечают свой самый счастливый день.

Она в ответ фыркает.

– Счастье – для слабаков, – говорит Лика. – Попробуйте радоваться, когда всё идёт по пизде. Попробуйте улыбаться.

Она опрокидывает в себя очередную порцию спиртного. Я знакомлюсь с гостями, подхожу к старым приятелям. Расспрашиваю их про дела и узнаю новости о других общих знакомых. Они задают вопросы о моей жизни. Я отвечаю, что жаловаться не на что. Всё хорошо. Просто отлично. Лучше не бывает. Всё – с улыбкой на лице. Это легко, когда знаешь, что завтра всё кончится.

Люди говорят, что я здорово выгляжу. Кто-то говорит, что надо бы как-нибудь ещё встретиться, и я отвечаю: «Конечно. На следующей неделе, пойдёт?» Кто-то предлагает мне затусить в баре, и говорю: «С удовольствием. В следующую пятницу, окей?» Кто-то приглашает в кино, и я говорю: «Отличная идея. В пятницу?» Кто-то из другого города зовёт меня погостить, и я говорю: «Круто! Всегда мечтал побывать в Красноярске. Ждите меня на выходных». Всё – с улыбкой.

Я участвую в конкурсах тамады. Бегаю вокруг стульев под музыку. Лопаю шарики на скорость. Прыгаю в мешке. Изображаю дедушку из сказки про репку. Улыбка, улыбка, смех.

То-то все удивятся завтра. Или позже, когда узнают. Когда обещанная встреча не состоится. «Быть того не может, – скажут они. – Мы видели его совсем недавно, и он был таким весёлым, таким жизнерадостным».

Свидетельница просит меня подойти к невесте. Настя сидит за главным столом. Когда я сажусь рядом, она наклоняется к моему уху, и, перекрикивая музыку, повторяет, что я хорошо выгляжу.

– Не так хорошо, как твой жених, - отвечаю, и мне тоже приходится кричать. – Но лучше всех здесь выглядишь ты.

Я догадываюсь, что у неё есть ко мне просьба. Я почти уверен, что знаю, о чём она хочет попросить. Давай, говорю, не тяни – в такой день я не смогу отказать.

– У Лики сейчас непростой период, – говорит Настя. – Мы все за неё очень переживаем. Ты здесь, кажется, единственный трезвый, кроме меня. Пригляди за ней сегодня, пожалуйста.

Я отвечаю: «Конечно». Без проблем, говорю. Всегда готов.

Настя опять долго смотрит на меня. Потом спрашивает: «Ты, правда, счастлив?».

– А это обязательно?

Она говорит, что просто беспокоится, поэтому задаёт такие вопросы.

– Ты не поняла… – говорю я, но снова играет громкая музыка.

Неважно. К тому же, ни о чём она не беспокоится. Ничего подобного. Я возвращаюсь к своему месту за столом. Лика рассказывает соседям, что чистит подошву на сапогах зубной щёткой бывшего мужа. Он ей уже не пользуется. У него есть другая щётка. В новой квартире, с новой женщиной.

Через полчаса Лика говорит, что сама виновата. Ещё через десять минут говорит, что её бывший муж – козёл. Потом она собирается ему позвонить. Потом сообщает, что через неделю у неё день рождения, и приглашает меня. Она говорит, чтобы я ни на что не рассчитывал, потому что все мужики – сволочи, и мне тоже нельзя доверять. Потом она опять повторяет, что сама – дура, и сама во всём виновата.

Лика говорит, что, когда узнала об измене мужа, то сразу же спросила, почему. Я смотрю на Настю. Она улыбается. Лика говорит, что уделяла мужу мало внимания. Говорит, что перестала следить за собой.

– Это мне так муж сказал, – говорит Лика. – Бывший муж.

Она говорит, что не занималась сексом уже полгода.

– Муж ушёл, – добавляет Лика, – два месяца назад. Если что.

Это как подростковый гоп-стоп. Не она, а её муж. Бывший муж. Ребята видят на улице беззащитного ботаника с дорогой сумкой или телефоном. Пробивают у него, кто и что. Когда понимают, что заступиться за парня некому, продавливают. Жертва сама всё отдаёт. Потом она же чувствует себя виноватой. А гопники считают себя правыми. Потому что они забрали у лоха. Они – правильные пацаны и имели право забрать у чмошника, который не смог за себя постоять.

– Я не знаю, как жить после этого, – говорит Лика.

На самом деле все их слова – мишура, прикрытие. На самом деле они ограбили ботаника, не потому что он ботаник, а потому что они – грабители. На самом деле муж Лики изменял ей, не потому что она перестала следить за собой, а потому что проблемы с одной женщиной он решает при помощи другой. Всё остальное – оправдание, перекладывание ответственности, попытка избавиться от чувства вины.

– На самом деле, – говорю я Лике. – Ты отлично выглядишь.

Она смотрит на меня пьяным взглядом, а потом по слогам протягивает:

– Я не верю ни одному твоему слову. А если бы и поверила, всё равно не стала бы с тобой спать.

На улице стреляет салют. Все провожают молодожёнов. Я везу Лику к себе домой. Пою чаем. Укладываю в постель. Лежу с ней, пока она не засыпает, а потом расстилаю второе одеяло на полу. Утром, когда я просыпаюсь, на кухне меня ждёт завтрак и записка: «Это в благодарность за вчерашнее. Ты меня спас. Звони, если что. Лика». Внизу она приписала свой номер телефона.

В этот момент я понимаю, что забыл продумать самое важное. О том, что на крыше заперто, поэтому надо захватить что-нибудь потяжелее, чтобы сорвать замок. На автостраде придётся ждать грузовик или автобус, а погода так себе. Можно тряхнуть стариной и заказать у бывшего дилера «тапок» пожёстче. Если у него номер не поменялся. Если он вообще жив.

Весь оставшийся день я провожу дома. Среди почти пустых шкафов и чистых занавесок. Пустая раковина. Вымытая посуда. Оставшаяся не у дел пепельница. Телевизор без звука. Две пары обуви у двери. Костюм на вешалке. Мой несправедливый мир, неразделённые чувства, предательство. Только обиды. Жаловаться действительно не на что и некого обвинить. Ничего особенного. Даже в прощальной записке сказать нечего, поэтому я пишу это. Это – моя записка, и я уже не уверен, что она прощальная.

Вечером мне приходит сообщение от Лики. Она снова благодарит меня и извиняется за своё поведение. Говорит, что приглашение на день рождения в силе. Говорит, что не навязывается. Просто приходи, говорит, если захочешь. Если у тебя, конечно, нет других планов.

У меня полно планов, отвечаю. В пятницу намечены посиделки в баре с друзьями жениха. Ещё надо навестить троюродного брата, который недавно заехал с семьёй в новую квартиру. Отпраздновать новоселье. Съездить к тётке в Уренгой. Купить билеты в кино на себя и ещё трёх человек, с которыми до вчерашней свадьбы я последний раз виделся два года назад. Дать показания в полиции. Планов – несметное количество, говорю. Но лучше, говорю, я приду на твой день рождения. Подарю цветов каких-нибудь и корзину сыров с плесенью.

«Тогда увидимся через неделю», – пишет Лика.

Значит, через неделю. Неделя – это не много. Я всё равно не придумал, как закончить со всем этим. Неделю оно подождёт. С этой вечеринки я могу уйти в любой момент, когда захочу. В конце концов, это и есть жизнь. Может, она не так хороша, как хотелось бы, зато я здоров, свободен и не обременён хламом. Этого мало для счастливой жизни, но на неделю хватит. Пусть я и сам не слишком хорош, у меня ещё есть, чем понравиться.

Посмотрите хотя бы, какой у меня охуенный костюм.

Однажды Дима решил уединиться ото всех. Он не прятался - просто считал, что каждый по-своему ищет счастья, как бы оно ни называлось: радость, удовольствие, Бог, любовь, гармония. Дима во всём перечисленном не преуспел, поэтому должен был "откалиброваться" - так он сказал. Когда деталь работает неисправно, нужно вывести её из механизма, чтобы проследить как она ведёт себя самостоятельно. Иными словами, если человеку плохо в окружении других, только в одиночестве можно понять - это люди плохи или с ним что-то не так.

Теперь вокруг его нового дома на пятнадцать километров не было ни единой души, если не считать редких заблудших путников, да и с теми Дима говорить отказывался. Целых пятнадцать километров! С другой строны, посмотреть на это сверху, с высоты птичьего полёта: что такое пятнадцать километров? А если судить в космических масштабах, то совсем пустяки. Издалека земные расстояния ничтожны, а сами люди - лишь пылинки с чувствами, которые не значат ничего и ни для кого, кроме них самих. Это ещё если повезёт.

Говоря о космосе и происхождении Вселенной, Дима обычно замечал, что и огромные звёзды и каждая пылинка возникли из единой материи, а значит, всё сущее - одно и то же в разных формах. Потому, считал Дима, всё люди вокруг, и животные, и птицы, и насекомые, и растения - всё это было Димой, проживающим другие жизни. Я - это Дима, проживающий мою жизнь, а Дима - это я, проживающий его жизнь. А ещё Дима - это медведь, который наткнулся в лесу возле его дома на одинокого Диму. Тот медведь был Димой, просто проживающий медвежью жизнью.

Тот медведь оказался не слишком проворным, поэтому Диме повезло выжить. С одной стороны. С другой - Дима, проживающий жизнь медведя, остался голодным. Так или иначе, по словам Димы в ту их встречу "тишины" не случилось. Было много крика и много бега. Теперь он вернулся и частотрассказывает эту историю. А если бы не вернулся, никто бы ничего не услышал и не увидел. Про Диммного медведя не узнал бы никто. Никто, кто проживает человеческую жизнь и не лежит разодранным трупом в лесу. Никто и ничего. Тогда бы пришлось выдумать всё это.