denisslavin

Чаще всего к Светлане ходят женщины. Если молодые, скорее всего из-за любовной драмы. Постарше – значит, драма уже семейная. Никакого сексизма – просто статистика. Мужчины тоже приходят. Поначалу они усмехаются и отпускают шуточки, но перестают кривить губы, едва услышат, что их собираются предать. Кинуть на деньги. Подставить. Изменить. Стандартные страхи. Это вам скажет любой второкурсник психологического факультета, где в своё время училась Света. Но психотерапевту нужна лицензия и кабинет, а у неё были только съёмная квартира и копеечные алименты.

Если приходит пожилая женщина, то скорее всего, хочет узнать о давно почившем супруге или о детях. Худой и бледный мужчина с дорогими часами на руке приходил, чтобы узнать, всё ли возможное делает его врач. Девушку с беспокойным взглядом и искусанными губами бросил парень. Может быть, и не парень – скажи просто «бросил». Скажи: неустойчивость любовной линии. Скажи: отрицательная энергетика Венеры.

Эту загадку необязательно разгадывать полностью. Эта загадка хочет разгадать себя сама. Просто намекни, что ты знаешь ответ, а уж она-то выдаст всё остальное. Начни издалека. Если уж на то пошло, брось кости на удачу, наугад. У всех нас остались нерешённые проблемы с родителями. У девушки в кедах и с татуировкой на запястье – уж точно. И уж точно – у девочки на высоких каблуках и с вызывающим макияжем.

Раскрой человека чуть-чуть. Брось пробный шар и следи за реакцией. Ухватись за ниточку и вытягивай. Не эта – значит, другая. Поймай на лжи.

– Когда ты ушла, я знала, что ты вернёшься, – сказала Света. – Я ещё не знала, что скажу тебе в следующий раз, но уже была уверена, что те пятьдесят тысяч – мои.

Обычно Света спрашивала что-нибудь нейтральное, не подразумевающее за собой конкретику. Любимый цвет. Любимое блюдо. Или вот ещё: «Вы знаете, что значит ваше имя?» Света пробовала раскладывать карты и по реакции посетителя интерпретировать масти, но не пошло. Тогда она стала спрашивать: «Что вам снилось последний раз?»

Наши сны интересны только нам самим. Мы бы рад о них поговорить, да только про это мало кто спрашивает. Мало кому интересны исключительно наши переживания, существующие только в нашем воображении. В то же время сны так абстрактны. Они не значат ничего, пока не захочешь разглядеть в них смысл.

Поваленное дерево снится из-за упадка сил. Или знаменует решение проблемы. Разрушенный дом снится к провалу карьеры или началу новой жизни. Чёрный пёс – неизвестный защитник или товарищ, который встал на сторону противника. Люди видят символы, которые ничего не значат, а потому могут значить всё что угодно. Всё, что мы пожелаем увидеть. Не нужно разгадывать сон – разгадывай того, кому он снится.

– В ночь после твоего ухода мне снился костёр на берегу реки, – сказала Света. – Кто-то стоял позади, срезал мои волосы, бросал их прядями в огонь и всё приговаривал: «Ты не должна была, не должна».

В этот раз шторы в кухне у Светы были плотно задёрнуты. В воздухе витала табачная вонь, какую не удивишься встретить дома у запойной пьяницы. На полу – комки пыли и липкие пятна. Раковина забита грязной посудой.

– Самый страшный кошмар – тот, что уже видел неоднократно, - сказала Света. – А всякий сон, что видишь снова и снова – превращается в кошмар. Ты знаешь, что произойдёт дальше, но не можешь этому помешать. Покончив с моими волосами, он принимался за кожу с головы.

Несколько дней Света списывала тяжёлые сны на усталость, но после перестала принимать посетителей.

– Лоскут за лоскутом, – говорила Света. – Я слушала, как лезвие скребётся о череп.

Она выключила телефон, взяла сына и уехала на море.

– Он всё повторял, что я не должна была. Горячие струйки крови стекали по моим щекам, затылку, шее.

По возвращению Света закрыла свой сайт. Она обращалась в больницу, обращалась к психологам, обращалась к своим коллегам.

– Чёртовы шарлатаны, – сказала Света. – Ни у кого не допросишься помощи, когда она нужна по-настоящему.

Позже она включила свой сайт, но только на несколько дней, чтобы написать на главной странице, что больше не предоставляет услуги. Там же она призналась, что все эти годы обманывала людей, которые к ней приходили.

– Потом он переходит к шее. Делает надрез и с силой отрывает кожу. Одной рукой придерживает меня, другой рвёт.

Света пришла в полицию с повинной. Начальник отдела, который раньше приходил к ней на сеансы, уговаривал забрать заявление. Его заместитель, которому Света раза-два в год на праздники дарила конверты с деньгами, отговаривал тоже.

– И так дальше, – говорит она. – всё ниже и ниже. Я слышу треск, с которым кожа отходит от пальцев на руках.

В суде возникли сложности при определении суммы ущерба, но в итоге, когда его назначили, Света смогла рассчитаться после продажи машины. Её признали виновной, но в связи с чистосердечным признанием, компенсацией ущерба и наличием несовершеннолетнего ребёнка собирались закрыть уголовное дело. Да, судья тоже был клиентом Светы.

Во сне она плачет и кричит, но не может пошевелиться. Мужчина режет её и приговаривает: «Ты не должна была, не должна». В итоге её приговорили к условному лишению свободы.

– Тот случай, когда дашь взятку, чтобы тебя посадили за решётку, – сказала Света. – Но у меня оставался мой мальчик.

Когда её сын слёг с температурой, она стала обзванивать бывших посетителей. За несколько лет их скопилось столько, что вся жизнь ушла бы на извинения, и ещё остались бы те, кого она просто-напросто забыла. Но Света знала, что она и не должна обращаться ко всем и каждому. Просто надеялась, что, если искупит другие ошибки, не придётся связываться со мной.

– Это приходит будто из ниоткуда, – сказала Света. – До звонка я и знать не знала ни о каких шахтёрах из Сандерленда, а в момент вдруг получилось так, словно знала всегда.

Света сказала, что, даже если бы не связала начало своих кошмаров с днём нашего знакомства, то всё равно бы знала причину. После первой же ночи сама мысль о разговоре со мной заставила её содрогнуться.

– Я знаю, что маленькой ты любила засыпать у папы на животе, – сказала Света.

Она знала, что у меня есть маленький шрам на коленке. Он остался после падения с велосипеда, когда мне было восемь.

– Твой папа тебя успокаивал тем, что неразбитыми коленки остаются только у тех, кто никогда не катался на велосипеде, - сказала Света.

Человек из её сна даже пахнет так же, как я. Она убеждала себя, что ей всё равно не поверят. Но теперь ей стало всё равно. Верю я или нет – без разницы.

– Подстригая тебе ногти, папа всегда начинал с большого пальца, – сказала Света.

Она сказала, что её не касается, сделаю я это или нет. Сказала, это не её дело.

– Моё дело – только передать, – сказала она.

А потом она рассказала, где находится мой отец.

Продолжение в комментариях

denisslavin

Я потеряла отца, когда мне было шестнадцать. Потеряла. Так говорят, если смерть застала врасплох. Впрочем, она обычно приходит без предупреждения. Однако мой папа не имел опасных заболеваний, не пил алкоголя, не курил сигареты и, насколько мне известно, никогда не употреблял наркотики. Он не страдал обжорством и занимался спортом без чрезмерного усердия. Не позволял себе лихачеств на дороге, а драки как способ решения конфликта оставил в юности.

Просто однажды ночью он проснулся, крича от боли, а через несколько минут упал на постель бездыханный. Шея и грудь были покрыты царапинами с подтёками крови. В короткой агонии он буквально раздирал себя пальцами, пока мы с мамой хлопотали вокруг с вымоченными в холодной воде полотенцами и пытались дозвониться до скорой. Когда папа стих, уставившись в потолок невидящим взглядом, его крик, казалось, продолжает отражаться от стен.

Нет. Нет. Нет.

Вот так всё случилось. Вот так мы потеряли папу. В панике, в суете, в страхе. В тишине, нарушаемой воображаемым эхо. Мама застыла. Телефон, который до этого она придерживала плечом у уха, упал на пол, а из динамика наконец донёсся женский голос. Ровный, уставший, с нотками вымученной вежливости. С заученными фразами. С недовольной терпеливостью. Я услышала: «Что у вас случилось?» Смотрела на папу, смотрела на маму. На телефон, лежащий на полу. Что у нас случилось. Что у нас случилось. Чёрт знает что.

Потом приехали медики. Мужчина из ритуальной службы. Морг, свидетельство о смерти, медицинские карты. Что бы там ни говорили врачи, если и ждал моего папу сердечный приступ, то разве что лет в семьдесят-восемьдесят, может быть, в шестьдесят, но никак не в тридцать восемь. Похороны. Кладбище. Поминки. Родственники. Друзья. Что случилось. Что случилось. Да чёрт знает. Да, чёрт знает.

С детства я любила послушать мистические байки, почитывала страшилки и смотрела фильмы ужасов, но не воспринимала их всерьёз. Лишь раздражала воображение, пусть не всегда строгой линией отделяя выдуманное от настоящего. В конце концов, как говорил мой папа, рассуждая о боге и мироздании, мы не можем знать всего. И вот оно явилось в мой дом, в спальню моих родителей, куда я приходила маленькой, привидься мне страшный сон или монстр под кроватью.

Нет, конечно, гибель отца не заставила меня тут же уверовать в сверхъестественные кошмары, но случилось нечто худшее – реальность оказалась ужаснее фантазий. В реальности любимые люди умирали ни с того, ни с сего. Вдруг. Просто так. В агонии. В жарком поту. Раздирая кожу ногтями и крича от боли.

Нет. Нет. Нет.

Полные сил и здоровья люди, которые заботились о вас, которые вас любили и которых любили вы, за мгновенье выдыхают из себя жизнь и обращаются в окоченевший труп, от которого остаётся только имя. В этой реальности всё случается именно так. Эта реальность кровожаднее и беспощаднее демонической нечисти, и дабы уберечься от неё, спасти свой рассудок, мы, как это ни парадоксально, выдумываем небылицы – сказки о потустороннем мире и загробной жизни. Они могут быть светлыми и мрачными, лишь бы опровергали бескомпромиссность смерти и вселяли надежду на продолжение. Лишь бы давали хоть какой-то смысл.

Можете считать меня сумасшедшей, но попробуйте сами не сходить с ума в этой реальности. Я же просто попытаюсь быть честной. Да, честной. В отличие от проповедников я не стану утверждать, что всё дальнейшее случилось на самом деле. Более того, я сама не вполне убеждена, что случилось всё именно так. Я просто расскажу, что видела, что слышала и… что сделала. Я обязана рассказать.

Итак. Через два года после смерти отца мне начали поступать странные звонки.

Вечером накануне моего совершеннолетия мы с мамой закупили продуктов в магазине. Пришли домой, приготовили несколько салатов, положили мясо размораживаться, поставили шампанское в холодильник. Подобрали и погладили платья. Поболтали немного перед телевизором. Мы два года не отмечали никаких дат застольем. Мама сказала, что пора сделать это. Восемнадцать лет – это большое событие, сказала она. Я становилась совсем взрослой. Этот праздник не только для меня, но и для неё.

Мы ещё немного поговорили и разошлись по своим спальням. Через несколько часов, посреди ночи, раздался звонок. Я не глядя вытащила телефон из-под подушки и поднесла к уху. В динамике гудели помехи. Будто дул шквалистый ветер. Раздавались щелчки, как от лопающихся в огне веток. Бормотал едва различимый голос. Он повторял одну и ту же фразу, но до меня доносились лишь обрывки.

«Машина… милая… машина…».

– Кто это? – спросила я.

«Машина… рождения… милая… садись… милая».

Я глянула на телефон. Экран был погашен. Нажимала кнопки – он не реагировал. Пробовала выключить. Безуспешно. Голос продолжал говорить.

Машина. Рождение. Милая.

Какой-то технический сбой. Я положила телефон обратно и попыталась уснуть. Не обращать внимания. Было слышно, что телефон продолжает работать. Просто технический сбой.

Проснувшись утром, я еле выползла из кровати. Посмотрела в телефон. Всё было в порядке. Проверила журнал вызовов. Никаких записей о ночных звонках. Только несколько сообщений. Поздравления с днём рождения. От друзей. От родственников. От нескольких магазинов одежды. Мама уже вовсю порхала по кухне, готовясь к визиту гостей. Я сказала, что немного не выспалась.

Вечером пришли обе моих бабушки. Две маминых подруги с работы. Девчонки с моей школы. Чисто женская компания. Мы ели салаты и жаркое, выпили немного шампанского. Говорили, смеялись. В какой-то момент бабушка по маминой линии посмотрела на меня с улыбкой и сказала: «Видел бы тебя сейчас папа». Вторая, задумчиво глядя куда-то в сторону, едва слышно произнесла: «Видит. Он видит». Мы с мамой переглянулись. Мы два года не отмечали никаких дат. Мы два года избегали встреч со старыми друзьями отца. Что случилось. Что случилось. Бабушка собралась сказать ещё что-то, но мама мягко коснулась её руки и произнесла: «Не будем сегодня об этом». Бабушка молча кивнула.

Часов в десять-одиннадцать мы засобирались с девчонками в клуб. Мама с подругами собирались ещё немного посидеть. Мы вызвали такси. Вышли на улицу. Я увидела машину, которая нас уже ожидала.

Машина. Милая. Машина.

Мне стало дурно. Я сказала девочкам, чтобы ехали без меня. Сказала, что с настроением всё в порядке. Просто нехорошо себя чувствую. Повеселитесь там за меня.

Вернулась домой, пожаловалась маме на дурное самочувствие и легла спать. На следующий день весь город обсуждал аварию, в которую угодили мои подруги. По дороге в клуб на перекресте в такси врезалась машина с ребятами, которые отмечали возвращение товарища из армии. Влетели на полной скорости. Выжил только водитель второй машины – тот самый служивый. Он был пьян и на суде признал вину. Он опускал взгляд всякий раз, когда называли фамилии его друзей. Сказал, что ему нет прощения; что не подумал о последствиях.

Я тоже не подумала. Ведь это было просто наваждение. Техническая ошибка. Дурной сон. Приступ меланхолии. Я осталась, а девочки поехали. Я долгое время никому об этом не рассказывала. Только маме – несколько лет спустя, когда это случилось во второй раз.

После института я устроилась в юридическое управление. Через полтора года одна питерская контора, у которой мы выиграли несколько дел, предложила мне перебираться к ним. Обещали приличную зарплату, подъёмные и помощь в переезде. Я по-прежнему жила с мамой и не планировала даже в отдельную квартиру переезжать, не говоря уже о том, чтобы обосноваться в другом городе. Тянула с ответом несколько месяцев, и в итоге мне поставили ультиматум: либо я до конца недели приезжаю, либо мою должность предложат другому кандидату. Тогда я наконец посовещалась с мамой, и та сказала, что такой шанс упускать нельзя. Не надо бояться, сказала она. Всё будет нормально. Привыкнешь.

Я заказала билет.

В ночь перед отлётом раздался звонок. Голос говорил: «Нет… Нет… Нет».

Я разбудила маму. Сунула ей в руки телефон. Она прислушалась. Спросила:

– И что?

Телефон молчал. Ни голоса, ни помех. Никаких записей о звонках с того света. Я всё её рассказала. Вспомнила про девчонок. Я просила поверить мне. Мама просила не плакать. Она сказала: «Верю я или нет – без разницы». Сказала, что с таким настроением мне точно нельзя никуда лететь. Развела валерьянки и уложила меня в постель. Сидела рядом и гладила по голове, пока я не уснула. Позже она призналась, что в это время перебирала в памяти знакомых, которые могли посоветовать толкового психотерапевта.

Однако всего десять часов спустя по всем телеканалам крутили сюжет сюжет о Ту-154, на котором я должна была лететь. На экране пустили видео: почерневший фюзеляж с обломанными крыльями. Диктор сообщил, что самолёт попал в грозовое облако и рухнул под Донецком. Он сообщил, что все, кто находился на борту, погибли. Погиб капитан и погиб его помощник. Вот их фотографии. Погибли третий пилот и стюардессы. Погибли все пассажиры, включая того, что должен был сидеть со мною рядом. И он-то сидел где надо, однако меня там не оказалось. Диктор сообщил, что ведётся расследование. Мы с мамой переглянулись, обнялись и проплакали так несколько часов кряду.

Звонили из авиакомпании. Я сказала, что опоздала на вылет. Мама спросила:

– Ты рассказывала об этом кому-нибудь ещё?

Звонили из МЧС. Им сказала, что проспала, а отменить билет тоже не успела. Меня не было в аэропорту. Есть люди, которые могут это подтвердить. Мама спросила:

– Ты узнала голос, который с тобой разговаривал?

Звонили журналисты. Да, повезло. Это чудо. Родилась в рубашке. Никаких интервью. Мама спросила:

– Думаешь, это папа тебя предупредил?

Продолжение в комментариях

denisslavin

У нас в доме жил старик по имени Пётр Иванович. Высокий такой, с прямой осанкой и крепкими руками. Седина, нос крючком, лицо всегда гладко выбрито. Я не знаю, плотником он работал, слесарем или ещё кем, но этот теннисный стол у нас во дворе – его дело. Кольцо баскетбольное тоже он соорудил. Если видел, как мы что сломали, выбрасывать запрещал. Мы иногда ему велики давали на починку. До сих пор помню, как он подкрутит что, подвертит и отдаст со словами: «Вот, теперь как новенький». И не просто «вот», а протянет довольный своей работой: «Вооот».

Каждую зиму Пётр Иванович для ребят небольшой каток заливал, горки с нами лепил. В летнем марафоне участвовал обязательно – что ни год, а у него грамота как самому возрастному участнику. По воскресеньям утром в сезон они с женой и дочерью ездили на велосипедах в парк.

Он и нас постоянно звал куда-нибудь: то на игры, то в поход, то, опять же, на велопрогулки эти. Я, постарше став, отвечал, что в выходные лучше отоспаться впрок, а Пётр Иванович говорил: «Жизнь проходит, а ты всё дома, в постели». Это он без упрёка, шутил так просто.

Его дочка уехала в Москву, а через год вернулась с маленьким Сашкой. Побыла здесь какое-то время и, оставив ребёнка, уехала обратно. Каждый вечер Пётр Иванович по двору коляску раскатывал. Сашка рос и спортивным инвентарём обзаводился. И ролики ему, и велосипед, ракетки, лыжи, коньки, клюшку, мяч. На марафоне однажды смешно получилось. Дед получил грамоту как старейший участник, а внук – как самый маленький. Вместе финишную пересекали.

После школы Сашка в московский институт поступил, к матери поехал, и только на летние каникулы возвращался погостить. Хотя нет, однажды осенью приехал – на похороны к бабушке, к супруге Петра Ивановича. Мама Сашкина тоже была и, кажется, даже помирилась со своим стариком. С тех пор она тоже наведываться стала. Видел их однажды троих на великах: Сашка с матерью чуть позади, а Пётр Иванович, как полагается, в авангарде и с довольным лицом. Хорошо держался.

В прошлом году он снова на марафоне выступал, и у финиша его уже грамота очередная ждала. Да только почти сразу после старта моторчик решил, что всё, хватит, набегались. Остановился Пётр Иванович и лёг на землю. Там скорая дежурила, но помочь ничем не смогла. Все охали и ахали, говорили: «Какой кошмар, какой кошмар». А я думаю, не кошмар. Думаю, всё нормально. Всё-таки Пётр Иванович долго пожил, не мальчиком уходил. И потом, где ему ещё умирать было? Дома, в постели?

Теперь мы сами уже для наших детей каток заливаем. Забываем иногда, правда. А баскетбольное кольцо на прежнем месте. И теннисный стол всё ещё стоит. Перекрасили только, теперь как новенький. Вот.

– В древних культах был ритуал жертвоприношения, – говорит Лимерик. – Люди верили, что смерть одного спасёт остальных.

– Дикость, – говорю я.

– Если верить, что это вызывает солнечное затмение, то пожалуй. Однако иногда жертва действительно необходима.

– Будете палачом?

Старик усмехается.

– Позволь мне кое-что рассказать тебе о человеческой натуре, мальчик. В тридцатых годах двадцатого столетия Карл Дибич и Вальтер Хек на базе некое фирмы «Хьюго Босс» спроектировали форму для немецких войск СС. Слышал про них что-нибудь?

Я киваю.

– Про СС, да. Проходили на курсе истории. А Дибич и как его там?

– Дибич и Хек. Первый, кстати, был главой НСДАП, правящей партии Германии. А ещё была такая компания по производству авто – «Мерседес-Бенц». Она снабжала транспортом фашистскую Германию, как во время войны, так и до неё. Сам Гитлер раскатывал на кабриолетах этой марки. К созданию другого автоконцерна – «Фольксваген» – приложил руку некий Фердинанд Порше по просьбе всё того же фюрера. Машины этого завода, как нетрудно догадаться из названия, предназначался для простых граждан Германии. Поступлению в продажу недорогих и качественных авто должно было улучшить имидж действующей власти. Снизить расходы на производство столь практичных авто можно было, помимо прочего, и за счёт дешёвой рабочей силы. Если ты действительно учил историю, то легко догадаешься, кто в Германии в тридцатых годах мог стать этой силой.

– Евреи.

Лимерик улыбается.

– До Последней Войны были ещё такие компании, как «Кока-Кола» и Нестле. Забавно, все те фирмы, если судить по нашим архивам, очень гордились своей многолетней историей, которую использовали как гарант качества. Но вот о связях с нацистами предпочитали помалкивать, а когда им это об этом напоминали, могли ответить только одно: «Мы просто делали свою работу». Что по сути верно, но очень уж похоже на доклады военных чиновников, которые сгоняли евреев в концлагеря.

– К чему вы ведёте?

– Все эти фирмы существовали до войны и после войны. И существовали бы, не случись Последняя война. К слову, некоторые из их владельцев были инвесторами первоначального проекта «Город».

– И?

– У людей очень короткая память, когда речь заходит о прибыли. Когда мы откроем людям свою находку, это принесёт им пользу, и мало кто будет заинтересован в том, какой ценой она было добыта. Нам простят всё.

С этими словами Лимерик снимает очки и собирается выйти из-за стола.

– Хранитель, – вспоминаю я. – Но вы ведь наверняка слышали о Кэмпбеллах?

Он возвращается на место и задумчиво смотрит на меня. Теперь я улыбаюсь.

– Если, конечно, учили историю.

Лимерик тоже растягивает рот в улыбке. Но глаза холодны.

– Напомни, будь добр, – просит он.

– С удовольствием, – говорю. – В семнадцатом веке в Шотландии клан Макдональд принимал у себя членов клана Кэмпбеллов. Пользуясь гостеприимством хозяев, Кэмпбеллы переждали в замке двухнедельную метель, после чего убили мужчин Макдональдов и сожгли их дома. Женщины и дети погибли от холода. С тех пор…

– Да-да-да, – наконец вспоминает Лимерик. – Ты хочешь рассказать мне о потомках Кембеллов, некоторых из которых даже спустя триста лет отказывались обслуживать в иных гостиницах Шотландии.

– И магазинах.

– Подумаешь, – хмыкнул старик. – О чём ты вообще?

– О том, что вас действительно простят, но только те, кому вы принесли пользу. Остальные, голодные, нищие, больные. Они не забудут вас. Никакие ваши благие намерения не утолят их жажды возмездия.

Лимерик задумывается на секунду, а затем произносит:

– Почему ты говоришь только обо мне: не забудут вас, простят вас, ваши намерения? Как будто ты в этом не участвуешь. Можешь не отвечать. Ты отчасти прав. Не все оценят наши свершения по достоинству.

– Они будут преследовать вас до конца своей жизни.

– Который наступит очень и очень скоро. Гораздо быстрее, чем они узнают моё имя. И твоё, кстати, тоже.

– Что, если я захочу выйти?

Лимерик снова молчит. Пристально смотрит на меня, затем отводит взгляд в окно кабинета. Наконец говорит, тихим дрогнувшим голосом, почти шёпотом:

– Что, если я тоже хотел когда-то выйти?

Старик замер, кажется, не ожидая ответа. Ответить мне действительно нечего.

– Ты никогда не думал, – спрашивает Лимерик, – что иногда плохие люди злы от, что другого выбора нет? Может быть, они плохи от того, что знаю нечто, чего хорошие люди не знают?

– Это оправдание для слабаков и трусов.

Лимерик переводит взгляд на меня:

– В таком случае, надеюсь тебе хватит силы и смелости принести себя в жертву.ъ

denisslavin

Батя у меня часто в рюмочных и барах задерживался, а оттуда домой приходил с бутылочкой чего-нибудь крепкого и продолжал. Не то, что бы он по-чёрному бухал – так уж, расслаблялся после смены на заводе и другого способа не искал. В остальном к нему претензий быть не могло: работал, нами, детьми, занимался, не изменял, не буянил – может быть, так себе заслуги, но, зная, что бывает хуже, начинаешь ценить и это. Мать, правда, иногда сетовала о потраченных на пойло деньги и приговаривала: «Бар – это место для раба». А тот, знай себе, сидит и зеркалом чокается – «чин-чин».

Мне папа постоянно говорил: «Валить тебе надо из нашей дыры». Он даже денег скопил, чтобы учёбу мою в столичном институте оплатить, на случай, если сам я на бюджет не поступлю. С ним трудно было не согласиться. Городок наш – и правда, то ещё местечко, один завод да колонии исправительные вокруг. Ну и люди, конечно, сами много от жизни не требовали. Можно судить хотя бы по тем же барам. Для молодёжи в городе одно только более-менее приличное заведение было. Впрочем, слово «приличное» не уместно. Публика – сплошь реальные пацаны да урки, бывшие и будущие. По башке могли дать уже на входе. Редкий вечер без драки обходился. В туалете пол мочой вечно был залит, раковины – в крови. Нормальный человек туда не пойдёт, скажете вы. Может быть, может быть.

Я, когда в Питер приехал, сразу подработку нашёл, чтобы родителей особо не напрягать с деньгами. Устроился официантом в кафе неподалёку от общежития. Потом в ресторанах работал, в клубах, в кальянных и даже в этих так называемых антикафе. Как по мне, настоявшим антикафе было как раз то заведение в моём родном городе: обслуживание никакое, выбор нулевой, антиработники и антипосетители, антилюди. Однако и в культурной столице инциденты случались.

Помню, как у одного парнишки палец указательный на коже висел. Он и ещё один любитель культурного отдыха плечами на танцопле столкнулись, что тут же в драку переросло. Ему голову пробили и палец сломали, а, пока «скорую» ждали, он свою травму осматривал, исправить пытался и совсем его оторвал. В другой раз какие-то девчонки приехали день рождения отмечать, напились, познакомились тут же с ребятами и чуть ли не оргию в туалете устроили. Это, если навскидку.

Так или иначе, за пять лет, пока я учился на геолога, и ещё три года, что мотался между Москвой и Спб, я общепит досконально изучил – даже диджейским пульт освоил и поваром немного поработал. Всё мечтал, что однажды своё заведение открою. Но отец умер, и пришлось возвращаться домой. Я сначала то там, то сям устроиться пытался, а потом у матери денег занял, нашёл помещение, оформился, стал пиво на разлив отпускать. Возил сорта со всей России, и как-то быстро постоянными клиентами оброс – они приходили на, что называется, дегустацию, заказывали новинки по пол-литра и тут же пили. Я переоформил свою «наливайку» на кафе, мебель заказал, ассортимент расширил, кухню открыл. Своё дело вести, скажу вам, тяжело, как в гору подниматься, а в то же время, будто бежишь с неё на полной скорости и остановиться нельзя. Сначала только закуски к пиву готовил, потом повара нанял, официантку, ещё одного повара. Телевизор с широким экраном установил, приставку игровую, кто-то из посетителей принёс карты, нарды, шахматы у нас под прилавком есть.

Но я-то помнил, в каком городе живу, и всё ждал, что случится однажды буча. Охрану нанял, но какой от неё прок, если будет драка. Ну, разнимут они одних бойцов раз, два, три. Потом всё равно надо было бы участвовать в разбирательствах или, что ещё хуже, в разборках местных. Оно ж мне не надо. Однако буйные и, как мы их называем, слишком весёлые если к нам заглядывали, то либо сливались тут же, либо быстро скучать начинали. Ну а как? Приезжает удалой молодец покутить, а тут люди пивко попивают, фильм смотрят и на шахматные доски пялятся. Что ему тут делать? Некоторые из таких, правда, позже возвращались, но уже не, чтобы пошуметь, а также тихонечко отдохнуть, расслабиться. Приспосабливались люди.

Был один единственный раз, когда дело грозило обернуться сварой. Я этот вечер хорошо помню. Только заметив двух парней, которые, проходя между столиков, столкнулись и начали выяснить отношения, подумал: «Ну вот, началось». Им сначала кто-то предложил на улицу выйти, мол, по-мужски разобраться, если уж так кулаки чешутся, и другим не мешать, а потом за приставку усадили – кто в футбол выиграет, тот и прав. Ребячество какое-то, даже ставки делали. Да, знаю-знаю, что это незаконно. Но всё же.

Если честно, эта история не о моём баре, точнее, не только о нём, а обо мне. Я ведь его открывал, помня о том, что в своё время мне самому негде в этом городе было отдохнуть как приличному человеку. Думал, наконец будет место с хорошей атмосферой – кухней, напитками, музыкой, людьми. А теперь вот совсем не до отдыха: работаешь, персонал обучаешь, следишь, чтобы всем всё нравилось. Такая вот ирония.

Ещё это, конечно, история о моём папе. Хотел бы я, чтобы он здесь побывал. Да, есть охота, есть рыбалка, спорт – много чего есть. Но иногда на такой досуг просто не остаётся сил. Бывает, склад характера такой у человека. Просто посидеть, залить себя немного лекарства, поболтать в тишине, так сказать, по душам. Я бы с ним поболтал. Поблагодарил бы. В конце концов, деньги на открытие это бара не с дерева упали. Выпьем за него. Чин-чин.

denisslavin

Начало - здесь

Целиком рассказ опубликован - здесь.

Вы, конечно же, ждёте продолжения истории, но я, боюсь, вас разочарую. Я не помню её. Точнее, помню не всё. Всё затерялось в памяти, окутанное дымом. Я уже знаю, почему так произошло, а вы попробуйте догадаться. Тем более, я уже рассказал многое из того, что «произошло вчера».

Ещё помню канистру с бензином. Помню пламя. Помню лицо хозяина. Он даже не сопротивлялся. Бормотал, глядя в потолок.

– Я так долго служил тебе, так долго, – говорил он. – И ты даже не помешаешь ему?

Нет, он не помешал. Пожар унялся ещё до приезда спасателей. Кого тут было спасать? Я очнулся на первом этаже под завалами в комнате, которая принадлежала Хозяину. Точнее тому, кто считал себя Хозяином. Может быть, он тоже когда-то, как и я, пробовал разузнать об этом доме больше, но даже отойти от него не мог. В любом случае, он был прав: дело не в доме, загадка спрятана не в здании, не в стенах.

Можно выйти на улицу, лечь на землю и уснуть, а проснувшись, снова быть здоровым, сильным, молодым. Может быть, дом даже позволит забыть мне обо всём. Наверняка позволит. Но тогда я уже буду не я.

Можно жить в одиночестве среди руин и отгонять остальных. Терпеть насмешки. Голодать целыми днями. Голодать каждую секунду. Кстати, на собаках можно держаться. Хочется верить, что вам эта информация пригодится. С другой стороны, они – тоже живые существа, но если хотите жить, кто-то должен быть принесён в жертву, кто-то должен пострадать.

Так или иначе, это уже не моя проблема. Я свой выбор сделал. Февраль, и через окно видно, как падает снег. Мне не холодно. Всё тело чешется, горит огнём. Раны набухают и лопаются. Гниль выходит наружу. Но я продолжаю записывать всё, что помню. Всё что, дом разрешает мне помнить. Однажды кто-то найдёт этот дневник. Вы найдёте этот дневник.

Ну, так вы поняли, в чём загадка? Только не притворяйтесь.

denisslavin