12 лет назад
Сунься я к себе пятнадцатилетнему с советами, был бы послан подальше. И правильно, нечего слушать неудачников. Кстати, это и было бы моим советом.
denisslavin
Награды:
152К рейтинг
12К подписчиков
16 подписок
412 постов
110 в горячем
Оникс
Саша сказал, что это вышло случайно. Вечером того дня, он вышел прогуляться. На его языке это означало дойти до магазина, чтобы купить водки, и вернуться домой. На обратном пути он и встретил Андрееву. Завязался разговор. Саша предложил девушке составить ему компанию. Девушка? Ей было всего восемнадцать, но несколько лет бродяжничества лишили её девичьей привлекательности. А может, Андреева никогда и не была красавицей. В любом случае, Саша не привередничал – только такая женщина и могла бы ему достаться.
Потом Андреева захотела принять ванну. Потом, уже после секса, не перед – это важно. Андреева была пьяна. Саша тоже, потому уснул, пока ждал её. А когда проснулся, понял, что девушка не входит из ванной уже порядка двух часов. Ему пришлось выломать дверь. Андреева лежала в ванне. Её тело. Глаза были открыты, рот застыл в немом крике. Захлебнулась собственной рвотой. Такое случается. Мой младший брат называет это Хендрикс-стайл. Но Андреева не успела написать «Вуду Чайлд» перед смертью. Так что думаю, эту смерть правильнее будет классифицировать как алкаш-стайл. Бездомная пьяница – вот кем была Андреева, и нелепость её смерти лучше всего доказывает никчёмность жизни.
Саша испугался. У него уже было несколько приводов в полицию за сексуальные домогательства, и он не хотел, чтобы кто-то подумал, будто он убил Андрееву после того, как изнасиловал. Понадобились пила и молоток. На разделку тела у Саши ушло четыре часа. Потом он прибрался в квартире – очень тщательно для человека, который не соображал, что делал. К слову, вопреки образу жизни Саши, в квартире у него было достаточно чисто. Про дома холостяков принято говорить, что им не хватает женской руки, но это был не тот случай.
Останки Андреевой Саша сложил в пятидесятилитровый мусорный пакет. В несколько пакетов, на случай если в одном окажется дырка. Ведь Саша не хотел закапать кровью путь от своего дома до леса неподалёку. Для пущей верности он снарядился огромной спортивной сумкой с надписью «Оникс» на боку.
Глубоко в лес Саша уходить не стал. Как будто не знал, что полиция будет искать того, кто пытался спрятать тело. Да и вообще Саша мог бы сжечь куски трупа, хотя бы закопать их. Но он этого не сделал. И это уже было похоже на человека, который не соображал что делает. Так он и сказал: «Я не соображал, что делаю».
Наверное, думал, что все поверят ему. И почти не ошибся.
Возможно, я бы принял за чистую монету весь тот спектакль, который устроил Саша – со слезами, почти с истерикой – если бы не одно «но». Саша, стараясь действовать будто в состоянии аффекта, предпринял весьма умный шаг.
Сумку с надписью «Оникс» обнаружила собака мужчины, которую тот имел обыкновение выгуливать в лесу. Когда мы прибыли на место, головы Андреевой в сумке уже не было. Очень умно, Саша, очень. Слишком умно для тупицы, каким ты хочешь казаться.
Без трупа полная судмедэкспертиза невозможна. А тело без головы – я думаю, вы согласитесь – это только часть трупа. Нет экспертизы, нет заключения, нет обвинения. Сашу выпустили через три дня.
На том, что осталось от Андреевы, было несколько синяков, но жизнь бомжа подразумевает их наличие. Травм на половых органах не было, потому-то почти все поверили, что Саша говорил правду. Почти все. Может быть, потому что я оказался единственным, кто захотел «морочиться с глухарём».
В тот же день, как Саша вышел за двери нашего отдела, я сказал шефу, что чувствую себя не хорошо. Он отпустил меня пораньше. Я проследовал за Сашей до самого его дома. Видел, как он зашёл в подъезд. Видел его силуэт, поднимающийся по лестнице. Видел, как загорается свет в квартире. Видел, как Саша машет мне рукой.
Потом Андреева захотела принять ванну. Потом, уже после секса, не перед – это важно. Андреева была пьяна. Саша тоже, потому уснул, пока ждал её. А когда проснулся, понял, что девушка не входит из ванной уже порядка двух часов. Ему пришлось выломать дверь. Андреева лежала в ванне. Её тело. Глаза были открыты, рот застыл в немом крике. Захлебнулась собственной рвотой. Такое случается. Мой младший брат называет это Хендрикс-стайл. Но Андреева не успела написать «Вуду Чайлд» перед смертью. Так что думаю, эту смерть правильнее будет классифицировать как алкаш-стайл. Бездомная пьяница – вот кем была Андреева, и нелепость её смерти лучше всего доказывает никчёмность жизни.
Саша испугался. У него уже было несколько приводов в полицию за сексуальные домогательства, и он не хотел, чтобы кто-то подумал, будто он убил Андрееву после того, как изнасиловал. Понадобились пила и молоток. На разделку тела у Саши ушло четыре часа. Потом он прибрался в квартире – очень тщательно для человека, который не соображал, что делал. К слову, вопреки образу жизни Саши, в квартире у него было достаточно чисто. Про дома холостяков принято говорить, что им не хватает женской руки, но это был не тот случай.
Останки Андреевой Саша сложил в пятидесятилитровый мусорный пакет. В несколько пакетов, на случай если в одном окажется дырка. Ведь Саша не хотел закапать кровью путь от своего дома до леса неподалёку. Для пущей верности он снарядился огромной спортивной сумкой с надписью «Оникс» на боку.
Глубоко в лес Саша уходить не стал. Как будто не знал, что полиция будет искать того, кто пытался спрятать тело. Да и вообще Саша мог бы сжечь куски трупа, хотя бы закопать их. Но он этого не сделал. И это уже было похоже на человека, который не соображал что делает. Так он и сказал: «Я не соображал, что делаю».
Наверное, думал, что все поверят ему. И почти не ошибся.
Возможно, я бы принял за чистую монету весь тот спектакль, который устроил Саша – со слезами, почти с истерикой – если бы не одно «но». Саша, стараясь действовать будто в состоянии аффекта, предпринял весьма умный шаг.
Сумку с надписью «Оникс» обнаружила собака мужчины, которую тот имел обыкновение выгуливать в лесу. Когда мы прибыли на место, головы Андреевой в сумке уже не было. Очень умно, Саша, очень. Слишком умно для тупицы, каким ты хочешь казаться.
Без трупа полная судмедэкспертиза невозможна. А тело без головы – я думаю, вы согласитесь – это только часть трупа. Нет экспертизы, нет заключения, нет обвинения. Сашу выпустили через три дня.
На том, что осталось от Андреевы, было несколько синяков, но жизнь бомжа подразумевает их наличие. Травм на половых органах не было, потому-то почти все поверили, что Саша говорил правду. Почти все. Может быть, потому что я оказался единственным, кто захотел «морочиться с глухарём».
В тот же день, как Саша вышел за двери нашего отдела, я сказал шефу, что чувствую себя не хорошо. Он отпустил меня пораньше. Я проследовал за Сашей до самого его дома. Видел, как он зашёл в подъезд. Видел его силуэт, поднимающийся по лестнице. Видел, как загорается свет в квартире. Видел, как Саша машет мне рукой.
Шуша.
Хотел бы я жить на содержании жены. Сидел бы целыми днями за компьютером, рассказы бы писал.
Приходит она с работы. Устала, бедная женщина. Ей ещё и детей из садика приходится забирать. Проходит по квартире и ко мне идёт. Смотрит внимательно, как я задумчивым взглядом в окне новые сюжеты ищу.
- Хоть бы посуду помыл, - говорит тихо.
- Вот ещё! – отвечаю. – Я великий писатель, мне некогда.
- И почему я терплю тебя только, - устало вздыхает она.
Потом оглядывается на детей, недолго думает о чём-то, наконец собирается с силами и произносит:
- Убирайся. Хватай свои вещички и проваливай из этого дома. Будь писателем в каком-нибудь другом месте. Выискался тоже мне! Хоть стоящее что написал бы, чтоб великим зваться. Убирайся! – повторяет она с криком.
Я вспоминаю, что люблю курить, и самое главное – она не любит, когда я курю. Тянусь за пачкой, вытягиваю сигарету и щёлкаю зажигалкой. Жена сверлит меня злобным взглядом. Она уверена в том, что это последний мой фортель, который ей придётся вытерпеть.
- Нет, - отвечаю спокойно. Облачко дыма поднимается к потолку.
- Что значит «нет»?
- Никуда я не уйду. И ты меня выгнать не сможешь.
Её губы растягиваются в улыбке, глаза загораются радостным безумием. В такие моменты её стоит бояться. Но я не боюсь.
- Откуда такая уверенность? – усмехается жена.
- Оттуда, - второе облачко соединяется с первым. – Ты будешь делать только то, что я говорю.
- Это ещё почему?
- Потому что ты здесь.
- Да, чёрт побери! – взрывается она. – Я здесь! В своём доме! А ты – нет! Так что проваливай!
Она вырывает из моих рук сигарету, бросает на пол и с усердием тушит босой ногой. Ей не больно.
- Ты не поняла, - говорю и провожу пальцем по виску. – Ты здесь. В моём воображении.
Она несколько секунд смотрит на меня с недоумением.
- Ты совсем обкурился, что ли? – это вопрос звучит серьёзнее, чем я мог бы предположить.
- Не веришь мне? Тогда подумай, почему дети не пришли на шум. Ты вообще слышишь их?
Жена раздумывает секунду, оглядывается и выбегает из спальни. Я слышу быстрый топот её ног. Слышу, как открывается входная дверь. Слышу, как жена возвращается.
- Где они?
- Не знаю, наверняка. Не здесь, точно. Просто им здесь не место. Они нужны были только в самом начале, чтобы показать, как тебе тяжело живётся со мною.
- Что ты несёшь?
- Я говорю о том, что ты сейчас находишься в моём воображении. В моём. И значит, здесь решаю я. А теперь иди-ка на кухню и сделай мне бутерброд.
Она смотрит на меня испуганно. Но вдруг выражения лица её сменяется. Сейчас она похожа на гепарда, который даёт фору газели.
- Если ты здесь главный, почему бы тебе не сделать так, чтобы я сама хотела прислуживать тебе?
Я закуриваю снова. Не потому что хочется, а ради эффектного вида.
- Потому что мне нравится смотреть, как ты страдаешь.
На этот раз улыбка уступает место растерянности. В её головке просыпаются болезненные мысли.
- Но… почему?
Если честно, я не знаю точного ответа.
- Потому что таковы мои представления о счастье. Пятьдесят процентов любви, на один процент меньше – ненависти. А оставшееся – для юмора.
Жена смотрит не на меня. Изучая моё лицо, она смотрит в себя. Пытается понять, в какой момент её жизнь начала двигаться в этом направлении, ко мне, к нашим детям, в эту спальню. Может ли она всё это изменить. Хочет ли она всё изменить.
Я старюсь не отводить взгляд. Здесь это получается гораздо легче, чем в реальной жизни. Но пауза затянулась, и мне становится не по себе. Пора бы заканчивать эти шутки.
Жена наконец нарушает молчание:
- Тебе хлеб с колбасой и сыром или только с колбасой?
Приходит она с работы. Устала, бедная женщина. Ей ещё и детей из садика приходится забирать. Проходит по квартире и ко мне идёт. Смотрит внимательно, как я задумчивым взглядом в окне новые сюжеты ищу.
- Хоть бы посуду помыл, - говорит тихо.
- Вот ещё! – отвечаю. – Я великий писатель, мне некогда.
- И почему я терплю тебя только, - устало вздыхает она.
Потом оглядывается на детей, недолго думает о чём-то, наконец собирается с силами и произносит:
- Убирайся. Хватай свои вещички и проваливай из этого дома. Будь писателем в каком-нибудь другом месте. Выискался тоже мне! Хоть стоящее что написал бы, чтоб великим зваться. Убирайся! – повторяет она с криком.
Я вспоминаю, что люблю курить, и самое главное – она не любит, когда я курю. Тянусь за пачкой, вытягиваю сигарету и щёлкаю зажигалкой. Жена сверлит меня злобным взглядом. Она уверена в том, что это последний мой фортель, который ей придётся вытерпеть.
- Нет, - отвечаю спокойно. Облачко дыма поднимается к потолку.
- Что значит «нет»?
- Никуда я не уйду. И ты меня выгнать не сможешь.
Её губы растягиваются в улыбке, глаза загораются радостным безумием. В такие моменты её стоит бояться. Но я не боюсь.
- Откуда такая уверенность? – усмехается жена.
- Оттуда, - второе облачко соединяется с первым. – Ты будешь делать только то, что я говорю.
- Это ещё почему?
- Потому что ты здесь.
- Да, чёрт побери! – взрывается она. – Я здесь! В своём доме! А ты – нет! Так что проваливай!
Она вырывает из моих рук сигарету, бросает на пол и с усердием тушит босой ногой. Ей не больно.
- Ты не поняла, - говорю и провожу пальцем по виску. – Ты здесь. В моём воображении.
Она несколько секунд смотрит на меня с недоумением.
- Ты совсем обкурился, что ли? – это вопрос звучит серьёзнее, чем я мог бы предположить.
- Не веришь мне? Тогда подумай, почему дети не пришли на шум. Ты вообще слышишь их?
Жена раздумывает секунду, оглядывается и выбегает из спальни. Я слышу быстрый топот её ног. Слышу, как открывается входная дверь. Слышу, как жена возвращается.
- Где они?
- Не знаю, наверняка. Не здесь, точно. Просто им здесь не место. Они нужны были только в самом начале, чтобы показать, как тебе тяжело живётся со мною.
- Что ты несёшь?
- Я говорю о том, что ты сейчас находишься в моём воображении. В моём. И значит, здесь решаю я. А теперь иди-ка на кухню и сделай мне бутерброд.
Она смотрит на меня испуганно. Но вдруг выражения лица её сменяется. Сейчас она похожа на гепарда, который даёт фору газели.
- Если ты здесь главный, почему бы тебе не сделать так, чтобы я сама хотела прислуживать тебе?
Я закуриваю снова. Не потому что хочется, а ради эффектного вида.
- Потому что мне нравится смотреть, как ты страдаешь.
На этот раз улыбка уступает место растерянности. В её головке просыпаются болезненные мысли.
- Но… почему?
Если честно, я не знаю точного ответа.
- Потому что таковы мои представления о счастье. Пятьдесят процентов любви, на один процент меньше – ненависти. А оставшееся – для юмора.
Жена смотрит не на меня. Изучая моё лицо, она смотрит в себя. Пытается понять, в какой момент её жизнь начала двигаться в этом направлении, ко мне, к нашим детям, в эту спальню. Может ли она всё это изменить. Хочет ли она всё изменить.
Я старюсь не отводить взгляд. Здесь это получается гораздо легче, чем в реальной жизни. Но пауза затянулась, и мне становится не по себе. Пора бы заканчивать эти шутки.
Жена наконец нарушает молчание:
- Тебе хлеб с колбасой и сыром или только с колбасой?
Мехди
Общество порицает такое явление, как самоубийство. Отвергает тех, кто решил самовольно уйти из жизни. Логика понятна: никто не хочет, чтобы детишки стали прыгать с крыш один за другим. Что поделать, мартышка видит – мартышка делает. Люди называют самоубийц слабаками. Вероятно, они ни разу не стояли на краю платформы и не слушали звук приближающейся электрички. Для этого дела, скажу я вам, нужны яйца. Впрочем, соглашусь с тем, что грань между трусостью и смелостью порой едва различима.
Мой брат не выдержал. Болезнь продолжалась до тех пор, пока муки телесные не стали душевными. Наверное, это страшно - умирать понемногу, постепенно. Слабеть день за днём, таять, исчезать. Он наглотался таблеток. Неплохой способ, но какой-то уж больно бабский. С другой стороны, у него не хватило бы сил затянуть петлю достаточно крепко.
Вот мой вам совет: если ваши родители религиозны, не рассказывайте священникам, что ваш брат покончил жизнь самоубийствам. Карточку в рай он не получит. Я знал это с самого начала, но упорно продолжал искать того, кто поучаствует в отпевании. Некоторые сразу давали отказ, большинство намекало, что Бог при виде денег не слишком щепетилен. Я хотел, чтобы моего брата в последний путь проводил искренний человек.
- Впервые я увидел покойника, когда мне было восемнадцать лет, - сказал отец Борис после похорон. На кладбище Борис использовал формулировку «прими на небесах того, кто пресытился муками земными». Ине понравилось это выражение – «пресытился».
Теперь мы, я и отец Борис, сидели на веранде дома моих родителей, пили коньяк, и я признался, что мне непривычно было видеть брата в гробу. Я поверить не мог, что он мёртв.
- Поздновато, пожалуй, - заметил я.
- Ну да, - отец Борис усмехнулся так, что шрам на его щеке изогнулся в причудливыми узорами, и отхлебнул из своего стакана. - Может, я и раньше видел их, но просто не помню. Всё-таки отец у меня умер ещё до того, как мне четыре года исполнилось. В памяти остались лишь оббитая красной тканью крышка гроба, выставленная в подъезде, и вкус блинов с мёдом. С тех пор терпеть не могу это лакомство.
- А когда вам было восемнадцать?
- Я в морге подрабатывал. Да-да, тогда я ещё о службе в церкви и не помышлял. Учился в медицинском, мечтал, что жизни буду спасать.
- В некотором смысле, вы это и делаете.
- Чушь, - резко ответил отец Борис. – Никого я не спасаю.
Я улыбнулся. С первой же встречи мне показалось, что Борис, несмотря на соответствующий вид, отличается от остальных попов.
- А как же Бог? Иисус?
Отец Борис не ответил. Разглядывал пустой стакан, раздумывая, стоит ли ему ещё пить. Взял бутылку со стола и налил сто грамм. Я был уверен, что это не последний раз на сегодня.
- Тогда в морге мне было велено принять труп мужчины. В холодильник его погрузить. Помню, вёз его на каталке и заметил, что рука из-под простыни выбилась. А на руке, между большим и указательным пальцем татуировка. «Б».
- Буква «Б»?
- Ага, - отец Борис улыбнулся. – Сам понимаешь, какая мне мысль в голову полезла.
- Жутковато, - тем же тоном, что и в прошлый раз, заметил я.
- Это ещё не самое страшное, - улыбка исчезла с лица Бориса.
- А что же?
- Я не удержался и поднял простынку, чтобы в лицо покойника посмотреть.
- И? – я был почти уверен, что Борис узнал в покойнике себя, и надеялся, ему хватит ума не сказать этого сейчас.
- Это был Мехди.
- Кто?
Отец Борис наполнил мой стакан, затем свой, и снова развалился в кресле. К тому времени он заметно охмелел.
- Ты веришь в дьявола, сынок? – вместо ответа спросил Борис.
Я смог подавить смешок, но моя реакция не укрылась от внимания священника.
- Было время, когда я не верил ни в Бога, ни в чёрта, - произнёс он, нисколько не обидевшись. – Если честно, я порой сомневаюсь в существовании первого, но вот второй… Дьявола я видел собственными глазами.
- Мехди был дьяволом?
- Либо так, либо я совсем из ума выжил. Впрочем, в сумасшедшем доме я погостить успел.
- Вот как? – удивился я.
- Да. Приятно знать, что это уже не так очевидно. Но что правда, то правда. Встреча с Мехди пошатнула мой разум, это я отрицать не могу. Может, никто и не заметил бы, не бегай я по городу с криками.
- По городу с криками?
- Я тогда очень много травки курил, сынок. Так что все решили, что я просто полоумный наркоман. И! Я отчасти с этим согласен. Я согласен с тем, что никакие ангелы не обращались ко мне за помощью. Согласен с тем, что Бог не избрал меня как борца с нечестью. И я согласен с тем, обливать себя бензином и поджигать, дабы отпугнуть бесов, было глупой затеей.
Было понятно, что шрам на щеке отца Бориса – следствие ожога. Как было понятно, что его борода скрывает, как шрам переходит на шею.
- Я со всем этим согласен, так я и сказал всем психиатрам, которым довелось меня лечить, - продолжал Борис. – Но от одного я отказаться не могу. Я хотел бы перестать верить в это, но не могу. Я помню это яснее, чем завтра буду помнить наш с тобой разговор.
- И что же это?
- Шаги за дверью.
- Шаги?
- Да. Я дежурил один, и в ту ночь, когда доставили Мехди, тоже. Было уже около четырёх после полуночи, когда я услышал шаги за дверью своей каморки. Я сначала подумал, что это явился мой сменщик. Была у него такая привычка, поссориться с подружкой и припереться на работу с портвейном.
- Но это был не он, - догадался я.
- Нет. Звук шагов сразу же показался мне странным. Во-первых, он шёл очень медленно. Нет, он не крался. Просто медленно шагал, движения давались ему с трудом.
- Кому ему?
Отец Борис не услышал меня.
- Во-вторых, звуки приближались совсем не со стороны выхода. Они шли из помещения с камерами.
- От туда, где хранились трупы?
- От туда, где хранились трупы, - повторил Борис и замолк.
- Это всё? – спросил я, когда пауза затянулась. – Или было ещё и в-третьих?
- В-третьих, это были шаги босого… человека. Он был без обуви. Когда я понял это, я мигом представил себе покойника, выбравшегося из камеры и идущего по коридору в мой кабинет. Шоп. Шоп. Шоп. Шоп. Такая шаркующая походка.
Мой брат не выдержал. Болезнь продолжалась до тех пор, пока муки телесные не стали душевными. Наверное, это страшно - умирать понемногу, постепенно. Слабеть день за днём, таять, исчезать. Он наглотался таблеток. Неплохой способ, но какой-то уж больно бабский. С другой стороны, у него не хватило бы сил затянуть петлю достаточно крепко.
Вот мой вам совет: если ваши родители религиозны, не рассказывайте священникам, что ваш брат покончил жизнь самоубийствам. Карточку в рай он не получит. Я знал это с самого начала, но упорно продолжал искать того, кто поучаствует в отпевании. Некоторые сразу давали отказ, большинство намекало, что Бог при виде денег не слишком щепетилен. Я хотел, чтобы моего брата в последний путь проводил искренний человек.
- Впервые я увидел покойника, когда мне было восемнадцать лет, - сказал отец Борис после похорон. На кладбище Борис использовал формулировку «прими на небесах того, кто пресытился муками земными». Ине понравилось это выражение – «пресытился».
Теперь мы, я и отец Борис, сидели на веранде дома моих родителей, пили коньяк, и я признался, что мне непривычно было видеть брата в гробу. Я поверить не мог, что он мёртв.
- Поздновато, пожалуй, - заметил я.
- Ну да, - отец Борис усмехнулся так, что шрам на его щеке изогнулся в причудливыми узорами, и отхлебнул из своего стакана. - Может, я и раньше видел их, но просто не помню. Всё-таки отец у меня умер ещё до того, как мне четыре года исполнилось. В памяти остались лишь оббитая красной тканью крышка гроба, выставленная в подъезде, и вкус блинов с мёдом. С тех пор терпеть не могу это лакомство.
- А когда вам было восемнадцать?
- Я в морге подрабатывал. Да-да, тогда я ещё о службе в церкви и не помышлял. Учился в медицинском, мечтал, что жизни буду спасать.
- В некотором смысле, вы это и делаете.
- Чушь, - резко ответил отец Борис. – Никого я не спасаю.
Я улыбнулся. С первой же встречи мне показалось, что Борис, несмотря на соответствующий вид, отличается от остальных попов.
- А как же Бог? Иисус?
Отец Борис не ответил. Разглядывал пустой стакан, раздумывая, стоит ли ему ещё пить. Взял бутылку со стола и налил сто грамм. Я был уверен, что это не последний раз на сегодня.
- Тогда в морге мне было велено принять труп мужчины. В холодильник его погрузить. Помню, вёз его на каталке и заметил, что рука из-под простыни выбилась. А на руке, между большим и указательным пальцем татуировка. «Б».
- Буква «Б»?
- Ага, - отец Борис улыбнулся. – Сам понимаешь, какая мне мысль в голову полезла.
- Жутковато, - тем же тоном, что и в прошлый раз, заметил я.
- Это ещё не самое страшное, - улыбка исчезла с лица Бориса.
- А что же?
- Я не удержался и поднял простынку, чтобы в лицо покойника посмотреть.
- И? – я был почти уверен, что Борис узнал в покойнике себя, и надеялся, ему хватит ума не сказать этого сейчас.
- Это был Мехди.
- Кто?
Отец Борис наполнил мой стакан, затем свой, и снова развалился в кресле. К тому времени он заметно охмелел.
- Ты веришь в дьявола, сынок? – вместо ответа спросил Борис.
Я смог подавить смешок, но моя реакция не укрылась от внимания священника.
- Было время, когда я не верил ни в Бога, ни в чёрта, - произнёс он, нисколько не обидевшись. – Если честно, я порой сомневаюсь в существовании первого, но вот второй… Дьявола я видел собственными глазами.
- Мехди был дьяволом?
- Либо так, либо я совсем из ума выжил. Впрочем, в сумасшедшем доме я погостить успел.
- Вот как? – удивился я.
- Да. Приятно знать, что это уже не так очевидно. Но что правда, то правда. Встреча с Мехди пошатнула мой разум, это я отрицать не могу. Может, никто и не заметил бы, не бегай я по городу с криками.
- По городу с криками?
- Я тогда очень много травки курил, сынок. Так что все решили, что я просто полоумный наркоман. И! Я отчасти с этим согласен. Я согласен с тем, что никакие ангелы не обращались ко мне за помощью. Согласен с тем, что Бог не избрал меня как борца с нечестью. И я согласен с тем, обливать себя бензином и поджигать, дабы отпугнуть бесов, было глупой затеей.
Было понятно, что шрам на щеке отца Бориса – следствие ожога. Как было понятно, что его борода скрывает, как шрам переходит на шею.
- Я со всем этим согласен, так я и сказал всем психиатрам, которым довелось меня лечить, - продолжал Борис. – Но от одного я отказаться не могу. Я хотел бы перестать верить в это, но не могу. Я помню это яснее, чем завтра буду помнить наш с тобой разговор.
- И что же это?
- Шаги за дверью.
- Шаги?
- Да. Я дежурил один, и в ту ночь, когда доставили Мехди, тоже. Было уже около четырёх после полуночи, когда я услышал шаги за дверью своей каморки. Я сначала подумал, что это явился мой сменщик. Была у него такая привычка, поссориться с подружкой и припереться на работу с портвейном.
- Но это был не он, - догадался я.
- Нет. Звук шагов сразу же показался мне странным. Во-первых, он шёл очень медленно. Нет, он не крался. Просто медленно шагал, движения давались ему с трудом.
- Кому ему?
Отец Борис не услышал меня.
- Во-вторых, звуки приближались совсем не со стороны выхода. Они шли из помещения с камерами.
- От туда, где хранились трупы?
- От туда, где хранились трупы, - повторил Борис и замолк.
- Это всё? – спросил я, когда пауза затянулась. – Или было ещё и в-третьих?
- В-третьих, это были шаги босого… человека. Он был без обуви. Когда я понял это, я мигом представил себе покойника, выбравшегося из камеры и идущего по коридору в мой кабинет. Шоп. Шоп. Шоп. Шоп. Такая шаркующая походка.
Gizology
Художник @gizology сделал комикс по моему тексту.
Тварь
Это случилось в девяносто восьмом году. Та история в подвале. Да, кажется, именно тогда. Нам было по одиннадцать лет. У некоторых ребят уже были компьютеры, но мы не просиживали штаны дома. Прятки, войнушки, чиж, городки – я мог бы назвать пару десятков игр, и это не считая тех, что были с мячом. Если случалось говорить, то особое предпочтение мы отдавали страшилкам и рассказам об НЛО. Да, страшилки – так мы это называли. Мы любили попугать друг друга. После таких посиделок, если на улицу успевала опуститься ночь, мы ещё меньше хотели идти домой. Ведь пришлось бы подниматься по тёмному подъезду. Тогда мы ещё верили в монстров. Впрочем, я до сих пор убеждён в их существовании.
Да, мы проводили много времени вне дома, так что можно сказать мы выросли на улице (в самом лучшем смысле этого выражения). Даже Артём, который не дружил с другими детьми, и тот знал занятие повеселее, чем просмотр мультиков.
Однажды он позвал меня поохотиться на сусликов. Я находили норы, я заливал одну водой, а Артём с лопатой наперевес ждал, когда из другой появится суслик. Бам! Труп. За один день мы убили семь или восемь, но, клянусь Богом, мне разонравилось это занятие сразу после взгляда на первую мёртвую тушку. А вот Артём вошёл в раж. Одного суслика он скормил своему псу по имени Босс. Отвратительнее зрелища я не видел.
К Боссу у Артёма было странное отношение. Со одной стороны, он выгуливал пса, кормил и убирал за ним дерьмо. В общем делал всё то, что полагается любящему хозяину, и никогда не отлынивал. С другой стороны, Боссу крепко доставалось от хозяина. Ей-богу, на бедной псине шрамов было больше, чем на Джеки Чане. Шерсть вся выгоревшая. Подозреваю, Артём ставил над собакой какие-то химические опыты.
А вот кошкам от Артёма доставалось ещё больше. Однажды он поймал одну, привязал к её хвосту десятиметровую бечевку и сбросил с крыши пятиэтажки. Картина, наверное, была ещё та. Сам-то я этого не видел, а слышал от Артёма. Но если человек с горящим взглядом рассказывает вам о том, с каким звуком позвонок отходит от мяса, будьте уверены, с головой у него не всё в порядке.
Думаю, я назвал достаточно причин, по которым ребята старались обходить Артёма стороной. Но прежде чем я перейду к самому главному, я должен рассказать, как мы вообще оказались в том подвале. Всё проще простого. Макс, который жил в том же подъезде, что и Артём, достал ключи от подвала. Он сделал это не шалости ради - мы собирались обустроить там штабик. Да, дети тогда строили штабики. Свой первый мы – я, Макс и ещё пара наших друзей - сделали в кустах сквера, просто обложив их картонками и пенопластом. Второй раз мы подошли к делу серьёзнее. Подыскали подходящее дерево с крепким стволом и ветками, запаслись отцовскими инструментами и досками, которые нашли возле помойке. Сколько раз я саданул себя молотком по пальцу? А Макс так вообще, на гвоздь наступил. Вспоминать смешно и приятно. Тем более, что штаб мы всё-таки построили. А тут у нас наметилось кое-что посерьёзнее. Самое настоящее бомбоубежище, которое располагалось в подвале дома Макса. И Артёма.
Работа шла весело. За первый день мы починили проводку, вынесли весь мусор и даже поклеили обои в первой секции. Во второй день – принялись за остальные. Через неделю оставалось только обзавестись мебелью и сколоть теннисный стол, в который мы мечтали научиться играть. Мы справились бы и быстрее, если бы не приходилось действовать тайком. Так сказать, без лишних глаз.
Всё в нашем новом штабе было прекрасно, кроме одного – дальняя секция, проход в которую был заперт на металлическую дверь. У Макса и от неё были ключи, да только никто ту дверь открывать не собирался. Там жила Тварь. Первый раз, когда мы услышали скрежет за дверью, мы списали это на крысиную возню. Мы как раз вычищали пол от их дерьма, поэтому долго гадать нам не пришлось. Крысы – это, конечно, неприятно, но пока они находились за железной дверью, можно было не беспокоиться. Но в день, когда мы услышали протяжный вой, будто волк угодил в капкан, мы решили закончить с ремонтом пораньше. У всех нашлись дела поважнее. Вернулись мы в подвал только через два дня. Хорошенько осмотрели дверь, посовещались и решили, что в той комнате находится труба вентиляции или что-нибудь в этом духе. Что нам, ветра бояться? Но всё же, в дальнюю секцию мы старались не заходить.
А однажды мы придумали вот какую забаву. Выключили свет и стали пугать друг друга страшными историями. Уверен, многие помнят про гробы на колёсах, про перчатки-убийцы и прочие страшилки. Страшилки – как же мне нравится это название! Оно звучит весело, пусть и содержит в себе несколько иное по смыслу слово.
Так вот, в тот вечер мы всерьёз обсуждали вероятность существования вампиров и прочей нечестии. И тогда Макс поведал остальным про Тварь.
- Она живёт там, - указал он в дальнюю секцию, - за дверью.
Ребята рассмеялись.
- Вовремя ты это придумал, - заметил я.
- Ничего я не придумал. Мне Лёша сказал.
Лёшей звали старшего брата Макса. К тому времени ему уже было лет двадцать, так что сопляки, вроде нас, верили его словам безоговорочно.
- Тварь живёт там уже лет тридцать, - продолжал Макс. – Когда-то она была человеком. Мальчиком. Он был младшим в своей семье. Его отец был помешан на угрозе ядерной войны и, однажды услышав взрыв, он повёл свою жену и детей сюда, в бомбоубежище. Они не выходили оттуда несколько дней, а продуктов взяли с собой очень мало, и они быстро кончились. Старший сын умер от голода, и тогда… оставшиеся съели его труп. Мальчику так понравилось, что он попытался съесть и тех, кто ещё был жив. Он убил своих маму и папу, а потом съел их. Через несколько месяцев сюда пришли ремонтники, и мальчик съел их тоже. Так повторялось несколько раз, пока люди не заподозрили неладное. Снарядили команду и спустились в подвал. Мальчик за то время уже успел превратиться в Тварь, сильную и кровожадную. Он не побоялся напасть на спустившийся отряд, но всех одолеть не смог. Тогда он спрятался в дальней комнате и стал подзывать их. Люди не знали, как убить его, поэтому установили здесь дверь. Говорят, она выдержит даже выстрел из базуки. Но Тварь там уже очень долго, так что возможно, она совсем скоро проскребёт себе выход наружу.
Пока Макс говорил, скрежет в двери усилился. Как сейчас помню, насколько сильно напугала меня последняя фраза. Да и самого рассказчика передёрнуло.
- А что это были за взрывы? – спросил я. – Те, про которые отец Твари подумал, что это ядерные взрывы?
- Ну, Лёша сказал, что в соседнем здании то ли лифт обрушился, то ли газовая плита взорвалась. Никто точно не знает. Может, и не было ничего такого. Семейка-то сумасшедшая была.
За дверью раздался пронзительный вой, как будто Макс обидел Тварь. Мы не закричали, но не потому что не испугались. Скорее, наоборот – у меня сердце ушло в пятки, а по дороге забрало мой голос. Но не надо думать, что я и мои друзья были трусами. В конце концов, мы продолжали ходить в подвал.
И однажды нас заметил Артём. Он был странным мальчиком, этот Артём – странным, но мальчиком. А это значит, любопытство унаследовалось им вместе с правом писать стоя. Он так страстно упрашивал показать бомбоубежище, что казалось, вот-вот расплачется.
Мы долго не соглашались, а потом Макс подмигнул мне и сказал:
- Ну ладно, уговорил.
Мы спустились в подвал и показали Артёму наш штаб. Получилось что-то вроед экскурсии. Было даже немного приятно похвастаться перед кем-то проделанной работой. Но чем ближе мы подходили к дальней комнате, тем яснее мне становилось, что задумал Макс.
- А там что у вас? – спросил Артём, указывая на дверь.
- Если хочешь могу показать, - улыбнулся Макс.
- Конечно, хочу.
Макс снова достал связку ключей и посмотрел на остальных ребят. От его взгляда мне стало не по себе. Артём, конечно, успел проявить себя, но наша затея казалась мне уж слишком крутой. Ключ с трудом вошёл в скважину. Судя по всему, давненько нкито не открывал эту дверь. А когда Макс провернул ключ, раздался противный скрежет. Нет, не тот, что был раньше – просто замок заржавел. Но я всё равно сделал шаг назад. Остальные поступили так же. Все, кроме, Макса и Артёма. Последний ничего не подозревал. Когда остался последний оборот, Макс замер. Я надеялся, что он испугается и передумает.
- Ну давай же, - произнёс Артём, - открывай скорее!
Макс выдохнул, крутанул ключ, и замок щёлкнул. Он медленно открыл дверь. Подуло слабым, вонючим ветром, но никто не выпрыгнул на нас из темноты, а это уже радовало. «Макс – брехло такое, вечно что-нибудь нафантазирует», - даже подумал я.
Макс тем временем предложил Артёму первому войти в комнату. Мальчик шагнул в темноту.
- А здесь у вас света нет, что ли? – только и успел спросить он, прежде чем Макс захлопнул дверь.
Да, мы проводили много времени вне дома, так что можно сказать мы выросли на улице (в самом лучшем смысле этого выражения). Даже Артём, который не дружил с другими детьми, и тот знал занятие повеселее, чем просмотр мультиков.
Однажды он позвал меня поохотиться на сусликов. Я находили норы, я заливал одну водой, а Артём с лопатой наперевес ждал, когда из другой появится суслик. Бам! Труп. За один день мы убили семь или восемь, но, клянусь Богом, мне разонравилось это занятие сразу после взгляда на первую мёртвую тушку. А вот Артём вошёл в раж. Одного суслика он скормил своему псу по имени Босс. Отвратительнее зрелища я не видел.
К Боссу у Артёма было странное отношение. Со одной стороны, он выгуливал пса, кормил и убирал за ним дерьмо. В общем делал всё то, что полагается любящему хозяину, и никогда не отлынивал. С другой стороны, Боссу крепко доставалось от хозяина. Ей-богу, на бедной псине шрамов было больше, чем на Джеки Чане. Шерсть вся выгоревшая. Подозреваю, Артём ставил над собакой какие-то химические опыты.
А вот кошкам от Артёма доставалось ещё больше. Однажды он поймал одну, привязал к её хвосту десятиметровую бечевку и сбросил с крыши пятиэтажки. Картина, наверное, была ещё та. Сам-то я этого не видел, а слышал от Артёма. Но если человек с горящим взглядом рассказывает вам о том, с каким звуком позвонок отходит от мяса, будьте уверены, с головой у него не всё в порядке.
Думаю, я назвал достаточно причин, по которым ребята старались обходить Артёма стороной. Но прежде чем я перейду к самому главному, я должен рассказать, как мы вообще оказались в том подвале. Всё проще простого. Макс, который жил в том же подъезде, что и Артём, достал ключи от подвала. Он сделал это не шалости ради - мы собирались обустроить там штабик. Да, дети тогда строили штабики. Свой первый мы – я, Макс и ещё пара наших друзей - сделали в кустах сквера, просто обложив их картонками и пенопластом. Второй раз мы подошли к делу серьёзнее. Подыскали подходящее дерево с крепким стволом и ветками, запаслись отцовскими инструментами и досками, которые нашли возле помойке. Сколько раз я саданул себя молотком по пальцу? А Макс так вообще, на гвоздь наступил. Вспоминать смешно и приятно. Тем более, что штаб мы всё-таки построили. А тут у нас наметилось кое-что посерьёзнее. Самое настоящее бомбоубежище, которое располагалось в подвале дома Макса. И Артёма.
Работа шла весело. За первый день мы починили проводку, вынесли весь мусор и даже поклеили обои в первой секции. Во второй день – принялись за остальные. Через неделю оставалось только обзавестись мебелью и сколоть теннисный стол, в который мы мечтали научиться играть. Мы справились бы и быстрее, если бы не приходилось действовать тайком. Так сказать, без лишних глаз.
Всё в нашем новом штабе было прекрасно, кроме одного – дальняя секция, проход в которую был заперт на металлическую дверь. У Макса и от неё были ключи, да только никто ту дверь открывать не собирался. Там жила Тварь. Первый раз, когда мы услышали скрежет за дверью, мы списали это на крысиную возню. Мы как раз вычищали пол от их дерьма, поэтому долго гадать нам не пришлось. Крысы – это, конечно, неприятно, но пока они находились за железной дверью, можно было не беспокоиться. Но в день, когда мы услышали протяжный вой, будто волк угодил в капкан, мы решили закончить с ремонтом пораньше. У всех нашлись дела поважнее. Вернулись мы в подвал только через два дня. Хорошенько осмотрели дверь, посовещались и решили, что в той комнате находится труба вентиляции или что-нибудь в этом духе. Что нам, ветра бояться? Но всё же, в дальнюю секцию мы старались не заходить.
А однажды мы придумали вот какую забаву. Выключили свет и стали пугать друг друга страшными историями. Уверен, многие помнят про гробы на колёсах, про перчатки-убийцы и прочие страшилки. Страшилки – как же мне нравится это название! Оно звучит весело, пусть и содержит в себе несколько иное по смыслу слово.
Так вот, в тот вечер мы всерьёз обсуждали вероятность существования вампиров и прочей нечестии. И тогда Макс поведал остальным про Тварь.
- Она живёт там, - указал он в дальнюю секцию, - за дверью.
Ребята рассмеялись.
- Вовремя ты это придумал, - заметил я.
- Ничего я не придумал. Мне Лёша сказал.
Лёшей звали старшего брата Макса. К тому времени ему уже было лет двадцать, так что сопляки, вроде нас, верили его словам безоговорочно.
- Тварь живёт там уже лет тридцать, - продолжал Макс. – Когда-то она была человеком. Мальчиком. Он был младшим в своей семье. Его отец был помешан на угрозе ядерной войны и, однажды услышав взрыв, он повёл свою жену и детей сюда, в бомбоубежище. Они не выходили оттуда несколько дней, а продуктов взяли с собой очень мало, и они быстро кончились. Старший сын умер от голода, и тогда… оставшиеся съели его труп. Мальчику так понравилось, что он попытался съесть и тех, кто ещё был жив. Он убил своих маму и папу, а потом съел их. Через несколько месяцев сюда пришли ремонтники, и мальчик съел их тоже. Так повторялось несколько раз, пока люди не заподозрили неладное. Снарядили команду и спустились в подвал. Мальчик за то время уже успел превратиться в Тварь, сильную и кровожадную. Он не побоялся напасть на спустившийся отряд, но всех одолеть не смог. Тогда он спрятался в дальней комнате и стал подзывать их. Люди не знали, как убить его, поэтому установили здесь дверь. Говорят, она выдержит даже выстрел из базуки. Но Тварь там уже очень долго, так что возможно, она совсем скоро проскребёт себе выход наружу.
Пока Макс говорил, скрежет в двери усилился. Как сейчас помню, насколько сильно напугала меня последняя фраза. Да и самого рассказчика передёрнуло.
- А что это были за взрывы? – спросил я. – Те, про которые отец Твари подумал, что это ядерные взрывы?
- Ну, Лёша сказал, что в соседнем здании то ли лифт обрушился, то ли газовая плита взорвалась. Никто точно не знает. Может, и не было ничего такого. Семейка-то сумасшедшая была.
За дверью раздался пронзительный вой, как будто Макс обидел Тварь. Мы не закричали, но не потому что не испугались. Скорее, наоборот – у меня сердце ушло в пятки, а по дороге забрало мой голос. Но не надо думать, что я и мои друзья были трусами. В конце концов, мы продолжали ходить в подвал.
И однажды нас заметил Артём. Он был странным мальчиком, этот Артём – странным, но мальчиком. А это значит, любопытство унаследовалось им вместе с правом писать стоя. Он так страстно упрашивал показать бомбоубежище, что казалось, вот-вот расплачется.
Мы долго не соглашались, а потом Макс подмигнул мне и сказал:
- Ну ладно, уговорил.
Мы спустились в подвал и показали Артёму наш штаб. Получилось что-то вроед экскурсии. Было даже немного приятно похвастаться перед кем-то проделанной работой. Но чем ближе мы подходили к дальней комнате, тем яснее мне становилось, что задумал Макс.
- А там что у вас? – спросил Артём, указывая на дверь.
- Если хочешь могу показать, - улыбнулся Макс.
- Конечно, хочу.
Макс снова достал связку ключей и посмотрел на остальных ребят. От его взгляда мне стало не по себе. Артём, конечно, успел проявить себя, но наша затея казалась мне уж слишком крутой. Ключ с трудом вошёл в скважину. Судя по всему, давненько нкито не открывал эту дверь. А когда Макс провернул ключ, раздался противный скрежет. Нет, не тот, что был раньше – просто замок заржавел. Но я всё равно сделал шаг назад. Остальные поступили так же. Все, кроме, Макса и Артёма. Последний ничего не подозревал. Когда остался последний оборот, Макс замер. Я надеялся, что он испугается и передумает.
- Ну давай же, - произнёс Артём, - открывай скорее!
Макс выдохнул, крутанул ключ, и замок щёлкнул. Он медленно открыл дверь. Подуло слабым, вонючим ветром, но никто не выпрыгнул на нас из темноты, а это уже радовало. «Макс – брехло такое, вечно что-нибудь нафантазирует», - даже подумал я.
Макс тем временем предложил Артёму первому войти в комнату. Мальчик шагнул в темноту.
- А здесь у вас света нет, что ли? – только и успел спросить он, прежде чем Макс захлопнул дверь.