denisslavin

Дядя заболел недавно. Что называется, приковало к койке. Пятьдесят четыре года. Не такой уж старый. В молодости, говорят, красавцем был. Женился рано, но детей не завели: разошлись. Со здоровьем у него что-то по этой части, как выяснилось. Потом ещё подруги были, но до свадьбы дело не доходило. Лет так десять назад он совсем в бобыля превратился, благо, хоть угол свой имел. Жил один, ни с кем не встречался. Последние годы вообще из дома почти не выходил. Папа мой подшучивал над ним иной раз – мол, спрятался как премудрый пескарь. Тот мне сам признавался как-то: «Устал я от баб. А бабы устали от меня». Теперь лежит в больничной палате, в потолок смотрит. Только я и отец навещаем его иногда.

Ещё тётка была, по маминой линии. Единственная из трёх сестёр не вышедшая замуж. Не знаю, был ли у неё кто-то на самом деле – казалось, кроме книг и чая, она ни в чём не нуждалась. Это она мне в детстве к чтению приучила. Ещё конфетами угощала постоянно. Тело её только спустя два дня нашли, летом, когда запахло уже во всю. На похоронах некоторые шушукались. Старая дева.

А мой друг, сколько его помню, один. Ни жены никогда не было, ни даже подруги. Иной раз бывали случайные связи, но ни во что серьёзное не перерастали. Он говорит, что ему некогда. Не тянет его: надо собой заниматься, любимым делом, образованием, хобби. Он не раз меня и других людей выручал. Но что про него скажут после смерти? Заядлый холостяк, одиночка. Пескарь.

Так уж повелось и так, пожалуй, правильно: человеку нужен человек. Красивые слова. Но всё же странно это. Живут себе люди, никому не мешают, решили так когда-то по своим причинам, а тут на тебе – вердикт. В лучшем случае, жалость. И как будто нет ни слова в их защиту. Во всяком случае, мне за них заступиться не с чем. Но пусть будет это письмо.

denisslavin

Мою первую девушку звали Наташа. У неё не было друзей – одни только френды. Так она их называла. У неё были френды-модельеры, френды-фотографы, френды-автогонщики, френды-байкеры, френды-бармены. Даже один гей водился у неё во френдах. Это, конечно, не профессия, но так она его пометила.

– А вот Игорь, ну тот, который бармен… А вот Саша, который фотограф, я тебе про него рассказывала…

Сама Наташа всем говорила, что работает фотомоделью, но я не видел её снимков ни в одном журнале. Это не значит, что она врала. В любом случае, она могла бы работать фотомоделью. Кожа у неё была смуглая, а волосы густого чёрного цвета. Наверное, они даже солнечный свет поглощали. Талия у этой девочки была такая, что на задницу можно было карандаш положить. А лицо было… было правильным – так кажется выражаются ценители геометрической красоты.

Только меня всё-таки смущало обилие её френдов. Френды, которые бизнесмены, френды, которые коллеги, и френды других её френдов. Среди них был даже гей с железобетонным именем Иван. Кстати, если такое смешит, то это предрассудки к геям или к Ваням? Не смешно? Наташу эта шутка рассмешила. Её все мои шутки смешили. Поначалу. Пока я из разряда незнакомых парней не перешёл в категорию «мой молодой человек», а оттуда довольно быстро перекочевал во френды.

После неё была Лена, тоже красивая девушка. Я познакомился с ней на перекрёстке улиц Высоцкого и Генеральской. Дул сильный ветер, а у меня руки были заняты пакетами. Я попросил Лену подержать мне капюшон, потому что он бил мне затылку. Это сработало. Лена при каждом удобном случае сыпала мудростями, почерпанными ею из пабликов в соцсетях.

С Аней я познакомился на работе. Она постоянно рассказывала о том, какие сучки её подруги. Люда работала официанткой в кафе, где я часто обедал с друзьями. Она бредила карьерой рок-певицы и могла начать петь посреди улицы. Кристина вечно висела на телефоне. До неё проще было дозвониться, чем поговорить лицом к лицу.

Ещё были Диана из клуба, Ирина из спортзала, Света из Сочи, Маша со Дня города, Настя с похода, Оля на свадьбе нашей общей знакомой… В конечном счёте все их лица слились, а даты, места и события запомнились. Все они чем-то напоминали Наташу. Ну вот ту Наташу, про которую я рассказывал в самом начале. К слову, я забыл, как познакомился с ней. Мне хочется встретить её снова. Нет, не для того, чтобы освежить воспоминания или начать всё с начала. Просто хочется узнать: а-вот-я-ну-тот-который что?

denisslavin

Родители всегда говорили мне, что не стоит жениться слишком рано, а сами сыграли свадьбу, когда им было по восемнадцать лет. На то была, как они выразились, уважительная причина. Мама рассказывала, что они сидели в кафе, и она выложила на стол справку о беременности, а после затянувшейся паузы спросила у папы: «Так и будешь молчать?» Тот достал из кармана коробочку и раскрыл её – внутри было обручальное кольцо. У мамы дух перехватило, и, пока она собиралась с мыслями, папа спросил: «Так и будешь молчать?» Они поженились, родили меня, а несколькими годами позже – моего младшего брата. Оба всю жизнь проработали на одном заводе – папа мастером в цеху, а мама секретаршей в отделе кадров –, вместе ездили в отпуск, читали одни и те же книги, смотрели одни и те же фильмы. Они знали другу друга как самих себя, никогда не повышали друг на друга голос и всегда пытались прийти к единой точке зрения. Так они объединились, и когда узнали о моих планах.

Наверное, это всё из-за них. Глядя на то, как они живут, как счастливы вместе, трудно не поверить, что самому можно обрести нечто подобное. Пока мои друзья и приятели, одноклассники, одноклассницы, однокурсники и однокурсницы бегали друг за другом, целовались на вечеринках, влюблялись и расставались, я ждал той самой. Мне казалось, если любить, то одну и всегда, всю жизнь – чтобы в старости оглянуться назад и сказать: «Всё, что было – всё вместе с ней и благодаря ей».

Я познакомился с Олей за полгода до окончания института, когда уже можно было совмещать учёбу и работу, и денег хватало на собственное, пусть и арендуемое жильё. Мы встретились в день рождения общей знакомой, где Оля никого, кроме именинницы, не знала, потому большую часть вечера молча отсиживалась за столом. Через некоторое время, когда нас посадили рядом, она первой завела со мной разговор, расспрашивала меня и рассказывала о себе: что живёт с родителями, учится на филологическом, подрабатывает переводами с английского языка и редактурой в нескольких местных изданиях и мечтает однажды написать роман. Я спросил, о чём будет её книга, и она стала выбрасывать идеи одну за другой, фонтанировала ими, и делилась ощущениями из прочтённого самой. В итоге, когда мы обменялись номерами телефонов, чтобы встретиться ещё раз, Оля сказала, что никогда и ни с кем ещё так открыто не говорила – будто тысячу лет меня знала. Спустя два месяца она перевезла ко мне свои вещи, а ещё через год сообщила о беременности. Она сделала это со словами: «Прости. Я, наверное, не должна была тебе говорить об этом, но я просто не знаю, с кем мне ещё посоветоваться».

– О чём ты? – удивился я. – Это же хорошая новость. Немного рано, но всё же хорошая, очень хорошая новость.

Тут же я сделал Оле предложение, она согласилась, и мы стали готовиться к свадьбе. Ничего грандиозного не планировали – запись и обмен кольцами во дворце бракосочетания, и ужин в тихом кафе с нашими родители и несколькими друзей. Оля сказала, что о таком она и мечтала. Но этой мечте не дано было сбыться, а, когда такое случается, у людей или срывает крышу, или уже сорвало. За неделю до регистрации я пришёл домой и увидел, что Оля забрала все свои вещи. В шкафах не было её одежды, на полках в ванной баллончиков, тюбиков и прочих умывальных принадлежностей, а на стенах, на прежнем месте наших совместных фото в рамках, торчали одни гвозди. На звонки и сообщения Оля не отвечала. Её родители сказали, что им ничего неизвестно. Врали, конечно. Её подруга оказалась честнее. Сказала, что Оля передумала выходить за меня замуж и уехала в другой город. Она сказала, что мне не надо её искать. Сказала, что Оля уже всё решила.

– А ребёнок? Она же беременна? – спросил я.

– Этот ребёнок не от тебя.

После такого разговора я не мог оставаться трезвым. Сходил в магазин за бутылкой коньяка и сидел на кухне, пил и курил одну за другой. Это была долгая ночь – в такие понимаешь, как люди решаются на самоубийство. Многие говорят, что так кончают слабаки, но, как по мне, на исходе сил всякий становится слабым. И потом, часто жизнь просто сильнее тебя. В такие моменты ты либо сдаёшься ей, покоряешься, расписываешься в собственной беспомощности и доживаешь хотя бы до утра, либо упорствуешь и в исступлении идёшь на последний отчаянный шаг – на сделку со смертью. Кто-то научил людей, что жить лучше, чем умирать, но потом добавил, что уйти сильным достойнее, чем оставаться слабым, и всех нас запутал. Чтобы отогнать дурные мысли, я разом влил в себя остатки коньяка, лёг в постель, закутался в одеяло и зажмурил глаза, стараясь поскорее уснуть.

Следующий день прошёл как обычно, если не считать того, что теперь дома меня никто не ждал. И следующий день, и следующий, и следующий. Не помню точно, сколько их было – этих обычных дней. В конце концов, меня навестили родные. От маминых причитаний только паршивее стало, а папа всего-навсего посетовал, что так в жизни бывает. Стас же, мой брат, сказал: «Если это случилось сейчас, то могло случиться и позже. Так что ты Оле должен быть благодарен за то, что она сбежала до того, как вы поженились. Ещё и ребёнок – не твой. Считай, легко отделался».

Стас был младше, пусть и всего на пару лет, но мнил себя знатоком людей и жизни в целом, вёл себя цинично и надменно. На похоронах одной из наших бабушек он с флегматичным выражением лица заявил, что не стоит оплакивать умершего человека, ведь тот уже ничего не чувствует. «Вы расстраиваетесь не за покойника, а за себя, не лицемерьте», – сказал Стас, и хорошо, что его никто, кроме меня, не услышал. Тогда я сдержался от острых замечаний, как сдерживался неоднократно до и после, однако в этот раз, когда он позволил себе упражняться в философии надо мной, разбитым болью от предательства, пришлось выгнать его. Родители тут же попытались помирить нас, но их я тоже попросил уйти. После они звонили мне, а я, если и брал, трубку, говорил, что всё хорошо, но на разговоры нет времени. Вот ведь какая штука с хандрой – она опаснее болота, потому что сам из неё не выберешься, но и от помощи отказываешься, потому что никого видеть не хочешь.

Впрочем, скоро мои друзья Павел и Артём чуть ли не силой вытянули меня на посиделки в баре после работы. От выпивки я расслабился и описал в деталях, что произошло, а они наперебой стали рассказывать подобные истории, которые происходили с ними, с другими их знакомыми, а также со знакомыми их знакомых. Чтобы забыть про Олю скорее, Тёма предложил представлять её, со спущенными трусиками испражняющуюся на унитазе – якобы эта картинка поможет мне думать о ней, не как о любви всей жизни.

– Мне не нужны такие картинки в голове.

– Тогда ТДД, – продолжал Тёма. – Трахни Десять Девушек. Сделаешь это, и про бывшую больше не вспомнишь.

– Да ему лучше сейчас вообще про девушек не думать, – возразил Паша. – Он уже думал об одной, и чем это закончилось?

– Ты на что это намекаешь?

– Думать надо не о девушках, а о себе. Теперь у тебя есть больше времени на себя. Посвяти его работе, спорту, хобби, новым интересам, путешествиям. Ты молод и свободен. Используй свои возможности, чтобы расти как личность, а не трать их, чтобы вляпаться в очередную романтическую историю с печальным концом. Главное – не раскисай и смотри в будущее, а прошлое пусть останется в прошлом, поэтому про бывшую старайся не думать.

– А для этого, – вставил Тёма, – нужно ТДД.

Я отметил, что выражение «очередная история» звучит так, словно у меня их сотни было. На деле же Оля – это моя первая история, во всех смыслах. Я озвучил это, и парни замолкли, напряжённо глядя на меня.

– И ты что, до этого у тебя ни с одной…? – уточнил Тёма, а Паша его перебил:

– Нет, у него было, но только с двумя, и он решил, что это не считается. Не тупи, а.

После этого они стали спорить то ли шутя, то ли всерьёз, как лучше бы мне помочь, и мне стало весело уже лишь от этих разговоров. Через некоторое время Паша отошёл к барной стойке, а вернулся через минут десять с брюнеткой высокого роста по имени Рита и шатенкой чуть ниже, которую звали Женя. Тёма шепнул мне: «Только не будь молчуном, как обычно. Расслабься и веди себя естественно». Я действительно чувствовал себя несколько скованным, но с другой стороны, для меня всегда это и было естественным – помалкивать в присутствии посторонних людей и просто вежливо слушать, если они что-то говорят. Так или иначе, девушки продолжали с нами выпивать и общаться, а утром меня разбудил голос Жени, которая громко говорила по телефону. Она бегала по моей спальне, одеваясь, и попутно извинялась перед кем-то: «Котик, не ругайся, пожалуйста. У Риты зарядки для айфона порвалась, а я об этом узнала, только когда к ней ночевать приехала».

Закрыв за ней дверь, я вернулся в постель, готовый к приступам похмелья и совести, но поймал себя на мысли, что предыдущие дни только и думал о бывшей девушке, и то были ядовитые думы, болезненные, а теперь же в голове стало так чисто и легко, будто часть меня освободилась от чего-то чёрного и тяжёлого. До пробуждения мне не было известно, что у моей новой знакомой есть кто-то, с кем её связывали отношения, а будь иначе, то не мне в данной ситуации полагалось беспокоиться о принципах верности. К тому же, так словно некий баланс восстановился: с определённой точки зрения я уже участвовал в адюльтере, но на этот раз не в роли якобы любимого, которого обманули, а кем-то настоящим, с кем обманули – любовником, и, скажу вам, второе оказалось гораздо приятнее. Идея с ТДД по-прежнему казалось мне ребячеством, но я пусть только-только, но распробовал вкус, и мне понравилось.

Отсчёт пошёл.

denisslavin

В школе у меня друзей не было. Одноклассники общались со мной, только чтобы я давал им списывать решения задач по химии. В остальном – полный игнор. Но не помочь было ещё хуже, потому что тогда они начинали называть меня крысой. Более-менее нормальные, как минимум честные и взаимовыгодные отношения у меня сложились только с Настей Переваловой, которая в ответ помогала мне с литературой. Я самостоятельно учил стихи и не ленился читать книги, но за сочинения получить оценку выше «четвёрки» без посторонней помощи не мог. К тому же, Настя хоть и не считалась первой красавицей, но была внешне привлекательна, умна и общительна, а в школе девочка с тремя этими способностями вместе – считай, Супермен среди землян. Я готов был делать её домашку по химии за просто так.

В начале одиннадцатого класса я случайно подслушал разговор девочек. Они насмехались надо мной, а Настя заступилась. Сказала, что я не так уж плох – стыдно признаться, но мне приятно было это услышать. Тогда подруги начали дразнить её, мол, влюбилась. У меня чуть уши не лопнули, пока я ждал её ответа.

– Ну уж нет, мой парень должен играть на гитаре.

– Ничего, научится, – потешались девчонки.

– Этого мало. Если серьёзно, он, правда, неплохой парень, но влюбиться в него может разве что кресло-качалка. Он большую часть времени молчит, а если говорит, то только про свою любимую химию, и так дотошно. Одним словом, он – зануда.

Уши остались целы, а вот в груди будто и вправду что-то лопнуло. Я месяц себе места не находил. Моя старшая сестра это увидела, а узнав, в чём дело, рассмеялась.

– Узнаю своего братишку. Его занудой назвали, а он ходит и пытается понять, почему. Ты слишком сильно беспокоишься о чужом мнении, слишком много думаешь.

Я решил, что сестра права и надо исправляться. Взялся за статьи по психологии, учился быть увереннее, общаться с людьми, отключать внутренний монолог. Поначалу у меня мало что получалось, потому что чем сильнее пытаешь контролировать ход своих мыслей, тем больше на них зацикливаешься. Ещё я пытался медитировать, однако стоять неподвижно и пялиться в одну точку, не думая хотя бы о том, насколько глупо это выглядит со стороны, было трудновато. Проще всего отключаться во время уроков игры на гитаре – её я купил на сэкономленные деньги, которые давали родители. Разучиваешь мелодию, повторяешь её снова и снова, расслабляешься.

Все новые знания я старался тут же осваивать на деле. Больше не ждал, когда одноклассники со мной заговорят – подходил первым. Иногда лажал, но с каждым разом у меня получалось всё лучше, и скоро ребята уже сами заговаривали со мной, и не только с просьбами списать домашку, спрашивали, как дела и всякое такое, а уже потом просили о помощи.

Но я всё равно не решался признаться Насте в своих чувствах. Перед Новым годом должен был пройти концерт в актовом зале, и я к нему разучил её любимую песню. Но, когда после выступления я пригласил её на танец, она отказала, а остальные подняли меня на смех.

Это был один из самых позорных моментов в моей жизни. А самый позорный случился тем же вечером, когда я, напившись принесённой кем-то водкой, снова подошёл к Насте и рассказал о том, как изменился, и всё это ради неё.

– Ничего ты не изменился, – ответила она. – Поставил задачу, разработал план и пошёл по пунктам. Это так на тебя похоже.

Дальше я плохо помню. Сестра рассказала, что ей пришлось приезжать со своим парнем, забирать меня и уговаривать учителей не отчислять меня и не рассказывать ничего нашим родителям. Это был мой первый проступок за всё время, поэтому они согласились.

Мне самому стало плевать. Я не пришёл в школу на следующий день и не собирался делать этого после зимних каникул. Лежал целыми днями дома и смотрел в потолок. Все книжки по психологии и прочую макулатуру отнёс на помойку, поскольку они только доказывали правоту Насти в отношении меня. Однажды я заметил в углу комнаты гитару и решил, что надо бы её тоже выбросить, а потом вспомнил, сколько дней копил на неё. Сел, стал играть и понемногу приходил в себя.

Ну да, я дотошный. Поэтому то, что мне нравится, разбираю досконально, изучаю и добиваюсь результата. Да, я молчаливый – считай, не болтун, говорю только о том, что мне по-настоящему интересно, и, если другим это кажется занудством, значит, просто наши интересы не совпадают. Ничего страшного. Эта проблема решается легко – просто отвалите.

И пусть я кому-то, пусть хоть всем, не нравлюсь в школе, слишком много сил было потрачено на учёбу, чтобы бросать её теперь. В первый день одноклассники чуть ли не юмористический концерт устроили из моего появления. Я не реагировал, а когда Настя подошла, чтобы извиниться за ребят, честно сказал, что меня это нисколько не задело – могут смеяться сколько угодно, они мне не друзья, чтобы из-за их мнения переживать.

Ребята хоть и дразнили – точнее, пытались –, всё равно иногда обращались за помощью по химии. Я говорил, что помогу без проблем, мол, давайте объясню, что и как, но списать не дам. Сначала они злились, обзывались, один даже избить меня грозился. На слова я не отвечал, а того, кто собирался со мной «по-мужски» разобраться, предупредил, что разбираться мы будем в кабинете директора или, если понадобится, в отделении полиции. Меня называли стукачом и крысой, но доставать перестали. Постепенно некоторые соглашались на мои условия, и им я, как и обещал, в помощи не отказывал. Решая задачи, мы начинали общаться, они узнавали меня получше и уже не сторонились в коридоре на переменах, иногда даже звали потусоваться вместе после уроков.

Я бы хотел сказать, что в итоге все вокруг захотели дружить со мной, но нет, такого не было. Также и Настя не бросилась передо мной на колени, не умоляла простить и не признавалась в любви. Мы с ней продолжили общаться, как раньше. Только, когда в конце года, нам дали задание написать сочинение о школе и Настя предложила мне помощь, я сказал, что сам справлюсь. Объяснил, что для этого приобрел накануне специальную книгу – «Мономиф, или как рассказать историю в двенадцати актах».

– Методичка, – улыбнулась Настя. – Это так на тебя похоже.

Да, похоже. Потому что это и есть я. Дотошный, молчаливый зануда. Ещё я умею играть на гитаре. Ставьте «пять».

denisslavin

Два муравья тащили кленовый лист. Они уже долго шли, поэтому устроили привал. Одного звали Сава. Он всю жизнь работал фуражиром, но сейчас едва сдерживался, чтобы не заплакать от усталости. Муравьи, которые не выполняли план по добыче, сами шли на корм сородичам. Сава был ровесником самой королевы и помнил дни, когда муравейник процветал. Фуражиры и фермеры добывали пищу, инженеры строили, учителя воспитывали молодняк, солдаты охраняли территорию. Они пережили несколько войн, и даже тогда всё было устроено так, чтобы каждый получал свою долю еды, которой хватало на жизнь, а в мирные времена вдруг настал голод.

Сава не понимал этого. Чем больше муравьёв, думал он, тем лучше: много работников значит много ресурсов. Однако их численность росла, но запасы еды не то, что не увеличивались, а даже уменьшались. Лучшие среди молодняка незначительно пополняли отряды фермеров или фуражиров, предпочитая партии инженеров или хотя бы армию, а главной мечтой было попасть в Свиту. О худших, кои составляли большинство, и говорить не стоило: эти жили бесцельно, лишь усердно изображали деятельность, а некоторые даже этого не пытались делать. Раньше таких быстро вычисляли и либо наказывали, либо отправляли на перевоспитание. Теперь же казни проводились каждый день, и, пусть Свита всё ещё не искоренила тунеядство, в этом Сава одобрял судебные решения: нечего перегружать учителей теми, кто не приносит пользы муравейнику даже под страхом смерти.

Но было одно исключение – его подруга Шера, которая занималась воспитанием молодняка. Недавно её обвинили в отравлении нескольких учеников и взяли под стражу. Суд должен был состояться сегодня. Сава с трудом верил, что учитель, который каждый сезон выращивал из личинок по семь-восемь десятков годных к работе муравьёв, мог навредить кому-либо, и надеялся, что ей дадут второй шанс.

– Ты помнишь Шеру? – спросил он у Оли.

Тот тяжело вздохнул. В отличие от ровесников, он был трудолюбивым муравьём, и старший напарник поначалу ему здорово помогал: наставлял и прикрывал, когда надо. Однако его раздражала привычка Савы постоянно жаловаться на упадок в муравейнике и клясть всё подряд, в том числе поколение, к которому относился и сам Оли. С каждым днём характер старика становился всё сквернее и сквернее. Казалось, сейчас он снова затянет свою обычную песню.

– Кажется, ты рассказывал о ней что-то, – наконец ответил Оли. – Вчера. И позавчера. И поза-позавчера. И до этого ещё несколько раз.

Сава не стал продолжать беседу, отвернулся и опустил голову. Оли снова вздохнул.

– Ладно, не обижайся, – примирительным тоном сказал он. – Я просто тоже устал, а мы ещё и полпути не прошли.

– Что значит «тоже»? Я нисколько не устал.

С этими словами Сава поднялся и схватил листик со своего края.

Дерево, под которым располагался муравейник, окружали фермы с тлиным соком. Между ними дежурили собиратели из Свиты. Муравьи вереницами тянулись сюда со всех сторон и сдавали добытое. Охотники тащили за собой трупы, в основном жучков и коровок, другие несли кусочки грибов и семена, а большинство фуражиров, как Сава и Оли, приходили с листьями. Собиратели изучали фураж и размалывали его на мельчайшие крупинки. Позже его доставляли королеве, а она складывала часть в хранилище, а часть пропитывала феромонами со своими посланиями для всех муравьёв и возвращала Свите, чтобы те распределили питание среди населения.

Для тех, кто не нашёл ничего, была отдельная очередь, которая называлась «пустой очередью». Оттуда доносились крики и хруст. Мало кто из фуражиров умирал своей смертью. Однажды все они старели, слабели и приходили на сбор ни с чем. Сейчас, когда муравейник голодал, даже фермеры могли пойти на корм, если запускали свои угодья. Во многом поэтому молодняк старался пристроиться в инженерных или воспитательных партиях. Однако, как показывал случай с Шерой, это не исключало вероятности казни над ними.

Собиратели крошили трупы и складывали так же, как прочий фураж. За этим наблюдали отряды солдат, готовых по первому же приказу разорвать любого, кто попытается сопротивляться или проникнуть в муравейник без разрешения. Бывали такие случаи. Некоторые удавалось прошмыгнуть мимо патруля, но, ещё прежде чем они успевали добраться до дома, солдаты настигали их и приносили обратно уже по кускам. О том, чтобы не возвращаться в муравейник, никто и не помышлял. Муравей не может жить вне дома, один. Он придёт, даже если это будет означать смерть. Сава старался не смотреть на «пустую» очередь.

Когда он оказался возле собирательницы, та сообщила, что его и Оли ждут в Главной ячейке, но сначала ей нужно проверить их добычу. Она раскрошила листик, сложила в рот, замеряя объёмы, а потом кивнула охранникам, и те расступились. Саву удивили два обстоятельства. Во-первых, его никогда прежде не вызывали в Главную ячейку, где проживали королева и её свита. Во-вторых, Оли, который несколько минут назад еле передвигал лапки, сейчас с лёгкостью оббегал и перепрыгивал сородичей. Старик еле за ним поспевал.

В верхней части муравейника жило большинство особей. Здесь было не протолкнуться. Безработные попрошайки, увидев фуражира или фермера, тут же бежали к ним и клянчили до тех пор, пока могли угнаться. Будто они не знали, что пронести еду мимо собирателей – считай, украсть у короля, а значит, и всего муравейника. Должно быть, по себе меряли: имей они возможность своровать, не думали бы ни секунды. Впрочем, даже на такое дело нужны какие-никакие способности, смелость в конце концов, а эти не обладили ни тем, ни другим. Они были слабые, ленивые, а выглядели и пахли соответствующе: сгусток вони с трещинами на поблекшем хитине. Сава в буквальном смысле обходил их стороной и Оли советовал к ним не приближаться.

В низу перемещаться было проще. Тут обитали только лишь немногие учителя и Свита. Главную ячейку называли ещё «большой ячейкой». Это был высокий зал с круглыми стенами, в центре которого над хранилищем с запасами восседала королева, которая и сама поражала размерами. Она смотрела прямо перед собой блаженным взглядом, а со всех сторон её облепили жирные муравьи и без остановки вылизывали огромное тело. Свита, как и все другие партии, формировались из молодняка, и обычно обновлялась каждый сезон, однако последний раз этого не случилось. Королева заявила, что необходимо сохранить прежний состав, учитывая, что во времена голода достойных для правления личинок не вырастешь – надо сначала улучшить условия жизни, а уже после растить новых правителей. Сейчас Свиту возглавлял муравей по имени Лори. Прежде чем заметить Саву и Оли, он сидел у стены, в стороне от остальных, и оценивающе смотрел на королеву. Рядом с ним стоял армейский отряд. Наконец глава Свиты поднялся и медленно, шаг за шагом, подошёл к фуражирам, а солдаты следовали за ним. Он посмотрел на Саву, посмотрел на Оли.

– Никто не вправе, – начал Лори, обращаясь к последнему, а затем повернулся к старшему, – добавлять феромоны в еду, кроме королевы.

– Это всем известно, – ответил Сава.

– Зачем же вы тогда сделали это?

– Я?!

– Вы сдали фураж с прошением о помиловании муравья по имени Шера, изменщицы, предательницы, убийцы.

– Я ничего подобного…

– Шера тоже кое-что вам оставила, – Лори вытащил из пасти кусочек тушки, оставшегося от божьей коровки, и протянул Саве, – перед тем, как сбежать.

– Она сбежала?!

– Не надо так громко радоваться.

– Я не радуюсь, я просто…

– Довольно оправданий. Лучше прочитайте сообщение.

Сава внимательно посмотрел на кусок коровки, принюхался. Это действительно были феромоны Шеры.

– Мы должны спасаться, – услышал Сава голосом подруги и повторил вслух. – Наш дом обречён. Королева…

– Достаточно, – Лори убрал послание обратно. – Как вы это объясните?

– Я… Я ничего не понимаю.

– Тогда я скажу, что понимаю, а вы просто кивните, если я прав. Согласны?

Сава кивнул.

– Шера каким-то образом связалась с нашими противниками из другого муравейника и по их приказу травила потомство королевы, а когда была поймана, вы попытались её выгородить и отправили это послание, но не учли, что ваша подруга сама сбежит, чем окончательно подтвердит свою вину и вашу к ней причастность.

– Это какой-то бред. Противник? Мы же ни с кем не воюем уже несколько сезонов А даже будь иначе, учителя же не выходят из муравейника. Как Шера могла бы связаться с чужаками?

– Это вы мне скажите.

– Но я ничего не знаю.

Лори повернулся к королеве. Та, не меняя взгляда, прогудела: «Казнииить». Солдаты тут же пошли на меня, но Лори остановил их жестом.

– Не этого, – произнёс он, а затем указал на Оли. – Этого.

– Меня?! За что?!

– Вы – напарник предателя, а значит и сами таковы. В конце концов фураж вы сдавали вместе.

– Я – не предатель! – заорал Оли.

Но солдаты уже переключились на него. Повалили его на землю и принялись ломать лапки. Сава попытался вмешаться, но один из стражей с лёгкостью отбросил его к стене.

– Не надо! – кричал Оли.

Это нужно было прекратить, во чтобы то ни стало. Но Сава не знал, как. Послышался хруст.

– Стойте! – сказал Сава и посмотрел на Лори. – Это я сделал. Признаюсь.

– В чём вы признаётесь?

– Я… я… если честно, не знаю…

Глава Свиты подал знак солдатам продолжать их грязное дело, и Сава спешно проговорил:

– Это я, я отправил прошение о помиловали Шеры.

Лори улыбнулся и приказал солдатам увести Оли.

– Куда вы его? – спросил Сава.

– Пока только под стражу. С ним я поговорю позже, – пара солдат потащили стонущего муравья прочь из ячейки, остальные продолжили стоять за спиной Лори. – Но вас должна в первую очередь не его судьба волновать. Что же мне с вами делать? Зачем вы отправили сообщение?

– Ну… ну… она была моей подругой.

– И?

– И я не верил, что она может кого-нибудь отравить.

Лори не переставал улыбаться.

– Допустим, – сказал он, – я вам поверю. Но даже в таком случае вы нарушили закон.

– Да, конечно.

– Такое карается смертью.

Сава молчал.

– Но вы не кажетесь мне каким-то негодяем. Насколько я знаю, вы всю жизнь верой и правдой служили муравейнику.

– Да, да, это так, всю жизнь.

– Будет несправедливо, если одной ошибки, из-за желания помочь подруге, которая вас вероломно обманула, я прикажу казнить вас.

– Несправедливо.

– Но и оставить вас без наказания нельзя.

– Нельзя.

Лори задумался на несколько секунд, а потом хлопнул лапками.

– Придумал!

– Что?

Но Лори не ответил. Он подошёл к солдатам и что-то тихо шепнул одному из них, а потом, даже не прощаясь, двинулся к месту у стены, на котором сидел до этого.

– Лори, – позвал Сава. – Что вы решили?

– Прощайте, дорогой. Больше не доверяйте никаким друзьям. Как видно, вы в них не разбираетесь.

– Что это значит?

Солдаты зашелестели, один положил лапку на Саву, а другой ударил его по голове.

denisslavin

Едешь в машине и думаешь, вот бы дорога никогда не кончалась. Никаких больше забот, никаких сомнений. Только прямая полоса прямо перед глазами. Всё так просто. Мечта. Но машина останавливается, и пора выходить. Раннее утро, темно, ветер морозной ладонью гладит по лицу. Снег скрипит под ногами. Идёшь и думаешь, дорога всё ещё не окончена. Думаешь, вот бы поскорее укрыться в тепле. Думаешь, выпить бы сейчас кофе или чего покрепче. Думаешь, мать твою, а ноги-то как затекли.

Возле вокзала фонари жёлтым светят. Рядом бабка торгует газетами и шерстяными носками. Парочка ментов курит. Таксисты кучей стоят возле одной из машин и разливают из термоса то ли чай, то ли кофе по бумажным стаканчикам. Это называется жамевю. Когда знакомое кажется неизвестным. Когда родное становится чужим. Когда ты будто впервые оказываешься там, где был тысячу раз. Как раз вон на той площадке я с Мишей сцепился. Минуты две отмахивался, но он посильнее меня был. Положил меня на землю и бил по лицу. Куражился. Больно тебе? Бам. Больно, сука? Бам. Мы потом даже подружились. Мужская дружба всегда с драки начинается. Он мне помогать обещал.

– Куда едем… – подходит ко мне один из таксистов, но тут же замолкает и возвращается к своим.

По мне всё видно. Никуда мы не едем. Наездились. Пешком идём. Дохожу до первой гостиницы. Номер стоит две пятьсот. В таких дырах обычное дело. Она когда-то принадлежала местному горуправлению. Наверняка. Законы рынка будто обошли их стороной. На самом деле нет.

– Мне нужно только на несколько часов.

– Не положено, – отвечает администраторша.

Кладу последние триста рублей на стойку. Это мои последние деньги. Ей-богу. Я только что с дороги. Десятки часов добирался сюда с другого конца страны. С другой края земли. Из другой жизни. Потный, грязный, вонючий. Мне нужна душевая кабина и один час на то, чтобы просто полежать на кровати. Пожалуйста. От «пожалуйста» только свиньи отказываются. От навара мимо кассы не откажутся даже они.

– Два часа, – говорит администраторша и берёт деньги.

Тёплая вода, мыло, полотенце. Лезвие снимает пену с подбородка. Полотенце. Чистая одежда. Старую запихиваю в сумку. Сверху накрываю банкнотами. Выглядит внушительно. Надо будет всё сделать быстро. Но сначала – постель. Немного отдохнуть. Совсем немного. Вот бы никогда не вставать больше.

Через час я прохожу по залу. Раньше это называлось «фойе». Это и сейчас так можно назвать. Тем более, что именно как фойе оно и выглядит. То старое, советское фойе, с обитым плиткой полом, широкими окнами с деревянными белыми рамами и потёртыми диванами по периметру. Триста рублей за местные услуги – самое то. На улице меня уже поджидает ещё один таксист. Смотрит на меня с улыбкой.

– Не узнал меня, что ли? – спрашивает. – Ладно, я тебя тоже не сразу узнал. Давно вышел?

– Пару дней назад

– Поздравляю. Может, тебя подвезти куда?

– Не надо, – говорю. – До моего дома отсюда рукой подать.

Дом. Мама. Мама. Во дворе народ уже собрался. Машина стоит, выхлопными газами пыхтит. У двери крышка, перетянутая красным бархатом. Чёрный крест. В подъезде бабки ревут. В квартире тоже битком. Из мужиков только сосед-старик. Ещё племянник мой. Такой большой уже, скоро в школу пойдёт. Он даже моего имени не знает. Сестра наконец обращает на меня внимание. Лера. Сестрица моя. Сестрёнка. Поднимается и ком не идёт, но мама её останавливает.

– Зачем приехал? – говорит. – Сами со всем разберёмся.

Смотрю на тело папы. Лежит, скрестив на груди руки. Лицо серое, некрасивое, суровое. Такое же, как при жизни. Так они здесь сами со всем разбираются.

– Мы уже с ними обо всём договорились, – говорит мама.

Отец тоже договорился. Теперь его похоронят. На кладбище меня все разглядывают. Шепчутся. Разве что пальцем в меня не тычут. Надо к Мише ехать, пока весь город про мой приезд не узнал. Дом у него за городом. Хороший дом, двухэтажный. Забор. Камеры. Домофон. Охранник встречает, обыскивает. При виде денег по рации что-то бормочет и, дождавшись ответа, проводит внутрь. Миша смотрит на меня настороженно. Жаль, говорит, что с отцом твоим так вышло. Не хотел, говорит, доводить старика. Кто же знал, говорит, что у него сердце такое слабенькое.

– Он сначала исправно платил, – говорит Миша, развалившись в кресле. – А потом у него то одно, то другое. Пришлось поднажать. Я ребят своих отправил, но, видать, они чутка переборщили. Я их наказал уже. Что в сумке?

– Остаток долга, – говорю.

Проходим в кабинет. Охранник стоит рядом. Миша возится с сейфом. Открывает его. Открывает сумку.

– Это что за…? – ворошит банкноты. Банка приколов. Это такой прикол.

Бью охранника. Подлетаю к Мише. Бью по голове. В сейфе лежит пистолет. Беру его и бью Мишу ещё раз. Подхожу к охраннику. Выстрел. Бух! Бух!

– Какого чёрта ты творишь? – стонет Миша.

Не знаю. Справедливость. Возмездие. Беспредел. Что-то типа того. Вытряхиваю всё из сумки, засовываю в неё деньги из сейфа. Это теперь мой. По праву. Это то, что мне обещали в случае, если я окажусь за решёткой.

– Ты сам во всём виноват, – говорит Миша. – Сделай ты всё как надо, я бы твой долг списал. А ты напортачил! Да так, что ещё больше должен стал. Ты же весь мой товар растерял!

Ещё удар.

– Не надо, пожалуйста.

Больно тебе, сука, больно? Бух. Уже нет. Выхожу на улицу. На снегу следы остаются. Хрум-хрум. Иду домой. Домой. На, мама, ваши деньги. Мне всё равно, что будет дальше со мной. Я всё вернул. У мамы усталый взгляд. Ох, дурак, говорит она, ох, дурак.

– Ведь умный, вроде, парень был, – говорит, – а из-за наркоты все мозги твои прогнили. Неужто ты и вправду думаешь, что всё так просто? На кой ляд мне эти деньги? Да сегодня же за ними твои дружки приедут. Теперь и тебя убьют, и нас всех заодно.

Меня и вас. Я и вы.

– Унеси их! – кричит мама. – Унеси! За что мне такое проклятие?!

Лера стоит в прихожей. Сую ей одну пачку. Её сын выглядывает из комнаты. А я даже не знаю, как его зовут. Иду к своему старому приятелю. Здесь недалеко. Ложка, огонь, жгут. Только быстро. Очень быстро. Скоро здесь будет полиция. Отдай им сумку. Вот она, отдай им. Я уже еду куда-то, и словно машина медленно покачивается из стороны в сторону. Туда-сюда, туда-сюда. Глаза слипаются. Я засыпаю, и не мне снится дорога. Вот бы она никогда не кончалась.

denisslavin