denisslavin

Раньше война казалась мне делом благородным. Мне под стать, хах. Нет, серьёзно, нравилось мне это. Вокруг все с оружием снуют, все при деле, и никто не скучает. А как заскучаешь? На войне каждый день смерть, иногда оптом. Бомбардировщик за раз десятки людей уничтожал, как мух – одним хлопком. Это пугало, конечно, но лишь отчасти. В большей степени заводило, избавляло от лишних тревог. Свободно как-то было на душе и в голове. И страшно было, да, но одновременно и весело. Это уже потом стало жутко.

Однажды наша колонна под обстрел попала. В живых, кроме меня, никого не осталось. Везучий? Ну это как посмотреть. Меня в плен взяли и отвезли в лагерь, где я следующие полгода и провёл. Забор высокий, и одна дорога туда и оттуда, а вокруг – поле минное. Внутри бараки из брёвен и веток, в одних охрана живёт, в других – пленники. Местные в основном: старики, женщины, дети. Они тоже на положении рабов существовали, но им покруче моего доставалось. Как-то сидели трое охранников на плацу, по радиоприёмнику за футбольным, что ли, матчем следили, перешучивались меж собой, а потом вывели девчонку и навалились на неё всей толпой. Это, чтобы вы понимали, там не монстры какие-нибудь лютовали, нет – обычные люди, которые тоже кушают, спят, срут.

Я за ту девчонку заступился. Это было не только бесполезно, но ещё и глупо. Уж больно я жалким, наверное, тогда смотрелся. Чувство долга-то взыграло, что, вроде как, надо защитить её, а вот уверенности не хватило. Не доставало душонки моей на поступок. Чуть прикрикнул на одного только, и не прикрикнул вовсе, а промямлил что-то, дескать, что ж вы творите. Но ни ударить не посмел, ни даже толкнуть – до того боялся. Охранник услышал, взглянул на меня, прогырчал на своём и как вмазал мне. С одного удара опрокинул. Потом они втроём меня пинали. Кулаками добавляли и приговаривали что-то. Хорошо били, с задором. Я сознание потерял, а очнулся уже в зиндане.

Это у них землянка такая была: яма обычная, люком сверху закрывалась. А почва там хорошая, жирная, сырая, вода из-под низа чуть-чуть поднималась, черви со всех сторон лезли. Я их не видел, темно было, но слышал, на себе ощущал. Долго я так лежал, избитый, мокрый. Таким себя беззащитным почувствовал, таким беспомощным. Не перед этими подонками, нет, не перед каким-то конкретными людьми, а вообще перед миром. Будто я никто, вошь. Пылинка, которая ничего не значит, не больше и не важнее тех червей. Но вслух я себе говорил: «Держись, только держись, надо держаться».

Вдруг Миха петь начал – значит, вечерело уже. Михой я пацана из местных называл. Лет двенадцать ему было, чернявый такой, смазливый, с чудным голосом. Охранники, опять же, пусть и зверствуют, а умение петь у Михи ценили, не обижали за просто так. А он, пользуясь своим привилегированным положением, другим товарищам по несчастью помогал: едой поделится или у охраны аптечку выпросит. Ещё я как-то заметил, Миха, чтобы другие пленники ему не сильно завидовали, специально перед охранниками плошал. Получит подзатыльник, и он, вроде как, наравне со всеми. Сообразительный был парнишка. А затянет Миха песню какую-нибудь их традиционную, так все вокруг заслушаются. Я ни слова не понимал, но в груди от его голоса так щемило. Он каждый раз перед закатом петь начинал.

Ну и вот. Валяюсь я в зиндане, слушаю это ангельское пение и понимаю, что попал в самый настоящий кошмар. Я в лагере уже месяц пробыл, а только тогда осознал, куда попал. Подумал, вот тут-то мне и суждено сгинуть. Про маму вспомнил, про папу, про друзей. Понял я, что никогда больше их не увижу. Что детей уже не заведу. До этого и не шибко хотелось, а в тот момент я представил, будто младенца на руках укачиваю, вроде как, сынишка мой. Странное дело, да? Не было же у меня ребёнка, а я вдруг заскучал по нему как по-настоящему, словно он ждёт меня, но не дождётся. Я с такой тоски даже расплакался, хах. А когда Миха умолк, так мне совсем худо стало – рыдал без остановки.

Наверное, так бы и утоп в слезах, если бы люк не открыли. Светло уже было, я чуть не ослеп. Охранники орали что-то, ржали. Видать, довольные были, что я весь в соплях, размазанный и раздавленный, и, стало быть, сломали они меня, делай со мной теперь, что хочешь. Я одного рожу разглядел: стоит, лыбится – и думаю: «Ну уж нет, сука».

Будь у меня хоть немного сил, тогда же эту гниду и укокошил бы. Но куда там, я выбрался-то еле. Пару дней меня не трогали, дали в себя прийти. Я начал потихоньку подбивать всех на побег. В лагере грузовик имелся, приезжал-уезжал, но чаще у входа стоял. На нём можно было до леса умотать, а лес там густой, огромный – укроешься в деревьях, не заметят. А уж если ливень зарядит, то всякого со следа собьёт. Но местный старейшина сообщил, что сезона дождей уже который год не настаёт.

– Значит, обойдёмся, – я говорил, а Миха переводил. – Главное, что есть машина. Нужен только ключ. Он у одного из охранников. Надо выкрасть его. Я мог бы и сам это сделать, но меня к их бараку близко не подпускают, а вы туда постоянно ходите на уборку. Достаньте ключ для меня, а я уеду и вернусь с подмогой».

Старейшина меня выслушал и заявил, что на такой риск не пойдёт. Я решил, что старик мне не доверяет и предложил уехать всем вместе, но тогда стычка с охранниками была бы неизбежна – попробуй такую толпу незаметно к грузовику провести. На это мне тоже ответили отказом. Поняли, да? Вот такие мы, человеки: даже за поганую жизнь до последнего держимся. С того момента я перестал испытывать жалость к местным. Только не к Михе, конечно. Чёрт, на парнишку невозможно было злиться. Да и не он виноват, что его земляки постарше такими нерешительными оказались. Когда старик сказал, что выдаст мои планы охране, если я буду их молодёжь в опасные дела впутывать, Миха аж лицом покраснел от стыда.

В принципе угнать грузовик можно было и без их помощи, но вряд ли мне удалось бы уехать далеко. Незаметно украсть ключ у меня не получилось бы, а без него, пока проберёшься в машину, пока заведёшь двигатель, охранники быстро всполошатся. Оставался ещё один вариант: вычислить, у кого ключ, отобрать силой, заодно оружие прихватить, и сбежать, отстреливаясь. Но для этого нужно было улучить подходящий момент. Прежде чем он представился, мне ещё немало ужасов пришлось насмотреться. Повторюсь, самое дикое зверство то, что совершено по-обыденному. Сидел человек за столом, кушал, консервы ножом открывал, потом губы вытер и тем же ножом зарезал другого. В лагере с рабами так и поступали за нерасторопность.

Но вот однажды охранники застолье устроили. Мясо жарили и самогонку местную глушили. Только пятеро из них трезвыми остались, чтобы за порядком следить. Из этих пятерых у одного – я уже знал, у которого – был ключ от грузовика. Впрочем, тогда мне уже куда больше хотелось завладеть его автоматом. При виде чавкающих рож охранников даже успешный побег не казался таким заманчивым, как возможность перестрелять этих ублюдков. Ещё днём они отобрали нескольких женщин и отправили их умываться, а мальчиков и стариков поставили в услужение, убрать со стола грязную посуду и принести новые блюда. Начиная скучать, они просили Миху исполнить весёлую песню, хлопали в такт и отплясывали. Чем дольше, тем пьянее и грубее они становились – кричали на рабов, отвешивали оплеухи и поторапливали пинками. Но вместе с тем они всё сильнее расслаблялись, даже соглядатаи начали терять бдительность.

Когда я уже наметил себе жертву, Миха чем-то разозлил охранника за столом. Тот подошёл к мальчику и ударил его прикладом по голове. Миха упал, а рядом с ним плюхнулся белый окровавленный сгусток. От его головы по земле кровь потекла. Это стало последней каплей, и не для меня одного. В тот же миг, как я напал на охранника, старики и женщины с воплями и криками побежали на остальных. Того, что ударил Миху, повалили первым. Началась пальба. Люди падали на бегу. Я выхватил лезвие из ножен охранника и ударил ему под рёбра. Он ещё не приземлился, а я снял с него автомат и послал короткую очередь в одного из стрелявших, и сразу же – во второго. Охранники у стола в рукопашную отбивались от своих рабов. Это давалось им легко, ведь они были гораздо крупнее и сильнее – как львы разматывали стаю гиен. Но в таком бою вести огонь, тем более прицельный, они не могли. Я поочерёдно выпустил в них по патрону. Тех, кто получал не смертельное ранение, в шею или живот, добивали другие пленники, которые уже вооружились ножами со стола, а кто и автоматом.

Последний выживший охранник побежал к бараку. Он успел скрыться за дверью прежде, чем я выстрели в него. Я не стал следовать прямо за ним, а обогнул барак и заглянул через окно. Он засел в углу комнаты, одной рукой водя автоматом по сторонам, а другой держал портативный радиопередатчик. Подмогу вызывал. Я выстрелил, но было уже поздно – охранник-то помер, но кто-то отвечал ему из приёмника. Стало быть, приняли сообщение. Надо было поторапливаться до прибытия этих «кого-то» – близко они или далеко, я не знал.

В суматохе я открыл ворота лагеря и начал усаживать людей в кабину грузовика. На поиск ключа среди мёртвых и растерзанных тел не оставалось времени. Я сел за руль, сбил крышку панели и за минуту, соединив провода, запустил двигатель. Мы вырвались из плена, но ещё не спаслись. Грузовик, надо сказать, нам попался не самый быстрый – еле шестьдесят «кэмэ» в час выжимал. Я не знал, насколько далеко расположены мины вокруг лагеря, поэтому следовал строго по дороге. Через две сотни метров она изгибалась направо. Я оглядел салон и заметил канистру. Открыл её одной рукой и взмахнул над горлышком, чтобы уловить запах. Так и есть – запас топлива. Я закрыл канистру и глянул в боковое зеркало. Лагерь оставался всё дальше и дальше.

Вдруг из-за ворот появилась чья-то фигура. По одежде это явно был не охранник. Он шёл по дороге с поднятой рукой. Я сбавил скорость, чтобы разглядеть его, а потом и вовсе заглушил двигатель. Это был Миха. Он еле волочил ноги, даже издалека было видно, что его лицо обливается кровью. Я развернул машину и поехал к нему на встречу. Продолжал вглядываться и не мог понять, почему поднята его рука. Да и не пытался даже – мало ли из-за чего он её поднятой держит. Нам оставалось друг до друга метров восемьсот. Это если по изогнутой дороге, и не знай я, что поле усеяно минами, срезал бы путь по нему. Миха и не знал. Я заметил, что он приближается к краю дороги, и начал кричать ему, чтобы он остановился. Я высунулся из кабины, махал руками, а он, дурачок, наверное, думал, что это я так радуюсь ему и зову к себе. Я вдавил газ в пол, чтобы быстрее доехать до изгиба. Тогда бы Михе пришлось бы идти прямо по дороге. Он бы шёл по дороге, я ехал бы ему навстречу. Я бы подобрал его, посадил бы его в машину, там ему бы залатали рану на время. Мы бы доехали до безопасного места. Только бы успеть. Я орал ему:

– Миха, нет! Нет, Миха! По дороге! По дороге! Иди по дороге!

Он не слышал. Не понимал, о чём я его прошу. Взрыв раздался. Я резко дал по тормозам. Сзади в стенку салона бухнуло. Я забыл про людей в кабине, и они двинулись вперёд по инерции. Я и сам пребывал в инерции. Миха уже лежал на земле, а я всё равно заведя двигатель, продолжил путь в его сторону. Приблизившись, остановил машину и вышел. Из кабины тоже выглянули. Старейшина вылез, спустился на землю, подошёл. Он, как и я, молча смотрел на то, что осталось от Михи. Мальчика в разные стороны… по конечностям… ноги…

– Надо ехать, – сказал старик.

Метрах в пяти от нас у края дороги что-то поблёскивало. Я подошёл ближе. Это были ключи от грузовика.

– Что же ты делаешь? – пробормотал я, а потом поднял лицо к небу и повторял эти слова снова и снова, пока не сорвался на крик. – Что же ты делаешь?! Что ты творишь, сука?! Что ты творишь?!

Наконец я смолк. Сил больше не было. Глотку рвало. Я опять заплакал, как в зиндане по ребёнку, которого у меня не было. Только получилась наоборот: тогда я от тихого плача к рыданиям перешёл, а теперь ревел сначала как будто докричаться хотел до Него, и уж к концу слёзы просто лились из меня беззвучным ручьём.

– Что же творишь? – прошептал я.

И тогда пошёл дождь. Сильный дождь, ливень. Капли больно били по лицу. Уже скоро они стали крупнее, падали в лужи и пузырились. Стало ясно, что это надолго. Начался сезон дождей.

Надо было убираться отсюда. Проехать по дороге как можно дольше, а потом рискнуть и двигаться по полю. Пока на хвост не село подкрепление. Мы вернулись в машину. Старик сел рядом со мной, положив канистру под ноги. Всю дорогу мы ехали молча. Через несколько часов мы добрались до леса. Топлива как раз хватило. Оставили грузовик и пошли пешком. Местные ещё помнили здешние тропы. Через несколько дней, мы вышли к войскам. Всё это время лил дождь.

Потом несколько месяцев ушло на рапорты. Мой контракт уже истёк, но пришлось задержаться из-за расследования. Потом я вернулся домой. Мама так рада была. Плакала. Говорила, что верила, верила до последнего, что я жив, что вернусь. А батя заявил, что больше ни на какую войну меня не отпустит. Смешной такой, с сомнением ещё в голосе сказал это. Понимал ведь, что решение всё равно за мной. Ну и я решил жить дальше. И жил. Живу, в смысле.

Мне с тех пор многие один и тот же вопрос задают. На гражданке всем интересно, каково там, на войне, в плену. Я не рассказывал, молчал. Спустя столько лет всё это кануло в бездну как будто, куда-то глубоко. Но всплывает иногда, конечно. Пару дней назад дочь моя на концерте в школе выступала. «Кукушку» пела цоевскую. Хорошая песня. Но вот сижу я в зале, смотрю на сцену, а слышу Миху. Может, я до сих пор в том зиндане, а? Лежу в сырой земле, в темноте, весь в червях, бормочу что-нибудь невнятное – «держись, держись» – и в люк пялюсь. Его вот-вот откроют, вытащат меня на свет и… И что? Что они мне сделают?

Артём научился читать очень рано, и это его погубило. Начиналось всё хорошо, с обычных детских сказок, но позже мальчик увлёкся фэнтези. Трудно было не влюбиться в чудные миры с драконами и колдунами, богами и гигантскими говорящими деревьями, с великанами, эльфами, гномами. И главное, на каждом шагу был шанс для подвига. Подойди и возьми, не испугайся только и соверши великое дело. Но в реальности – чем старше становился Артём, тем отчётливее видел – всё не так. Никакой магии, никакого волшебства. Без них жизнь казалась серой и скучной. Как стать героем в таком мире? Да и зачем? Вот и довольствуйся теперь обыденной жизнью.

Однажды Артём стоял в аэропорту и разглядывал людей. Грустные лица, весёлые. Нервные, счастливые, угрюмые. Уставшие. Артём смотрел на них и думал, что от скуки писатели, должно быть, и выдумали магию. Нафантазировали, да. Вот так же в очереди на посадку затосковали, наверное, и воображать стали всякое. Драконов тех же, колдунов, героев, подвиги. И любовь, настоящую любовь – тоже. То есть, настоящая как раз-таки была: с тягучими паузами на свиданиях, с обидами по мелочам, с бытовыми неурядицами. С притиркой характеров и работой над отношениями, ага. Но вот та, что Настоящая, с большой буквы, существовала только в книгах, фильмах и песнях. Навыдумывали разного, лишь бы сбежать от обыденности. Может, потому и богов изобрели – чтобы жизни смысла добавить.

«Но смысла нет на самом деле, – решил Артём. – Нет смысла и нет волшебства».

Объявили начало регистрации, и люди потянулись к стойке. Они торопились и задевали Артёма своими сумками. Ему и самому скоро предстоял долгий полёт. В этой суете он в очередной раз пожалел, что человечество до сих пор не изобрело какой-нибудь телепортатор, о которых так часто пишут в научной фантастике.

«Ну почему нельзя, чтобы раз, и ты уже на месте? – с досадой подумал Артём. – Ай, фантастика, фэнтези – всё это такой бред. Только себя дурачить».

От раздражения у него голова разболелась. Ещё и шум этот. Люди галдели, диспетчер очень громко объявлял номера рейсов через динамики, а иногда возникали звуки, которые пробирали Артёма до мелкой дрожи. Он посмотрел в окно, откуда шла эта вибрация, и плохие мысли тут же улетучились.

Снаружи огромные железные птицы с рёвом взмывали в небо. Скоро одна такая должна была унести Артёма из белоснежного холмогорья к жарким оранжево-синим берегам.

Моя мать была христианкой и меня с детства прилучила к церкви. Она родилась, когда от нашего города было только название и с десяток бараков. Эта часть страны тогда жила как по заветам Альфа из комедийного сериала: если безработных занять строительством домов, то не останется ни безработных, ни бездомных. Но даже этот проницательный волосатый пришелец не разобрался бы с царившим в те времена пьянством. Люди пили от усталости, пили от скуки, пили от воспоминаний о недавно окончившейся войне. Моя бабушка пережила трёх мужей и частенько шутила, что это было несложно, поскольку все трое пьянствовали если не ежедневно, то еженощно. Она и сама не брезговала спиртным и употребляла его до глубокой старости, пока во время одного застолья с ней не случился инсульт. Бабушке парализовало левую часть тела.

– В каждом человеке есть пустота, – говорила моя мама. – Проще всего заполнить её алкоголем. Но он вымывает всё внутри, поэтому пьяницам приходится повышать дозу каждый следующий раз, и ничего становится больше. Про пьяниц говорят «тонет на дне бутылки», а на деле эти бедолаги сами постепенно превращаются в бутылки, которые день ото дня надо наполнять водкой до горлышка. Но в конце они всё равно пустеют и со звоном разбиваются.

Она ухаживала за бабушкой и перед самой смертью уговорила её покаяться за грехи перед Богом. Мне тогда было девять лет. В воскресной школе меня учили песням об Иисусе Христе и задавали читать библейские притчи, написанные на манер детских сказок. Я проплакал всю ночь, когда накануне мой наставник рассказал об аде. Он очень подробно описал его: огонь, кровь, черви. Но я испугался не за себя, а за своего папу, который не разделял верований моей матери. Та мирилась с его мелкими пороками, вроде курения и вспыльчивости, говоря: «Человека нужно принимать целиком, и уж если ценишь его за плюсы, будь добр любить и за минусы. Тем более, что часто это одно и тоже». С тем, что минусы могут быть плюсами и наоборот, я удостоверился как раз на примере отца. Когда мне было семь, парочка пьяниц вытолкала меня пинками из очереди в магазине. Домой я пришёл заплаканный. Отец спросил, что случилось, а потом взял меня за руку и повёл обратно. В магазине он увидел тех, кто меня обидел, и избил обоих.

– Никогда ничего не бойся, – сказал мне папа по пути домой.

Его зарезали в пьяной драке полгода спустя. Помню, как я из окна заметил въезжающий во двор катафалк и подумал с ребяческим возбуждением: «О, ничего себе! Хоронят кого-то!» А потом опомнился, потому что хоронили человека, с котором я всю жизнь делил один жилище, который укачивал меня на своих руках, который носил меня на плечах, который держал меня за руку, когда мы переходили дорогу, а сейчас он лежит в соседней комнате в окружении рыдающих тёток и молчаливых мужчин. Мать с пустым взглядом сидела возле трупа, а, когда на кладбище его опускали в землю, с закрытыми глазами нашёптывала молитвы. Узнав об аде, я недоумевал, как она могла верить в райское счастье, если знала, что тот, кого она любит, обречён на вечные муки. Обездвиженная после восьмидесяти годов пьянства старуха получила шанс на божественное прощение (надо полагать, больше из страха, чем от искренней веры), а мой отец, которому было всего-то двадцать семь, нет. Видя моё разочарование в религии, мама объяснила, что можно считать Бога выдумкой людей, но чтить сочинённые ими при этом законы.

– Маленьким ты постоянно совал пальцы в розетку, и рассказы о том, как опасны игры с электричеством, на тебе не действовали, – сказала она. – Пришлось выдумать историю о Дяде Токе, который бьёт по рукам мальчишек за то, что они лезут к нему в домик. Ты можешь не верить в Дядю Тока, сынок, но, пожалуйста, не лезь в розетку.

Однако после смерти отца у матери даже взгляд изменился. В её глазах горела непонятная мне то ли насмешка, то ли злоба. Она смотрела так, словно бросает вызов и не сомневается в своей победе. Кому предназначался этот вызов, для меня в подростковом возрасте оставалось неизвестным, поэтому логично было предположить, что мама вызывала на бой сразу всех и всё. Как будто требовала от мира обратить на неё внимание. Это же выражение, наверное, было на лицах каких-нибудь Розы Люксембург или Веры Засулич. Ещё мама перестала ходить в церковь и в течение нескольких лет перешла на другую работу, потом уволилась, чтобы начать собственное дело, провалила его и взялась за новое, а в итоге вернулась к офисной должности. За это же время промелькнуло несколько любовников и перенятые у них хобби: путешествия, выезды на концерты, автогонки, сноубординг, прыжки с парашютом. Мать даже начала баловаться сигаретами тайком от меня. Тогда-то и стало понятно, что казавшееся революцией – всего-навсего бунт, как у отбившегося от родителей подростка.

Маму отпустило внезапно, вдруг. Это тоже было видно по глазам, но кроме того, она вернулась к прежнему укладу жизни: дом, работа, церковь, иногда встречи с друзьями и родственниками. Её взгляд снова стал таким, как до похорон папы, только теперь он казался мне не пустым, а холодным. Теперь-то я знал, что в нём стынут угли от жаркого как адское пламя пожара. Тогда же и выяснилось, против кого мать бунтовала и что в этой войне она сдалась на милость победителя.

Когда она заболела, то все дни проводила в постели и однажды попросила меня помолиться вместе с ней за её здоровье. Пришлось напомнить, что я не верю в Бога.

– Если честно, я тоже, – сказала мама. – Просто иногда мир бывает слишком жестоким, и в такие моменты, чтобы не сойти с ума, остаётся только закрыть глаза и помолиться.

Набожный христианин упрекнул бы её в лицемерии и трусости. С другой стороны, уместно вспомнить одного революционера, назвавшим религию опиумом для народа. Что ж, я склонен с этим согласиться, но свою мать, памятуя её слова о бабушке, не осуждаю. Всем людям свойственны лихорадочные попытки заполнить жизнь – верой или другими подобными идеями. Или делами, или мечтами. Хотя бы чувствами. Людьми. Правда, итог всегда один – мы разбиваемся. Не сказать, что это такой уж минус. Даже красиво немного, когда жизнь и смерть самой своей случайностью как будто придают происходящему какую-то осмысленность. Такое приходится принять, с плюсами или без. Зачем мы здесь? Чтобы разбиться. Будет весело. Иногда грустно. Плохо и хорошо. Будет звонко.

В актовом зале собралось человек двадцать, не считая троих, что за столом готовились к выступлению – начальник полиции сидел между мэром и своим пресс-секретарём. Большую часть присутствующих представлял личный состав отделения – начальство, видимо, по привычке и для протокола нагнало зрителей. Журналистов было всего четверо. Я занял место на последнем ряду и мог видеть всех. Здесь был парень, с которым до этого мне довелось встретиться на Генеральской, а рядом с ним сидела девчонка лет восемнадцати на вид – короткая стрижка и и узкие джинсы делали её похожей на мальчишку. Судя по пресс-картам у них груди, парень работал в no1.ru, а девушка – в муниципальной газете. От этой же газеты была ещё одна женщина в первом ряду, которая любезно переговаривалась с полицейскими чинами перед началом пресс-конференции. Баскаков и Порохов вошли в зал последними.

– Как дела у великого журналиста? – Порохов при виде меня осклабился.

– Неплохо, – ответил я, чувствую себя школьником при встрече со хулиганами из старших классов.

– А ты откуда знаешь? – спросил Порохов и заржал.

Баскаков фыркнул, и я, заметив это, не сдержался. Кое-что об этой парочке мне уже было известно. По словам Артёма, они дружили с самого детства, и за глаза коллеги называли Порохова верным псом Баскакова.

– Смотрю, хозяину твоему понравилась шутка, – улыбнулся я Порохову. – Косточку сегодня получишь.

Взгляд у того недобро блеснул и он двинулся в мою сторону. Баскаков же повёл себя рассудительнее напарника. Он, потянув его за рукав, повёл в середину зала. Вдобавок сказал негромко, но так, чтобы я слышал.

– Осторожно, Вить, а то об дерьмо не испачкаешься.

На том и разошлись пока.

Мэр выглядел как проститутка, который приходится работать по утрам. В тоже время он казался спокойным. Стало быть, к пресс-конференции всё было готово, а клиент – пресса, общественность, а значит, и вышестоящие по должности персоны – останется доволен. Уже то, что он не отказался выступить перед журналистами, говорило в его пользу.

– Начнём, пожалуй, – объявила Алмахова и предоставила слово своему шефу.

Это был высокий крепкий мужчина по имени Гордиенко Василий. Прям-таки богатырь на вид, с мускулами, от которых отскакивали любые шутки о запущенной физической форме российский полицейских. Впрочем, большинство подчинённых в зале, взять хотя бы Баскакова и Порохова, смотрелись ему под стать. Для начала Гордиенко привёл криминальную сводку за месяц. Если верить его заявлениям и листовкам, которые раздала журналистам Алмахова, количество раскрытых преступлений в городе увеличивалось месяц от месяца.

– Вопросы есть?

– Есть что-нибудь новое по Ахмедовой? – спросил молодой человек из no1.ru, и, даже не дождавшись ответа, словно потерял интерес к происходящему.

Упоминания о пятилетней Дарье Ахмедовой то и дело мелькали в местной прессе. За полгода до моего приезда она пропала, а на стройке неподалёку от её дома нашли детскую майку. Когда снимки окровавленных вещей девочки каким-то образом всплыли в сети, весь город проклинал похитителей и требовал от полиции найти его как можно быстрее. В течение трёх дней был задержан подозреваемый – работник с той самой стройки. Этот мужчина совсем недавно приехал из Азии и едва понимал по-русски, что вызвало ещё один всплеск общественного негодования. При этом сам арестованный вину не признавал, а тело девочки по-прежнему не нашли, поэтому расследование затянулось на месяцы.

– Об этом вопросы – в Следственный комитет, – ответил Гордиенко. – Благодаря оперативным действиям полиции подозреваемый был задержан, но теперь с ним работают следователи и только они в состоянии дать какие-либо комментарии. Я это сделать не могу, дабы не помешать работе следственно-оперативной группы. Ещё вопросы?

Подняла руку та девчонка из газеты.

– Яна Михайлова, «Металлург», – представилась она. – Вы сказали, что по сравнению с отчетным периодом за прошлый год раскрываемость в городе увеличилась.

– Так и есть, – отозвался Гордиенко.

– Это, если смотреть по количеству раскрытых преступлений. Но в прошлогоднем отчёте самих преступлений было меньше, а раскрытых примерно так же, как в этом году. Получается, что в процентом соотношении раскрываемость не увеличилась, а наоборот – понизилась. И понизилась существенно.

Сказал бы я, что по залу гул прошёлся, но там большую часть составляли полицейские, и они даже вздоха не издали. Между тем на взгляд, который проходил от Гордиенко к журналистке, можно было бельё вешать. К тому же, на ту недовольно пялилась старшая коллега Михайловой, и делала это так демонстративно, что жест казался очевидной демонстрацией для сидевших за столом. Неожиданно слово взял мэр.

– Никто не спорит, что криминогенная ситуация в городе усложнилась, – начал он. – Я, как вы уже наверняка знаете, на собственном опыте смог убедиться, насколько ужасное воздействие этот фактор оказывает на безопасность горожан. И точно также убедился я и в эффективности работы полиции города. Если бы не их слаженные действия, кто знает, что могло бы случиться. Только не надо думать, что я говорю об этом, касаясь исключительно близких мне людей – как отец чуть было не погибнувшей дочери. Я рассуждаю об этом как мэр, где из-за действий одного, простите, полоумного пострадать могли жители целого дома. Десятки людей! Слава богу, полицейские сделали всё возможное, чтобы трагедии не случилось. Что касается статистики, да, она, на бумаге кажется, мягко говоря, неутешительной, но! Статистика – это штука, как все знают, вещь спорная. Цифры, бывают, лукавят. А вот факты – нет. И уже за один лишь факт предотвращения теракта для меня говорит о гораздо большем, чем закорючки на бумаге. После буквально героической операции по спасению жильцов того дома никакая статистика не переубедит меня в том, что под руководством Гордиенко Алексей Анатольича полиция проводит максимальную работу для безопасности горожан. Ещё есть вопросы?

Михайлова, бросив неуверенный взгляд на женщину в первом ряду, молча села и мэр удовлетворённо кивнул. Гордиенко в этот момент выглядел благодарным мэром словно за искреннюю похвалу. Я поднял руку и без представления обратился к мэру:

– Говоря о случае, что вы упомянули. Максимов и ваша дочь были знакомы до произошедшего?

– Максимов? – мэр изобразил непонимание.

– Тот, что грозился дом взорвать, – подсказала Алмахова.

Эта сценка произвела на меня впечатление лишь по скорости реакции. В остальном: будто можно поверить, что глава города не знает имя того, кто якобы похитил его дочь и грозился – уже на самом деле – её убить.

– Ааа, – продолжал играть мэр. – Какой-то странный вопрос. Нет, конечно они были не знакомы.

– Как же она оказалась у него в квартире?

– С позволения, Игоря Геннадьевича, отвечу я, – теперь подачу полагалось принять начальнику полиции. – Поскольку расследование дела продолжается, мы бы не хотели, чтобы о его ходе стала известна лишняя информация, которая могла бы помочь задержанному избежать наказания. Сейчас мы можем лишь сказать, что по предварительной информации, полученной в ходе доследственной проверки, пострадавшую под обманным предлогом привели в квартиру подозреваемого и удерживали там в течение нескольких часов.

Даже жалко было разбивать этот стройный ход.

– Её изнасиловали? – спросил я.

Расчёт оказался верен. С точки зрения таких как Кривошеев, даже на намёк на подобное считался позором: у хозяев жизни любимых женщин не насилуют. От такого допущения мэр аж вздрогнул, а Гордиенко смотрел на меня так, словно я позволил себе помыслить об их гомосексуальности. Что касается Алмаховой, даже если бы она маркером вывела у меня на лбу «Идиот», это не так очевидно бы выразило, за кого она меня принимает. Даже полицейские в зале обернулись ко мне. Я запомнил выражение лиц Баскакова и Порохова. У первого – недоумение, а во второй сверлил меня взглядом как злобная собака. Я в его глазах, надо полагать, был обнаглевшим котом. Первым пришёл в себя Гордиенко:

– Таких сведений нет. Потерпевшая о подобном не заявляла, – наконец ответил он, но мэру это явно не понравилось. Он одарил полицейского разражённым взглядом и выпалил:

– Такого не было однозначно! Иначе Максимову бы…

В предвкушении я проверил, по-прежнему ли включен мой диктофон. В голове уже нарисовалась заметка, в которой мэр грозит расправой Максимову. Однако тот резко замолчал. Видно было, как тяжело ему даётся обуздать волну возмущения. мэр смог сдержать нахлынувшую волну эмоций. Стало ясно, что теперь он будет тщательно подбирать слова, чтобы перевести тираду в приятное уху электората русло. Не дожидаясь продолжения, я повторил начальный вопрос.

– Так всё-таки, были они знакомы или нет?

– Откуда вы вообще это взяли? – спросил Кривошеев. Он уже окончательно успокоился.

– Есть такая информация, – уклончиво ответил я.

Вдруг Алмахова наклонилась к уху мэра и что-то шепнула. Я смог расслышать только: «… «Ноуньюз»…». Мэр улыбнулся.

– Когда говорят расплывчатое «есть такая информация», – произнёс он, – любому становится понятно, что эта информация не подкреплена никакими достоверными фактами – как минимум источником, который мог бы подтвердить эти слова. Без источника любая информация – не более, чем слухи. А слухи я не комментирую.

Я понял, что ничего из этой пресс-конференции мне больше ничего не выжать. Не говорить же, что моя информация получена от самого участника захвата. Даже, если бы я смог доказать, что Максимов действительно говорил мне такое, а он не отказался бы от своих слов, мэр нашёл бы способ разбить показания буйного наркомана, а поверившего ему журналиста выставил бы идиотом. Но я ошибся – Кривошеев и без того знал, как выставить меня идиотом.

– И потом, – продолжил он. – Насколько мне известно, в распоряжении правоохранителей есть запись, где моя дочь подтверждает, что она и задержанный, друзьями не являются. Вообще-то эту запись может посмотреть весь город. За это спасибо Артёму Богачёву, на которого вы, как я понимаю, и работаете. Все мы знаем о несколько «жёлтой» репутации издания Богачёва, но неужели собственные сотрудники перестали верить в то, что выкладывают у него на сайте?

На этот раз по залу действительно прошёл гул. И в этом гуле преобладали смешки.

Вечером в баре Артём познакомил меня с остальными сотрудниками редакции. Журналистов было трое: та самая блондинка Кристина, спортивного вида парень по имени Ваня и самый старший, что несмотря на свои сорок лет, просил называть его Олег. Ещё были контент-менеджер Миша, а Катя, как выяснилось, отвечала в издании за рекламу. К моему приходу все уже заказали по паре напитков и были навеселе, поэтому общение быстро заладилось. Однако мысли о падчерице Баскакова не давали мне покоя, и Артём заметил это.

– Да уж, в такой ты сходу замес попал, – сказал он. – Но эй, слушай, тебе стоит притормозить. Мы по двадцать пять часов в сутки работаем, и отдыхом пренебрегать нельзя. Делу – время.

– Но это же не какая-нибудь дело для спортивной колонки! – возразил я.

– Да, это куда важнее. Именно потому я прошу тебя успокоиться. Никто не говорит, что надо всё бросить. Просто расслабить мозги – может, так оно что и придумается. Мы пока не знаем, что делать, а, раз не знаем, лучше ничего не делать, иначе только навредим. И ещё. Ты не новичок, и должен понимать, что, если от этой работы иногда не отвлекаться, она тебя сожрёт. Так?

– Так, – согласился я.

– В таком случае, сейчас у тебя есть только одно задание. Закажи себе самого крепкого пива, какое только есть. И мне виски захвати заодно.

Я пошёл к стойке, и пока ждал, что бармен обратит на меня внимание, заметил рядом журналистку из газеты. Она поздоровалась первой.

– Ты, вроде, не из местных, да?

– Типа того.

– Ну и как тебе наш город? – спросил она, чем заставил меня быстро перебрать в голове воспоминания о последних двух днях.

– Хочется верить, что первое впечатление было обманчивым.

Девушка засмеялась и протянула руку.

– Можешь звать меня Яна.

Я осмотрел её и понял, что ошибся насчёт возраста – это всё из-за прикида и причёски. Во всяком случае, мне захотелось так думать. Утром я проснулся у Яны дома. Она ещё спала, и я тихонько, чтобы не разбудить её, собрался. Перед уходом я заметил, что в квартире полно плюшевых игрушек. Оставалось надеяться, раз она уже работает, ей есть как минимум восемнадцать. С этой мыслью я отправился в редакцию. В офисе я попытался поговорить с Артёмом насчёт Баскакова, но тот снова приказал отложить это дело.

– Как ты будешь вести расследование, если не можешь даже к полицейским обратиться. Ты только сунешься к кому из них с вопросами, они мигом всё донесут Баскакову. Представь, что он тогда сделает с женой.

– Но бездействовать нельзя.

– А мы и не бездействуем. Сегодня я созвонился с Индирой и дал её номер клиники в центре. Там гинеколог и психолог смогут проверить её дочь. После этого мы сядем и продумаем дальнейший план. Пока мы даже точно не знаем, действительно ли правда то, что сказала девочка. Может быть, это просто плод детской фантазии. А мы суетнёмся тут не по делу, а потом будем выглядеть идиотами.

– А если девочка сказала правду…

– А если девочка сказала правду, – продолжил за меня Артём, – то нам тем более нельзя спугнуть Баскакова раньше времени, иначе… Ты уже видел этого мужика и можешь предположить, на что он способен, чтобы себя выгородить.

После этого Артём отправил меня заниматься текучкой. В первую очередь, приказал он, я должен выучить, имена и лица всех влиятельных персон города и регионального центра. Пришлось пялиться в ноутбук до самого вечера. Дома меня уже ждал хозяин квартиры. Соседка рассказала ему о недавнем визите полиции, и он сначала потребовал моего отъезда, но в таком случае, ему пришлось бы вернуть мне деньги за аренду, или он мог подождать месяц, когда я сам съеду. При втором варианте я обещал больше хлопот не доставлять, хотя сам не до конца в это верил. К тому же, после нападения в этой квартире я чувствовал себя неспокойно, и с большим бы удовольствием переехал бы, но только при возврате денег, а их хозяину стало жалко. В итоге мы договорились, что, если ничего не случится, я смогу продолжить здесь жить, а пока у меня есть ровно месяц.

– Да, и почту не забывайте проверять, – напоследок сказал хозяин и показал пакет, который стоял возле двери. – Я ящике нашёл, думал, моё, а это дела, что ли, уголовные. Ну я и вспомнил, как ты говорил, что журналистом устроился. Может, тебе прислали?

Я заглянул в пакет, в котором действительно лежали три бумажные папки, и спешно проводил хозяина. В первой папке было уголовное дело мужчины, шесть лет назад осужденного за развратные действия против несовершеннолетних. В материалах были данные и фото его жертв – двух девочек десяти и шести лет. Во второй папке лежали заявление об исчезновении трёх других девочек от четырёх до восьми лет, внешне похожих друг на друга как сёстры. При просмотре их фотографий я вспомнил про Индиру Баскакову и подумал, что её дочь может выглядеть так же – тёмненькая, с черными кудрявыми волосами. Я вернулся к делу педофила из первой папки. У старшей из его жертв волосы были русые, да и кожа светлая, а вот младшая выглядела как девочки из второй папки. Я открыл третью папку. Там был только снимок ещё одной «сестрёнки» – смуглой девчонки с чёрными кудрями. Я развернул снимок и на обратной стороне увидел синюю надпись «Дарья Ахмедова».

Когда я подошёл к дому, на улице уже стемнело. Свет в подъезде не горел, но прежде лампочка была на месте и работала исправно. Я вспомнил об этом, когда копошился ключом в замке. Было слишком поздно. Кто-то шагнул ко мне из темноты и, не дав обернуться, схватил за волосы на затылке, а потом приложил головой об дверь. Пакет с продуктами выпал из моих рук, бутылка с водой покатилась по лестнице. На мгновенье картинка из глаз пропала. Кажется, я отключился.

– Вставай, млять! – приказал мужской голос.

Кто-то поднял меня одним рывком и вдавил в стену. Рядом раздался щелчок замка и дверь в квартиру открылась.

– Заводи, – сказал другой голос.

Меня протолкнули внутрь, так что я снова свалился на пол. В квартире было светлее, чем в подъезде, и я смог рассмотреть нападавших. Двое мужчин, один с русыми волосами, а второй с чёрными; у первого кожа была смуглая, у второго светлая, почти белая. В остальном они казались настолько похожими друг на друга, что я не удивился бы, окажись они братьями. Я, конечно, даже цвет глаз не успел заметить, но мимика, жесты были идентичны. Ещё и одежда: тёмные куртки почти одинакового фасона, синие джинсы на обоих и полуспортивные ботинки.

– А тут у нас что? – один из мужчин шарил у меня по карманам. Он достал свёрток, который я купил у Гуся, открыл и улыбнулся.

– Замечательно, – произнёс второй. – Зови понятых.

Так я впервые встретился с соседями. Женщина из квартиры напротив смотрела на меня настороженно и в точности выполняла указания того, кто едва не расшиб мне башку – оперативника местной полиции Порохова. Второго звали Баскаков, он оформлял протокол. Я сразу признался, что в пакете наркотики, и объяснил, откуда они взялись. Сказал, что они могут убедиться в этом, зайдя на сайт nonews.ru.

– Это журналистский эксперимент, – тут же заявил я.

– Ага, как же, – отозвался Порохов.

По дороге в отделение я повторял и повторял это. Наконец Баскаков, который не был за рулём, обернулся ко мне и пальцем надавил на лоб – туда, где уже набухала шишка.

– Слышь, – сказал он. – Ты уже один раз сопротивлялся при задержании. Ещё раз посопротивляться хочешь?

Я умолк. В полиции меня снова допросили. Заставили разблокировать телефон и ноутбук. В просьбе позвонить не отказали, но…

– Вот, звони, – сказал дознаватель и протянул мне трубку со стационарного телефона.

– Я не помню наизусть номера редакции.

– Это твои проблемы, – сказал он и, вернув трубку на место, продолжил оформление.

После меня повели в обезьянник. Там было две клетушки в три квадратных метра с длинной скамьёй. Ещё в коридоре я слышал оттуда крик мужчины, который показался мне знакомым. На месте же я убедился, что уже встречался с ним.

– Да вы издеваетесь, – сказал я полицейскому, но тот не обратил на меня никакого внимания. Он ударил дубинкой по решётке и прикрикнул на мужчину внутри.

– Максимов, угомонись!

С этого террориста-неудачника уже спало опьянение, но он продолжал куражиться по инерции. Если в том, что меня посадили именно к дебоширу, которого я снял во время задержания, и был чей-то расчёт, то ошибочный. Это даже скорее мне на пользу шло. Но первым я лезть не стал. Скоро Максимов сам спросил у меня сигарету. В ответ я улыбнулся:

– Откуда?

– Да лааан. Я прикалываюсь. Знаю, что менты всё отбирают. И у меня отобрали. Всё! – он стукнул по решётке.

Полицейский в дальнем углу комнаты оторвал взгляд от газеты.

– У тебя-то мы что отобрали? В одних трусах припёрся.

Максимов заржал.

– И то верно, дядь Паш, – потом обратился ко мне. – Слушай, а ты с центра? Мы раньше не встречались?

– Можно и так сказать. Я тебя сегодня видел. Тебя многие сегодня видели. Чё, довела тебя Жанка?

– Ты кто такой, что она для тебя Жанка? – резко щетинился Максимов.

– Да я так… просто жалко, что ты из-за неё влип.

– Меня жалеть не надо. У меня все ок, понял? Ты лучше о себе беспокойся. За что тебя взяли-то?

– Тебе какое дело? – на Максимова надо было играть, и он повёлся на это.

– Хм. Правильно, нечего с кем попало трепаться? Менты же кого угодно подсадить могут.

– Ну ты-то точно не подсадной. Я тебя знаю.

– А вот я тебя – нет.

– Ну значит, пока будем молчать. На этапе лучше познакомимся.

– На каком этапе?

– На том, что в двадцать пятую, – я назвал номер местной исправительной колонии.

– Не, братец. Это ты, может, туда поедешь, а меня вытащат.

– Как же тебя вытащат? Весь город видел, как ты чудил.

– Вытащат-вытащат. Жанка меня, знаешь, как любит? Сука, конечно, любому душу вымотает, но меня ох как любит. Щас наговорит про меня всякого, а потом спасать будет. Я это точно знаю. Она весь год так – то жар, то холод, сука. Но за это я её и люблю. Мы и познакомились так же. Она сначала всё дерзила, перед трахалем своим тогдашним выделывалась. Сука! – Максимов снова ударил по решётке.

– Тихо там! – прикрикнул полицейский по имени Паша и тут же вернулся к изучению прессы.

– Да какой там трахаль, – снова выругался Максимов, но уже тише. – Трахалка ещё не выросла у этого мажора. Без бати шага ступить не может. Жанка, конечно, тоже у своего отца деньги берёт, но за себя сама всё решает. И мужик ей такой же нужен.

В коридоре раздались шаги, и наш разговор вот-вот могли закончить.

– И как же ты её заарканил? – спешно спросил я.

– Это кто ещё кого заарканил… – Максимом оборвал рассказ на полуслове. – О, смотри, кто пожаловал!

К обезьяннику подвели новичка. У меня в животе скрутило. Нет, не потому что я с обеда ничего не ел.

– Какими судьбами, Гусь?! – спросил Максимов.

Только полицейский открыл створку камеры, Гусь бросился на меня с кулаками. Парень был молодой и тощий, но ему хватило злобы отвесить мне пару точных ударов – в затылок и бок. От остальных я отбился, тем более, что продлилось это недолго. Уже две-три секунды спустя полицейский оттащил Гуся.

– Ну-ка, мля! Ну-ка! – прикрикнул полисмен. Дядя Паша бросился на помощь коллеге. Барыга сопротивлялся, но против двух здоровых мужиков силёнок ему не доставало.

– Гусь? Гусь, ты чего? – удивлялся Максимов.

– Саня, эта паскуда меня мусорам заложила!

– Я те дам «мусорам»! – полицейский взял Гуся в захват и больше не отпускал.

Максимов посмотрел на меня.

– Ах ты сука!

Полицейским пришлось отбивать меня теперь уже у пары отморозков. В суматохе они вытащили меня из камеры, а Гуся засунули внутрь и закрыли вместе с Максимовым.

– Ну, Саня, ты мне за это ответишь! – пригрозил Максимову дядя Паша.

– Куда этого? – спросил второй и показал на меня.

В это время в зале появились Порохов и Баскаков.

– Что здесь происходит? – спросил Прохоров.

– Арестанты наши передрались, – объяснил дядя Паша. – Вот эти двое на этого набросились. В другой камере его закроем.

Прохоров посмотрел на Баскакова, и тот после полминутного раздумья приказал:

– Вернуть на место.

– В смысле? – удивился дядя Паша. – Дима, они же его уроют.

– Я тебе не Дима, а Дмитрий Сергеевич, – жёстко произнёс Баскаков и повторил: – Вернуть на место.

Дядя Паша и второй полицейский снова завели меня в ту же камеру, а после поглядели на Баскаков по-собачьи грустными глазами – дескать, вот, хозяин, но зачем. Максимов осклабился. Баскаков удовлетворённо кивнул и ушёл, а вслед за ним и Порохов. Дядя Паша повернулся к камере.

– Максимов, Лебедев, – сказал он, грозя кулаком. – Только троньте этого. Я вам такое устрою… Вы меня знаете.

Видать, дядю Пашу местные действительно знали. Гусь посылал мне презрительные взгляды, а Максимов плевался и называл стукачом, но оба больше не дёргались в мою сторону. Так прошло часа два-три. В коридоре раздались шаги, среди которых нетрудно было расслышать цокот женских каблуков. К камере подошли Порохов и ещё какая-то женщина в форме майора полиции. Она поздоровалась со мной с улыбкой и обвела взглядом двух других заключённых. Глаза её округлились. Она повернулась к Порохову и прошипела:

– Почему они вместе?

Но я всё заметил. Я заметил и хорошо запомнил, что эта женщина так удивилась, глядя – нет, не на Гуся – на Максимова. Порохов начал мямлить в ответ, но она прервала его и приказала привести меня в свой кабинет. Там я узнал, что уже три часа ночи.

– Да уж, прибавили вы мне работёнки, – заметила женщина и представиласть: – Меня зовут Елена Борисовна Алмахова. Мы сегодня, то есть, уже вчера с вами общались.

– Я в последние сутки со столькими людьми разговаривал, что уже, извините, всех не помню.

– Вы звонили, чтобы взять комментарий по поводу бара на Речной улице.

– Вы из пресс-службы? – вспомнил я.

– Так и есть. Что же вы, товарищ журналист, после эксперимента с задержанным Лебедевым не пошли в полицию?

– Я уже объяснял вашим коллегам. Статья была опубликована, а это считай, заявление в полицию. Про наркотики я просто забыл, иначе, сдал бы их обязательно.

– Но вы не сдали, и это было ошибкой.

– Не спорю.

– Наши ребята решили, что вы покупатель, - с улыбкой сказала Алмахова.

Я не сдержал усмешку.

– Ага. И проследили за мной до самого дома, но пропустили офис редакции. Или там вы тоже провели обыск?

Взгляд у Алмаховой тут же посуровел.

– Если понадобится, проведём? Но не хотелось бы доводить до такого из вашей оплошности.

– Всё это просто стечение обстоятельств.

– Мы могли бы с этим согласиться, если с вами проблем не возникнет. – Алмахова многозначительно заглянула в мои глаза. – Вопрос о возбуждении уголовного дела ещё не решён.

– Уголовного дела?

– Покупка наркотических веществ и сопротивление полиции.

Я вспомнил про ушиб на лбу. И тут же всё понял.

– На полицейских я не в обиде, – сказал. – Я сделал свою работу, ваши ребята – свою. Всё остальное…

– Лишь стечение обстоятельств? – закончила за меня Алмахова.

– Да, – согласился я.

Алмахова сопроводила меня до кабинета, где мне вернули изъятые при задержании ноутбук и телефон.

– И вот ещё, – сказала Алмахова и протянула мне сложенную вдвое карточку из кожи. На обороте было выдавлено «ПРЕССА», а внутри – моя фотография и печать «Ноуньюз». – Это мне Колесников принёс.

– Колесников?

– Артём, ваш шеф, – пояснила Алмахова и, видно, сообразив, что к чему, словно пропела. – Который по удивительному совпадению нанял вас как раз вчера. Как удобно.

– Это просто…

– Да, стечение обстоятельств. Я знаю.

Выйдя из отделения, я вспомнил, что даже не знаю номер такси, чтобы добраться до дома. На парковке стояло несколько полицейских машин и чёрная «Ауди». Последняя мигнула фарами. Я подошёл ближе и рассмотрел в салоне Артёма. Он выглянул из машины.

– Ну что, с боевым крещением тебя!

Пока мы поехали ко мне домой, я спросил:

– Как ты узнал, где меня искать?

– Мир не без добрых людей.

– А удостоверение?

– Минутное дело, если есть фотка. Твоя была в ВК. Кстати, я добавил тебя в наши чаты.

В дороге до моего дома мы подробно обсудили произошедшее, и в итоге он сказал, что я, хоть имею право выспаться, к полудню должен быть в офисе. После Артём вручил мне три тысячи рублей – ещё одна премия – и достал с заднего сиденья бутылку Lawson’s. «Ещё раз с боевым крещением», – сказал он и, сославшись на раннюю встречу по работе, уехал. Дома я разогрел пиццу и пока ел, глянул сайт «Ноуньюз». По моим прикидкам, новость с заголовком «После публикации о дочери мэра полиция арестовала журналиста» вышла через полчаса после того, как ко мне в обезьянник подсадили Гуся. Я выпил за здоровье дяди Паши и стал изучать чаты редакции в соцсетях. После сообщения от Артёма мои новые коллеги обзвонили всех, кого можно, чтобы достать меня из-за решётки – чиновников, полицейских и журналистов рангом повыше. Когда вся их переписка была прочтена, а виски кончилось, я написал «спасибо всем» и уснул.

Артём не стал корить меня за получасовое опоздание. Когда я пришёл в офис, он увидел меня из своего кабинета, вышел и спросил:

– Баскакова же уже знаешь?

– Полицая, который меня взял вчера? Конечно.

– Его жена у меня сейчас. Пойдём послушаешь.

В его кабинете на диване сидела женщина лет тридцати пяти на вид. Она назвалась Индирой и продолжила рассказ, который, судя по всему, начался незадолго до моего прихода.

– Всё было хорошо, всё, – говорила Индира. – Бывший муж больше не трогал нас. Дочери всего четыре года, и она его даже не помнит толком. У неё теперь – новый папа. Правда, она его так не называет ещё… Но полгода назад… я укладывала Машу спать, а она сказала кое-что странное… Она попросила поиграть с ней, как это делает дядя Дима…

– Что именно она попросила? – прервал паузу Артём.

Индира глубоко вздохнула и произнесла:

– Она попросила поиграть с её писей.

Из-за этой Жанны шорох поднялся до Москвы. Телефон редакции и личный мобильник шефа разрывались от звонков. Несколько региональных и федеральных изданий захотело купить у нас видео, где полиция выводит дочь мэра, пусть и провинциального города, из логова наркомана-террориста, но в большинстве своём журналисты просто утаскивали запись с нашего сайта. Меня от дела отстранили, передав его коллеге, которые «в местных реалиях секут поболее». Артём так и выразился. Я не возражал, но настоял, чтобы мне дали ещё одно задание. Он покопался в ворохе стикеров на своём столе и выудил оттуда один.

– Вот. Речная, девятнадцать. Местные жительницы жалуются на бар в цоколе. Шум оттуда постоянный, по ночам алкаши орут, драки, разборки. Людям спать мешают. Полицию вызывали, но те ничего не делают. Звонила нам Лариса Анатольевна, шестьдесят четыре года. Номер записан.

– Шестьдесят четыре года, – усмехнулся я. – С пенсионерками общаться, веселее не придумаешь.

Артём ещё раз изучил свои записи.

– Могу отправить на открытие музея металлических изделий.

– Нет уж спасибо, – я взял у него стикер и вышел из кабинета.

По дороге до Речной улицы я позвонил Ларисе Анатольевне и сообщил, что скоро буду возле её дома. Она встретила меня у подъезда с тремя своими такими же пожилыми соседками. Они наперебой начали рассказывать, какой ужас им приходится переживать из-за наливайки поблизости. Если убрать эмоции, они повторили то, что уже передал мне Артём. Добавили лишь, что возле заведения частенько крутятся молодые люди – будто ищут что-то. Я заверил их, что попытаюсь разобраться в ситуации. В сущности, это не означало, что я приму их сторону и вообще сделаю хоть что-то, но они этим удовлетворились. После разговора с пенсионерками я вернулся на проезжую частью улицу, куда выходила дверь бара. То, что Лариса Анатольевна назвала рассадником алкашизма, оказалось чистым магазинчиком с десятком сортов пива на розлив и закусками. За стойкой работала молодая улыбчивая девчонка. Я решил не представляться журналистом, тем более, что удостоверения у меня по-прежнему не было. Вместо этого заказал кружку «Бельгийского» и завёл разговор с продавщицей о буднях за баром. Она проболталась, что сначала работала круглосуточно, но после нескольких скандалов с подвыпившими посетителями хозяин ограничил график до двух часов ночи, а также установил камеру наблюдения и кнопку вызова охраны. Хулиганов выпроваживали и вызывали полицию, однако патрульные после десятиминутной беседы отпускали их. Я спросил, разве в магазинах можно продавать алкоголь после одиннадцати часов вечера.

– В магазинах нет, зато в кафе можно, – улыбнулась девушка и указала в угол возле двери, где стоял один единственный столик на высокой ножке.

Пока мы беседовали, подъехал сам хозяин пивной, парень лет двадцати пяти. Девушка обратилась к нему по имени – Олег. Я решил поговорить с Олегом начистоту и раскрыл причины своего интереса. Продавщица скривила кислую гримасу.

– Ах ты ж…

– Вот тебе и «ах ты ж», трепло, – бросил ей Олег, а потом обратился ко мне. – Слушай, что вам всем от меня надо? Я просто пытаюсь прокормить свою семью. Зарплатой слесаря с завода жену и ребёнка не обеспечить, пробовали – знаем. Думаешь, я в кредиты влез от нечего делать? Или по-твоему, мне нравится с алкашами возиться? Да я бы с удовольствием и детское кафе открыл, если бы мороженное приносило столько же денег, сколько пиво. А что кому-то шум не нравится, то – не моя вина. Всё, что могу, я делаю и делаю по закону. Всяких кипишных деятелей мы не обслуживаем и просим уйти. Иногда приходится их выгонять, но за дверью на входе с улицы мои полномочия заканчиваются. Не говоря уж о моих обязанностях. Лучше у ментов спроси, сколько надо заплатить, чтобы два часа ночи орать, бутылками швыряться и не оказаться в обезьяннике. Спроси, если не зассышь. А ко мне не суйся. Вали отсюда по-хорошему.

Я расплатился и отправился в сторону редакция. Но, немного отойдя от бара, заметил стайку подростков и вспомнил, что Лариса Анатольевна рассказывала

– Эй, пацаны! – позвал я. – Не знаете, где шалы можно достать?

– У Гуся спроси, – отозвался самый низкий среди них.

– И где этого Гуся искать?

Малой собрался было ответить, но на него цыкнул приятель.

– А вам зачем? – спросил он у меня.

– А ты не знаешь, зачем трава нужна? – огрызнулся я, чтобы не пускаться во враньё. Пацаны были совсем юны, но отмазки раскусили бы мигом. – Ты даун, что ли?

После такой атаки они поверили, что меня можно не опасаться, и объяснили, что Гусь обычно продаёт закладками: ему надо перевести деньги на телефон, а он сообщит место, где можно забрать коробок с товаром. По словам парней, раньше Гусь закладывал траву возле того самого бара на Речной, двадцать шесть. «Но после того, как вы несколько раз палили их, перестал это делать», – додумал я, а вслух заметил:

– Чёрт, не люблю я эти закладки. Барыги так кидают частенько. Я привык из рук в руки брать. Может, вы знаете, как с этим Гусем лично встретиться?

– Он в том доме живёт, – живо отреагировал Малой и показал на высотку на противоположной стороне улицы. Товарищи снова неодобрительно глянули на него.

– А квартира какая? – спросил я.

Малой собрался было ответить, но встрял его друг:

– Не знаем.

Я посмотрел на остальных. На малом задержал взгляд. По тому было видно, что всё они знают. И было понятно, что даже он не скажет. Но я и так уже получил достаточно информации.

– Ладно, пацаны, спасибо. Выручили, – сказал я и пошёл к дому Гуся.

Такие высотки называют свечками – она была узкой, а значит одноподъездной. Это облегчало задачу. Внутри дома смердело гнилью из мусоропровода. В лифте к этому прибавилась вонь мочи и блевотины. Рядом с одной из кнопок чёрным маркером было выведено: «Гусь – крыса». Я усмехнулся и отправил лифт на шестой этаж. Там оглядел все двери и выбрал ту, на которой виднелось несколько отпечатков подошвы – как будто, кто-то пинал её. Нажал на звонок.

– Кто там? – раздался голос через минуту.

– Открывай, – сказал я, слабо веря в успех.

К моему удивлению открыли. На пороге стоял долговязый парень лет двадцати пяти. Бледная кожа с прыщами, мутный взгляд и длинная шея. Как у гуся.

– Здаров, – сказал я и достал из кармана тысячную купюру. – На.

Парень инстинктивно протянул руку, но тут же отдернул.

– Это чё? – спросил он.

– Чё-чё, «ярославль». Или ты цены поднял?

– Нее, – вяло произнёс парень.

– Так бери деньги и давай товар. Не тормози. Мне бежать надо.

Гусь в задумчивости высунулся из квартиры, осмотрел коридор и задержался взгляд на мне. Секунд на пять – дольше удерживать мысль он не мог.

– Ладно, заходи, – наконец сказал он и пропустил меня в квартиру.

Когда я вошёл, Гусь закрыл дверь и двинулся на кухню.

– Разуйся только, – предупредил он на ходу.

Я снял обувь, а заодно достал смартфон и включил режим съёмки. Прятать камеру было бессмысленно, поэтому я заходил на кухню, демонстративно вертя её в руках. Но даже этот простой трюк был лишним. Гусь сидел за столом, пялясь в ноутбук. Играл в «фифу».

– Неудобно же на клаве, – заметил я.

– Сойдёт, – отозвался Гусь.

Он не обращал на меня внимания минуты две. За это время я осмотрел кухню. Выглядела она так, как и следовало ожидать. Замызганный линолеум с дырами, обшарпанные стены, чёрные пятна на потолке, гора посуды в раковине и замоченные противень на плите, ещё чашки повсюду, даже на полу.

– Ну и? – спросил я, когда пауза затянулась.

– Что? – не отрываясь от монитора, отозвался Гусь.

Я положил тысячу рублей на стол.

– Ах да, – опомнился Гусь и одной рукой дотянулся до полки. Достал оттуда бумажный свёрток и небрежным движением бросил рядом с деньгами. Я взял его и поднёс к лицу, чтобы понюхать. Только в этот момент Гусь обратил на меня взгляд.

– Не боись, – усмехнулся он. – Не обману.

Свёрток действительно пах коноплёй. Я сунул его в карман куртки. Гусь молчал.

– Пока, что ли, – сказал я.

– Дверь сам захлопнешь?

Гусь не стал меня провожать. В коридоре я остановился возле комнаты и заглянул внутрь. По тому, что здесь было куда чище, чем на кухне, можно было предположить, что посторонних сюда не пускали. Я дошёл до прихожей, обулся и вышел.

В подъезде я мельком просмотрел запись. Картинка была в порядке. Вернувшись в редакцию, я опять молча сел за свой бук. На этот раз Артём меня ни о чём не спрашивал. Через час я сдал ему два текста на проверку – про бар и про Гуся. Пока он проверял первый, я узнал номер пресс-службы местного отдела УВД и попросил ответить на заявления жителей Речной о бездействии полиции. Я как раз получил ответ, когда Артём сделал замечание:

– Ты тут пишешь, что полиция бездействует. А где их комментарий?

Я тут же внёс правку с его же компьютера.

– Оперативно, – буркнул Артём. – Скажи Мише пусть ставит на сайт.

Пока Миша объяснял, куда надо отправить файлы для публикации, Артём вышел из своего кабинета и сказал:

– «Барыга» – в общей сети, текст и видео. Поставишь.

– Хорошо, – ответил Миша.

– Да, совсем наркоты расслабились, – протянул Артём и посмотрел на меня. – Два выстрела меньше, чем за день.

– Стараюсь, – ответил я.

Артём будто и не заметил моих слов.

– Как там у тебя дела, Кристина?

Блондинка, которой и отдали в разработку историю с дочерь мэра, оторвалась от своего компьютера.

– В администрации обещали дать ответ через час. В полиции сказали, что официальное заявление будет на сайте регионального управления.

– Отмазки придумывают, – усмехнулся Артём. – Ладно, ждём.

Я глянул на часы и вспомнил об аренде жилья для себя. Попрощался со всеми и пошёл на встречу. Квартира была точно такой, как на фото в объявлении. Я подписал договор с хозяином на полгода, отдал ему деньги и поехал на вокзал за вещами. Вернулся я только на секунду, чтобы кинуть сумку в прихожей – надо было ещё продуктов купить. В магазине я купил сока, хлеба, колбасы, коробку с пиццей. Местная вода из крана пахла как носки и была коричневого цвета, поэтому я взял пятилитровку, которую, если верить, наклейке, заправляли из артезианских скважин. Когда я походил к дому, на улице уже стемнело. В подъезде свет не горел, и только возле своей двери я, копошась ключами в замке, вспомнил: во время моего первого прихода лампочка исправно работала. В этот же момент из темноты кто-то шагнул ко мне. Он не дал мне обернуться – схватил за волосы на затылке и приложил головой об дверь.

Когда отец спросил меня, ещё школьника, пусть и старших классов, о будущей профессии, я сказал, что стану журналистом. Он засмеялся. Потом спросил: «Будешь зарабатывать некрологами?» Спустя десять лет я вернулся из Москвы. За спиной были учёба на журфаке, тысяча заметок и полсотни репортажей для мелких изданий, пара неудачных романов и один ещё более неудачный брак.

Раньше в моём городе работало только муниципальное СМИ, издававшее газету тиражом в пятьдесят тысяч с совершенно нечитабельным материалом. По одним только заголовкам можно было понять, для чего оно существует: мэр сделал то, мэр сделал сё, приехал губернатор, президент похвалил. Про президента, кстати, не шутка. Местный завод с середины двадцатого века поставлял металл для всей России. Так что правительство действительно обращала на мой родной город внимание. А вместе с ним и федеральная пресса. В Москве мне не повезло попасть в редакцию, которая обладала бы связями в высших кругах и информационной сетью по всей стране, потому мне черпать сведения с малой родины приходилось с сайта той самой муниципальной газеты. Я совру, если скажу, что при этом совсем не испытывал гордости. Обычно я прятал её в нотках цинизма – мол, а вот и вести из моей деревни. Однако, разбирая те заметки по словам, я уже не скрывал своих чувств. Такие чувства, как презрение, среди моих коллег скрывать было непринято. Писать они там, что ли, разучились? Вероятнее всего, не умели никогда. Да и сайт тот был прекрасен как мусоровоз. Когда меня выперли с последнего места работы, я почти на полгода перестал следить за новостями – не читал ни газет, ни журналов, ни сёрфил по сети, чтобы не портить нервы. Искал себя в другой сфере, но, как это часто, бывает заблудился окончательно. В таких случаях остаётся только начать всё с начала.

За время моего отсутствия в городе появилось ещё несколько частных изданий, интернет-изданий. В одном из них я и собирался устроиться по возвращению. А не понравься они мне, думал я, уйду в рекламу или что-нибудь подобное. После стольких лет в медиа, пусть и мелкого калибра, если и работать на заводе, то лишь пресс-секретарём. Но меня туда не звали.

На вокзале, сойдя с поезда, я сдал вещи в камеру хранения, оставив при себе только документы и рюкзак с ноутбуком. Потом нашёл кафе поблизости и, пока делал заказ, спросил пароль от вайфая. Толстая официантка посмотрела на меня как на инопланетянина. Я не обиделся, ведь сам смотрел на неё как на дикаря, тупого и даже немного опасного.

Да-да, таковы были мои воспоминания о родном городе: проще в лесу с животными подружиться, чем с местными. Окруженные серыми пятиэтажками с лепниной узкие улочки из брусчатки выглядели обманчиво уютными. На самом деле в этом месте даже дышать было вредно. Металлургия, ага. Кроме завода, на окраинах располагались несколько исправительных колоний. Им тоже было под полсотни лет. Часто зэки после освобождения оседали здесь же. Они и внесли в молодёжную среду толстый налёт блатизны, который трансформировался в АУЕ. Едва начинало темнеть, улицы оккупировали хулиганы разных мастей. Вопреки малочисленности населения, здесь недели не обходилось без краж, грабежей и убийств. Для журналистов это, пожалуй, было даже к лучшему – криминальная хроника не оставляла без дела, а значит, и без куска хлеба.

После обеда я нашёл интернет-кафе и первым делом начал присматривать квартиру под аренду. Мне нужна была однокомнатная, с мебелью и бытовой техникой, в центре. По телефону я назначил на вечер несколько встреч с хозяевами подходящего жилья. После этого загрузил своё резюме и отправил во все местные редакции. Кроме той самой муниципальной. Через двадцать минут я начал обзванивать их по очереди. В первом – ok1.ru – мне назначили собеседование на следующий день. Во втором – nonews.ru – спросили, когда я готов прийти.

– Сейчас.

Мужчина на том конце провода усмехнулся и сказал, что будет ждать меня в течение получаса.

Редакция «Ноуньюз» занимала два кабинета под крышей трёхэтажного здания, где до ремонта торговали шмотками и продуктами, а сейчас сдавались офисы. Кабинеты были смежные. В первом стояли четыре стола, все, очевидно, уже, так сказать, обжитые, но к моему приходу только за одним присутствовал человек – молодой рыжий парень с веснушками по всему лицу. Главный редактор сидел в дальнем кабинете. После обмена приветствиями он со скучающим видом попросил меня рассказать о моих планах. В этот момент я вспомнил все свои собеседования – нудные, проходящие по одному и тому же сценарию и бесполезные, потому что…

– Я могу много чего о себе рассказать, но основное уже есть в резюме, а подходим ли мы друг другу, можно понять только на деле.

Мужчина усмехнулся, и я убедился, что это он принимал звонок получасом ранее.

– Предлагаю поступить следующим образом, - продолжал я. – Дайте мне какое-нибудь задание. Если не хотите рисковать, какое-нибудь самое простое, на ваш выбор. А уж потом, по результату, вы решите, сработаемся мы или нет.

Около полминуты мужчина молчал, но скучать перестал и смотрел на меня с интересом. Прежде чем он ответил, в коридоре, раздался быстрый цокот каблуков. Женщина – а это очевидно, была женщина – прошла в редакцию и заглянула в кабинет.

– Артём, – обратилась она к мужчине. – Мне только что знакомая позвонила. На Генеральской, двадцать шесть какая-то девчонка с балкона кричит, что её убивают. Зовёт на помощь. Как будто пьяная.

Заметив меня, женщина кивнула, и снова обратила на главного редактора выжидательный взгляд. Тот же продолжал молча смотреть на меня. Наконец он произнёс:

– Вот тебе и простое дело. Камера есть?

Я показал свой смартфон: «Только такая»

– Сойдёт, - кивнул Артём. – Дуй на Генеральскую… как ты сказала, Кать?

– Двадцать шесть, – быстро отреагировала женщина.

– На Генеральскую двадцать шесть. Это в двух кварталах отсюда. Посмотрим, на что ты способен.

Я быстро вышел, позабыв о рюкзаке с ноутом. Дойдя до указанного адреса, я не услышал никаких криков. Однако возле одного из подъездов дома стоял полицейский «бобик». Рядом курили двое полицейских в защитном снаряжении с дубинками.

– Эй, ты куда? – окликнул меня полицейский, когда я подошёл к подъезду.

– Живу здесь, - буркнул я, не обернувшись, и скрылся за дверью.

Сверху доносились звуки разговора. Потом кто-то заорал:

– Максимов! Не дури! Отпусти девчонку и выходи!

Пока я поднимался другой голос ответил: «Пошёл в жопу!» Двое или трое мужчин в подъезде рассмеялись. Один из них сказал беззлобно: «Вот сука». К этому моменту я был уже рядом с ним, на пролёте между четвёртым и пятым этажом. Переговорщиком оказался сержант. Остальные полицейские копошились возле приоткрытой двери.

– А ты ещё кто такой? – спросил у меня сержант.

Я вспомнил, что не имею при себе ни журналистского удостоверения, ни редакционного задания. Но на этот раз врать было бессмысленно.

– Из «Ноуньюз».

– О, повезло нам, – отозвался сержант и крикнул остальным. – Слыхали, мужики? Желтушники пожаловали. Максимов, слышал?! Журналисты прибыли, тебя сегодня по новостям покажут.

В ответ ни раздалось ни звука. Воспользовавшись паузой, я спросил, а кто этот Максимов.

– Да беспредельщик, – ответил сержант. – Наркот, весь дом уже достал. Солей надолбится и давай карнавалить. По разу в неделю приезжаем сюда. На нём штрафов, как гирлянд на ёлке, да всё без толку.

– А сейчас он что учудил? – я потихоньку достал смартфон и включил камеру. – Что там за девчонка с ним?

– Фиг его знает. Соседи говорят, захаживает к нему какая-то. Но они её не видели, только слышали. То ругаются, то трахаются. Вот щас, как видишь, ругаются.

В подтверждение его слов из квартиры раздался женский визг, а следом за ним заорал Максимов.

– Убью, тварь!

– Максимов, угомонись! – крикнул второй полицейский, который стоял ближе к двери и подглядывал в квартиру через зазор. – Сядешь! – затем он тихо выругался. – Походу, у него топор там.

– А почему не вломитесь и не скрутите его? – спросил я.

За полицию ответил Максимов.

– Отошли, млять! Только суньтесь, я эту суку порублю!

Полицейские отодвинулись от двери, а сержант быстро взбежал по лестнице наверх.

– Максимов! – крикнул он. – Максимов! Саня, послушай меня! Ну на кой тебе это надо?! Отпусти девчонку! Ты ведь сядешь! Сам же говоришь, что сука! Ну что теперь, из-за суки срок мотать будешь?!

Ответа не последовало, но в квартире стихли. Полицейские, все как один, задрали головы, прислушиваясь. Сержант снова спустился ко мне.

– А вы с ним уже успели хорошо познакомиться, – заметил я. – Видать, правда, часто сюда заезжаете.

– Да у меня родители в этом дворе живут, – признался полицейский. – Я здесь вырос. И Саню тоже хорошо помню. Он меня на пару лет всего старше. Раньше был нормальный парень. Ну как нормальный? Дерзкий был, боксёр типа. По молодости с местными спортсменами ходил, телефоны отжимал. Сначала условку схлопотал, затих, вроде, но потом соли эти появились, он за них мать родную готов продать. Ох, слава богу, не дожила тёть Люда. Хорошая была женщина.

– Телефоны отжимал, и нормальный? – спросил я.

– Ну… такого не устраивал хотя бы. Если и бурогозил, то понятно за что и как. А щас не знаешь, чего от него ждать. Неадекват, одним словом. Правда ведь, девку может грохнуть.

В этот момент полицейские отпрянули от двери. Из квартиры вышла девушка – невысокая миниатюрная брюнетка с гладкой белой кожей. Она шла в одном пеньюаре чёрного цвета, босиком. Вся в слезах, со свежим синяком на левой щеке. Я мигом представил, с каким звуком огромная ладонь бьёт по этому милому личику. Да-да, я сам не ожидал, что подругой буйного наркомана Максимова может быть такая красавица. Один из полицейских приобнял её, спуская по лестнице, и остановил на пролёте возле меня.

– Теперь будем брать, – все полицейские с дубинками в руке рассредоточились возле двери.

Я, уже не таясь, снимал всё на камеру смартфона, переводя объектив то на полицейских, то на отпущенную заложницу.

– Как вас зовут? – спросил я у девушки.

– Жанна.

– Что там у вас случилось?

Она шмыгала носом и таращилась на дверь квартиры, из которой только что по чудной воле своего приятеля выбралась.

– Только не убивайте его, – произнесла девушка.

– Ой! – полицейские отмахнулись от неё, как от ребёнка, не к месту выдавшего смешную глупость.

– Что у вас случилось? – повторил я. – Что с вашим другом?

В один миг девушка преобразилась. Она перестала дрожать, в взгляд её посуровел, собравшись в одной точке – прямо на мне.

– Он мне не друг, – жёстко произнесла девушка.

– А кто же?

– Он… он… – пытаясь подобрать слова, она плавно меняла выражение лица. В конце оно приобрело задумчивый вид, и девушка вдруг выпалила: – Он сказал, что не хочет жить. Сказал, что включил газ и собирается всё взорвать.

Все разом замерли и повернулись к ней. Целую секунду и я, и полицейские просто таращились на девчонку. А та выглядела так, словно сообщила не о том, что дом вот-вот может взлететь на воздух, а нечто самое обыденное – место работы или имя своей кошки. Когда оцепенение спало, один из полицейских шумно вдохнул носом воздух, а после объявил: «Не успеет, но жильцов надо эвакуировать». Этой команды было достаточно. Тут же два бойца начали колотить в другие двери с криком «Выходите срочно!» и понеслись ниже, останавливаясь на каждом этаже. Ещё один обнял бывшую заложницу и повёл её вниз, по пути тоже стучась в двери. Оставшиеся сержант и ещё двое полицейских продолжали держать стойку возле квартиры Максимова.

– Втроём справимся, – то ли спросил, то ли заключил сержант.

– Пфф, – фыркнул другой полициейский. – Базаришь.

На меня никто не обращал внимания. Когда троица полисменов вломилась в квартиру, я с камерой в руке последовал за ними. Максимов встретил захватчиков в одних трусах. У него действительно был топор, но он успел им только замахнуться. Сержант вцепился ему в руку, второй боец обхватил всё туловище, а третий потянул за ноги. Так они уложили его на живот и сковали наручниками, после чего проверили газовую плиту. Вентиль действительно был выкручен на полную. Полицейский отключил подачу газа, а потом посмотрел в окно и засмеялся.

– Дебил. Он даже форточку не закрыл.

Чуть успокоившись, полицейские наконец меня заметили.

– Ты какого хрена здесь зашёл?

– Я же журналист.

– Ну и вали отсюда, журналист. Он тебя боднёт щас, а мы виноватые будем.

Я сделал вид, что подчинился приказу, но дошёл лишь до прихожей и оттуда продолжил съёмку. Максимов продолжал сопротивляться, поэтому полицейские не стали его одевать – так в неглиже и вывели из квартиры. Пока его спускали по лестнице, он, заметив меня, с улыбкой подмигнул объективу камеры и цокнул языком. Голливудская звезда, не иначе.

Снаружи рядом с «бобиком» стояли уже две патрульные машины. Рядом с одной из них молодой человек с бородкой брал интервью у лейтенанта. Я торопливо вклинился в беседу со стандартным вопросом, готовый услышать стандартный ответ и тут же убежать. Он не мог сказать нечто важнее того, что я уже знаю, ведь Максимова только задержали и формально он – всего лишь подозреваемый. Мне официальный комментарий полиции нужен был только для полного комплекта заметки, которую я уже мысленно записывал. Молодой человек – по всей видимости, мой коллега – посмотрел на меня с недовольством. Дождавшись ответа лейтенанта, я со всех ног бросился в редакцию. Там со времени моего отсутствия появился ещё один человек – высокая худая блондинка. Она сидела за одним из компьютеров и с угрюмым видом что-то печатала. На меня даже не взглянула.

– Ну и как дела? – спросил Артём, когда я быстро вошёл в его кабинет.

– Какой пароль от вайфая?

Я достал ноут из рюкзака, раскрыл его и за пятнадцать минут смонтировал видео, а пока оно обрабатывалось, написал текст о произошедшем на Генеральской и сделал скриншот Максимова для главного фото. Для заголовка пришлось коротко изучить сайт «Ноуньюз», чтобы понять общий редакционный стиль. В итоге я написал «В центре города наркоман пытался взорвать жилой дом (ВИДЕО)» и отдал на проверку. Пока Артём изучал материалы, я сидел на диване напротив него. Из колонок несколько раз звучал один и тот же отрывок: «– Жанна – Что там у вас случилось? – Жанна. – Что там у вас случилось? – Жанна. Что там у вас случилось? – Жанна…» Затем Артём взялся за текст и, судя по треску клавиш, внёс какие-то правки. Закончив, он крикнул в сторону соседнего кабинета

– Миша! Текст и видео – в общей сети! Ставь.

После этого Артём посмотрел на меня:

– Неплохо сработано. Ты действительно кое-что умеешь. Но в городе недавно, я прав? Оно и видно, раз не всех ещё в лицо узнаёшь. Ну это дело времени. Оклад у нас – двадцатка. Остальное зависит от работы. От самой работы, а не от объёма текстов, имей в виду. Сам понимаешь, четыреста знаков с места ДТП будут поинтереснее десяти тысяч о конкурсе поделок в детском саду. Плюс премии. Сегодня на одну ты уже наработал.

С этими словами Артём взял со стола небольшую барсетку и достал из неё согнутую пачку с деньгами. Он отсчитал пять тысячных купюр и бросил на стол со словами: «Пока без бухгалтерии. Завтра приходи с трудовой книжкой, возьмём тебя на испытательный срок, начнём работать».

– Зачем завтра? – удивился я. – Разве рабочий день уже закончился. Отправь меня ещё на задание. Только не на конкурс детских поделок, ладно?

Артём улыбнулся:

– И откуда ты такой взялся?

Из соседнего кабинета раздался женский голос: «Охренеть! Это она?»

– Она самая, – отозвался Артём и снова обратился ко мне: – Я немого отредактировал твой текст. Надеюсь, ты не возражаешь.

Я взял свой ноут и обновил страницу nonews.ru. К моей заметке Артём поставил фотографию не Максимова, а его заложницы. Заголовок он тоже поменял – «Дочь мэра поймали с наркоманом при попытке взорвать жилой дом». Я уставился на Артёма. Тот подмигнул мне и цокнул языком.

– И это прямо перед выборами, представляешь.