denisslavin

Горело несколько квартир в жилом доме. Я только подъехал и снимал всё на камеру смартфона, попутно задавая вопросы проходившим мимо спасателям и медикам. Одна женщина их очевидцев, коих было очень много, стала меня попрекать. У журналистов, говорит, совести нет, вынюхивают всё, на трагедии человеческой заработать пытаемся. И вопросы, говорит, все под стать нашей мразотной профессии: а как, а что, а сколько жертв, а были ли среди них дети.

Эта женщина была одета в домашнее цветастое платье и стояла в окружении ещё нескольких подобных ей дам, которые подержали подругу и теперь галдели наперебой. До этого они так же обсуждали происходящее при пожаре. При этом, почти все были с малолетними детьми, которых то отправляли побегать по двору, то подзывали и прижимали к себе. Глядя чумазых мальчишек и девчонок, мне даже стыдно немного стало. Но совсем немного. Я спросил:

– А вы тоже пострадавшие?

– От чего пострадавшие? – переспросила зачинщица с улыбкой, а её подруги засмеялись.

– Ну, от пожара.

– А тебе какая разница?

– Просто, – говорю, – интервью можно было бы записать, люди бы увидели, наверняка помочь бы захотели, если что-то надо.

– А, не, мы не из этого дома, – отмахнулась она. – Мы с соседнего двора, увидели дым идёт, пришли посмотреть.

Она сказала это без тени сомнений на лице. Без капли смущения. Без намёка, что уж кому-кому, но не ей меня попрекать. Но я ничего не сказал, развернулся и продолжил съёмку – работал для таких же, как стая этих женщин в нелепых платьях. Для тех, кто тоже хочет просто посмотреть. Теперь мне стало стыдно по-настоящему.

denisslavin

Каждый Новый год я вспоминаю Серёгу. Был у меня такой друг. Наверное, это самая грустная фраза на свете – был у меня друг. Был. Он с родителями жил в квартире соседнего подъезда, как раз через стенку от нас. Мы нередко слышали, какие там порядки наводит его батя. Бухал и гонял всю семью, жену бил и сына лупил. Да и мать у Серёги тоже выпить и поорать любила.

Он большую часть времени проводил вне дома и, собираясь в школу, помимо рюкзака с учебниками и тетрадями, всегда хватал с собой футбольный мяч, который ему подарил дедушка до того, как умер. После уроков мы играли в футбол, а, когда народу становилось меньше, переходили на «банан» или «квадрат», и так – до позднего вечера. В итоге Серёга неизменно оставался один и чеканил мяч, пока мать с балкона не звала его домой. Так бывало даже зимой. Однажды после ужина, перед тем как улечься в постель, я выглянул в окно: темно, идёт снег, белый-белый, фонарь освещает пятак во дворе, а под ним Серёга набивает «соточку».

Когда нам было по двенадцать лет, я с разрешения родителей пригласил его праздновать Новый год у меня дома. Накануне папа дал мне денег на новый мяч для Серёги, потому что его старый уже совсем истрепался. Тот оглянул его, повертел в руках и сказал лишь «спасибо». В это время за стенкой его предки хороводили в компании таких же пьяниц, и оттуда то и дело доносилась матерная ругань. К тому же, Серёга краснел оттого, что сам он никаких подарков не приготовил. Но к полуночи он расцвёл, ведь мы пошли на городскую ёлку, катались с горок, бегали по лабиринтам и запускали фейерверки. На обратном пути Серёга сказал, что это был лучший Новый год в его жизни и он никогда его не забудет.

С тех пор он часто бывал у нас дома. Мои родители не возражали и были даже «за», потому что Серёжа хорошо учился и мне с уроками помогал. В остальное время мы рубились в «фифу» на приставке или гоняли мяч во дворе. Иногда, обычно в день важных футбольных трансляций, он оставался у нас ночевать, а моя мама снабжала нас всякими колами-чипсами и разрешала смотреть телек допоздна. Можно было звук выключать, потому что Серёга и без комментатора знал по именам всех игроков и тренеров.

Ко всеобщему удивлению, после школы он не поехал в спортакадемию, а подал документы в экономический институт. В другом городе. Сообщил мне об этом только, когда ему понадобилось добраться до вокзала. Чёрт, мы, я и мой отец, везли его туда, а не собственные родители, и он обещал звонить, однако с момента отъезда не отвечал на письма и не давал о себе знать. Позже у меня получилось разыскать его в соцсетях, но тот проигнорировал мои сообщения, а потом и вовсе забанил. Я дал себе зарок, что при следующей встрече непременно вмажу ему по зубам, по меньшей мере в рожу плюну. Отец мне тогда сказал, что не стоит плохо думать о друзьях, да только с тех пор у меня про Серёгу было только два слова – «неблагодарный сучёнок».

Теперь я даже рад, что он не приезжал в то время. Даже, когда отец его допился до смерти, а престарелая мать чахла в пустой квартире, Серёга не объявился, чтобы хотя бы похлопотать о наследстве. Тогда для меня всё только начало проясняться, а пару лет назад я, приехав на Новый год в гости к родителям, так же, как когда-то давно, смотрел через окно своей бывшей комнаты на улицу и всё понял. Была ночь и падал крупный снег, а старый фонарь по-прежнему освещал наш двор. В это мгновенье мне почудился одинокий мальчишка. Все сидят в тёплых, уютных квартирах и готовятся к празднику, а этот на улице мяч набивает. Он не тренируется, не готовится к карьере профессионального спортсмена. Ему это не надо, ничего не надо: ни футбол, ни новый мяч, ни друзья. Он просто не хочет домой. Он мечтает вырасти, уехать и всё забыть. Всё-всё-всё, и плохое, и хорошее. Теперь он вырвался наконец, и слава Богу.

Может быть, я просто выдумал это, может, просто пытаюсь оправдать друга. Да, друга – лучшего в детстве, худшего сейчас, но всё-таки друга. Так или иначе, каждый Новый год я вспоминаю его и жду звонка, ведь даже старые почти позабывшие себя товарищи созваниваются по разу-два в год. Поздравляют с праздниками, желают здоровья, справляются о делах. Они давно не общаются, но в один момент так рады снова услышать друг друга, поговорить, узнать, что да как. Будто всё как раньше, в молодости, в юности. Будто дружба не кончалась. У них уже нет ничего общего, кроме воспоминаний. Хотя бы одного, про самый лучший в жизни Новый год. Да, Серёжа, да, я тоже его никогда не забуду. Хорошее не забывается. С Новым годом, дружище, с новым счастьем!

denisslavin

Здесь основные развлечения – трахаться и драться. Перед этим бухнуть как следует. Мужики после работы налакаются и пытаются снять девочек, а те, кому это не удаётся, ищут спарринг-партнёров, чтобы свою так называемую мужественность кулаками показать. Себе и окружающим. А может, это мне так только кажется, потому что я долгое время работал барменом в одном провинциальном городке.

Там было помещение в подвале жилого дома, которое работало часов до двух-трёх ночи. Небольшой зал, несколько столов, прилавок и несколько холодильников. Отпускали вино на розлив и пиво в бутылках со стаканчиками. Ущербного вида бутерброды и выпечка. Не еда, а закуска. Владел и управлял этим заведением мужчина по имени Лёха. Он же меня после короткого собеседования на работу взял. Я ему сразу признался, что коплю деньги, чтобы через год отчалить в столицу. В двадцать лет мне уже было понятно, что жить здесь нельзя. Лёха на это усмехнулся только – мол, не место красит человека, а человек место. Я мог бы с ним поспорить потому, что видел, как он место вокруг себя украшал. Такие раньше рюмочными называли, но для его заведения это название было бы слишком изысканным. Наливайка – вот наиболее подходящее слово.

Тем не менее, заходили туда и приличные, хотя бы внешне, люди. К примеру, замначальника местной полиции, которого Лёх по-свойски звал Петровым. Они – бывшие одноклассники, потому, наверное, этот чинуша не брезговал по паре раз в неделю к нам заглянуть. Правда, он к тому же всегда на вынос всё брал. Две-три бутылки «Бада» захватит, на свой счёт записать попросит и отчаливает. Говорил, что в баню выпивку берёт, разгрузиться.

Был ещё Саша Грач, но как его звали я узнал только через полгода его первого визита. Этот мужик был совершенно неразговорчивый, да и желания побеседовать внешним видом не вызывал. Сутулый, бородатый, неряшливый. На первый взгляд – вылитый бомж. Но Лёха мне объяснил, что это не так. Саша жил в соседнем доме и приходил к нам каждый вечер в одно и то же время – часы можно было сверять. Он молча показывал на кран с вином, растопыривал три пальца и расплачивался картой сбера, оформленную на его мать. С ней Саша Грач и жил. Он почти не работал, бухал, но не буянил. Всю жизнь странный был, ничем не занимался, ни с кем не общался. Нужно было по меньшей мере года три обслуживать его, чтобы всё это прознать про него. На моё замечание Лёха пожал плечами.

– Постоянных клиентов надо знать.

Кое-каких постоянных клиентов мне знать совершенно не хотелось. Это был местный шпанённок шестнадцати лет по имени Тёма. Он приходил в будни со своими дружками, и они тянули два-три банки пива на четверых до самого закрытия. Сидели за столиком и хохотали, как стайка собак, перекусывались между собой периодически. Самого мелко среди них звали Ваня. Если пацаны не знали, о чём ещё шутить, шутили над ним. Тот не огрызался даже – видать знал своё место – молчал, улыбался даже подколкам. Если они заходили слишком далеко, Лёха их осаживал. Я же к ним даже подходить не желал. Таких ребят лучше стороной обходить. Отморозки, по взглядам читается. Но, если мне дерзили, то отвечал им резко. Это мне тоже Лёха объяснил.

– Такие ребята всем своим видом хотят показать, что терять им нечего. Так оно есть, может быть, но бояться не стоит. Потому что испугаешься, и они наглее станут. Это как в покере. Карты нормальной нет, играть они толком не умеют, поэтому идут ва-банк. От этого те, кто порассудительнее, теряются. Они-то думают головой, риски оценивают, ставки. Но ты будь ещё рассудительнее. Не ведись на блеф. И потом, жизнь не покер. Чужие карты – считай, силы – на виду. Ну чё ты, шкетов этих при случае не размажешь? Вот и не бойся.

Я тогда ещё подумал, что, на виду или нет, некоторые до поры до времени козыри в рукаве держат, но вслух этого говорить не стал. Если честно, мне этот Лёха тогда самым мудрым человеком на свете казался. Спокойный, взвешенный, лишнего слова не скажет. Опять же к этому блаженному Грачу он был добр. Правда, смущало, что мы, вроде как, малолеток спаиваем.

– Да кто спаивает? – возражал на это Лёха. – Отпустим немного выпивки, они сидят цедят, никому не мешают. А представь мы их щас выгоним. Чё они, пить перестанут? Пойдут в другое место. Или бухла в ларьке наберут и станут хлестать как не в себя, прохожих задирать. А тут они у нас под присмотром. Если лишканут, мы их успокоим.

В его словах было зерно истины, но гнилое. Не в том, смысле, что Лёха лукавил ради прибыли – как уж там прибыль, с этих малолеток – просто сам верил в свои слова. Это его и подвело. Нет, не на штраф напоролся. У него же друзья в полиции имелись и не только, а потому рейды для нас никогда внезапными не были. Но ей-богу, лучше б уж Лёха штраф получил.

В начале недели Петров, заказывая пива, сообщил, что в пятницу состоится встреча выпускников их школы, и уговаривал Лёху на неё пойти, но тот лишь, что подумает. В тот день позвонил мне и сказал, чтобы я сам открывался, потому что он болеет и прийти не сможет. Я ещё заподозрил, что он меня обманывает, потому что в последний момент поддался на уговоры Петрова. Но это, конечно, было глупо – Лёха не стал бы врать. О таком, во всяком случае. Вечером я в этом убедился.

В привычное время пришёл Грач, а, пока я наливал ему вина, в зал шумной компанией ворвались Петров и его бывшие одноклассники. Дожидаясь своей очереди, они громко балагурили и хохотали. Саша в присутствии этой толпы аж сжался весь. На него обратил внимание один из друзей Петрова – позвал его по имени, что меня уже удивило. Тот, правда, не откликнулся, но его уже обступили и рассматривали, как диковинный экспонат в музее. Все наперебой задавали ему вопросы.

– Грач, ты что ли? Как поживаешь? Чего на встречу выпускников-то не пришёл? Чего молчишь-то?

Прежде чем до меня дошёл смысл сказанного, Саша двинулся к выходу, даже не дождавшись, когда я отпущу ему покупки. Остальные начали смеяться, а Петров и ещё один мужчина тоже вышли наружу. Через несколько минут, пока я обслуживал, оставшихся, они вернулись. Петров потирал кулак и насмешливо сказал:

– А Грач-то ни капельки не изменился. Такой же лошок.

Все загоготали. Когда они ушли, я вышел на улицу, надеясь увидеть Сашу. Хотя точнее будет сказать – я наделся его там не увидеть. Так и было. На следующий день я рассказал о произошедшем Лёхе, но тот только чертыхнулся сквозь зубы, зато, когда позже за паруй баночек пива на опохмел в баньке пришёл Петров, он напомнил ему о встрече с Сашей. Этот разговор прошёл на моих глазах.

– Вы чё, как дети-то? – спросил Лёха.

– Да, лишканули чё-то мальца.

– Слабо сказано. Говорят, избили его даже.

Петров мимолётно глянул в мою сторону и отмахнулся с усмешкой:

– Да ладно уж. Так, щёлкнули его разок

– Щёлкнули разок?! – огрызнулся Лёха. – Ты послушай себя! Ты не ака полицейский говоришь, а как школьник какой-то дикий

– Это ты послушай! – огрызнулся Петров. – Я прекрасно знаю, что я полицейский. И прекрасно знаю, что не совсем правильно поступил. Но не тебе меня попрекать. Давно Грач тебе другом-то стал, что ты за него заступиться решил? Забыл, что ты сам с ним в школе творил?

Лёха резко посмирнел, опустил взгляд. Потом произнёс уже спокойным голосом:

– Вот именно, в школе. Теперь-то мы не в школе. Неужели тебе не стыдно?

– Да стыдно-стыдно. Чего заладил? Пьяные мы были. Ну, лишканули, да, согласен, но никто ж не умер. Нехорошо, конечно. Надо будет зайти к нему, извиниться, что ли. Или ты это, передай ему извинения от меня. Он же к тебе часто заходит.

На том ссора Лёхи с Петровым унялась, и он действительно ждал, что Саша на следующий день придёт, чтобы попросить у него прощения за поведения бывших друзей. Но Саша больше не пришёл, ни на следующий день, ни на второй, ни на третий. Тогда Лёха сам к нему пошёл. Вернувшись, он пролетел мимо меня по залу в бытовку, ничего не объясняя. Вышел оттуда только через некоторое время, встал за прилавок и глазе на посетителей. Их в тот вечер было немного – только Тёма и его дружки. Я спросил у Лёхи, что случилось, почему на нём лица нет.

– Тебе какое дело? Или работы мало? Бочки сначала поменяй, а потом болтай сколько хочешь.

–Так я уже поменял всё, все полные почти.

– Ну вот и не жужжи тогда.

Грубость с его стороны для меня стала полной неожиданностью. Я даже не обиделся, честно. Понял, что случилось нечто плохое и лучше его не трогать. А вот ребятки за столом этого не знали. Но Лёха про них тоже кое-что не знал. Днём ранее они ограбили таксиста и теперь тратили его деньги на выпивку, были сильно навеселе и разгорячены. В какой-то момент они по обыкновению стали жрать Ваню, которые единственный с ними не был на деле и сейчас гулял, считай, на халяву. Лёха несколько минут пристально за ними наблюдал, а потом вытер глубоко вдохнул, вытер лицо обеими ладонями и вмешался в их, если так можно назвать, беседу.

– Всё, пошли отсюда, – резко сказал он.

– В каком смысле? – удивился кто-то из парней.

– В том смысле, что вон прямоугольник в стене, он называется дверь. Топаем туда и закрываем её с обратной стороны. И больше сюда не приходите. Заведение для вас закрыто.

– Чё это вдруг? – спросил второй.

Лёха обошёл прилавок и, взяв одно из пацанов за шиворот, потащил его к выходу. Остальные смотрели на него, застыв.

– Теперь всё понятно? – спросил Лёха и, не дожидаясь ответа, повернулся к прилавку.

В этот момент Тёма бросился в его сторону и ударил бутылкой по голове. Бутылка раскололась, и Тёма сделал ещё несколько ударов. Прежде чем я успел броситься на выручку Лёхе, да и вообще хоть что-либо сделать или произнести, он ула на пол, а сего головы потекла кровь. Тёма наконец остановился, с ошарашенными глазами оглядел присутствующих и почти не дрожащим голосом сказал:

– Вот теперь пошли.

Он вышел, не оглядываясь. Как же, крутой парень. Остальные, озираясь на меня и Лёху, потянулись следом за ним. Я схватил телефон и обежал прилавок. Подтащил стонавшего Лёху к стене, и осмотрел рану. Повредили шею. Кровь хлестала. Я взял телефон и набрал скорую. Вдруг Лёха подал голос:

– На случай если они не успеют… налей-ка мне пивка. Умирать трезвым неохота. Тем более, в баре.

Говоря с диспетчером по телефону, я подошёл к холодильнику, достал бутылку «Бада», наполнил один из стаканов столике, за которым выпивали Тёма с дружками, и протянул Саше. Тот осушил его в два прихода. Мне сказали, что помощь уже в пути.

– Вали отсюда, – вдруг произнёс Лёха.

– Чего?

– Вали, говорю.

– Как же я вас тут брошу.

– Ты не понял. Из города этого вали. Как зарплату получишь, увольняйся и езжай в свою Москву.

– Это сейчас неважно.

– Важно. Очень важно. Не тяни с этим. Только сначала пивка мне ещё налей.

Я снова пошёл к холодильнику, а когда обернулся, Лёха завалился на пыл. Я поднял его, но он уже не дышал. Приехавший фельдшер констатировал смерть. Тех отморозков выловили несколько часов спустя. Я видел их в кабинете для опознания. Там же был Петров. Не думаю, что эти ребятишки сопротивлялись задержанию, но досталось им всем крепко – сидели в наручниках, все в синяках и ссадинах. Не знаю, какой приговор они получили, потому что, не дожидаясь суда, как и советовал Лёха, взял билет на поезд и уехал. Мать мне звонила, говорила, что повестки постоянно приходят и менты обо мне справляются. А я отвечал, плевать. Не подписывай ничего, говорил.

От мамы же я и узнал, куда ходил Лёха в день своей гибели. Как можно было догадаться, к Саше. Однако пришёл он как раз к выносу тела. Повесился Саша накануне. Лёха на него в гробу посмотрел и пошёл обратно в бар. Я его таким и запомнил: как он стоит за прилавком и не мигающим взглядом смотрит перед собой. Думал, что на Тёму и Ваню, а оказалось – на себя.

Я в Москве уже много лет живу. Ещё немного и буду возраста Лёхи. Тяжело тут было поначалу. Да и сейчас немногим легче. Жильём обзавёлся, взял кредит и свой бар открыл, в Жулебино. Ничего сверхвыдающегося – пиво крафтовое, коктейли, бургеры и простенькие закуски к напиткам. Молодёжь танцует, люди постарше за столиками сидят. Вроде, приличный народ ходит, но нет-нет и случаются конфликты, иной раз до драки доходит. Я обычно охрану вызываю, чтобы они неадекватов проводили. Не понимаю я этого. Мало им, что ли, жести в мире. В бар же ходят отдохнуть от всего того кошмара, что творится. Сядь, расслабься, музыку послушай, выпей вкусного пива, поешь. С друзьями общайся, с новыми знакомыми, потанцуй. Вон у меня за стойкой нарды стоят, карты игры настольные. Бери что хочешь. Отвлекись, забудь про всё дерьмо. Нет, надо его с собой затащить. Расплескать на всех как из ведра. Я иногда смотрю на это и думаю, что Лёха прав. Нет, никакого смысла переезжать с места на место. Что у меня дома, что здесь, что, подозреваю, в других частях света люди одинаковые. Однако это не отменяет правдивости других его слов. Валить отсюда надо. И дело не в городе.

Славные сказки, 11 часть. denisslavin

Во время беременности мною мать встретила на улице цыганку, которая напророчила ей рождения здорового ребёнка, успехи мужа и счастливую семейную жизнь. Мама была несуеверным человеком, но остановилась, чтобы дослушать всё до конца. Однако она отказалась платить за непрошеную услугу, и тогда гадалка заявила, что видит, как черви пожирают её лицо. Я родился спустя два месяца, недоношенным, и пока врачи выхаживали меня, мама покончила жизнь самоубийством. Вот как это работает.

Передо мной сидит девица и рассказывает, как во сне накануне ела арбуз, но жажда становилась всё сильнее и, как бы она не пыталась убежать, медленно-медленно, повсюду оказывалась сочные ягоды, ярко-красные, аппетитные. До неё была старушка, которой снилась беззубая собака. По большей части ко мне приходят женщины, но и мужчины тоже бывают. Поначалу они усмехаются, отпускают шуточки и кривят губы, но, когда я говорю, что их собираются предать, скепсис улетучивается. Чёрный пёс – к другу, который встал на сторону противника. Рык невидимого монстра – к обману со стороны нового партнёра по бизнесу. Змея – к измене любимой женщины. Стандартные мужские страхи. Это вам любой психолог скажет, но ему нужен диплом, лицензия и кабинет. Мне хватает съёмной квартиры, увешанной экзотической мишурой, грамотная устная речь и опыт общения с людьми. Как будто строчка в резюме, но в моей трудовой книжке записи не будет, зато вместо пенсии – накопления в наличных, а вместо налоговой декларации – конверты с деньгами.

Раньше я разносил взятки по кабинетам чинуш, но теперь они приходят ко мне сами, за своей долей и помощью. Разрушенный дом – к карьерному краху, поваленное дерево – к выполнению трудной задачи, нападение мелких животных – к интригам подчинённых, а крупных – к давлению начальства. Всё просто, когда знаешь, с чем имеешь дело. Я разгадываю их сны, но прежде разгадываю их самих. Если приходит девушка, это любовная драма, если мужчина в деловом костюме – то к проблемам на работе. Если пожилая женщина, то это болезнь родственников, а если парень, то его привела подруга. Это не шовинизм. Не предрассудки. Это статистика. И потом, сны могут означать что угодно или не означать ничего, однако ваше появление у толкователя всегда означает, что вы либо доверчивы, либо находитесь на грани отчаяния, что в сущности одно и то же.

У старухи была седая голова, опущенные уголки рта и пустой взгляд, поэтому я спросил, кусалась собака или ластилась. Это важно. Она ответила, что ни то, ни другое – просто стояла и смотрела на неё. Услышав, что кто-то из её близких борется со смертью, старуха рассказала про мужа, который почил несколько месяцев назад. Теперь она совсем одна, никому не нужная и бесполезная. Как беззубая собака. Старуха ушла, даже не спросив, что ей делать дальше. Она приходила лишь за тем, чтобы узнать, то, что и так знает. Услышать то, что хочется слышать. За это мне и платят.

Девушка, которая во сне испытывала сильную жажду, скорее всего, на ночь съела нечто, что иссушило слюну во рту, а быстро двигаться во время бега она не могла из-за тяжёлого одеяла. Но у неё на губах ярко-красная помада, а бледность щёк скрывается румянами, поэтому арбуз, говорю я, это ко встрече с возлюбленным. Девушка расцветает, но её улыбка тут же угасает. А с бывшим или с новым, спрашивает она. Не важно, отвечаю, потому что в любом случае, это не сулит вам ничего хорошего. Сначала девушка удивляется, но сразу же сама обо всём догадывается. Я усмехаюсь. Она – идеальный клиент.

На следующей неделе от неё приходит сообщение. Она действительно познакомилась с мужчиной, и я назначаю ей следующий сеанс. Однако вместо неё приходит следователь. Я сразу же признаюсь ему, что знаю из-за чего он явился, но это только наводит на меня подозрение. Моя клиентка убита, а я – один из последних, с кем она, связывалась по телефону. Я говорю, что будут ещё жертвы, и когда в следующем месяце обнаруживается труп проститутки со схожими ранами, мне предъявляют обвинение. У меня есть деньги на хорошего адвоката и к тому же мне известно, что судье последние годы снится, как он перепрыгивает с одного купола церкви на другой, пока в конечном счёте не поскальзывается, но на заседании я прошу, чтобы меня взяли под стражу или под домашний арест. Будут новые жертвы, говорю, и я хочу избежать дальнейших подозрений. Прокурор спрашивает, откуда я это знаю.

– Бог любит троицу, – отвечаю, и все смотрят на меня, как на сумасшедшего.

В следственном изоляторе один из сокамерников пытается пробить меня по понятиям. Так у них это называется. Я говорю, что ему стоит пересмотреть свои взаимоотношения с людьми. Вокруг тебя, говорю, ходят тени. Ты – мишень для мёртвых и живых, говорю.

– Что тебе снится в последнее время? Ты падаешь или проваливаешься под землю? На тебя ведут охоту? Ты заблудился в лесу?

Лес. Монстры. Погоня. Животные. Тени. Старухи. Кровь. Мы все говорим на едином языке и бродим в галерее одних и тех же образов, неясных и смутных, потому разгадать их можно на любой лад. Главное – разгадать человека. Как при игре в покер знать карты противника. Это делает всесильным или как минимум полезным, и никто тебя не тронет.

Ещё до суда надо мной полиция находит труп второй проститутки, и в тот же день убийца сам является к ним с повинной. Он уже раньше нападал на людей и бывал в психиатрической больнице, а теперь состоит на учёте и постоянно посещает церковь. Он говорит, что ему явился ангел и рассказал, что ради избавления от голоса в голове должен принести в жертву трёх повинных в блуде женщин. Этот ангел, сказал убийца, даже назвал имена и адреса этих женщин. Его сажают, меня выпускают, и теперь очереди ко мне стоят потоками со всей страны.

Некоторые, конечно, догадаются, что к чему, но большинство слышат только то, что хотят услышать, и верят в то, что им нравится. Ангелы, души, экстрасенсорика. Погибшие же теперь освобождены от хлопот бренного мира. И вы можете заметить: тебе просто тоже нравится так думать. Может быть. Скорее всего. В конце концов, я на этом зарабатываю.

И потом, та девица, моя клиентка, она бы действительно не снискала счастья в любви. Гложимая моим предсказанием разочаровывалась бы в каждом следующем возлюбленном. Вот как это работает. Самосбывающееся пророчество или программирование. Называйте как хотите. Но если вы думаете, что невыносимая жажда во сне предвещает неудовлетворённость, то вы – мой идеальный клиент. Доставайте кошелёк.

denisslavin

До тридцати лет у меня не было собственной квартиры. Однажды я начал подсчитывать, сколько за всю жизнь потратил на съёмные хаты, да на середине остановился – тоска взяла. Одни только нервы из-за переездов никак не оценить. Впрочем, есть и положительные стороны. За это время я со множеством людей новых познакомился очень близко. К слову, положительные – не в смысле «хорошие», а потому что это был опыт, пусть и не всегда приятный.

Однажды я снимал комнату в коммуналке, где за моей стенкой жила семейная пара с дочерью лет трёх-четырёх. Ребёнок был слабый, болезненный, и постоянно кашлял. Я никогда не высказывал им претензий, потому как видно было, что они сами сильно переживают из-за происходящее – да и что тут скажешь. Однако на самом деле меня дико раздражал этот детский кашель. Просыпаешь среди ночи и слышишь, как маленькая девочка захлёбывается собственной слюной и плачет, мама её что-то там возится, папа суетится, оба нервничают, огрызаются друг на друга. Потом всё стихнет на час-два, и снова начинается. Притом, днём эта девочка нисколько мне не докучала – я даже голоса её ни разу не слышал, но по ночам под хрип, который она издавал, уснуть было невозможно. Нет, не потому что мне шум мешал.

Прежде мне приходилось жить в общежитии, где комнату делило шесть человек и в ходу было правило: если хочешь спать, никакие звуки тебе не помешают. Кстати, дружно жили, не ссорились почти. Когда в четырёх стенах сосуществуют несколько беспечных лодырей-студентов, раздражение ни к кому конкретному не обернёшь, особенно – если ты сам один из них, и в безалаберности не уступаешь. Даже под музыку из колонок засыпали, когда другие рядом пивко попивали и трепались.

Но когда я слышал кашель той девочки, уснуть не удавалось. Там с нами, в ещё одной комнате, жила старая немка по имени Элеонора. При знакомстве она рассказал мне, что переехала в Россию в девяностых. Я удивился тогда, что обычно в те времена наоборот получалось – люди искали любые способы отчалить отсюда в Германию, Израиль или штаты. Мне лично приходилось знавать даже одного счастливчика, перебравшегося в Австралию. В ответ Элеонора ничего не ответила и быстро свернула разговор на другую тему. За исключением этого эпизода старушка была весьма доброжелательна, и даже в моменты случавшихся порой кухонных споров вела себя вежливо. Я бы даже сказал – держалась вежливо. Типичная интеллигентка, показная дружелюбность которой иного могла ввести в заблуждение, но я чётко улавливал её сигналы – соблюдайте дистанцию, иначе житья вам не будет.

Однако ни с кем из соседей у меня поводов для конфликта не было, поскольку я уходил утром и возвращался незадолго до полуночи, а в холодильнике и других общих зонах ничего своего не хранил и чужого не брал. По моим меркам это место не могла считаться домом, но подходило для ночёвки. Да, у соседей ребёнок спать мешал, но тут ничего не поделаешь. Да, ещё один квартирант был явный алкоголик, но тихий, что называется, домашний – никогда не шумел и гостей не приводил. Если и раздавались звуки из его квартиры, то разве что приглушенные голоса из телевизора и редкий звон стакана. Четвёртая комната и вовсе пустовала. Так что ссориться было не с кем.

Но однажды, через пару месяцев следом за мной, в ту самую последнюю комнату заселился ещё один жилец – студентка из института неподалёку. Она ничего особенного вредного не вытворяла, но с её стороны по квартире разносился запах табака. Ну, остальные так думали, а я сразу отличил, что это вовсе не табак. Сначала ей сделал замечание Элеонора, но в грубой форме была послана, потом с просьбой и к ней обратился Руслан – так звали отца больной девочки – и тоже в ответ получила наказ успокоить своего ребёнка, который достал уже всех своим кашлем. Жаловаться хозяйке было бесполезно, потому что та приезжала раз в месяц, и ничего, кроме своевременной оплаты, её ничего не интересовало, а на Элеонору – вторую собственницу жилплощади – ей удавалось избегать. Но та была не так проста, чтобы пустить дело на самотёк, и дело шло к привлечению управляющей компании. Только, когда я намекнул этой девчонке, что, пусть за курение сигарет в местах общего пользования ещё не сажаю в тюрьму, если по чьей-то наводке – по моей, допустим – с обыском заявится полиция и обнаружит пакетик с травкой, ей придётся как минимум забрать документы из своего учебного заведения. Её звали Настя, и мозги у неё ещё были на месте: после разговора со мной она извинилась перед остальными и больше никому не мешала.

Только Элеонора уже не могла успокоиться. Разбирательство из-за Насти она тормознула, но с тех пор стала вести себя странно. Всё началось с невинного вопроса, не брал ли я её тапочки. Она сказала, что оставляет их снаружи, возле дверей, а теперь их там нет. Меня удивила сам постановка – не «видел ли», а «брал ли». На кой черт мне могли понадобиться её тапочки? Но в словах Элеоноры, в её интонациях сразу же чувствовалось: она не просто допускает мысль, что мог присвоить их, но более чем уверена, что их кто-то, пусть даже не я, забрал. Для меня же, как для прожившего долгое время в общежитии, существовало правило, что в первую очередь в любой пропаже личных вещей надо подозревать себя: не кто-то украл, а я, скорее всего, потерял по рассеянности. Но не такова была Элеонора.

– Как можно потерять свою вещь? По рассеянности? – она говорила это с улыбкой, но всё той же наигранно вежливой, и я видел, что по-настоящему она возмущена. – Я что вам, какая-то выжившая из ума старуха?

Я поспешил заверить Элеонору, что это ни в коем случае не так, и повторил, что не видел её тапочки. Забавно было наблюдать её реакцию через пару дней, когда утром мы случайно столкнулись в коридоре. Она как раз переобувалась из своих тапочек в ботинки, в которых как минимум по разу в день выходила гулять в соседний парк. Когда я обратил на это внимания, Элеонора в ответ пробурчала что-то нечленораздельное. Всегда прежде правым старикам труднее прочих признавать свои ошибки. Но скоро это перестало быть смешным.

У Элеоноры стали пропадать другие вещи, и она донимала этим всех своих соседей, в том числе меня. То её куртку кто-то перевесил, то ботинки переставил, то тарелку разбил. Она стала прятать всё в своей комнате или под замком, однако это не мешало «ворам». В кавычках, потому что всё исчезнувшее вскоре появлялось на месте. Это, впрочем, не помогало Элеоноре. Причём, в происходящем она почему-то винила всех, кроме Руслана и его семьи. Им она не то, что ни одного упрёка не высказывала, а даже близко не подходила. В то же время дошло уже до того, что Элеонора заявляла, будто кто-то без спроса входил в её комнату.

– Как это возможно, если ключ только у вас? – спросил я.

– А это ты мне скажи, – резко отозвалась она, и в этот миг совсем сбросила маску благовидной почтенной фрау.

Вы ведь слышали про то, что если живую лягушку кипеть в воде на медленном огне, то она не выпрыгнет и сварится. Это в образном смысле и к людям подходят, и в тот момент, когда Элеонора с уверенностью в голосе допрашивала меня о пропаже зонтика из её комнаты, мне стало очевидно происходящее – кто-то поставил нашу кастрюлю на плиту. Но до точки кипения оставалось ещё несколько недель.

К тому времени Элеонора уже стала прицеплять внизу своей двери тонкую полоску скотча, чтобы она соединялась с порогом. Видимо, она полагала, что никто, кроме неё, этого не заметит. Я пришёл с работы сильно уставший и, даже не поужинав, лёг кровать, чтобы уснуть, прежде чем услышать детский кашель за спиной. Но на это раз помешал мне не он, а стук в дверь. Я открыл и увидел на пороге Элеонору. Она была совершенно голой.

– Зачем ты сломал мою лампу?

Ошарашенный увиденным – а старуха без одежды и какого-либо белья, доложу вам, то ещё зрелище – я не сразу сообразил, о чём она спрашивает. Кроме того, в руке у Элеоноры что-то блеснуло, и можно было опасаться, что она пришла вооружённая ножом или чем-то другим, что легко бы прокололо моё брюхо. Я, скорее, инстинктивно, сделал шаг назад.

– Зачем ты сломал мою лампу? – Элеонора прошла вслед за мной.

Не оборачиваясь, я щёлкнул по включателю света на стене и взял со стола телефон. Пока Элеонора донимала меня своей проклятой лампой, я вызвал «скорую» и, на всякий случай, полицию. Правда, к этому моменту, было уже понятно, что в руке у Элеоноры зажато не что иное, как обычный ключ от двери. После двухчасового разбирательства медики наконец осмотрели её и увели, чтобы доставить в психоневрологическое отделение. К этому моменту в коридор высыпали все: и Руслан с женой, и Настя, и даже забулдыга-сосед выглянул из своей комнаты. Вернувшись в постель, я твёрдо решил, что пора выпрыгивать. С этой мыслью я уснул.

Элеонора вернулась через несколько дней, притихшая. Впрочем, я могу судить только по тому, что было слышно из её комнаты. А оттуда ничего слышно не было. До самой ночи в квартире было совсем тихо. Только часа в два ночи из-за стенки снова раздался детский кашель. Кстати, девочку не было слышно уже почти неделю, и только в тот момент я обратил на это внимание. Но скоро произошло ещё кое-что, более странное. Элеонора, которая никогда не возмущалась из-за ребёнка соседей, стала кричать.

– Перестаньте! Заткните её уже! Сколько можно?! Хватит!

Она кричала так минут десять, голосом не возмущённым, скорее, а бешенным, потому я уж было собрался снова вызвать медиков, но скора старушка притихла, несмотря на то, что ребёнок продолжал кашлять. В тот раз мне впервые захотелось пойти и попросить Руслана, чтобы он что-то предпринял. И вообще, как они не вылечили уже ребёнка в конце концов, а если тому так плохо, почему не положить его в больницу? В любом случае, я не стал ничего делать. В ту ночь мне даже удалось поспать немного.

Весь день я накачивался кофе, но всё равно слабо соображал, а вечером, вернувшись домой, застал там медиков. Настя стояла возле комнаты Элеоноры и встревоженным видом.

– Что, – спросил я, – у старухи опять припадок?

Настя повернулась ко мне и сказала:

– Она умерла.

Как раз в этот момент тело Элеоноры вынесли и накрытое простынёй пронесли миом меня. По словам фельдшера, она скончалась под утро, вероятно, от инсульта. Когда я рассказал про её приступы и паранойю, доктор объяснил, что в её возрасте это неудивительно – перепады головного давления из-за слабых сосудов, и как следствие слабость мозга.

– Такие пациенты в конце даже родственников перестают узнавать, – добавил он и сверился с записями. – Но, как видно, родственников у неё всё равно не было. Это самый лучший для неё исход. В наших клиниках ей бы явно рады не были. Да ей бы и самой не понравилось.

На следующий день хозяйка квартиры попросила помочь с вывозом вещей Элеоноры. Настя собирала всё по коробкам, а я и Руслан выносили их на мусорку. После очередного захода, когда мы вернулись, девушка сидела в кресле, засмотревшись чёрно-белыми фотографиями покойницы.

– Кто мы мог подумать, -что Элеонора когда-то была…, – она замялась.

– Красивой? – подсказал я.

– Молодой. Я как-то привыкла считать её старухой. Но и правда, она была красавицей.

Мы втроём изучали снимки нашей бывшей сосоедки, уходя всё дальше в её прошлой, пока вдруг Руслан, увидев одну, не удивился:

– Надо же.

– Что такое?

Руслан взял фото и стал пристально его осматривать. На ней Элеонора стояла в военной форме.

– Это не военная форма, – поправил меня Руслан. – Это штази.

– Что?

– Форма министерства госбезопасности в Восточной Германии. Вот видишь эту нашивку. Это знак тайной полиции.

– Мы проходили штази на истории, – вмешалась Настя. – Это ведь те ребята, кто придумал разные крутые штуки для слежки?

Руслан неободрительно глянул на неё.

– Да уж крутые. Они могли получить полный доступ к жизни любого жителя страны и пользовались этим, чтобы сводить их с ума.

– Как?

– Допустим, тайно приходили в их дом и переставляли вещи. Объект возвращался и не понимал, что происходит. Что-то без их ведома пропало из квартиры, что-то наоборот появилось. Штази были как призраки. Людям могли подсунуть специально напечатанную в единственном экземпляре газету с их некрологом. Могли по сотне раз звонить и спрашивать кого-то другого по имени. Даже деньги в кошелёк подкидывали.

– Чего ради?

– У человека развивалась паранойя, начинало мерещиться всякое. В отчаянии он мог выдать все свои планы или его поведение как минимум могло стать поводом для госпитализации в дурдом. А там уж к ним применяли все доступные виды карательной психиатрии.

– Звучит жутко.

– Это и есть жутко.

– А можно взять эту фотку? – спросила Настя. – Мой препод офигеет. Может даже, зачёт автоматом получу.

Мы с Русланом переглянулись.

– Вообще-то, – сказал я, – со стороны Элеоноры, было глупо хранить это фото. Наверняка в Германии осталось куча жертв этих штази, которые не против отомстить.

– Но она уже мертва.

– Вот именно. За свои грехи она уже рассчиталась. Так что думаю, не стоит это фото никому показывать.

Я посмотрел на Руслана. То, немного поразмыслив, разорвал фотографию на несколько частей и бросил в коробку для мусора. Настя только ахнуть успела. После этого мы вынесли из комнаты весь хлам и сдали хозяйке пустую комнату, получив за это небольшую премию.

С тех пор мне ещё нередко приходилось переезжать с места на место, пока не удалось обзавестись собственным жильём. Я сотню раз рассказывал историю про Элеонору. Некоторые из моих слушателей – те, кто любит всякую мистику – предполагали, что ей мстили призраки из прошлого. Я отчасти согласен с этим, но лишь отчасти. Если призраки были, то лишь в голове самой Элеоноры, которая когда-то служила в тайной полиции, где сводила людей с ума, а на старости лет мучимая совестью сама обезумела.

Но однажды мне по работе довелось оказаться в Дрездене. У немцев деловая культура несколько отличается от российской, а может быть, не всякого командировочного гостя величины, вроде моей, принято ублажать ежевечерними выгулами по ресторанам и проституткам, потому после переговоров несколько часов до вылета я предоставленный сам себе мог спокойно прогуляться по чужеземному городу и изучить местную архитектуру. Проходя мимо одного из музеев, я увидел на витрине афишу. Она была ничем не примечательна в целом, кроме того, что на ней красовался портрет человека очень похожего на Руслана, вылитый он, только имя, конечно же, указывалось совсем другое – Марк Хенкель.

Из любопытства я прошёл внутрь и оказался в зале полном людей, которые слушали мужчину в костюме на небольшой сцене. Мои коллеги в Германии щадили меня и на переговорах произносили немецкие фразы чётко и медленно. Речь же Хенкеля, быстрая и увлечённая, была мне понятна лишь отрывками, из которых я понял, что он рассказывает об истории развития медицины или что-то в этом роде. Так или иначе, меня интересовали не подробности выступления, а сам выступающий. Теперь я был убеждён, когда я услышал его голос, то был убеждён, что Хенкель и Руслан – либо один человек, либо по меньшей мере братья-близнецы. Музейная работница заметила меня, подошла и пригласила занять одно из мест. Пока я протискивался к сиденью на последнем ряду, одна из женщин оглянулась, пусть на секунду, но и её лицо мне показалось знакомым. Да, другая причёска, загар, макияж, но это по-прежнему могла быть жена Руслана, или та, кого я лишь знал таковой.

Чем дольше я смотрел на них двоих и вспоминал события многолетней давности, тем понятнее становилось: лягушке пора выпрыгивать. Поднявшись с места, я собрался было протиснуться обратно к выходу, но вдруг услышал голос.

– У вас какой-то вопрос или я слишком скучно рассказываю? – спросил Руслан, или Хенкель, или кто она там, чёрт побери, на самом деле.

От неожиданности я замер, но тут же выпрямился во весь рост и повернулся к мужчине. Он смотрел на меня как ни в чём не бывало, вежливо ожидая, когда я объясню причины своего столь раннего ухода с его лекции. Можно было так и сказать: «Да, скучно». Или: «Нет, мне просто пора». Или: «У вас нет брата в России?» Или: «Зачем вы довлеи до ручки ту старуху, Руслан?» Вместо этого я спросил:

– У вас когда-нибудь был ребёнок?

Женщина, похожая на жену Руслана, тут же повернулась, и теперь сомнений не оставалось – это точно была она. Сам он теперь тоже меня узнал. Его растянулись в улыбке. Но это была улыбка человека, который ясно давал понять: соблюдай дистанцию, держись от меня подальше.

– Нет, – наконец ответил он. – Я даже никогда не был женат. А почему вы спрашиваете?

Я с трудом выговорил по-немецки.

– Просто. Извините. Я вас больше не побеспокою.

С этими словами я быстро вышел из зала и покинул музей. По дороге до гостиницы, в такси, до аэропорта, я то и дело оборачивался, что проверить, нет ли за мной слежки. По прибытию в Россию, я тут же поехал домой и безвылазно из дома провёл все выходные, но к началу рабочей недели пришлось всё-таки покинуть своё убежище.

Я на своей шкуре убедился, как тяжело противостоять паранойе. Оставалась надежда, что Хенкель верно понял мои последние слова: я действительно не собирался ворошить прошлое и беспокоить кого-либо. Меня не за чем преследовать и к тому же будет несправедливо подвергнуть той участи, что постигла Элеонору. Теперь, вспоминая её, я понимал, как всё произошло на самом деле. Кроме одного – для чего нужно было изображать именно детский кашель. У меня было несколько догадок, и, если хоть одна из них была близка к истине, можно было нисколько не жалеть погибшую от сумасшествия старуху.

Я же в свою очередь был непричастен к делам штази или любой другой подобной организации, и уж если Хенкель мстил за кого-то из своих, то это – не по моему адресу. Довод слабый, но личного успокоения достаточный, и потом, когда тревога нарастает, а ничего не происходит, в итоге будто в раз отключаешься – перегораешь, и всё уходит. Но с тех пор, когда по приходу домой я вижу, что мои вещи оказались не на своём привычном месте, то содрогаюсь внутренне. Даже если всего лишь одежда чуть сбилась, уже кажется, что она была не так уложена. Или в раковине лежит тарелка с остатками завтрака, хотя я, вроде бы, её уже утром помыл. Каждый раз возникает вопрос – это я сделал или кто-то ещё был у меня дома?

denisslavin

Иногда вспомнишь что-нибудь из своей биографии, и аж зубы сводит. Какой-нибудь глупый поступок, неловкая фраза или даже самая настоящая мерзость. Бывает даже так, что ничего страшного, вроде бы, однако всё равно стыдно. Очень стыдно.

У моего друга собака была, красивый породистый пёс по кличке Биг. Он за ним с самого раннего детства ухаживал, кормил, поил, выгуливал, дрессировать пытался, впрочем, без особого успеха. Накануне тринадцатого дня рождения моего друга, Биг умер. Ничего экстраординарного не случилось – просто скончался от старости. Я тогда сказал, что не повод праздник не отмечать. Подумаешь, сдохло животное. Друг мой мне тогда лицо расквасил, и мы какое-то время не общались, а потом всё же помирились, но к этому разговору не возвращались. Каждый остался при своём мнении. Я лишь запомнил, что у меня в друзьях есть один повёрнутый на животных, и с ним рядом лучше о них помягче высказываться.

Это много лет назад случилось, а недавно мне на даче под забор щенка подбросили. Я жене сразу сказал, что это в дом тащить не надо – нам «сторожа» всякие заразные не нужны. Но она с детьми накинулась, уговорили меня подержать его, пока других хозяев не найдётся. Через пару месяцев эта тварь к нам в квартиру уже переехала, и, кажется, никто уже не думал ему другой приют искать – знакомых поспрашивали, разместили объявление и на этом успокоились, а мне приходилось терпеть шерсть по всему дому и визг постоянный. Это был самый тупой щенок на свете: ему запрещали на кровать лезть, а он всё равно щемится, ещё в шкафы залазит, тявкает всё время, под ногами путается. Ладно, хоть в квартире нужды свои не справлял.

Обычно его жена или дети наши выгуливали, но в один раз они втроём на неделю полетели к бабушке в другой город, а собаку взять поленились. Будто мне не лень было по три раза на дню просто так одеваться, спускаться с пятого этажа и торчать по десять минут на улице как дурак. В первый же день на мою долю испытание выпало – дождь пошёл. Поводка у нас не было, я стоял под козырьком курил, пока это комок шерстяной свои дела сделает. Задумался о чём-то, засмотрелся и не заметил, как этот тупица мелкий сбежал. Походил по двору немного, но ничего не нашёл. Если честно, в первое мгновенье даже обрадовался, что проблемы не стало, но тут же сообразил, какой разнос жена мне по приезду устроит и дети, как выть начнут – не поверят же, что я не специально так всё устроил. До самого вечера его искал, но безуспешно.

В итоге, пока сидел на скамейке перед подъездом, курил и сочинял для своей семьи приглядную версию произошедшего, щенок сам объявился. Точнее, приполз. Рёбра сломанные и ухо оборванно. То ли подрался с кем, то ли ещё что. Я его к ветеринару повёл, а вернул всего в бинтах как мумию.

Как на зло на следующий же день позвонили по объявлению. Оно месяц провисело, а позвонить надо было именно в тот момент, когда щенок совсем не товарный вид имел. Я назначил встречу на срок как можно более поздний. Думал, быстренько залечу его, бинтики сниму и отдам в хорошие руки как раз после возвращения родных, чтобы они в сделке сами участвовали и не думали, что это я какой-то хитрый трюк с избавлением от питомца выкинул.

Щенок совсем спокойный стал. От слабости уж. Видать, крепок ему досталось. Лежал в своём углу и хлопал грустными глазами. Я ему поесть прям туда приносил, а он еле пастью шевелил. Ночью как начал скулить. Я к нему и так, и сяк – подойду, посижу рядом, поглажу даже, а только в спальню вернусь, он опять как давай пищать. Пришлось его в кровать с собой положить. К утру псиной провонял. На работе приколы весь день слушал, а вечером вернулся этот опять тявкал со спальни. Зашёл, а он вертится по кровати и хвостом машет. Разве что не скачет. Так что я после выгула, помывки и ужина его на место вернул. Но он опять скулить начал, поэтому пришлось снова его взять. Лежали в вдвоём в кровати, футбол по телику смотрели и уснули вместе.

Так всю неделю и прожили. Выгул утром, работа, опять прогулка, потом бездельничаем на пару, а перед сном ещё одна прогулка, а засыпаем под спорт на ТВ или шоу какое-нибудь. К приезду родных такой бардак дома образовался. Я им не стал рассказывать, что щенок их пропадал на полдня. Не за чем. Про покупателей тоже не сообщил – просто забыл о них совсем. Те сами потом перед встречей позвонили. Сильно удивились, что я их всю неделю мурыжил, а потом в отказ пошёл. Наверное, подумали, что я придурок какой-то. А я и есть придурок – как можно было про Бига такое ляпнуть? Стыдно, конечно.

Запах мертвечины из машины не выветришь. Хоть окунай в лимонный сок, вонять будет лимоном и трупами. Ничего с этим не поделать. Поэтому тачки у Ломова стоили так дёшево. Покупатель только в салон садился, сразу носом вести начинал, принюхивался. А Лом заготовленные сочинения выдаёт. Бывший хозяин – заядлый курильщик. Или торговец на базаре. Или фермер. Потому, говорил, и дешёвая. Цена, правда, такая была, что не устоять – брали люди. Но Лом всё равно пацанам своим тысячу раз объяснял, что сначала надо клиента из машины вытащить, а уж потом разбираться, иначе пахнуть будет. А они в толк взять не могли, о чём им говорят. Один только Лом этот запах чувствовал.

По первости он тоже его не замечал. А однажды случился клиент неудачный – как раз фермер, кстати. Обычно у людей пальцы либо короткие и толстые, либо длинные, но тонкие, а у того прям лапища была, в самый раз черенок держать. Приехал зимой на сутки из деревни своей, с деньгами в пакете, держал его под курткой, пока по рынку ходил. Ему четвёртые «Жигули» Лома приглянулись, поторговались для вида, а потом он заплатил и довольный скидкой согласился прежнего хозяина до объездной подвезти. Лом ещё так хитро придумал: я с рынка своей дорогой выйду, мне кое-что закинуть надо товарищу, а ты меня вон том перекрёстке дождись. Это чтобы потом, если что, все сказали, что видели, как мужик один уезжает, а на все другие догадки у Лома алиби было – товар продал и домой пошёл, с женой был, она подтвердит.

На трассе он водилу попросил в лесок завернуть, якобы друзья его там ждали, недолго ехать, метров сто. Ну не оставишь же человека на дороге, на холоде. Только доехал фермер до места, тормознул и тут же ножа в бок получил. Лом его труп рядом выбросил и вернулся за руль, чтобы на другой базар поехать, нового владельца искать. Да только не завелась «четвёрка».

Посторонних в таких случаях о помощи не просят, а Лом тогда начинал только, один работал. Кроме жены, звать было некого. Только та со старшим сыном сидела, потому бабушку присмотреть попросила и села за руль их «бэхи». К слову, не придумай Лом нового дела себе, ушла бы та «бэха» бандитам за долги. Но рассчитываться с бандитами легче, если ты сам бандитам.

Короче, жена за Ломом поехала. А он, пока ждал, понял: не хорошо, что труп возле машины лежит, вдруг кто проедет мимо и заметит. В лес тоже нести было слишком холодно. Снегом не присыплешь, замёрзло всё. Засунул Лом покойника в багажник «четвёрки» и сидел с ним так до приезда жены. Однако первым к нему приехала милицейская машина. Лом сначала перешугался, решётка перед глазами маячила, но оказалось, что менты увидели застрявшего водителя и помочь решили. Взяли они его на трос и повезли в город. До самых дверей дома довезли по адресу, который Лом назвал.

Пронесло. Лом потом с женой созвонился, успокоил её, перенаправил. Пришлось им от трупа вместе избавляться. Ну да это уж не трудно, если есть машина на ходу. Супруга только кипишила. Ничего, бывает.

Но за несколько часов, проведённых с трупом в одной машине, Лому запах мерещиться стал. Он не сразу понял, что это такое. Долго разбирался, думал. Потом сошёлся на том, что опыт нажил – якобы может определить, в какой машине покойник бывал. Иной раз даже хвастался этим, и пацаны глаза закатывали, но не спорили. Всё-таки иного рода нюх у Лома на машины действительно был. На этих делах их бригада и поднялась.

Когда в начале нулевых Лом в легальный бизнес ушёл, самому себе запретил вспоминать о криминальном прошлом. Все грехи себе сам простил: время было такое, иначе не выжили бы, не он страну до такой ямы довёл, но только ему одному предстояло семью обеспечивать.

Что ж, он семью обеспечил. Сына воспитал славного. Мажор не мажор, а парнишка школу с отличием окончил, в столице на юриста учился. Однажды вернулся домой, а папа – Лом, то есть – шикарный подарок вручил. Если точнее, выкатил. Джип последний от «Лексуса». Парень сильно доволен был. Ну и Лом, конечно, гордый за себя и сына. А через пару дней тот не пристёгнутым ехал и в аварию попал. Так, слега столкнулись. Да только мальчишке нос подушкой безопасности в башку загнало. Там же на месте он кончился. А на машине его – вмятина всего лишь. Выровнять только и хоть сейчас на продажу.