VseKakUZverei

На тайском острове Ланта, что сочится кокосовым молоком и диким медом, в пяти минутах от нашей избы на Клонг Джарке есть стойбище культурных слонов, которые катают туристов через каучуковый лес. Под видом туриста я туда и проникла. И даже, чтобы втереться в доверие к слоноводам, заплатила за один раз прокатиться. И только потом уже:

— Что, слонов–то моете? А во сколько?

– В семь утра.

– Приду помогать.

Прежде чем мыть слона, его следует покормить, иначе какой смысл. В день шесть человек слонов съедают грузовик ананасовой ботвы. Сначала сами его разгружают, околачивают ботву о пальмы, чтобы размочалить, потом жуют. Килограммов по 30–40. Из этого на следующий день получается примерно пара центнера слоновьего навоза. Он тут везде, но никого (то есть слонов, слоноводов и меня) это не напрягает, потому что на открытом воздухе он не воняет, а очень конструктивно пахнет жизнью.

Вообще слоновий навоз крутая штука. Объем съедаемого огромный, фактура очень грубая, а пищеварение быстрое, так что пища не успевает толком разложиться и получается куча слегка ферментированной жеванной соломы. Предприимчивые индусы даже навострились делать из нее бумагу. Видели, Ганешу изображают со свитком? Вот.

(хотела искрометно пошутить про Гавнешу, сдержалась).

На слоновьем навозе всюду и повсеместно растут грибы навозники, или по науке, панеолусы. Если не ТЕ САМЫЕ, то тех самых ближайшие родственники и соседи. Вот эти белые шляпки оч похожи на волшебный Panaeolus cambodginiensis, но с высоты слона вид определить трудно, а на вкус некогда.

Кроме грузовика, слонов кормят туристы. Бананами и ананасами, которыми тут же торгуют слоноводы за страшные деньги. Но не купить невозможно, потому что кормить слона это как смотреть на огонь, воду и выдачу денег. Мне как помощнику слоновода фрукты выдавали бесплатно, но их все равно было мало. Поэтому в избе никакие фруктовые обрезки не выкидывались, а еще на рынке мы специально набирали каких–нибудь дешевых неказистых фруктов «для слоника». Так что в семь утра я топала по дорожке на стойбище с мешком фруктового треша в густом облаке дрозофил.

Слона, к которому меня прикрепили, зовут совершенно непроизносимым тайским именем, отдаленно похожим на бедуинское слово Нуэйба. Молодая восемнадцатилетняя слониха, душевная и веселая, все время улыбается. Чудесная девочка. Вообще, все слоны разные, и лица у них разные, и выражения этих лиц. Одни из немногих животных, кто узнает себя в зеркало и даже имеют ритуалы прощания со своими покойниками, сложные и трогательные.

Нуэйба еще издали меня видит и начинает переминаться с ноги на ногу, кивать головой и хлопать ушами. Какое–то капец детское счастье видеть, как тебе радуется слон.

Когда все фрукты из пакета загружены в хобот, идем купаться. Чтобы отогнать слона на мойку, на него надо залезть.  Есть три способа. Первый самый простой, им пользуются катаемые туристы. На слона залезают с деревянного помоста ростом со слона. Пока громоздишься, слон смирно стоит рядом. И смотрит на тебя как на лоха.

Второй способ — через борт. Слон опускается на землю, а ты по его ноге забираешься на шею, поближе к нежным и надежным ушам. Это тоже просто как раз-два-три.

Но настоящие слоноводы залезают на стоящего слона. Так слону проще всего. Он просто горбит хобот ступенькой, и ты забираешься наверх через лоб. Первый раз это смешно всем, включая слона.

На шее у слона очень удобно. В первый день я надела длинные штаны, потому что думала, шкура как бетон, щетина колючая, паразиты и все такое. Оказалось, нет. Шкура очень приятная, а щетина жесткая, но упругая и не колется совсем. Паразитов тоже как–то не оказалось. Зато оказались гениальные уши.

Уши такие здоровенные, потому что это кулер – иначе зверь таких размеров в этом климате тут же перегреется. Между ними и черепом настолько тонкая нежная кожа, что держаться там ногами это какое–то кинестетическое счастье. Сверху ушей — плотные толстые хрящи, идеальные поручни, если вдруг что, галоп там или землетрясение. Когда слон пробирается сквозь кусты, уши укрывают ноги от царапин. И это тоже гениально.

При том, что уши у него — самое нежное. Поэтому погонщики и дрессировщики пользуются ими как пятой точкой, через которую до слона быстрее всего доходит. Ходят с такими небольшими неприятного вида топориками, похожими на ледоруб. Когда от слона что–то надо, топорик вешается ему на ухо, между хрящом и черепом. Просто висит, ничего не делает. Но слону сразу становится понятно, что то, о чем просят, придется выполнить. Стараюсь не впадать в этическую оценку этого факта. Все народные практики типа приручения слонов писаны совсем не европейским советом по правам человека и других животных.

Все четыре коленки слона гнутся в одну сторону, поэтому бегать и прыгать он не может. Но зато может передвигаться практически бесшумно. Ходят они на цыпочках, а под пяткой имеют толстую подушку из эластичного хряща, как в амортизирующих кроссовках. В Кама–сутре меня всё удивлял оборот "она грациозна, как молодая слониха". Больше не удивляет. Слон, в отличие от лошади и даже верблюда, не идет, а прямо плывет по местности. Грациозно, как молодая индианка.

Я раньше представляла себе мытье слона чем–то вроде купания красного коня. Такая, значит, синяя вода, и в ней сверкающий слон, а на слоне – тот, кто его моет, весь в серебристых брызгах. Но вместо синей воды оказался маленький зеленый канал шириной в три слона, тот самый клонг Джарк. Нуэйба зашла в воду и тут же начала в нее писать и какать. Да так, знаете, от души. Я сразу перехотела лезть в клонг Джарк и решила посмотреть с бережка.

Слониха улеглась на бок и пускает фонтаны из хобота, а слоновод трет ее щеткой. Задача этого этапа не столько помыться, сколько откваситься.

Иногда этап замачивания вообще пропускают и сразу идут на саму слономойку – бетонную площадку со шлангом. И вот тут уже дайте я, дайте я. Потому что мыть слона из шланга и со щеткой – это не передать, какой кайф, и не объяснить, почему он такой. Архетипы и символы, художественные штампы и детские мечты – всё в нем.

Нуэйба сама млеет, улыбается, подставляет бока, поднимает ноги, чтобы потерли пятки. Помогает — протягивает хобот, набирает туда воду из шланга, обливает себя сверху. Слоновод говорит ей что–то вроде «Ниже!» — и она опускает голову, чтобы можно было макушку вымыть.

Полчаса – и чистый слон готов. Залезаешь на него обратно, и поехали домой. Туда – на пыльном, но сухом. Обратно – на чистом, но мокром.

Мне с тех пор кажется, что это одно из лучшего, что может случиться с человеком за всю жизнь. А может, и не кажется.

В посте про баобаб https://pikabu.ru/story/baobabskoe_5430438 обещала рассказать, как нас опозорила его бразильская тетушка. Рассказываю.

Были на съемках в Аргентине, и мне всю дорогу не давала покоя одна штука. Сейба, хлопковое дерево. Южноамериканский родственник баобабов. В Буэнос-Айресе растет на каждом углу. Плоды сначала выглядят как авокадо, но созревают и раскрываются большими белыми махрами. Я издали думала, магнолии цветут, а это такие вот ватные мяфы.

Мой внутренний кинестетик от желания такую потрогать весь извелся, и всех извел, потому что мяфы высоко, и так просто не достанешь. Низко ни одной не висит. Видимо, компульсивных кинестетиков в Буэнос-Айресе хватает и без меня. А залезть на сейбу хрен залезешь, потому что посмотрите на ее ствол.

И вот как-то раз мы пошли гулять в парк возле отеля. Режиссер Паша Капинос, монтажер Паша Ханютин, продюсер Паша Лилиенфельд и я. В три часа ночи, потому что ну когда еще, днем съемки. В парке никого, только под постаментом здоровенного памятника спят бездомные, прикинувшись барельефами. Идем, а в темноте над нами висят белые мяфы. Прямо вот они, всего метра три. Ну четыре.

И тут, как это часто бывает с творческими людьми в три часа ночи в Южной Америке, Ханютина осеняет. Если Лилиенфельд залезет на плечи Капиносу, а я залезу на плечи Лилиенфельду, то нас как раз хватит, чтобы достать.

Дальше начинаются творческие разборки. Протестует Капинос, хотя ему в предложенной схеме даже неоткуда падать. Лилиенфельд тоже выражает осторожный скепсис. Я осмотрительно двигаю идею, что конструкция из трех Паш будет устойчивее, чем из двух Паш и одной Жени. Тогда Капинос начинает доказывать, что все равно высоты не хватит. Отходят подальше и начинают на пальцах вымерять, хватит или нет. На пальцах Капиноса не хватает, на пальцах Ханютина – вполне. Мы с Лилиенфельдом начинаем доказывать, что Капинос – бог-оператор и у него Глазомер. Глазомер крыть нечем.

Но все уже завелись. Придумываем сшибать мяфы палкой. Палок вокруг как назло нет. Но у нас есть бутылка воды. Снизу надо бросать! Нет, по дуге! Все бросают по разу, все мимо, а на пятый раз бутылка лопается. Мы остаемся не только без мяфы, но и без воды. Идем гулять дальше, стараясь больше об этом не думать.

И вдруг вижу – неподалеку ремонтируют дорогу и валяется здоровенный кусок кабеля. И тут же растет сейба, и махра ее висит вот как раз. Беру кабель, он немного гнется, но в принципе ок, и начинаю эту махру сшибать. Пару раз попадаю, сверху сыплется какой-то треш, но сейба, собака, держится. Тут Ханютин со криком "Кто ж так делает!" отбирает у меня кабель и начинает околачивать сейбу сам. Но махра оказывается прибита гораздо крепче, а кабель гораздо грязнее, чем ожидалось, так что в итоге он бросает его обратно в ремонт дороги, и мы идем домой. Грязные, без воды и без мяфы.

Недавно на лекции рассказывала, что еще сто лет назад в опытах Келера шимпанзе доставали высоко подвешенный банан десятком разных способов. Сколько нужно работников видеоиндустрии, чтобы справиться с задачей, которую решает один шимпанзе? Не знаю, но четверых явно недостаточно.

Баобабы, как люди, возникли в Африке. Но в отличие от людей, не расползлись по всему свету, а остались там. Приспособились. В сухой сезон стоят серы и голы - берегут воду, которую их пористая древесина впитала в сезон дождей. Воды баобабы набирают столько, что их нутро можно отжимать, как губку. Чем в сухой сезон и занимаются слоны и прочие изобретательные аборигены. Доят дерево-огурец.

Но баобабу это ничего. Они вообще ужас какие живучие. Если его спилить, спиленное пустит корни отовсюду, чем упало, и будет новый баобаб. Живут они до пяти тысяч лет. Правда, это данные радиоуглеродного анализа, а не подсчета годовых колец. Годовых колец у баобаба вообще нет.

Кора у баобабов на вид твердая, как бетон, но на самом деле рыхлая и податливая. Типа как шкура носорога.

Из-за баобабьей мягкости в нем часто случаются дупла. В одном таком дупле на трассе Найроби-Момбаса находится автобусная остановка. Баобабу это тоже пофиг, а кенийцам - польза.

Говорят, у баобаба такой странный вид, потому что он долго доставал Бога нытьем и претензиями - то ему сухо, то мокро, то скучно. Бог в конце концов осерчал да как швыранет его подальше. С тех пор баобаб больше не выпендривается и растет как воткнулся - корнями вверх.

Одно меня смущает в этой истории: как можно рассердиться на баобаб. Он же такой, такой ну... Обнять и плакать.

Кения. Баобаб и коровы в дельте реки Сабаки (не путать с баобаб и собаки в дельте реки Каровы)

Плоды баобаба. Внутри - мучнистая кисловатая мякоть с имбирным привкусом, за которую баобабы очень любят бабуины. Его так и называют - обезьяний хлеб.

Вид из кроны баобаба на развалины поглощенного джунглями города Геде. (Разумеется, если бы я не залезла на баобаб, это была бы не я)

И еще. Баобаб всегда представлялся мне высшей формой ономастики. Абсолютной гармонией слова и дела. Смотришь на него и понимаешь - баобаб. Никак иначе это не может называться. Только баобаб.

Но оказалось, что на суахили это называется мбую.

Мбую, понимаете. Суахили стоит выучить уже за одно это.

Если вы когда-нибудь видели стрекоз, то наверняка замечали, что они разные. Такие — и, наоборот, сякие. Равно и разнокрылые. Расскажу немного о тех и других.

Со стрекозами у меня связано одно сильное детское воспоминание. Мне лет двенадцать, рядом с домом в Новосибирске лес, а в лесу пруд. Пруд - мой постоянный поставщик разной живности для аквариумов: головастики, гладыши, красноклещи, пауки-серебрянки, ручейники, личинки водолюбов и плавунцов, циклопы, дафнии, пиявки... И разумеется, однажды я притащила домой личинку стрекозы. Тонкую элегантную нимфу с тремя изящными жаберными лепестками на конце длинного брюшка.

Нимфа освоилась в аквариумных кустах.  Ловко ловила мотыля и трубочник выдвижной маской на манер тогда еще не снятого фильма “Чужой”. Ела, линяла, росла, ела, линяла, росла, снова ела.

А в одно прекрасное утро выползла на стенку аквариума, лопнула по спинке, и наружу хитрым способом выбралась взрослая стрекоза-стрелка. Это была самая серая и невзрачная из всех мною виденных стрекоз (полный цвет после метаморфоза они набирают только через несколько дней усиленного питания) — но это было настоящее чудо.

Портило его только одно обстоятельство: прекрасное утро было февральским. Это сейчас кормовую дрозофилу привезут вам куда угодно хоть среди ночи, а те глухие времена в Новосибирске зимой из живых насекомых были только тараканы. Но тараканов нежное имаго сочло слишком грубыми, мотыля есть отказалось, и через несколько дней тихо склеило крылья, оставив на моей совести пожизненное пятно. Пусть это будет текст памяти той стрекозки, сбитой с биоритмов моим любопытством.

Современный отряд стрекозы Odonata делится на два больших подотряда: разнокрылые Anisoptera, и равнокрылые Zygoptera (есть еще объединяющий их признаки третий подотряд Anisozygoptera, но он состоит всего из двух видов, так что бог с ним).

Разнокрылые - крупные, крепкие, с быстрым и маневренным полетом. Массивная круглая голова с мощным ротовым аппаратом. Огромные глаза сливаются, как визир мотошлема. При посадке такие стрекозы держат крылья как лопасти вертолета, горизонтально. Крылья жесткие, с плотными жилками, задняя пара у основания шире передней.

Равнокрылые — более мелкие, стройные и грациозные, с тонким длинным брюшком и удивленным выражением круглых глаз, разнесенных по сторонам плоской головы. Они не режут воздух, а неспешно порхают в прибрежных зарослях на манер бабочек. Жилки крыльев такие тонкие, что кажутся нарисованными. Садясь, стрекоза складывает крылья вместе и держит вертикально, под небольшим углом к телу. Тогда особенно хорошо заметно, что обе пары одинаковы.

В английском разнокрылые стрекозы называются dragonfly, муха-дракон, а равнокрылые - damselfly, муха-девица.  В русском их иногда называют большими и малыми стрекозами, но это не точно: хотя большинство разнокрылых крупнее большинства равнокрылых, самая здоровенная из ныне живущих стрекоз, восемнадцатисантиметровая Megaloprepus caerulenta — как раз таки равнокрылая.  Вот этот конь.

Так что вместо неподъемного "разнокрылые" и "равнокрылые" я буду называть их драконы и принцессы. Потому что именно так они и выглядят.

Стрекозы первыми в истории живого поднялись в воздух, захватили его, да так и держат.  Очень консервативны. За 300+ миллионов лет особенно не изменились. Отпечатки стрекоз каменноугольного периоды неспециалист отличит от современных только по размеру: древние побольше. 

Крупнейшие в истории стрекозы рода Меганерва достигали размаха крыльев 0,7 метра. 70 см это не совсем то, что вы представляли себе при словах "гигантские доисторические стрекозы", но тоже очень прилично.  Меганервы вполне могли бы питаться некрупными птицами, если бы таковые к тому моменту существовали. Но палеострекозы охотились на палеоподенок и всех остальных, кого заносило в воздух. А на тех, кто благоразумно оставался на земле, охотились личинки стрекоз. Это сейчас они разбойничают исключительно в пресной воде, а тогда были сухопутными.

Таким образом, стрекозы заняли нишу суперхищника, вершины пищевой пирамиды. На суперхищника никто не охотится, его численность регулируют только  экологические факторы: климат, количество пищи, паразиты и т.д. Суперхищнику не страшны враги — ему опасны только конкуренты. И обычно этих конкурентов он создает себе сам.

Палеонтологи считают, что именно триумф стрекоз вынудил прочих летающих насекомых эволюционировать стремительно и разнообразно. В плане скорости и маневренности соперничать со стрекозами было бесполезно, поэтому остальным пришлось изобретать и оттачивать другие способы полета.

В итоге все придумали что-то свое: бабочки соединили два крыла в одну несущую плоскость, мухи и комары отказались от второй пары крыльев, неплохо на этом сэкономив, а жуки превратили ее в защитный кожух и, несколько потерях в летных качествах, обрели сверхспособность жить вообще где угодно. Что в сочетании с чудом полного превращения и сделало их в итоге самым многочисленными отрядом беспозвоночных.

А стрекозы остались такими же, как были. Эволюция пользуется сисадминским принципом “работает — не трогай”. И этот принцип загоняет особенно успешные конфигурации организмов в так называемую ловушку локального максимума приспособленности.

Ведь плата за совершенство это невозможность новых изменений.

Казалось бы, ну и отлично — но не совсем.  Стрекоза по прежнему самый опасный членистоногий хищник в воздухе - но далеко не самый процветающий отряд насекомых в мире. Как, например, акула по прежнему может сожрать любую костную рыбу — однако океан принадлежит именно костным рыбам. Быть современным часто выгоднее, чем быть совершенным. 

Вот да, стрекозы это такие акулы воздушного океана, совершенные и архаичные одновременно. Разнокрылые "драконы" как классические акулы, любят открытые пространства.  Например, акула-мако и стрекоза-коромысло — живые снаряды, им нет равных в движении по прямой. И даже скорость  развивают одинаковую — до 70 километров в час.

А вот равнокрылые “принцессы” напоминают акулу-молот. Движение по сложной траектории, глаза разнесены по краям плоской головы. Это увеличивает поле бинокулярного зрения, чтобы вычленять объекты из сложного фона и оценивать расстояние для броска.

Но кое в чем хитиновые превзошли хрящевых. Акулы преследуют свою добычу, а стрекозы - перехватывают. Просчитывают траекторию движения жертвы, чтобы оказаться ровно там, где та будет в следующий момент. Из-за этого процент удачных атак у стрекоз — больше 90%, а у акул не больше 50%.

Зато взрослые стрекозы не умеют ходить. Их конечности могут только держаться, ловить добычу и поедать ее на лету. Но уж что умеют то умеют. В полете стрекоза складывает ноги в так называемую ловчую корзину - и за день ловит ею до сорока съедобных объектов. Крупные "драконы" бьют муху за 10 метров. Попав в паутину, съедают паука. Зато мелкие “принцессы” берут на себя комаров. В Сибири это лучшее, что насекомое может сделать для человека.

На мир стрекозы смотрят очень сложно — во многом сложнее, чем мы. Их гигантские глаза состоят из десятков тысяч шестиугольных фасеток-омматидиев и дают им практически 360 градусов обзора. Подлетая и улетая, стрекоза видит вас одинаково хорошо.

В человеческом глазе три цветочувствительных белка-опсина, фиксирующих красный, зеленый и синий, из чего мозг складывает все доступное нам многообразие цветов. У стрекоз пять цветочувствительных опсинов. Нам даже не представить, в какую гамму окрашен их мир. 

На наш ограниченный взгляд стрекозы бывают голубые, зеленые, красные, желтые, оранжевые, цвета металлик и с радужными переливами. Все это многообразие возможно благодаря двум техникам раскрашивания, которые природа пускает в ход вместе и порознь. Во-первых, это красящие частицы - пигментные зерна. Пигментные клетки располагаются у стрекоз под кожей, и после их смерти разрушаются, так что мертвая стрекоза быстро теряет свой нежный или яркий цвет.

А вот структурная окраска, которая дает стрекозам радужные переливы и металлический блеск, более стойкая. В ее основе не красящие частицы, а оптический эффект тонкослойной интерференции: преломление света в тончайших пленках из прозрачного хитина, по толщине сравнимых с длинной световой волны. По этому же принципу возникает эфемерная радуга на стенках мыльного пузыря или нефтяной пленке. Стрекозы (да и все другие животные металлических и спектральных цветов) эту радугу поймали и зафиксировали.

Оба подотряда — и разнокрылые, и равнокрылые — царят в воздухе, но каждый на свой манер. "Драконы" предпочитают открытое пространство и рассекают его на огромной скорости - до 70 км\ч, абсолютный рекорд среди беспозвоночных. Закладывают крутые виражи. На полной скорости делают резкие остановки. Выполняют вертолетные развороты. В совершенстве владеют ховерингом — зависанием на одном месте. Полет разнокрылой стрекозы — это вагнеровский Полет Валькирий.

Когда же порхает равнокрылая стрекоза, в воздухе как будто звучит Штраус. Скорость ее невысока, долгих беспосадочных полетов она не любит и старается держаться прибрежных зарослей. Зато может летать в любую сторону, как колибри.

При всем видимом совершенстве стрекозы пользуются архаичной техникой: каждое крыло управляется отдельной группой мышц. Этот делает полет ужасно энергозатратным. Вот из-за чего им приходится так много есть и так долго греться на солнце, чтобы взлететь. Когда вы умиляетесь, глядя на стрекозу в бриллиантах утренних росинок, знайте — она ждет не дождется, когда же все это безобразие наконец высохнет.

Спаривание у стрекоз происходит в очень странной конфигурации. Половое отверстие самца, как и всех насекомых, находится в конце брюшка, на девятом брюшном сегменте-стерните. Оттуда выделяется сперматофор - упакованная порция спермы. Но самец помещает его не в самку, а в себя. Подгибает брюшко и прячет сперматофор в так называемый вторичный копулятивный орган: полость-семяприемник во втором брюшном сегменте, сразу за грудью.

После чего находит самку, какое-то время преследует ее, летя сверху, и наконец хвостовыми отростками-церками крепко хватает за ее за голову, если это "дракон" или за грудь-торакс, если это "принцесса". Самка пытается сбросить нахала, но если его церки достаточно сильны и хватка не ослабевает, это сигнализирует ей, что кавалер ее достоин. Тогда она подгибает брюшко под его и соединяет свое половое отверстие с его вторичным копулятивным органом. В этой позе стрекозы даже могут летать. Энтомологи называют такие пары тандемами, а сентиментальные наблюдатели - сердечком.

Забрав груз спермы, самка отпускает брюшко самца и сразу летит к воде откладывать яйца.  "Драконы” обычно просто сбрасывают их в воду, заботясь о потомстве не больше, чем бомбардировщик о бомбах. Кладка у них большая, кому-то да повезет.

“Принцессы” обычно подходят к вопросу более ответственно. Например, лютка делает яйцекладом надрез на стебле водного растения и прячет каждое яйцо под отдельную чешуйку. При этом самец продолжает висеть — вернее, стоять столбом — у нее на шее, охраняя ее от посягательств конкурентов. Иногда, увлекшись, самка уходит под воду на глубину до метра и остается там до часа, дыша воздухом из воздушного пузыря вокруг своего тела. И самец погружается вместе с ней. Ревность порой толкает на безумства.

Собственно, в воде и проходит большая часть жизни стрекозы. Некоторые виды остаются личинками до трех лет, в то время как жизнь взрослой особи считанные месяцы или даже недели. Но и за это время можно много успеть, если ты — существо, обкатанное миллионами лет эволюции до совершенства. И не имело неосторожности перед этим попасть в сачок юному сибирскому натуралисту.