Ket263

ПыСы

Надо ачивку на короткие набить, наверное. А то чего это я без ачивки.

Суббота. Все поели ягод, сделали мешалу (в конце поста расскажу, что это такое), утром в воскресенье встаю, выхожу на крыльцо, и вижу… ппц, что я вижу. Всё наше любовно взращенное поле перетоптано, передавлено, и, главное, на нем нет ни одной красной ягоды! И даже розовой нет ни одной, остались только редкие хвостики с зеленой. Пока я открывала и закрывала рот в полном афиге, на крыльцо выполз мамин брат, мой незабвенный, сцуко, дядюшка. Дядя Юра. Выполз, надо сказать, полностью одетый в городское, и с двумя здоровенным корзинами, затянутыми марлей. Знаете, такие мега-корзины ведра на полтора каждая. Увидев моё охреневшее лицо, мерзко ухмыльнулся.

- Дядь Юр, а где клубника? – спросила я, начиная мысленно сопоставлять корзины, вытоптанные грядки, марлю, и его довольную харю.

- Какая клубника? Ха-ха-ха, - голосом Доктора Ливси из мультика сказала эта сволочь. – Нету больше никакой клубники. Здесь прошелся ураган!

Ответить мне было нечего. Я молча наблюдала, как он, подхватив корзины, двинулся к выходу с участка. Вставшая через полчаса бабушка тоже малость охренела, но потом стала увещевать, что «сыночке нужнее», потому был дядя Юра у неё любимый сыночка-корзиночка.

Знаете, что он сделал из этой клубники? Варенье, компот, пятиминутку? Хрен там плавал! Сперва он её помятую (собирал-то в большой спешке, половину передавил) долго вёз, потом забыл в тепле на сутки, потом она скисла, и он всё пустил на брагу. И эту брагу выжрал, уже в городе.

Меня тогда как бабка отшептала, вот честно. Перестала я возиться с клубничными грядками. Потом, через несколько лет, уже на своей даче, сажала, было дело. Но без большой охоты. В этом году, видимо, посажу, потому что старая измельчала и вымерзла. Но посажу немного. Так, чисто символически. Не хочется мне больше клубникой заниматься. Почему-то, вот же странно, да? Ну и не надо, видимо.

Про мешалу. Ударение на последний слог. Это взбитые с ягодой и сахаром белки, штука вкусная, но яйца (да-да-да, ха-ха, точно, яйца же) надо обязательно более чем тщательно промывать перед тем, как готовить, потому что на скорлупе может быть сальмонелла. Бабушка и мама отмывали скорлупу содой и хозяйственным мылом, и никто и никогда ничем не заражался. Но мешалу я тоже делать перестала. Пусть останется воспоминанием из юности. Как-то так, в общем.

Всем добра!

Наверное, так не принято писать письма в интернете, боюсь, буду выглядеть старомодно, но у нас тут интернет работает плохо, и я смогу отправить тебе это письмо, только если Лизавета отвезет меня туда, где он ловит. Ну, в смысле, интернет. Поэтому письмо получится у меня длинное, несовременное, но тебе, надеюсь, будет интересно. Я долго его писала, несколько дней, только сейчас закончила. Никогда не была поклонницей эпистолярного жанра, но сперва появился дневник, который я продолжаю вести, кстати, и теперь это письмо. Говорят, люди не меняются, а я вот изменилась, пусть и немного, на старости лет.

Как вы отдыхаете? Как Дениска, как Дима? Всё ли хорошо? Мы отдыхаем неплохо, у нас тут всякие интересные события происходят, но про них я тебе потом расскажу, как разберусь. Делаю, как ты научила: фотографирую, сохраняю в ноутбук фотографии, если что-то интересное, записываю. Но про эти события я позже, а письмо, оно о другом.

Помнишь, мы говорили с тобой про всякую мистику после наших приключений с альпийской горкой, которую в бетон месяц назад закатали? У меня еще связь всё время обрывалась, я ничего не рассказала тебе толком, и вот решила это сделать в письме. Танюша, в мистику, всякие сглазы, и прочую ерунду я не верила и не верю. Но вот в другое — верю. Потому что другое это, как мне кажется, никакая не мистика, а что-то реальное, существующее одновременно с нами в этом мире, просто оно либо настолько редкое, что мы не замечаем, либо очень странное, и мы просто не понимаем, что увидели. И потом, тварь эта под горкой — она же была, ты сама видела, мы все знаем, что оно было реальное, и даже мясо ело, если бросить. Я долго про неё думала. И пришла к выводу, что не так всё с нею просто. Она, как бы сказать, тоже была из тех вещей, которые редкие, и которые мы даже если видим, понять не всегда можем, потому что не приучены такие вещи видеть или понимать.

Так вот, про что я написать-то хотела. Как бы к теме подойти, даже и не знаю. Помнишь, пару лет назад пытались наши дома впихнуть в эту чертову хреновацию? Депутат у нас всё бегал по дворам, Юрец, агитировал да уговаривал, сулил богатства неземные, если согласимся, и кары небесные, если откажемся. Сучки эти нанятые по дворам тоже ходили, народ мутили, собрания были, на которых много кто успел глотки подрать. А потом всё — раз, да и заглохло в один момент. И Юрец поутих, и провокаторы куда-то подевались, народ пошумел еще чуть-чуть, и тоже успокоился, по домам засел. А там и вовсе нас из этой программы вывели, и больше к нам не приставали. Знаешь, почему? Диму я как-то про это спрашивала, так он стал говорить, что, мол, юристы постарались, да и дома у нас хорошие, поэтому отвязались.

А нет, Танюша. Никакие юристы, и никакие дома не помогут, если за какое-то место всерьез кто-то уцепиться захотел. И сломают, и выселят, и сама знаешь, чего сделают. Тут другое совсем. Ты вот не поняла. И Дима не понял. И много кто еще не понял, а вот Юрец, паразит, понял сразу же, и тут же всю деятельность затормозил. Знаешь, почему понял? Так он наш, московский. Старомосковский, я бы сказала. Из нашего района. И родители его местные были, и он тут с молодых ногтей проживает, вот и в курсе, стало быть. Я-то тоже в курсе, но я, Танюша, хорошо молчать умею, и никому ни гу-гу. Подружились мы, вот и решила тебе рассказать. Потому что ты во втором поколении в Москве живешь, а вот Дениска ваш, как вырастет, будет в третьем, стало быть, уже тоже старомосковский, и ему про такие дела знать если и не обязательно, то желательно.

Так вот, почему Юрец деятельность свернул, и шавок своих отозвал одним махом. «Пальца» он увидал. Точнее, «пальчиху». Я её тоже заприметила, и тут же ушла от греха подальше, потому что на дороге у таких лучше не стоять, и на глаза им не попадаться, даже с благими намерениями.

«Пальцы», они на первый взгляд вроде бы простые люди. Та была как женщина средних лет, самая обычная, миллионы таких. Помнишь, на детской площадке собирались, как раз Юрка приезжал, на модной машине, а ботинках лаковых, да в синем костюме? И чего они прилипли к этим синим костюмам, не пойму? Раньше школьники старшие похожее носили, а теперь чинуши щеголяют. Небось, пол управы в таких костюмах, да при галстуках. Вот бы посмотреть, умора. Ну и стоит Юрец, значит, посреди толпы, а его провокаторы, и мужики, и бабы, кричат на народ, почем зря, чуть не на драку подбивают. И один мужик, здоровенный, жирнючий, стал на эту женщину орать, а она стоит, не шелохнется, прямо на него смотрит, и никаких эмоций не проявляет. Стоит и стоит себе, как бревно с глазами. Он и так, и этак, и слюной уже даже брызжет, а ей хоть бы что, словно и нет перед ней этого шкафа охамевшего с квадратной челюстью и глазами налитыми, словно он неделю пил. Может, и пил, откуда нам знать. Я поближе пробралась сквозь толпу, тоже глянула на неё... ох, Танюша, хорошо, что не было тебя там. Взгляд ее был, как у дохлой рыбы, пустой, без выражения, вообще без ничего. Без жизни. Он замахнулся, а она — хоть бы хны. И тут Юрец это заметил. Глянул на эту женщину, сглотнул, словно подавился, а потому схватил этого мужика за руку, крикнул, что собрание окончено, и поволок мужика за собой к машине. А остальные тоже рассосались, начальство-то сбежало. Ну и назавтра уже никого и не было, а потом наши дома и вовсе отовсюду вывели, и в покое оставили. Ну и славно, ну и хорошо.

Юрец, он «пальца» на раз признал. Не впервые, как думаю, видит, уже встречался. Признал, и поспешил смыться, потому что когда «пальца» видишь всего одного, это еще туда-сюда, но вот если два-три появятся, то всё, пишите письма. В спортлото, наверное, или куда там еще про такое писать можно.

Знаешь, как бывает? Вот построят, например, дом. Всем хорош, расположен идеально, теплый, современный, удобный. Заселят его, и начинается форменная чертовщина. То народ из окон повадится сигать по осеням и веснам. То раком заболеет сразу несколько человек. То какая другая напасть случится, их множество, но главное — одно. Не хочет какое-то место, чтобы на нем жил кто попало. И вообще, не желает оно тут дом видеть, пусть и самый лучший. У метро у нас такая башня есть, подруга у меня там жила, уже покойная ныне, Люда. Она мне про события в их доме много что рассказывала. Сама переехала — в тот же год раком заболела, еле выкарабкалась. Через несколько лет уже дочь ее ту же болячку получила, в восемнадцать инвалидом стала, ни детей, ни семьи нормальной так и не завела, маялась при матери до самой ее смерти, а потом и вовсе съехала куда-то. Даже не знаю, жива ли она сейчас. Так вот только на Людином этаже были у жильцов две серьезные аварии, дети в обеих погибли, одно самоубийство, из окна человек вышел, и три случая рака. Это только один этаж! На других еще хуже случалось, всё там было. И непьющие спивались за год, и некурящие в своих кроватях горели, вроде как курили и папироски об подушки тушили, и вешались, и в тюрьмы садились, и зверели вдруг ни с того, ни с сего, друг дружку со свету сживая. Про дом этот я позже расскажу, видала, как его строили, и что с этим было связано, отлично помню.

Нет, бывает, что всё равно строят в таких местах — те же больницы, или еще что. Дальше понятно. В больницах здоровые помирают, на заводах, если завод построили, аварии всякие случаются, и прочее, всего и не перечислить. Знали про такие дела в прежние времена люди, которые со стройками всякими связаны? Конечно, знали. И уважали они волю города, и понимали, что можно делать, а что нельзя. Идешь раньше, и видишь — пустырь какой, например. В хорошем вроде бы месте. Или автостоянка, а на ее площадь три дома впихнуть можно. Но нет! Десятилетиями место пустым остается, ну или, максимум, машины там ставят частники потихонечку, но не более. Почему? А нельзя. Ну вот нельзя тут строить, и точка. Давно известный факт — но, видать, не всем он известен.

Вот про тех, кому неизвестно было, и чем для них кончилось, могу поделиться. Может, понятнее станет, почему Юрец так резко все свои прожекты прикрыл, да в покое наши дома оставил. Помнишь, через реку от нас есть монастырь? Который сейчас вроде бы восстановили, поправили, все ведь у нас по приказу верующими заделались, вот и понадобился. А раньше, после революции, другой приказ был, и все резко верующими быть перестали, соответственно, монастырь не нужен стал, давай ломать. Ну, часть и сломали — выискался некий архитектор, который проект придумал, мол, стадион сделаем, парк разобьем, и трудящиеся у нас будут гулять, да спортом заниматься. Ну и ему самому и к рукам что-то прилипнет, да еще, глядишь, и орденом наградят. Ну да, ну да, и наградили, и прилипло. Ещё как. Самого его посадили, а оба сына с интервалом в год в петлю залезли. Что с женой стало — не ведаю. Но, думаю, и ей тогда досталось. По-настоящему прилипло в результате тем, кто с небес партийных на землю не спускался, а заслуги себе присвоил. Смеяться будешь, но наш Юрец, кажется, вполне может быть в дальнем родстве с этим вторым архитектором, рангом повыше. У них же у всех династии, город дербанить дело прибыльное, сама понимаешь.

Что-то я отвлекаюсь опять от темы, Танюш, но тема-то, выходит дело, не такая простая, какой она мне раньше казалось. Наверное, так получается, потому что я к этой теме привыкла уже давно, принимаю, как данность, и очень редко про неё раньше думала. Да и видела я «пальцев» до нашего собрания во дворе всего несколько раз. Первый раз — девчонкой ещё, и не понял толком, что видела. Потом — как башню у метро, в которой покойная Людмила жила, строить начали. Я тогда молодой была, но уже кое-чего соображала, да и мимо того места каждый день в свой отдел кадров на работу ездила, имела возможность присмотреться получше.

Так вот, первый раз. Помнишь, за нашими домами есть овраг? Ну, не весь, часть его сохранилась, а часть засыпана. Если по старым картам посмотреть, то он назывался всегда Большим, и был действительно большим, огроменным — я его застала, каким был, его только в конце пятидесятых засыпали, я уже в школу ходила. Аккурат наши дома построили, и в пятьдесят восьмом стали приходить машины, и скидывать туда всё подряд — от земли с мусором напополам, до, не поверишь, нескольких грузовиков с гипсовыми бюстами самого Усатого, культ личности еще в пятьдесят шестом отменили, вот и пошел гипсовый усатый на засыпку оврага.

И вот когда засыпали, я впервые «пальцев» увидела.

Шла с подружкой из школы, у нас через овраг как раз тропинка пролегала, и мы детьми часто по ней ходили, чтобы в обход не тащиться, так быстрее получалось. Видим, машина очередная подъехала, самосвал, и примеривается очередную порцию какой-то глины в овраг забросить. А рядом с ней, на некотором отдалении, мужик стоит. И что-то с ним не так, вот видим, что точно не так, а понять — ни в какую не можем. Подруга меня за руку потянула, пойдем, мол, посмотрим. И мы пошли, с тропинки свернули. Трава сентябрьская сохлая уже, ложится потихоньку, мы оскальзываемся на этой траве, но нас к тому мужику словно магнитом тащит. И тут — бабушка моя как закричит:

— Маша, Маша! А ну стой! А ну вернись, коза!

Как на скотину, право слово. Мы с подругой обернулись — видим, бабуля моя с бидоном на тропе стоит, видимо, в лавку за чем-то ходила, и нас случайно догнала. И заметила, куда нас понесло.

— Маша, быстро ко мне! — командует бабуля. — Зина, иди сюда, немедленно! — это уже подруге.

А мы смотрим на того мужика, и глаз отвести почему-то не можем. А тут к нему, глядим, второй подходит. Такой же почти. Неспешно так идет, словно не к отвалу направляется, а по парку гуляет. Догулял он, значит, до первого, и рядом встал. И стоят они, как два истукана, и на машину смотрят.

Бабуля к нам по траве как-то пролезла, ухватила нас за руки, и как потащит за собой обратно на тропу! Руки у нее, надо сказать, были сильные, потому что работала она до седых волос на хлебозаводе, таскала неподъемные короба, мешки с мукой, и всё прочее. И вот этими своими железными руками доволокла нас бабуля до тропы, перед собой поставила, но, против наших ожиданий, ни ругать, ни за косы таскать не стала. Просто скомандовала:

— Вот так и стойте, и туда не смотрите, сама скажу, когда можно.

И наверх поглядывает. И ворчит что-то непонятное — ну, тогда мне это непонятным было.

— Не уйдут никак, пальцЫ чертовы, — говорит она. — Что ж нелегкая понесла этих недоумков овраг трогать! Одним рапорты писать, другим страдать безвинно. Маша, Зина, не вертите головами, пока тумаков вам не отсыпала! Ровно стойте!

— Баб, а чего смотреть нельзя? — не выдержала я. — Дядьки как дядьки...

— А потому что не дядьки это, а пальцЫ, возьми их неладная! — рассердилась бабуля. — Ну, то есть, как бы и не возьми, да и нам-то чего... Но вы, девки, если таких вот людей заприметите, бегите скорее с того места.

— Каких людей, бабуль?

— Да вот как эти, — бабушка махнула рукой в сторону отвала. — Маша, Зина, они не люди.

— А кто же? — удивилась подруга.

— Не люди, и всё тут. Не знаю я, кто.

— Шпионы? — с восхищением спросила Зина.

— Сама ты шпиониха, дуреха, — рассердилась бабушка. — Нет! Шпионы — люди. А эти нет. Ох, ушли вроде. Маша, бери бидон, да осторожно неси, масло там.

Вечером я крепко пристала тогда к бабуле, но толкового ответа не добилась, только запомнила слово «пальцЫ», да и его почти позабыла вскоре. А вот мама уже говорила «пАльцы», ставила ударение правильно. Но обе они говорили про одно и то же.

А теперь вспомни про то, что у нас теперь с этим засыпанным оврагом. Правильно! Ничего. В одном месте его пересекает дорога, да тропинка узкая идет вдоль забора колбасного завода, а само это засыпанное место просело, да сорным деревом поросло. И ничего там не построили, да и не построят, потому что бараном надо быть, чтобы не допереть, что к чему. Грунт за шестьдесят с лишним лет так и не успокоился, гуляет там земля, да и будет гулять. Люди, которые овраг засыпали, давно уже на тот свет поубирались, и, по словам моей покойной давно мамы, никто долго не прожил — от автопарка их завода народ там работал, многих знала она. Как я позже поняла, город высунул тогда два «пальца», да и сдавил слегка — и людей, и землю, и само место. И этого с лихвой хватило.

И вот знаешь, Танюша, бабушка тогда еще кое-что говорила, что я осознавать стала только сейчас, когда стала писать тебе это письмо. Она сказала матери — прищипнули пальцЫ девку нашу. Мать стала возражать, что, мол, суеверия это и глупости, но, Танюш, видать, и вправду что-то с нами тогда случилось. Вот взять Зину, подругу мою стародавнюю. И меня тоже взять. Жизни у нас вроде бы и неплохо сложились, но вот только ни у Зинаиды, ни у меня, ни детей, ни семей нормальных не случилось. И успехов особенных не было, хотя работали обе честно, прилежно, на совесть. Я, как ты знаешь, всю жизнь в отделе кадров протрудилась, а Зина стала бухгалтером. Казалось бы, места нам достались хлебные, но почему-то хлеб мы только и видели, ни масла на нем не бывало, ни икры. Словно стояла между нами обеими и простым человеческим счастьем какая-то стена незримая, словно печать на нас была проставлена, даже не знаю, как объяснить. Мечталось — и не сбылось. Однако следует признать, мы по сей день обе практически здоровы, бодры, и на жизнь не жалуемся. Так что я не знаю точно, что могло послужить причиной моих семейных и рабочих неудач, может, и права была в чем-то бабушка, а может — и впрямь это только вымысел.

Ладно, опять я отвлекаюсь. Давай про дом напишу, что у метро, в котором покойная Люда проживала со своей дочерью. Строили его в семидесятые, я тогда еще вполне себе молодой была, и на работу ездила на автобусе, сейчас этого номера уже нет, а тогда имелся, чуть не прямо к проходной завода меня подвозил. И вот как раз рядом со стройкой была моя остановочка, на которую я каждое утро к восьми приходила. Автобусы, как ты догадываешься, в те времена часто запаздывали, поэтому на остановке я каждое утро проводила от десяти минут до получаса, и стройку видела во всех деталях и подробностях, да и о происходящем на ней тоже была осведомлена, земля ведь слухами полнится.

И пальцев я тоже там видела. Не один раз, и не два. Я их почти каждый день там рядом примечала, в течение двух, наверное, лет — дома тогда строили неспешно, не так, как сейчас.

Так вот.

Чертовщина, форменная чертовщина началась на этой стройке еще на этапе котлована под фундамент, потому что в котлован откуда-то пошла вода, и в один далеко не прекрасный день в нём утонули сразу трое рабочих. Тогда, как ты понимаешь, шумиху никто не устраивал, и в газеты никто про такое не сообщал, но слухи про это тройное утопление разошлись быстро, и еще как. Якобы пили там эти трое работяг, а потом с пьяных глаз полезли купаться в котлован, и потонули. Ну да, очень складно получается, вот только воды там было по пояс, и это была не вода, а жидкая грязь. Купаться? В грязи? Это ж сколько надо выпить, представить страшно. То есть поверили в этот слух только совсем простодушные, я же, в мои 24 года, не поверила, равно как и все, кто котлован этот хоть раз видел, пусть и в щель в заборе стройки.

Дальше — больше. Осенью одного мужика переехало трактором, а другой убился электричеством, причем случилось это с интервалом в две недели, не больше. Потом еще двое рабочих пропали, и найти их не смогли. Снова поползли слухи — кто-то утверждал, что они сбежали со страху, кто-то говорил, что обоих их замуровали в бетонный пол будущего подвала. Танюш, я не знаю, что из этого бред, а что правда, рассказываю, как есть. Зимой вроде бы наступило затишье, зато весной кошмары этого самого дома стали происходить с утроенной силой. Сперва кран чуть не свалился, но, по счастью, при этом никто не пострадал, просто чудо. Потом сорвалась плита (дом из блоков построен, которые на заводе отливали, и сюда привозили), и раздавила человека, но этого я сама не видела, а вот следующую смерть довелось, к несчастью, увидеть уже самой. С тринадцатого этажа рабочий сорвался вниз и разбился насмерть. Вот важно — ты про этот случай помни, хорошо? Упал он... я не видела, как падал, но побежала вместе со всеми, когда бабы кричать и голосить начали. Разбился, разбился, ой, мамочки, в «скорую» звоните! Голосят, бегут... у забора столпились, а ты сама подумай, какая «скорая», когда такая высота? От человека лепешка осталась на земле, асфальта там тогда не было. Ну и еще случаи были, но сил уже никаких нет про них подробно писать.

Двенадцать жизней этот дом только при своей постройке забрал, Танюша. Только при постройке. Представляешь? С трудом, наверное. Но — построили. И люди туда въехали, тогда с жильем еще хуже было, чем сейчас. Въехали, въехали, куда деваться. И началось...

Я от Люды все новости узнавала. Хорошая она была женщина, интеллигентная, добропорядочная, но вот в семейной жизни у нее не задалось, муж бросил, дочь плохонькая получилась. Маялась она, ей бы совсем другую жизнь, но уж как вышло. Люда, как в восьмидесятых туда переехала, после болезни своей (про рак помнишь?) пристроилась в этом же доме счетоводом, взносы от жильцов принимала, бухгалтерию нехитрую вела, дом-то этот ЖСК, вот и трудилась помаленьку. А счетовод, он про всех жильцов в курсе, сама понимаешь. И она чуть не каждую неделю мне рассказывала, что там и как.

До сих пор мне от этих рассказов не по себе. Сосед её, дверь в дверь жили, сына потерял. Да как страшно! В аварии, молодой парень был совсем, расшибся так, кто в закрытом гробу хоронили. Или — дочка гражданина одного, молодая девка, здоровая, веселая. На танцы пошла, и вернулась с пневмонией. И умирала потом в больнице два месяца, к аппаратам подключенная. Люда рассказывала, что у неё свищи на груди и на спине открылись, и из этих свищей лёгкие вместе с гноем выходили. Страшно? Ну а то. Или Пяткины. Это уже вообще за гранью, как мне кажется. За шесть лет вся семья с ума посходила, и все женщины, с интервалом в два года, вышли из окна — с того самого тринадцатого этажа, помнишь, я просила тебя не забывать про то, как рабочий погиб? Вот, то-то и оно. Словно за собой он их утянул, причем дочь, талантливую девушку, первой. Сперва у неё нашли шизофрению, два года она мучилась, а потом, как просветление настало, написала записку, и — в окно. Так, мол, и так, простите меня, мама, папа, и бабушка, но не могу я больше блуждать в глубинах тьмы своего разума, или чего там от него осталось. Потом, похоронив дочь, мама следом в то же окно отправилась, а последней была бабушка. Папа остался, и как-то незаметно быстро спился. Что с ним получилось, Люда не знала. Сказала, что пропал. Был, да пропал. Искать его оказалось некому. И случаи такие Люда, царствие ей небесное, рассказывала чуть не каждый раз, как приходила ко мне чаю попить, да за жизнь посудачить. Только и было слышно от неё — разбился, спился, утонул, повесился, выбросился, и далее, и прочее, и дыбом волоса от таких-то откровений.

Хороший дом, да? Или не дом, а место. Я, кстати, пыталась разузнать, что же там до этого дома было, и, как оказалось, ничего. И никогда. Пустырь там был, и мимо этого пустыря шла старая престарая дорога, ведущая к центру с нашего полуострова, причем проложили её в незапамятные времена, как говорится, ещё при царе Горохе. Дальше там поселки начинались, а это место пустовало, на старых картах можно поглядеть. И вот думаю я, неспроста оно пустым оставалось. Может, кто-то знаткий глянул разок, головой покачал, языком поцокал, да и сказал — не надо тут селиться людям, селитесь дальше. Вот и селились. А здесь — только мимо проходили, да через левое плечо поплёвывали.

Человек, как говорится, предполагает, а Бог — располагает, Танюш. Напугала тебя, да? Вот я дура старая. Ты не бойся, ты девочка чуткая и умная, разберешься. Почуешь недоброе — бери малыша, бери мужа, да в сторонку уходи, и будет у тебя всё хорошо. Остерегайся только людей с мёртвыми глазами, которые на сборищах, да рядом со стройками появляются. И вообще, лучше близко к таким местам не подходи, здоровье, как говорится, дороже. И за малым следи, не надо ему такой судьбы, как у нас с Зиной получилась. Отщипнули у нас тогда что-то пальцы, вот и судьбы у нас получились пустоватые. А у него пусть полная будет, добрая, он славный мальчик.

Страшно, Танюша, другое. Страшно то, что дураки, они не ведают, что творят, а получают потом по полной, и за всё. Вот, например, какой-то обычный работяга, скажем. Приехал в Москву за длинным рублём, и приписался на стройку. Как сейчас принято говорить — а чё такова? (надеюсь, я правильно написала) И ему говорят — вот дом старый, вот сквер. Видишь? Дом сломать, сквер вырубить. Угу, отвечает он, берет бензопилу, и идёт валить сперва столетнее дерево, а потом бульдозером превращает дом в груду обломков. А в это время на него откуда-то смотрят пальцы, смотрят своими безжизненными пустыми глазами, и у работяги, урвавшего свой длинный рубль, заболевает потом сын. Или дочь. Или, что чаще, и сын, и дочь, и жена трогается умом, и сам он, раньше пивший только по праздникам, начинает тянуться к бутылке, и через поколение от семьи его, в прежние времена процветавшей, остается только несколько могил с покосившимися крестами. Потому что нельзя, оказывается, на чужом несчастье или смерти своё счастье построить. Отольётся. Всегда отливается, но вот только пальцы, они этот процесс ускоряют вдесятеро. Лес на том берегу реки свалили, помнишь? Ещё рыла свои ухмыляющиеся в камеры тыкали. Вот помяни моё слово, через десять лет останутся от них либо кресты да кучки, либо плакать они будут кровавыми слезами над этими кучками. И чего-то не сочувствую я им. Когда интервью снимали, я там пальца заприметила. Стоял поодаль, да смотрел. Как они всегда делают. Небось, кого ему надо было, высмотрел. И это только интервью, а сколько там пальцев в обычное время шлялось — то нам неведомо.

И я могу сказать тебе точно одно: ни у кого, кто эти дела творил, и кто в подобных местах селится, ничего хорошего в жизни нет, и не будет. Да, может быть, на какое-то время пальцев и отпугнули, может, разжал город руку — но он ее сожмёт. Как почти тысячу лет до того сжимал, раз от разу. Расплата будет, каждому, пусть и не сразу, но обязательно. И вот еще что. Я-то видела только пальцы, и бабушка, и мама моя. Всего лишь пальцы.

Страшно даже представить себе, что может быть, если город разозлят настолько, что он не только пальцы свои покажет, а, например, руку высунет, целиком. Или голову поднимет. Лучше его не трогать, как я думаю. И ему спокойно, и нам спокойно.

Ох, Танюша, что-то длинно у меня получилось, ты, небось, устала читать. Ладно, пора заканчивать, в таком случае. Желаю и тебе, дорогая моя девочка, и твоей семьи мира и процветания, и пусть у Дениски пройдет, наконец, эта его аллергия, а Дима пусть купит себе это, как его, скутер, о котором он мечтал. И пусть у вас будет всё хорошо.

Обнимаю.

Ваша тётя Маша, и Чарлик, который сейчас не белый пудель, а серый, собака такая. Очень сильно пачкается на даче, но про это я в другой раз напишу...(с)

Екатерина Белецкая

Соскучилась, как собака северная ездовая. Прям до немогу. Вставать через 3 часа, а у меня переклин, отстань, мироздание, дай подохнуть.

Я не знаю, какие тэги тут вообще надо ставить. Блин, просто поставлю Gorillaz - Feel Good Inc.