IwanKiryuhin

Соседка подошла ещё ближе и прошептала ему на ухо:

– А я так и знала!

Аглая сделала шаг назад и дальше разговаривала без шёпота.

– С Вашего позволения не отказалась бы в этом поучаствовать. Но только сначала у меня небольшая просьба.

Виталий был готов хлопнуть дверью перед назойливой женщиной, но её вежливость поработила его. Приоткрыв рот в изумлении, он продолжал слушать приятный текучий голос соседки.

– Так получилось, – продолжала Степанова. – Но сегодня я уезжаю на пару дней в другой город.

– Ничего страшного, – подсуетился Виталий. – Знакомство с внеземным можно отложить на любой другой удобный случай.

Пыжиков улыбнулся первый раз с того момента, как открыл дверь своей квартиры перед соседкой. В его голове с бешеной скоростью прокручивалось кино, как настырная женщина кивает и уходит туда, откуда пришла, и он больше никогда не совершает ошибки – распахивать дверь, не поглядев в дверной глазок.

– Это да, но Вы не так поняли. Я уезжаю, а Вильгельм остаётся. Его я попросту не могу с собою брать. И я хотела бы попросить Вас приглядеть за ним.

Женщина опустила руку в кармашек домашнего халата и извлекла звенящую металлом связку ключей. Протянула Пыжикову, слегка покачав в воздухе, будто юная школьница с бантами на последнем звонке тяжёлым колокольчиком.

– Так может Митрича лучше попросить из тридцать четвёртой? Он опытный дачник.

– Простите, не поняла? – сдвинула тонкие редкие бровки Аглая.

– Ну, его же поливать нужно, Вильгельма то вашего, листочки от пыли протирать. Или это гигантский кактус с ногами, который вечно норовит сбежать и поэтому за ним глаз да глаз?

Женщина секунду молчала, потом залилась смехом на весь подъезд. Виталий осмотрелся по сторонам, испугавшись, что на её хохот сбежится вся соседская братия.

– Это не кактус, хотя Вы почти угадали. Это сиамский кот. Он кастрирован и его характер весьма колюч. Будьте с ним аккуратны, пожалуйста, он чрезвычайно злопамятен. На Митрича, к сожалению, у него аллергия.

Он принял ключи от квартиры, где его ждал пушистый злюка. Хозяйка усатого злыдня проинструктировала няньку, где брать корм, в каких количествах его поглощает этот проглот, что делать с его лотком, если этот бессовестный комок шерсти надумает опорожняться.

После обмена взаимными любезностями и благодарностями соседи разошлись по квартирам. У Виталия от свалившихся на его голову обязательств зудела вся кожа. Он чесался, потирал, нахмурив брови, кудрявый затылок, проклинал блохастого кота, отнявшего у него на два дня одиночество и любимое безделье. Но поскольку глубоко в душе он был человек добрый, то не мог себе позволить отнестись к этому поручению спустя рукава.

Когда пришло время проверять и кормить шерстяного незнакомца, Пыжиков долго ходил кругами возле входной двери своей квартиры. На душе у него была какая-то тревога. Руки тряслись. Никогда ранее в жизни никто вот так легко не отдавал ему ключи от своего жилища. Всё потому, что он ни с кем не водил знакомства, людям, как самым алчным и продажным существам, не доверял ни грамма. А соседи любых людей хуже во сто крат. Но с чего бы эта женщина, не зная его, вот так легко открыла доступ в свою квартиру? Если он за всю свою жизнь так и не смог никому довериться, как смогла она поверить в то, что он её не обкрадёт, не заморит голодом бедное животное?

Наконец Виталий набрался решительности, вышел из своей квартиры и робкими шагами, какими первоклассник первый раз в жизни выходит к доске, звеня ключами в дрожащих руках, направился в имения соседки.

Прихожая встретила соседа белоснежными стенами, ровными рядами туфель на обувнице, гладкими, не измятыми как у него, курточками, висящими каждая на своей отдельной вешалке. Слева по стене несколько рамок с фотографиями хозяйки недвижимой собственности.

Виталий прошёл на кухню, где пахло выпечкой, а горделивый кот сидел на подоконнике и пялился на птиц, нагло залетающих на открытый балкон в поиске съестного. Почему-то Виталия даже не удивило то, что Вильгельм не соизволил обернуться на шаги незнакомца. Видимо, доверял хозяйке, но и поважничать был не прочь.

Пыжиков наполнил миски кота кормом и питьевой водой, но тот даже не шелохнулся на запах еды. Хочет показать кто тут главный, подумал Виталий и улыбнулся. Однако улыбка быстро покинула его физиономию, когда он приблизился к лотку этой важной сиамской особы.

Наклонившись, Виталий попытался зажать ноздри пальцами, но быстро сообразил, что одной рукой ему с этим безобразием не справиться. Тогда он набрал полные лёгкие воздуха, задержал дыхание и, с набирающим пунцовый оттенок лицом, принялся утилизировать радиоактивные отходы жизнедеятельности кошачьего организма.

После того, как лоток был помыт, почищен и обновлён свежим наполнителем, а руки продезинфицированы жидким мылом, Пыжиков обнаружил на кухонном столе под вафельным полотенцем дюжину румяных пирогов и записку.

«Виталий, большое спасибо за доброту вашу и заботу о Вильгельме во время моего отсутствия. Надеюсь, Вы поладите и сделаетесь хорошими приятелями. Не могла никак и Вас оставить без угощения. Ваша соседка – Аглая.»

Виталий надкусил пирог, который оказался с повидлом (его любимый) и, не прожевав, промямлил:

– Фмефная зенфина, фтобы я и кот фтали пгиятелями?

Он засмеялся и едва не поперхнулся, когда услышал этот насыщенный грубый бас с хрипотцой:

– Да, это тебе не комиксы про НЛО читать.

Виталий осмотрелся, но никого не обнаружил. Он заглянул на балкон – там было пусто. Пробежался быстро по всем комнатам, заглянул во все шкафы, даже под ванну. Подумав, что это ему просто померещилось, вернулся к столу, чтобы взять ещё один пирожок и уже ретироваться в своё привычное гнёздышко стареющего холостяка. Едва его рука коснулась плотненьких боков вожделенной выпечки, как вновь откуда-то послышался этот голос:

– Нехорошо совать свой нос по чужим шкафчикам, тем более, когда это женские шкафчики, а ты вроде как мужчина.

Виталий присмотрелся и увидел, как шевелятся усы у глазевшего в окно кота.

– Хотя, как можно называть мужчиной того, кто при виде кошачьего лотка едва ли не падает в обморок?

Кот обернулся, посмотрел в глаза Пыжикову, усы вновь зашевелились, и изо рта его полилась уже знакомая речь:

– Мой тебе совет – завязывай ты с этими своими внеземными экспериментами. Если фекалий кошачьих испугался до потери сознания, какой из тебя учёный? А про контакт с внеземными цивилизациями и подавно лучше забыть.

Виталий проглотил остатки пирога, не успев прожевать, как следует. Плюхнулся на табурет, благо тот оказался там, куда Пыжиков бессознательно приземлил пятую точку, утратив правду в ногах. Мужчина покосился на зажатый в дрожащих пальцах пирог, сморщился и вернул его обратно под вафельное полотенце.

– Странные какие-то пироги у твоей хозяйки, – обратился Виталий к Вильгельму. – Мерещится такое, что, наверное, мне пора возвращаться к себе. Загостился я что-то.

– Беги, беги, там тебя твои лампочки уже заждались.

Вильгельм подмигнул Виталию и отвернулся к окну, а Пыжиков окончательно осознал, что всё это ему совсем не показалось. Наконец он справился с внутренним оцепенением и выдавил из себя:

– Послушай, про какие лампы ты говоришь? И что вообще ты о себе возомнил? Если кот говорящий, значит, можешь направо и налево советы раздавать?

– Уж тебе ли на жизнь жаловаться? – фыркнул Вильгельм, не оборачиваясь. – Когда отпадает необходимость заглядывать под каждый хвост, открываются поистине самые сокровенные тайны бытия. – Питомец, медленно перебирая лапками, повернулся полностью к Пыжикову. – Претерпев некоторые досадные лишения не по своей воле, со всей ответственностью заявляю тебе, сосед, в своих правах я нахожусь даже выше некоторых человеков.

– Вздор! – Не сдержался мужчина. – Быть не может, чтобы каждый кастрированный кот превращался в философа, вёл светские беседы, да ещё кого-то жизни поучал!

– Ничего, привыкнешь. Придётся принять. Иначе мозги набекрень.

Кот засмеялся каким-то удивительным кошачьим смехом с нотками мурлыканья.

– Если ты такой умный и образованный, что же ты лоток за собой не чистишь?

– Вроде человек разумный, а вопросы глупые задаёшь, – продолжал хохотать наглый котяра.

Он приподнялся на задних лапах и продемонстрировал передние.

– Такова природа, я тут совершенно бессилен. Это люди держат нас у себя в домах, а не мы приходим сами.

– Ладно, мне пора. – Виталий поднялся со стула. – Завтра утром приду кормить тебя. Приятного аппетита, доброй ночи.

– Доброй. Только не вздумай больше посылать в космос свои сигналы.

– Чёртов кот, откуда ты знаешь про них?

– Говорю же, когда отпадает необходимость пускать слюнки на стройных дамочек, открываются такие двери, каких до этого и в упор не видел.

Сиамский кот прошёлся по подоконнику, чеканя шаг, словно породистый, хорошо обученный конь. Присел на дальнем краю, почесал задней лапой за правым ухом и ответил:

– Видишь ли, ещё в тысяча девятьсот шестьдесят четвёртом году с радиотелескопа Аресибо, что находится в Пуэрто-Рико, было отправлено сообщение к созвездию в скоплении Геркулеса. По расчётам эта смска будет в пути до адресата двадцать пять тысяч земных лет. Если послание достигнет разума, столько же времени потребуется на получение ответа.С профессионального, дорогущего аппарата, понимаешь? Твоя пукалка самодельная от общедомовой сети работает?

– Да, – смутился Пыжиков. – Что ты хочешь этим сказать? Что мои попытки бессмысленны и безосновательны?

– Именно. Ты тратишь своё время попусту. Ищешь иголку в стоге сена, хотя рядом с тобой, на расстоянии вытянутой руки, крутится столько неизведанных вселенных.

– Ты про себя что ли, феномен?

Виталий схватился за живот и принялся хохотать.

– Дурень, – Вильгельм отвернулся к окну и легонько завилял хвостом, будто бы на что-то обиделся.

Когда мужчина перестал смеяться, и собеседников окутала тишина, кот продолжил, не оборачиваясь:

– Аглая Викторовна обожает книги в жанре научной фантастики, наверное не отказалась бы и от фильма на большом экране. Аромат альстромерии приводит её в дикий восторг.

– Для чего ты мне выдал это досье?

– Просто так. Если ты не способен анализировать поступающую информацию в таком прозрачном формате – я тебе ничего не говорил. Доброй ночи, сосед.

– Доброй ночи, – сказал Виталий.

Он хотел подойти ближе и погладить кота, чтобы тот на него не обижался, но, так и не решившись, закрыл за собой дверь на ключ.

Через два дня в квартиру Пыжикова снова позвонили. Открыв входную дверь, Виталий вытянул перед собой жиденький букет альстромерий.

– Это мне? – вокруг глаз у Аглаи Степановой сгустились мелкие морщинки. – А зачем?

– Это за вкуснейшую выпечку Вам от меня благодарность. – отвечал Виталий.

– Спасибо, не ожидала.

Женщина приняла букетик и прижала к груди, предварительно вдохнув аромат. Пыжиков вернул ей ключи от квартиры. Когда они уже попрощались, и соседка повернулась к нему спиной, мужчина заикаясь произнёс:

– Аглая, мне тут товарищ один фильм нахваливал, в нашем кинотеатре всю неделю крутят, быть может составите мне компанию в эту пятницу вечером? Если конечно Вы не заняты.

Степанова остановилась, повернулась к Пыжикову только лишь лицом, улыбнулась:

– В пятницу? Да, кажется я ничего не планировала на вечер этого дня. Пойдёмте.

Где-то вдалеке зазвенела старинная пожарная сигнализация. Или школьный звонок? Или будильник? Затем груда хлама на столе запищала противным ультразвуком, примерно в середине её появились три большие красные цифры: пять, ноль, ноль. Откуда-то приглушённо заиграла музыка, потом запела Людмила Гурченко свою знаменитую песню про пять минут. Причём это была всего одна фраза из шлягера, просто обрывок, который повторялся по кругу – пять минут, пять минут, пять минут. Это вызывало в мозгу нарастающее раздражение.

Теперь ярко-красные цифры стали меняться. Медленно. Казалось, будто бы время стало густым и вязким.

Четыре пятьдесят девять. Четыре пятьдесят восемь.

– Это что, шутка какая-то? – завизжал Мишка и тут же осёкся, пытаясь придать голосу мужественности, но тот всё равно оставался каким-то детским. – Чёрт! Чёрт! Дамы! Дамы, да очнитесь же вы!

– Сам ты дама, – откликнулся мужским тенорком недавно кашляющий силуэт.

– Пётр Иваныч? – узнал своего офисного начальника Мишка. – Как? То есть почему?

– А я откуда знаю? Мне тоже хотелось бы спросить об этом.

Четыре пятьдесят семь.

Третий силуэт зашевелился, пробуждаясь, и в этот раз точно оказался женщиной.

– Татьяна Викторовна, и Вы тут, – расплылся в улыбке Михаил.

– Сазанов? – откликнулась дама. – Что всё это значит?

Её глаза стали похожи на два огромных белоснежных блюдца, носик пуговкой сморщился так, что стал почти неприметным.

– Отлично! Просто супер! – завопил Мишка Сазанов. – Никто не в курсе как мы тут все очутились. И что это за дурацкий будильник на столе? А?

– Сазанов, ну ты что, голливудских боевиков ни разу в жизни не смотрел? – Пётр Иванович подался вперёд, сколько это было возможно.

– Смотрел, как же, я может, между прочим, только боевики и смотрю.

Мишка расправил плечи, если это можно было так назвать, чтобы казаться героем вышеупомянутых экшен-фильмов.

– Ну и? – Татьяна Викторовна тоже включилась в игру в шарады. – Ничего не напоминает?

– Бомба? Да ну, кому это надо? Хилая компашка, занимающаяся бухгалтерией – не смешите меня, пожалуйста. Это какая-то ошибка.

Сазанов крутил головой то вправо, то влево, переводя взволнованный взгляд с начальника на его секретаря. В непроглядной темноте что-то упало и разбилось. Мишке показалось, что там кто-то топчется на острых каблучках.

Пётр Иванович повернулся в сторону, как бы пытаясь спрятаться за своими густыми длинными волосами, обычно в рабочее время собранными в солидный конский хвост.

– Не так всё просто, – прошептал он и закашлялся вновь.

– Что? – от услышанного Мишкины глаза стали вточь как у Татьяны Викторовны.

– Что слышал, – начальник перешёл на лёгкий крик. – Помнишь, на прошлой неделе тебя к себе в кабинет вызывал?

Мишка кивнул.

– Помнишь, верзилу, который в моём же кресле сидел и руку в кармане держал?

Сазанов только медленно моргнул, молча.

– Это кореш мой давний.

– Ну и что? – втиснулся Мишка. – Что ни у кого из нас корешей нет? Вон у Татьяны Викторовны, наверное, тоже есть корифан какой-нибудь закадычный.

Мишка выдавил улыбку и дрожащим веком подмигнул секретарше.

– Не тупи, Сазанов, – не вытерпел начальник. – Корешами обычно называют тех, кто срок чалил, понятно?

– А кто тупит? – заискрило у Мишки. – У нас исторически сложилось так, что чуть ли не две трети страны за решёткой побывало. Теперь каждого подозревать и стороной обходить что ли?

– Не каждого, конечно, – оправдывался начальник. – Да только этот кореш мне больше не кореш, так как решил наехать на меня и по лёгкому денег поиметь. Ясное дело – он ушёл с пустыми руками.

– Ещё бы, – усмехнулся Сазанов. – Сами с хлеба на воду, так сказать перебиваемся.

– Ему то вот попробуй докажи. – Начальник опустил голову на грудь. – Уходя, он пообещал взорвать всю мою чёртову контору, если денег не будет к концу недели.

– Это всё меняет, – подытожила Татьяна Викторовна.

– Чего меняет? – опять взбеленился Мишка. – Я стесняюсь спросить – а мы то тут при чём? Мы этого кореша знать не знаем, и знать не хотим. Мы ему, можно сказать, ничего и не должны. Нас то за что? Господи!

Последнее слово вылетело из Мишкиного рта с тем же визгом, что и первые звуки после пробуждения. На часах красные квадратные циферки показывали – два тридцать четыре.

– Сазанов, будьте мужчиной, – потребовала секретарша. – Как ни как мы один единый коллектив. Если у кого-то проблема, значит эта проблема у всех нас.

– Проблема? Тань, ты серьёзно? – Сазанов резко перешёл на ты с секретарём. – Проблема – это когда пальчик порезал или кирпич на ногу уронил. Ясно? А когда от тебя через полторы минуты останется раскалённый фарш, это, Таня, не проблема. Это…Это…

Сазанов хотел было выпалить заветное словцо, но в последний момент вспомнил, что перед ним женщина и передумал выражаться.

– Он самый, – подытожил за Мишку начальник. – Он самый и есть.

– Но должен же быть хоть какой-то выход? – женщина, в отличие от мужчин, не собиралась сдаваться.

– Точно, – воспрял духом Мишка. – Зря мы столько времени болтовнёй занимались, теперь вряд ли успеем выбраться, но хотя бы попытаемся.

Сазанов стал подпрыгивать вместе со стулом, ногами пытаясь немного продвинуться в сторону начальника – путь был ближе. Ножки стула шкрябали по неровному бетону и поднимали в воздух облако из бетонной пыли. Мишка покрылся поблескивающими капельками пота, но от своего не отступался.

– Что ты задумал? – спросил Пётр Иваныч, вытянув шею вперёд.

– Сейчас, начальник, я подберусь к вам и перегрызу скотч на руках, потом вы поможете освободиться мне. Вместе мы избавим от оков Татьяну Викторовну и, надеюсь, успеем унести ноги, пока тут не шандарахнуло как следует.

– Клёвый план, но у нас уже меньше двух минут. – Пётр Иванович состроил кислую мину. – Боюсь нам не успеть.

– Успеем, – Мишка уже знатно запыхался. – Успеем, если вы прекратите болтать и начнёте двигаться мне на встречу.

Начальник посмотрел на сектретаршу, втягивая голову в плечи и нахмурив брови. Но задор Михаила, кажется, всё таки передался и начальству, и Пётр Иваныч, скрипя зубами, пытаясь сплюнуть липнущие к губам волосы, поскакал со скоростью самой быстрой черепахи навстречу призрачной возможности спастись.

Спустя пару мгновений, доблестные мужи в промокших от пота рубашках, встретились где-то на середине пути. Мишка стал раскачиваться на ножках стула, как это делают озорные дети.

– Боже, да ты же сейчас разобьёшь свой затылок о бетон, Сазанов! – Секретарша зажмурила глаза, чтобы не видеть происходящего.

Мишка, наконец, раскачался так, что пересилил центр тяжести и грохнулся спинкой стула о бетон. Раздался мощный удар, треск древесины, но стул остался цел. Как, впрочем, и затылок героя – он во время полёта прижал подбородок к груди, что и помогло избежать предрекаемой участи.

– Живой? – секретарша разжала веки.

– Живой, – прохрипел Мишка. – Только дурак не догадался: надо было из стороны в сторону раскачиваться, так же проще опрокинуться.

– Что дальше? – начальник с надеждой покосился на сотрудника.

– Сейчас. Подождите секунду.

Сазанов мастерски перевернулся на колени, упираясь лбом в грязный бетон. Потом он разогнулся, насколько это было возможно, будучи прикованным к стулу. Подполз к начальнику сзади, кое-как дотянулся до связанных за спинкой стула кистей и принялся грызть скотч, что-то бубня и рыча, как голодный пёс, нашедший голую кость.

– Мальчики, – вдруг заговорила секретарша. – Мы уже ничего не успеем. Осталось пятьдесят секунд. Если даже и успеем – куда нам бежать? Все ворота и двери, скорее всего, заперты или заколочены. Глупо было бы оставлять нас в открытом сарае.

Сазанов что-то промычал, не отрываясь от работы.

– Что? – переспросила Татьяна Викторовна.

– Я говорю, – проплевался Мишка. – Не сарай это, а ангар.

И снова принялся грызть тугой, в десяток слоёв намотанный скотч.

– Какая разница? – изумилась секретарь. – Мы всё равно уже погибли. Простите меня, коллеги. Простите, если в чём-то была не права, если когда-то неловким словом кого-то из вас обидела. Простите…

Мишка остановился. Сплюнул густо на бетон.

– Сволочь, – прокричал он во всё горло. – Тварь, никак не грызётся, слишком плотный слой получился.

– Ладно, – ответил начальник. – Ничего страшного. Мы хотя бы и вправду попытались спастись и, видит Бог, уходим как герои.

Татьяна Викторовна плакала, склонив голову, порой всхлипывая как-то странно, будто бы не рыдала вовсе, а пыталась сдержать дикий смех. Истерика началась, догадался Мишка.

– Простите и меня, – подхватил эстафету начальник. – Простите, что был чёрствым. Что часто штрафовал вас и других сотрудников на пустом месте, чтоб показывать себя с выгодной стороны в глазах вышестоящего руководства. Простите, что никогда никого не поздравил с днём рождения и не выписал ни единой премии.

Сазанов брякнулся на бок, потом перевернулся на спину.

– И меня простите, – соблюдая очередь, сказал Мишка. – Простите, что не сдавал отчёты вовремя, хотя они всегда были готовы заранее, просто хотелось немного поважничать. Простите, Татьяна Викторовна, что отвечал вам грубостью на ваше «с добрым утром, коллеги». Я говорил: какое же оно доброе, если мы все снова на работе? Только теперь понимаешь, что добрее уже не будет утра. Утра вообще теперь не будет. Простите, что никогда никого не угостил тортиком на день рождения, а сам всегда ел эти тортики за троих, когда другие приносили. Простите.

Музыка замолчала, а часы на столе запищали ещё противнее. Последние секунды, казалось, пошли быстрее, будто с цепи сорвались. Пять. Четыре. Три. Два. Один.

Ноль…

В глаза ударил невыносимо яркий белый свет, и Мишка зажмурился, вцепившись холодными пальцами в сиденье стула. Сердце хотело выпрыгнуть из груди, но почему-то не выпрыгивало. Все трое кричали что есть мочи первую букву алфавита любого языка мира, но спустя мгновение через крик в их уши проникли звуки канонады – как будто тонна поп-корна взрывалась на огромной сковороде. На лицо Мишке посыпалось что-то холодное, липкое, лёгкое. Со всех сторон послышался топот и дикие возгласы знакомых голосов.

Мишка открыл глаза. Его коллеги по офису, все до единого, невесть откуда взявшиеся, столпились вокруг и скандировали без остановки:

– С днём рожденья! С днём рожденья! С днём рожденья!

Начальник и секретарша чудесным образом освободились и мельтешили в общей толпе, хлопая в ладоши, улюлюкая, подхватывая расхожую речёвку.

Сазанова подняли в один момент. Развязали руки, ноги.

Начальник поднёс торт со свечами и приказал загадать желание. Всё было как в тумане, Мишке даже не верилось, что он на самом деле остался жив и это просто розыгрыш. На глазах у него навернулись слёзы. Но тут начальник похлопал его по плечу:

– Сазанов, с днём рождения и всё такое. В общем тортик с тебя завтра, сам понимаешь, да?

Он, улыбаясь, заглянул Михаилу в глаза и добавил:

– И, это самое, объяснительную мне завтра по поводу твоих отчётов.

Похлопал подчинённого по плечу, подмигнул и пошёл к столу, что стоял вдалеке, за которым уже собралась вся братия.

Сторож оборачивается и видит по ту сторону ограды мужчину. Не ровесника по годам, но внешностью близкого к этому. На мужичке коричневые вельветовые брюки, хотя на улице лето и с самого раннего утра у любого обычного человека уже пот в три ручья по спине. Да, думает Евсей, что-то ты, паря, не по погоде штанишки натянул. А мужик ещё и в пиджачок чёрный того же материала кутается, постоянно запахивая разъезжающиеся в разные стороны полы – пуговиц то, видимо, нет. Края рукавов с заметной бахромой. То тут, то там на пиджаке и штанах зацепки и потёртости. Вся одежда мятая, будто он всю ночь на ней топтался, глаз не сомкнул – оттого и мешки сизые под очами мутными.

– А что, не видно разве? – отворачивается к памятнику Евсей. – Усы в порядок привожу.

– Хорош прикалываться, дед, – заливается хохотом незнакомец. – У тебя и усов то нет. Я, конечно, тяпнул солодового пол литра, но ещё не ослеп, чтоб меня на ровном месте любой старик облапошить мог.

– Выходит, что слепой. Посмотри внимательнее.

Сторож тычет гребешком в памятник. Обычная серая бетонная плита с позолоченными буковками и циферками. Однако вместо стандартной овальной фотографии на этом месте из серого камня торчат пышные, чёрные как ночь, гусарские усы. Даже не усы, а усища.

– Ну, народ, – продолжает содрогаться от смеха дотошный мужичок. – Ну, чудаки, чего только не придумают. Лишь бы сверкнуть, лишь бы чем выпендриться. Сам придумал или подсказал кто?

– Чего подсказал? – не понимает сарказма Евсей.

– Чего, чего – усы на памятник приклеить. Ещё сидит с важным видом, как цирюльник царский, умничает. Знаю я вас, чудаков.

– Да ты сам чудак, – не вытерпел дед. – Подойди да глянь поближе, хошь пощупай. Только аккуратно.

– Вот ещё – усы мужичьи щупать. Ты меня за кого считаешь?

– Нужен ты больно, считать тебя, иди куда шёл и не мешай.

Сторож продолжает чесать усы гребешком, стараясь каждый волосок уложить ровнее. Мужичок топчется на месте, и уходить не думает. Дверка ограды скрипит, Евсей чувствует аромат свежего переработанного уставшим организмом солода.

– Ты не обижайся, старик, – слышит сторож всё тот же голос. – Что я, думаешь, не понимаю? У всех свои причуды. А если уж горе такое, то тут, как говорится, каждый сам себе хозяин. Лишь бы полегче стало. Кто это? Сын что ли твой?

– Нет, не сын, – говорит, не оборачиваясь, старик.

– Хм. Тогда опять не понял, разъясни. Зачем на могиле незнакомых людей заниматься разведением усов.

– Да пощупай ты уже и убедись, что не приклеивал я ничего. Они сами тут выросли. Я поначалу пытался то лопатой, то ещё чем стесать их, так они на утро опять на месте. Только фотографию испортил, лица теперь не видать совсем.

Мужик дрожащей рукой потрогал усы на памятнике, подёргал их во все стороны с разной силой, но так и не добился, чего хотел. Оглядел каждый миллиметр, пощипал каждый волосок и, видимо, окончательно уверовал. Присел на лавочку рядом.

– Так надо родственников попросить новую фотку сделать.

– Не приходят к нему. Как схоронили два года назад, так никто и не был. Только я хожу. Каждый день с той поры, как приметил это чудо.

– Плохо дело.

– Почему ж? Он не буйный.

– Кто – памятник?

– Покойник. Сперва, как я принялся с его усами бодаться, чудил немного, а теперь спокойный. Усы никто не тревожит, и он никого не беспокоит.

Мужичок, сидевший всё это время рядом, отсел немного в сторону, почесал в затылке. Несколько раз поворачивался к сторожу, не решаясь продолжить беседу. Но любопытство взяло верх:

– То есть, хочешь сказать – видел его?

– Покойного то? – тут же отозвался Евсей. – Да вот, как тебя, в сторожке за столом напротив друг друга сидели.

Мужик огляделся по сторонам, соображая, видимо, сможет ли перескочить через оградку в случае чего.

– Так это знакомый твой получается?

– Нет, что ты. Я, когда усы увидел, начал их с памятника удалять всячески. Пару дней вроде ничего. Сшибу, наутро вырастут. Опять срежу. На третью ночь в половине третьего ко мне в сторожку стучится кто-то. Думаю, заплутал что ли кто. Дверь то отворяю, а там он – один в один, как на фотографии.

– Да это тебя разыграл наверно кто-то.

– Если бы. Слушай. Как на фотографии, в общем, только без усов. Синий весь. А там, где усы были, красная такая кожа, аж багровая. Я со страху коленками задрожал. Говорю, вам чего, мил человек. А он мне – ты чего, дедушка, к усам моим пристаёшь, помешали они тебе что ли? Говорю, прости, сынок, не помешали, просто ради порядку общего старался.

– А он чего? – втиснулся в рассказ мужик.

– Ничего. Говорит, порядок, значит, любишь – это хорошо. Меня, продолжает, усы всю жизнь кормили, усы да карты. Игрок он был неважный. Зато усы имел уникальные. Пойдет в карты играть, весь до нитки проиграется, потом усы на кон ставит. И всех так завернёт со своими усами, что уж и карты никому не нужны, а все ставки делают – правда ли он все усы свои по волоску щипцами выдергает. Соберёт банк и давай народ потешать, усы щипать. Домой в итоге уходил без усов, с красной кровавой губой и с хорошими барышами. Утром очнётся – усы на месте.

– Брехня какая-то, дед.

– Брехня, – согласился сторож. – Сели мы с ним за стол. Картишки раскинули. До первых петухов играли. В итоге ушёл он и мои десять тысяч унёс. Отличный игрок, оказывается, когда надо проиграет, потом отыграется. Напоследок говорит – ухаживай за усами, меня кормили, и ты сыт будешь.

– И как? Помогла тебе чем эта щётка?

– А этого тебе, друг, знать не надобно, – хихикнул дед. – Всё равно не поверил ни единому слову.

Мужик встал и, молча, ушёл, опустив голову. Больше дед с ним говорить не захотел.

Следующей ночью, в половине третьего, в дверь сторожки постучали. Дед Евсей, кряхтя и скрипя суставами, отворил гостю. На крылечке стоял крупный, высокий, широкоплечий мужик ростом в два с лишним метра. Весь синий. На голове местами проплешины. Верхняя губа багровая.

– Здорово, старик, – голос его раскатывается по сторожке так, будто там Харлей Дэвидсон взвыл на максимальных оборотах.

– Доброй ночи, Толя, – отвечает сторож и отходит в сторону, приглашая гостя войти внутрь.

Богомолов входит, громко топая сапогами по полу.

– Вот, держи, – протягивает здоровенную синюшную пятерню, в которой пятитысячная купюра выглядит, как фантик от конфеты.

– Неужели клюнул? – улыбается Евсей.

– Ещё как клюнул. В ту же ночь явился с канцелярским ножом усы с памятника резать. Ну, я к нему и наведался, как он уснул, трофей под подушкой спрятав. Правда, у этого любителя солода только пять тысяч было. Остальное профукал на напитки.

– Ну, ничего, Толя, ничего. Нам и это в радость. Куплю красочки, подновим оградки да могилки заброшенные. Он, дурья башка, всё равно пропьёт, а мы в дело направим.

Богомолов, молча, кивает, разворачивается и уходит, растворяясь в дверях, как утренний туман с приходом солнца.

Следующим утром сторож снова торопится на могилку, где стоит памятник с настоящими усами. Он снова их подстригает, расчёсывает, ухаживает.

– Дедушка, – слышит он милый певучий женский голосок за спиной. – А что это такое интересное Вы там делаете?

Евсей оборачивается, улыбается незнакомке и говорит:

– Разве не видно? Усы в порядок привожу.