GeorgyNsk2017

Летающая лодка Франца Леппиха

Вообще, Леппих был не первым, кому пришла в голову такая идея. В 1783 году братья Монголефьер (тоже французы) совершили первый полет на воздушном шаре. А уже через год генерал и математик Жан Батист Мёнье предложил идею дирижабля. По его проекту он имел форму эллипса и приводился в движение с помощью трех воздушных винтов, которые должны были вручную вращать восемьдесят человек. Собственно, это и стало причиной, почему проект был не реализован – ручное вращение делало его слишком ненадежным, а большое количество «гребцов» оставляло мало места в гондоле для грузов. После Мёнье были и другие проекты, с веслами, парусами и прочими приспособлениями, которые могли бы заставить шар лететь не по ветру, а в заданном направлении.

Один из таких проектов и представил Наполеону Леппих. Император назвал его шарлатаном и велел выслать из страны. Изобретатель, вернувшись домой, связался с русским посольством. 22 марта 1812 года оттуда ушло донесение другому императору – Александру I, в нем, в частности, говорилось: «Механик Леппих, после многих поисков нашел, что птицы маханием крыльев своих делают пустоту в атмосфере, которая принуждает их стремительно расширяться в облегченном пространстве. Он приноровил начало их к шару… и невступно в три часа он в различных направлениях… подымаясь и опускаясь по своему произволу, сделал 45 французских миль». Далее сообщалось, что изобретатель готов изготовить 50 таких шаров для использования их российской армией в качестве все тех же носителей снарядов.

Александра, в отличие от Наполеона, идея вдохновила и уже в мае Леппих в сопровождении фельдъегерского прапорщика Иордана под именем доктора Шмидта прибыл в подмосковное село Воронцово, где в обстановке строгой секретности началась реализация проекта. Контролировал ход работы лично генерал-губернатор Москвы граф Федор Ростопчин.

Справедливости ради, надо сказать, что немец не был жуликом и он действительно придумал рабочие технические решения, главное из них – нижняя ферма жесткости, которая примыкала к баллону. Позже такие конструкции использовались в дирижаблях полужесткого типа. Но, видимо, желая найти инвестора под свой проект, он, как это бывает у изобретателей, выдал желаемое за действительное.

Очень быстро стало понятно, что одно дело – управление маленьким шаром (на котором ставил свои опыты Леппих) и совсем другое – масштабировать его в шар, способный нести десятки человек экипажа и груз взрывчатки. Ростопчин, кстати, догадался об этом одним из первых, еще в начале постройки первого большого шара он предположил, что пружины, которыми приводятся в действие весла-крылья, не выдержат тяжести этих крыльев, при увеличении их размера. Судя по его докладам, так и вышло: «Пружины ломались при первых ударах весел. Он сваливал вину на дурное качество железа. Я доставил ему лучшее – английское, которое ломалось точно так же. Наконец, он потребовал железо, из которого делают математические инструменты. Скуплены были все такие инструменты, какие только можно было найти и опыт точно так же был неудачен».

Вообще, для проекта средств не жалели. Леппиху передали три тонны серной кислоты (для производства водорода, которым наполнят шар), требуемое железо и еще 8 тысяч рублей на всякие расходы. Ему в свою очередь удалось убедить Ростопчина, что шар все же полетит. Даже назначил дату – 15 августа, о чем было доложено императору. Пока же работа кипела, смета росла. К концу лета на проект потратили уже 72 тысячи рублей, состояние по тем временам. А вот результаты не радовали. Через полтора столетия эксперты подсчитали, что из закупленных реактивов можно было получить 800 кубометров водорода, что позволило бы поднять в воздух одного-двух человек. Но поскольку «лодку» предполагалось приводить в движение чисто мускульной силой гребцов (как и у Мёнье), то их требовалось не менее полусотни, по расчетам Леппиха.

Близился момент «Ч». 3 сентября, за несколько дней до Бородинского сражения, Кутузов пишет Ростопчину: «Государь говорил мне о еростате, который тайно готовится близ Москвы. Можно ли будет им воспользоваться… и как его употребить удобнее». Александр Iдает распоряжение отправить Леппиха с его «небесной лодкой» в распоряжение Кутузова, отдельно указав, что нельзя допустить, чтобы она как-то попала в руки неприятеля. Но «лодка» так и не взлетела. Сражаться при Бородино пришлось без поддержки с воздуха.

За три дня до занятия французами Москвы Ростопчин отправляет еще одно донесение: «С прискорбием извещаю Ваше Величество о неудаче Леппиха… Прошло пять дней и ничего не готово. Вместо 6 часов он употребил целых 3 дня, чтобы наполнить газом шар, который не поднимал и двух человек… Большая машина не готова, и, кажется, надо отказаться извлечь из нее ту пользу, которую ожидали». Далее Ростопчин сетует на 148 тысяч рублей, потраченных напрасно и называет немца шарлатаном. Хотя вряд ли им двигал злой умысел, судя по всему, изобретатель искренне верил, что сможет построить летающий аппарат. Но осуществлять подобные проекты стало возможно только, когда появились двигатели, превосходящие возможности мускульной тяги. А войну с Наполеоном мы выиграли без «вундерваффе», все решили другие факторы – доблесть солдат, таланты полководцев и т.п.

Что интересно, несмотря на провал изобретателю дали второй шанс. Сначала он продолжил работы под Петербургом под контролем Аракчеева.

Для облегчения аэростата Леппих усовершенствовал свой летательный аппарат — построил новую гондолу, попутно облегчив конструкцию и заменив деревянные стойки пеньковыми канатами. Он возвратил точку крепления крыльев с гондолы на обруч на оболочке шара. Но когда и год спустя лодка не взлетела, проект был передан на экспертизу ученым и военным. Ряд опытов, проделанных в их присутствии доказал, что «лодка» может летать только по ветру, не отличаясь ничем от других воздушных шаров. Проект был окончательно закрыт и в 1814 году Леппих покинул Россию. Впоследствии ему так и не удалось воплотить в жизнь свою идею управляемого воздушного шара. А первый дирижабль поднялся в воздух почти 40 лет спустя. На нем были установлены воздушные винты и паровая машина мощностью в три лошадиные силы. Но это была уже совсем другая история.

Первым это попытался сделать не грек, а карфагенянин Гимилькон. Он вообще был известным путешественником, но удалось ли ему добраться до Британских островов, большой вопрос. Главным доводом в пользу Гимилькона стал тот факт, что по свидетельству Юлия Цезаря и Страбона в древности добычей олова славилась местность Корунна (современный Корнуолл). А Гимилькон, опять же по свидетельству ряда античных авторов доплыл как раз до мест, где добывалось олово.

Но, признаем, эта история выглядит несколько натянуто. Не добавил ясности и сам Гимилькон, рассказывавший о пути в северные моря разные небылицы, которые опять же дошли до нас в пересказе Плиния Старшего (жил на четыреста с лишним лет позже Гимилькона) и римского писателя Руфа Феста Авиена (жил на семьсот с лишним лет позже Гимилькона). И что там от первоисточника, что от пересказчиков – разделить, увы, сложно.

Но даже взяв на веру его рассказ, не все в нем говорит в пользу достижения карфагенянином Британии. Вот в пересказе Авиена: «Внизу же у этих гор, у самого их подножия, где выступает мыс, перед глазами жителей широко открывается Эстримнидский (Бискайский) залив. В нем лежат те острова, которые называются Эстримнидами: широко раскинувшись, они богаты металлами - свинцом и оловом. Здесь живет много гордого духом народа, настойчивого и ловкого… На шитых своих судах они далеко бороздят и бурное море, и океанские бездны, полные чудищ». Бискайский залив, если взглянуть на карту – это совсем не Британия, а вовсе даже Франция, причем скорее южная.

Дальше начинаются вовсе фантастические детали – воды, дескать, тут заросли водорослями, которые мешают движению судов, а водятся в них разные морские чудовища, представляющие еще большую опасность для моряков. Некоторые авторы увидели в этой истории доказательство того, что корабль карфагенянина отнесло аж в Саргассово море, но гораздо вероятнее, что описание этих опасностей было дано, чтобы отвадить конкурентов Карфагена от желания пройти их путем или вовсе вписано поздними пересказчиками для большей живописности.

Маршрут плавания Гимилькона согласно Плинию

В любом случае, никаких доказательств того, что Гимилькон доплыл до Британии до нас не дошло. Но он и не грек, поэтому переходим к другому мореплавателю – Пифею, который был как раз греком, родившимся в полисе Массалия, на месте которого ныне располагается французский Марсель.

Известно о нем тоже не так уж и много. Жил в IV веке до н.э., совершил пару путешествий в «страны олова и янтаря» и написал об этом пару книг – «Об океане» и «Описание Земли». Сами книги не сохранились, но сохранились оценки более поздних ученых греков, которые их читали. Оценки, скажем так, были разными. «Все рассказы Пифея о Туле [еще одно название Британии у древних греков] являются измышлениями», - припечатал его известный географ Страбон. Далее он обосновывает это тем, что по сообщениям других авторов и исходя из того, что к северу климат становится холоднее – граница заселенного людьми мира проходит по Бретани (территория северной Франции), а севернее людей быть просто не может.

Но в пользу Пифея говорит то, что он ранее стал известен как человек не просто добропорядочный, но и образованный. Именно он определил широту, на которой расположен его родной город Массалия, причем эти расчеты потом использовал известный астроном Гиппарх в своих трудах. В своем отчете о путешествии он детально и корректно описал океанические приливы и отливы вдоль побережья Пиренейского полуострова. Столь же детально описал побережье Бискайского залива и пролив Ла-Манш.

Есть и еще один аргумент в пользу правдивости рассказа Пифея. В то время купцы Массалии активно торговали с кельтами и германцами по реке Рона, скупая у них янтарь и олово. И очевидно, что они были заинтересованы в том, чтобы найти маршрут к местам их добычи, минуя посредников в лице этих племен.  Так что вполне могли скинуться и снарядить морскую экспедицию на север, а во главе поставить уважаемого ученого земляка.

Итак, Пифей считается первым из античных мореходов, достигшим Британии и высадившимся на ее берег в районе современного полуострова Корнуолл. Есть версия, что от местных жителей он услышал название «Альбион», которое позже распространили на всю Британию, хотя местные относили его только к этому полуострову.

Затем он отправился еще севернее, проплыл мимо Ирландии, достиг Гебридских и Оркнейских островов и даже попытался нанести на карты собственно Британию, правда, она получилась у него в форме треугольника.

Северо-западная Европа по Пифею

А дальше начинается самое интересное – в своей книге Пифей пишет, что после достиг некоего острова, который в более поздние пересказы его путешествий вошел под именем Ultima Tule (Крайняя Туле). Но он описал его крайне скупо и долгое время оставалось неясным, где же именно завершил свой путь на север грек. Пока в начале прошлого века канадский полярный исследователь Вильялмур Стефанссон не доказал, что указанному Пифеем направлению и расстоянию (рассчитал он его так – зная примерный километраж дневного перехода судна умножил его на число дней, потребовавшихся Пифею на путь к острову от шотландских берегов) – соответствует только один большой остров. Исландия. В пользу этого говорит и то, что, хотя греки побывали на Ultima Tule в середине лета, невдалеке они видели замерзшее море. Линия полярных льдов располагалась в то время примерно в полутора сотнях севернее Исландии. Правда с ним не согласился еще более известный полярный исследователь Нансен, заявивший, что «Туле» Пифея располагалось на побережье Норвегии. Но мне все кажется, что прав канадец, поскольку Пифей четко говорит об острове, человек он был внимательный к таким деталям и Скандинавию за остров вряд ли принял бы.

Получается, что Пифей открыл для греков не только Британию, но и Ирландию с Исландией. Но он на этом не успокоился и двигаясь на юго-восток достиг побережья современной Германии и Нидерландов, судя по описанию им мест добычи янтаря. В общем путешествие получилось знатным. И в отличие от Аристея, его совершила одна реальная экспедиция. Но вот воспользоваться результатами экспедиции ни массалийские купцы, ни другие греческие торговцы не смогли. Карфаген жестко контролировал судоходство за Гибралтаром, не собираясь допускать туда конкурентов (Пифей видимо чудом или хитростью проскочил незамеченным). И только спустя столетия, когда Карфаген был повергнут Римом, началась более или менее организованная экспансия римлян на север, стали подтверждаться сведения, указанные Пифеем.

Впрочем, ученые поверили ему раньше. Данные Пифея использовал при составлении своей карты Ойкумены Эратосфен Кипренский. Его цитировал в своей «Естественной истории» Плиний Старший. И что забавно – уже в эпоху Возрождения, когда интерес к античным авторам возрос, европейцы вспомнили и о загадочной Туле, о которой писал Плиний, ссылаясь на Пифея. А заодно заинтересовались и личностью самого Пифея. В 1636 году известный астроном Пьер Гассенди повторяет его расчеты относительно Марселя и доказывает, что они не просто верные, а очень точные для человека, жившего в античные времена и почти не имевшего никакого оборудования.

Сегодня ученые склоняются к мысли, что причина во взглядах греков на то как устроен мир (в географическом и космологическом плане). Вообще, роль, которую играют такого рода взгляды на историю не надо недооценивать.

Так вот, по мнению древних греков мир, населенный людьми, со всех сторон окружен океаном, который связан с царством мертвых и Хаосом. В общем, хорошего там за горизонтом мало. И это океан, по их мнению, начинался в том числе – на север от пролива Босфор. При этом, греки были знакомы с западным побережьем Черного моря, сейчас – это Болгария, а тогда – земли их северных соседей-фракийцев. Знали они часть южного побережья, опять же благодаря контактам с местными племенами. Но север и восток моря для них были «терра инкогнита».

Но, как это бывает, в спор с космогонией вступило любопытство. И любопытные греки все же сунули свой нос «в глубь океана». К сожалению, история не сохранила имена этих первопроходцев. Правда, Геродот упоминает некоего Аристея, который изучил земли исседонов (древний народ, населявший по некоторым данным, в том числе черноморское побережье Турции и часть Грузии), а затем отправился севернее. «По его рассказам, за исседонами обитают аримаспы - одноглазые люди; за аримаспами - стерегущие золото грифы, а еще выше за ними - гипербореи (народ крайнего севера, буквально - «живущие за северным ветром Бореем) на границе с морем», - пишет Геродот. И ссылается на некую поэму «Аримаспею» в которой сей путешественник подробно изложил увиденное в своих странствиях. Вот только поэма эта до наших дней не дошла, да и кем был ее автор – еще один вопрос. Ученые справедливо предполагают, что и Аристея вообще не было, точнее – он некий собирательный образ первых торговцев-ионийцев, которые на рубеже VIII и VII веков до н.э. взялись за освоение Черного моря, или Понта Эвксинского.

Есть еще одна история, связанная с освоением греками этих земель. Она известна гораздо больше, чем плавания Аристея, но, увы, это вообще миф. Да-да, я про поход аргонавтов за Золотым руном, которое хранилось в Колхиде (которую греки изначально располагали в районе современного Трабзона, а вовсе не Грузии). Тем не менее, в ранних версиях этого мифа говорилось, что аргонавты пересекли Океан, чтобы добраться до цели. Так что, вполне возможно, этот миф навеян первыми вояжами греческих купцов и пиратов в отдаленные от Босфора районы Черного моря.

Но то мифы. А в реальности, как я сказал, практически всю работу сделали ионийцы, которые в середине VII века до н.э. основали первые торговые фактории на западном берегу Черного моря. Недалеко от владений фракийцев, с которыми греки имели дело и ранее. Две такие фактории – Томы (район современной Констанцы) и Истрия (в дельте одноименной реки) выросли в полноценные полисы, ставшие форпостами греческой экспансии в Причерноморье.

Затем на острове Змеиный, который стал широко известен в прошлом году, греки возводят храм Ахилла. Причем тут герой Троянской войны? Согласно еще одному мифу, когда его сразила стрела Париса, его мать богиня Фетида умолила Аида оживить сына и перенесла его на остров Левка (тот самый Змеиный), где он и жил, окруженный другими героями. Это, кстати, также подтверждает версию, что греки долгое время рассматривали Черное море как Океан, границу мира людей.

На несколько веков этот остров стал центром культа Ахиллеса, там существовал большой храм в его честь. Но работал он не круглый год, на зимний период остров пустел. И поскольку далеко не все пожертвования вывозились оттуда, то храм не раз подвергался разграблению пиратами.

А ионийцы продолжали свою экспансию вдоль черноморского побережья: во второй половине VII века до н.э. основали фактории в Днестровском лимане и у входа в Днепровский лиман (о. Березань). В VI веке до н.э. – Феодосию и еще пять поселений у Керченского пролива, включая Пантикапей (современная Керчь). Затем – ряд поселений на Таманском полуострове, включая Фанагорию. А около 540 г. до н.э. – колонию Танаис в дельте Дона, который они именовали точно так же. Где-то в это же время появляются колонии и на восточном берегу моря. В общем, к концу VI века до н.э. греки довольно плотно расселились по всему побережью Черного моря и наладили торговлю с окрестным населением. На все про все у них ушло чуть больше века. К этому времени и относят появление истории про Аристея, базой для которой стали вояжи греческих купцов в глубь территории. А Черное море превратилось в Понт Аксинский (Негостеприимное море), что, конечно, тоже звучит не очень ласково, но уже не так пугающе, как Океан, царство Хаоса, где нечего делать смертным морякам.

Более того, по самой концепции Океана был нанесен серьезный удар. И тот же Геродот уже пишет, что не сумел найти северные и восточные границы Ойкумены и видимо история про Океан – выдумка и не более. Правда, в дальнейшем она возродилась, но на роль Океана уже назначили Балтийское и другие северные моря.

Но конкистадорам неслыханно повезло. Сам Кесада, который еще и книги впоследствии писал, рассказывает об этом так: «Когда христиане появились в той стране они были приняты всем народом с великим страхом. Среди туземцев распространился слух, что испанцы явились к ним как сыновья Солнца и Луны, чтобы покарать индейцев за грехи». Как это случалось и ранее, свою роль сыграли лошади – звери для индейцев незнакомые, а потому мистические. Что интересно, годом ранее солдат Мендосы конница не спасла – племена, жившие в Аргентине, просто переломали ноги лошадям с помощью «болеадорас» (веревка с каменными шарами на концах). А вот с чибча-муисками прокатило. Поэтому вы читаете эту историю, а не другую, про бесследно сгинувший в лесах Колумбии отряд конкистадоров из шести сотен человек.

Скульптуры муисков в Этнографическом музее Лейпцига

Нет, конечно, отдельные факты сопротивления имели место быть. И кто-то из конкистадоров сложил свою голову в этой долине. Но в целом, союз племен был разгромлен, храмы разграблены, а добычей отряда Кесады стали, в частности, тонна золота и две тысячи грубо обработанных изумрудов.

Но аппетит приходит во время еды. Пленные индейцы рассказывали, что в глубине их земель, на берегах священного озера Гуатавита (неподалеку от современной Боготы, а это еще почти 400 км на юг от последнего лагеря испанцев) живет некий правитель, который настолько богат, что утром его одежду богато украшают золотом и даже кожу пудрят золотым порошком, а вечером все выбрасывается в озеро (пудра смывается). Чтобы назавтра все повторить. Испанцы перевели его титул как Эль Дорадо (Золотой). Знакомое название?

Пока Кесада планировал рейд к озеру, ему повезло еще раз. Тамошний правитель, прослышав про «сыновей Солнца и Луны», явился лично, чтобы засвидетельствовать им свое почтение. Кесада радостно приветствовал визитера и поинтересовался, что там насчет омовений в золоте каждый вечер. Правитель подтвердил, что есть такая традиция, но не каждый день, а раз в жизни.

Священное озеро Гуатавита

Во время коронации жрецы обмазывают нового правителя смолой, потом обдувают золотой пудрой, а после он на глазах подданных ныряет в озеро. И если воды пудру смывают, значит – боги на стороне правителя. Жаль никто не подсказал такую живописную идею составителям протокола коронации Карла III, это бы ее определенно оживило.

Понятно, что конкистадоров терзала мысль о том, как добыть скопившееся на дне озера золото. Прозвучала даже идея осушения водоема. Учитывая, что речь шла о священном для местных водоеме диаметром в полтора километра силами полутора сотен солдат, даже оптимист Кесада отбросил идею как волюнтаристскую. Кстати, в прошлом веке этот проект осуществили, но золота не добыли, его скрывал толстый слой ила, удаление которого вышло бы дороже ожидаемой добычи.

А тогда к 1538 году Кесада закончил покорение чибча-муисков, объявил эти земли владениеми испанской короны под названием Новая Гранада, со столицей в Боготе. Боготу, к слову, тоже основал он и ее полной название было - Санта-Фе-де-Богота, но, как и с Буэнос-Айресом со временем оно сократилось до последней составляющей.

Тут напомню про тогдашние нормы международного права (европейского понятно) – чтобы территория была признана принадлежащей какой-то европейской державе, она должна была соответствовать следующим условиям: эта земля ранее не была признана частью другой державы, она худо-бедно, но нанесена на карты и ее население признало себя подданными данного государства. Кстати, знаменитые экспедиции в Сибирь и на Дальний Восток в первой половине XVIII века преследовали ту же цель – нанести на карты береговую линию и сухопутные территории и привести к присяге сибирские народы, чтобы закрепить эти земли в составе России как раз с позиций международных норм.

Ну а у Кесады приключения не кончились. Объявить эти земли Новой Гранадой он успел, и город основал, но оформить все в виде доставленного донесения еще не удалось. А тут, с другой стороны Кордильер перевалил отряд конкистадоров под командованием немецкого наемника Николауса Федермана, у которого под началом было больше двухсот человек. Действуя в интересах аугсбургских банкиров Вельзеров, Федерман был на основании соглашения с испанской короной направлен на освоение Венесуэлы. И, увидев богатую населением и ресурсами долину, Федерман тут же объявил, что эти земли лежат в границах дарованных ему владений. В условиях, когда не то, что реестра, а даже и карт этих земель практически не было (у Кесады был лишь примерный план маршрута его похода), все решало «право сильного».

Строительство кораблей индейцами под руководством испанцев. Рисунок из манускрипта Диего Дурана

Федерман был сильнее. Кесада был опытным переговорщиком. Напоминаю, незадолго до этого он уболтал доведенных до ручки солдат еще несколько месяцев побродить по негостеприимной сельве, где уже осталась добрая половина их товарищей. С помощью сотни изумрудов, порции золотого песка и кучи хитрых слов, он практически убедил Федермана отложить решение спора о принадлежности этой земли до возвращения к цивилизации.

Но тут к Боготе подошел третий отряд конкистадоров под командованием Себастьяна Белькасара, которого сюда отправил известный всем Писарро, победитель инков. До него тоже дошли слухи о правителе, который каждый день топит в священном озере кучу золота, и конкистадор не смог устоять. Атмосфера накалилась еще больше.

Белькасар подбивал Федермана объединиться и выгнать Кесаду. Впрочем, это была, скорее, многоходовочка. Сначала избавиться от того, кто пришел первым и мог упирать не это. А потом расправиться с немцем, который для испанской власти был чужаком-наемником. Но Кесада оказался убедительнее и добился-таки того, чтобы вопрос вынесли на третейский суд. И это при том, что у него был самый слабый отряд. Мораль – не вступайте в дискуссии о земельных правах с юристами.

В 1539 году они прибыли в Испанию и там конфликт был разрешен. Первым из списка претендентов выпал Белькасар, который получил в управление другую провинцию, а его главной целью была даже не Новая Гранада (где, как он уже знал не было никакого «золотого озера»), а самостоятельность от Писарро. Федермана на берегу встретили старые кредиторы и он оказался в долговой тюрьме, где вскоре и умер, вероятно, проклиная тот день, когда позволил Кесаде уболтать себя. Но и Кесада не получил приз, по крайней мере тогда. Нашлись желающие оттеснить его среди тех, кто не спешил ехать с первыми отрядами конкистадоров, предпочитая делить уже покоренные территории. Кесаду обвинили в преступлениях против короны и заключили в тюрьму. Там, включив свои навыки юриста и семейные связи он вступил в борьбу. Вскоре вышел на свободу, но на то, чтобы отстоять свои права на управление Новой Гранадой от чиновников Совета по делам Индий у него ушло восемь лет. В качестве бонуса к посту губернатора он получил и неофициальный титул «рыцаря Эльдорадо».

Портрет Кесады работы неизвестного художника. Национальный музей Боготы, Колумбия

В своей провинции он не только исполнял обязанности главы исполнительной власти и верховного судьи, но и занялся написанием книг, исторических трудов. А потом в старости уже – вновь решил взяться за старое – поиски Эльдорадо и, получив от короля разрешение, в 1569 году отправился в новый поход. Занял денег, набрал отряд в пятьсот конкистадоров и полторы тысячи индейцев и двинулся в земли муисков, расположенные на территории современной Венесуэлы. Подталкивали его записки другого конкистадора, Диего де Ордаса, сделанные еще в 1532 году о существовании там богатой индейской страны Мета. Но его отряд вместо золота ждали уже привычные жара, болезни, недоедания и другие лишения, косившие людей десятками.

Когда из полутысячи испанцев в живых осталось чуть более полусотни, они взбунтовались. Кесада успокоил бунт тем, что отправил двадцать наиболее ярых противников похода домой, а с остальными двинулся дальше. Может, с возрастом здравомыслие ему и изменило, но красноречие осталось прежним. И только дойдя до реки Ориноко понял, что в этот раз – ошибся и ничего не найдет.

Пришлось возвращаться к кредиторам. Лишившись поста губернатора и практически всего состояния (за долги), не имевший семьи Кесада поселился в небольшом городке Суэска, севернее Боготы, где он правил почти два десятилетия. Там он практически нищенствовал, пока его не свела в могилу проказа. В эти годы, к слову, куда-то пропали рукописи его исторических трудов, так что мы знаем лишь, что он их писал, но прочесть уже не сможем. А сама его судьба стала ярким свидетельством того, как важно вовремя останавливаться, даже самым везучим, упорным и красноречивым.

И в 1535 году, в возрасте 26 лет он записывается в ряды экспедиции дона Педро де Луго, подписавшего с королем Испании контракт на освоение «Провинции Санта-Марта» (часть Южной Америки, ныне территория севера Венесуэлы и Колумбии, от озера Маракайбо на востоке до Панамского перешейка на западе, южная граница провинции была не определена, по принципу «отсюда и до горизонта»). Собственно, определение южных границ и было одной из главных задач экспедиции. А сам де Луга получил титул губернатора провинции.

Центром провинции именовался «город Санта-Марта», основанный лет за десять до этого. Он и сейчас есть, находится в Колумбии и считается важным портовым городом и столицей одного из департаментов с населением почти в полмиллиона человек. Но тогда прибывших испанцев встретили два десятка лачуг и маленькая деревянная церковь. Совсем не то, что ожидали люди де Луго. Прибытие тысячного отряда стало для Санта-Марты настоящей гуманитарной катастрофой. Во-первых, еды было крайне мало и до них, а когда число едоков выросло в десять раз, начался натуральный голод. Во-вторых, жить было практически негде, скученность вкупе с авитаминозом после долгого плавания вызвали всплеск болезней, косивших голодных испанцев не хуже вражеской шрапнели. Дошло до того, что губернатор запретил бить в колокола на похоронах, поскольку их постоянный звон только увеличивал панику.

Собственно план Санты-Марты по состоянию на первую половину 16 века

Вскоре сын губернатора сделал «ход конем» - сбежал на одном из кораблей обратно в Старый Свет, прихватив отцовские ценности. Известие об этом чуть не стало поводом для бунта (пошли слухи, что отец сам отправил сына домой, поскольку всем скоро наступит кирдык). Требовалось что-то срочно предпринимать и де Луга объявляет об отправке отряда вглубь провинции, в поисках еды и индейских сокровищ, которые должны обогатить всех участников похода. Понятно, что большая часть участников экспедиции записывается в его ряды. Командовать ими губернатор и назначает нашего экс-юриста Кесаду.

Гонсало составляет план похода: двигаться будут к истоку реки Магдалена (в сторону Перу), часть (двести человек) пойдет по самой реке на шести судах и повезет с собой значительную долю снаряжения, остальные - 600 пехотинцев и 70 всадников – по суше, обойдя болотистые берега реки с востока. В условленном месте, на границе более или менее известной испанцам территории, оба отряда должны были встретиться.

Гладко, как известно, бывает только на бумаге. Сухопутный отряд ждало четыре месяца тяжелого пути, когда каждый шаг приходилось прорубать (там не то, что дорог, лугов-то особо не было, в основном – заросли), ночевать в болотах, обходиться без нормальной воды и жестоко страдать от атак местных насекомых и змей. До места встречи добралось на двести человек меньше. Но главное было не это – кораблей с провиантом и снаряжением там не оказалось.

А так выглядел конкистадор (конный) в боевом снаряжении

Неделя шла за неделей, провизии практически не осталось, надежды тоже. Наконец, спустя еще два месяца корабли приплыли. Оказалось, что в самом начале пути они попали в шторм и четыре судна затонули, даже не доплыв до реки. Губернатору пришлось снаряжать новые корабли, собирая по сусекам хоть какие-то припасы. Так что, отряд Кесады оставался «на голодном пайке». Но отступать он не собирался. И конкистадоры пошли вперед. Индейцы-носильщики к тому времени или умерли, или сбежали, поэтому все свое голодные и задолбаные солдаты тащили на себе.

Атмосферу похода передает хронист Педро де Агуадо: «И царил средь испанцев такой страшный голод, что принуждал многих уподобиться свирепым ягуарам и кайманам: мало того, что люди употребляли в пищу шкуры и разные прочие непотребные части умиравших лошадей, но находились и такие, кто ради сохранения жизни не брезговал человечиной…». Справедливости ради, это описание подходило не к одному походу конкистадоров.

Еще несколько месяцев такого марша по сельве и испанцы вышли к индейскому поселению Тора (ныне колумбийский город Барранкабермеха, по автотрассе 567 км от СантаМарты, но тогда это был не самый прямой путь по тропическим джунглям, пешком). На этот момент их оставалось не более трехсот, то есть меньше половины от первоначального состава.

В индейском селении они разжились провизией и, став лагерем, провели разведку местности. Итоги разведки убедили Кесаду, что идти дальше прежним курсом подобно самоубийству и он решает сменить направление своих изысканий.

В выборе помогли трофеи, изъятые у местных индейцев – бруски соли и выделанные ткани. По словам местных – эти товары привозили торговцы откуда-то из Восточных Кордильер, где расположен некий большой и богатый город. Но когда Кесада объявил о новом плане, в отряде вспыхнул бунт: подчиненные требовали бросить все и возвращаться в родную гавань. В этот день Кесада сдал главный экзамен по риторике, которой тогда обучали всех юристов. И сдал на «отлично», убедив три сотни оголодавших, отчаявшихся и вооруженных мужчин последовать за собой в местность, которой и на карте-то не было, опираясь лишь на слова жителей индейской деревни где-то на краю известного испанцам мира.