Снова про "ЗЛО"
Смотрю стримы одной дамы. Тема СВО на Украине. Часто люди советовали посмотреть клип Аварии. Смотрел первый раз и официальный и вариант 2014г(с фашиками салорейха), и теперь увидел вот этот- "Детям Донбасса посвящается".
Тут были посты уже по поводу клипа. Я просто хотел бы, чтобы люди увидели новое прочтение, так сказать. Мне, например, зашло.
Также приложу текст, кому интересно.
"Зло
шагает по свету неразборчиво,
Стремится испортить то, что ещё не испорчено.
Зло хочет сожрать всё то, что ещё не создано,
У зла своя правда, эта правда называется ложью.
Пусть поднимут голову все те, кто кровью умытые,
Когтями забитые, злом навеки прибитые.
Пусть крикнут чудовищу в пасть ненасытному -
Мы силы добра, мы ещё не разбиты.
Мы ещё поглядим, как зло от боли корчится,
От страха морщится в глазах ложь-притворщица.
Запомни внимательно, силы добра даны тебе,
Чтобы прибить эту лживую гадину.
Силы нечисти да будут навеки прокляты,
С земли изогнаны, в сердцах зачёркнуты.
Если не мы сами, никто над нами
Вовеки не сжалится, гляди, оно уже приближается.
Как же вышло так, вроде, жизнь твоя
Текла беззаботно, в лету кануло зло впереди.
Опьяняла свобода, и что свобода, вот она,
Земля твоя продана, уже кем-то подобрана.
И тобою будто одобрена и друзья твои биты,
Разорены и унижены в новой жизни счастливой.
Немногие выжили, вместо крепостей
Строят хижины себе на обочине,
Попробуй, угадай, кто на очереди.
Зло не делает ничего наполовину,
Ты решил его нет, оно просто зашло тебе в спину,
Вместо битвы лицом к лицу по-честному.
Но слово "честь" немодно и безынтересно,
Зло всего лишь выжидало твоего одиночества,
Когда ты забыл все святые пророчества,
И все в страхе вокруг и правды сказать
Никто не решается,
Но ты помнишь, оно приближается.
Зло улыбалось тебе в подделках киношных,
Когда ты забыл своё великое прошлое,
Оно было скучным и незанимательным,
Вот и не спят святые и мудрые матери.
Зло пожинает плоды, что когда то посеяло,
Ты окружён с востока, юга, запада, севера,
С моря, с суши, с земли, с космоса,
И внутри сидит чужой и управляет твоими помыслами.
Ну что, подбросишь друга своего заклятого
На своём горбу к воротам рая звёздно-полосатого,
Гордясь, что тебе доверили пососать леденец
На обломках вековой империи ты рождён.
На земле отваги и мужества ты остался один,
Только коршуны кружатся, и жалкие карлики,
Что вчера улыбались угодливо,
За чужою спиной уже плюют тебе в морду.
Вспомнишь ли ты, господам подавая салфетки,
Тот праведный меч, что завещали великие предки,
Но что-то продано, что-то украдено,
А что-то в шкафу пылится рядом с медалями прадеда.
В век свободы слишком много думать опасно,
Есть компьютер и стул, жизнь так прекрасна,
Легкое п*рно и жёсткое видео,
Жизнь прекрасна и удивительна.
Ты прости, старик, что мы тебе тут по ушам наездили,
Пойдём займёмся популярными песнями,
Но ты помнишь, победу одержит лишь тот, кто сражается,
И пусть себе, сука, приближается.
Ссылка. https://youtu.be/OAUalyOhB_UПопытка ответа на удаленный (внезапно) пост из горячего-"Адекватные украинцы про информацию"
И не только такие надругательства над мертвыми вы сможете увидеть,поискав в той же телеге.Как пример-выковыривание глаз у мертвых,испражнения на трупы,пинание тел.Святого там нет много-много лет.Можете поискать инфу про Волынскую резню.Там вообще кровь в жилах стынет.
Вообще,у меня уже складывается ощущущение,что они там на Украине доигрались со своим ведмачеством и шабашами на Лысой горе и темные силы взяли под свой контроль огромные массы людей.Я хз как всё то,что они делают можно объяснить с рациональной точки зрения,даже принимая в учет наркоту,зомбирование идеалогией,стремление поиграть в альфа-самцов.
Черный человек (полумистический рассказ из архива) часть 2 окончание
ссылка на первую часть Черный человек (полумистический рассказ из архива) часть 1
Густые сумерки, густой и гулкий лес, серебро тумана слева от дороги, где низина и пруд. Темно и страшно. Огней хуторянских домов не видно, хоть обычно, отсюда, уже желтились квадратики окон в темноте. Не лают собаки. Посвистывает редкими порывами ветер. Холодно. Гудят ноги, и еще очень хочется есть, но не хочется останавливаться. Потом будет так тяжело снова вставать и снова идти.
- Далеко еще?
Костя не отвечает, но берет ее за руку, и становится легче. Из прорехи в облаках ночного неба выглядывает луна, льет серебром и становится видно – недалеко. Вон они, домики на прогалине, серебрятся крыши домов, вырисовываются тени стен, в неподвижной жажде замерла жердь журавля колодца.
- Скоро, - говорит Костя, хотя она и сама уже видит все.
И снова идут, и снова молчат.
Вот уже прошли на улицу хутора – тишина, вот идут вдоль домиков, лишь отблески луны в оконных стеклах, вот остановились у колодца.
- Я пить хочу, - она дернула Костю за рукав, - очень.
Он сбросил пустое ведро в колодец, оно загромыхало громко, гулко, забилось эхо его о стенки, о воду, и вырвалось ввысь, на ночную улицу, испуганной, заполошной птичьей стаей разлетелось во все стороны. Костя налег на журавль, доставая ведро наверх, натужный скрип резанул по ушам, а вот и ведро.
Достали. Кое-как напились. Маша облилась, как старательно не пыталась пить через край аккуратно.
Чиркнула спичка чуть в отдалении, они вздрогнули, Костя отступив назад, сбросил ведро обратно в колодец.
- Что, мальцы, потерялись? – лица видно не было, только красная точка сигареты в темноте, в густой тени от дома неподалеку.
- Нет. Мы в город идем, - сказал Костя, выступая вперед, пряча за своей спиной Машу.
- В город значит… - медленно сказал невидимый собеседник, - Есть там кто?
- Мама там, - подала из-за спины Кости голос Маша.
- Мама – это хорошо. Ну что, мальцы, пойдемте кушать будем.
И он, невидимка, вышел из тьмы тени на лунный свет: высокий, в каком-то нелепом ватнике, под мышкой, через локоть, смотря стволами в землю, поблескивает вороненым отливом двустволка.
- А куда? – настороженно спросил Костя.
- Сюда и пойдем, - кивнул в сторону дома за своей спиной, - остальные ушли все, а я с матерью остался. Она у меня не ходячая, куда я, - вздохнул, - мы тут слыхали, что заимку в щепки разнесли, наши катались, смотрели. Говорят, что…
- Наша это была…
- Бирюковы вы что ли будете?
- Да.
- А мать с отцом, - спросил он и осекся, хоть и слышал до этого, что в городе мать.
- Они в город как раз уехали, - сказал Костя, - к дяде Вите.
- А, ну это хорошо, - про соседей, про дядю Федю и бабу Веру он не спросил, - пойдемте, мальцы, оголодали небось, сколько отшагали то.
Они прошли в темные сени дома.
- Не разувайтесь, так идите. Я вон, тоже не разуваюсь, вдруг начнется… пока обуешься еще. Даже сплю в этих говнодавах.
Прошли в дом.
- Олежа, кто-й там, - из комнаты раздался старый дребезжащий голос.
- Дети, мам, Бирюковы, с заимки.
- А, ну ты там чаем их напои, горяченького чего сваргань.
- Да, мам, ты спи. Отдыхай.
Снова чиркнула спичка, разгорелся огонек свечи на столе, и стало видно простенькую кухоньку: печь, стол, рукомойник над раковиной, холодильник низенький, пузатый, каких Маша никогда раньше не видела.
- Сейчас печьку растоплю. Что-нибудь сварганим. Все остыло уже. Малой, тебя как звать?
- Костя.
- Кость, печь топить умеешь?
- Да.
- Ну давай, хозяйничай. Спички вот. Дрова вон, газету тут возьмешь. Я воды для чайника принесу.
Костя взялся за дело, а Маша уселась на табуретку, взобралась с ногами на нее, обхватила коленки, почувствовав руками резиновые голенища сапог. Стало стыдно – грязными сапогами на табурет. Опустила ноги, но те до пола не доставали, неудобно, застыла.
- Робятки, - снова старческий голос из темной комнаты, - вы как дошли то? Видели чегось?
- Иди к ней, поговори, - сказал Костя, комкая газету для растопки.
- Страшно.
- Чего страшно, хорошая ж бабка, слышно.
Маша слезла с табурета, пошла в комнату. Темно было, хоть глаз коли.
- Тута я, тута, ты садися на койку, садися. Тебя как звать то?
- Маша я.
- А я Дуся, Евдокия. Сколько лет тебе, милая.
- Шесть, - Маша пошла на голос, уперлась в койку ногами, скрипнули пружины.
- Ой малая совсем, совсем еще малая, и такое началося. Я ж тоже девчонкой еще такой же была, когда с фрицем биться начали, ой и страшно же было!
- Мне тоже страшно, - она почувствовала, как теплая большая рука обхватила ее руку, притянула к себе, и Маша села на кровать рядом с бабой Дусей.
- Та ниче, милая, все ж хорошо будет. Господь те не Тимошка, видит немножка. И мене помог и тебя в обиду не даст. Ему, тама, с трона с небес все хорошо видно.
- Баб Дусь, а дядя Федя и Клайд… - ей вдруг, ни с того ни с сего, захотелось сказать что-то обидное, не как раньше – не дразниться, а вот по настоящему обидное и злое, но она сдержалась, остановилась, только тихо добавила, - и баба Вера.
- Доча, ну всяко бывает. Всех людей не убережешь. А Веру то я хорошо помню, она меня младше была, я то уже в девках ходила, когда с ней мамка няньчилась. Такая девчонка бойкая была, глазастая, не уследишь за ней. Егоза!
Скрипнула дверь, раздался голос из кухни:
- А где твоя малая?
- К бабушке пошла.
- Ну и хорошо, мы тут пока… - уже было слышно, как потрескивают дрова в печи, с кухни красновато отблескивало то ли свечой, то ли из открытой дверцы огнем дров.
- Ты, доча, главное не забывай о них, я то вона и мамку и папку своего не забывала, не из злости, - старушечья рука оглаживала по голове Машу, - а потому, что помнить надо, какие они добрые все были, хорошие.
И только тут Маша расплакалась. По настоящему поняв, что и Клайд, и дядя Федя, и баба Вера… что их больше нет, что их больше совсем-совсем нет, что даже потом, когда закончится война, уйдут солдаты и уедут громыхающие танки, их уже не будет в их доме на заимке. Их больше никогда не будет. Она плакала, а не ревела, слезы вытекали сами по себе и плечи не дрожали от этих слез, а бабушка Дуся рассказывала:
- Мне когда тяжко совсем было, когда исть неча была, когда замерзала, я подумаю о маме своей, о папе и знаешь, как обнимут они меня будто, и теплее станет, я и засыпала. А спишь когда, тогда и исть не хочется, вот и спала я куда когда забившись. Тогда большая война была, а я…
Маша сама не заметила как уснула, а может и не уснула, может просто задремала. Она будто продолжала слышать слова бабушки, вот только не понимала их, а рядом с нею на кровати лежал Клайд, и как только втиснулся – светлый какой-то, будто из болотного тумана сплетенный. И баба Вера тоже тут с дядей Федей, только они рядышком сидели, и баба Вера все улыбалась, и тоже гладила, да крестила ее без устали. И Маша все в толк взять не могла, а как это она, баба Вера, такая старушка добрая и была егозой, скорой на всякие шалости.
А посреди ночи заухало где-то, и страшно стало, и изо сна Маша едва не вынырнула, вот только успокоили ее, Клайд голову вскинул, а то ли баба Дуся, то ли баба Вера зашептали что-то доброе, и Маша снова легким перышком кружась, углубилась в сон. И там, в глубоком сне, после выплаканных слез, она увидела как оно есть. Это не солдаты, не злыдни, как те фашисты, а страшный, громадный Черный человек идет по ночным просторам. Он большущий! Он громадный, выше деревьев, и сам он из ночи сделанный. И он огромными ручищами всковыркивает дома, ищет людей. Он не видит, он слепой, поэтому сослепу он и бахает огромными руками, когтистыми черными пальцами, взрывает воронки в земле, распахивает рощи, выдирая деревья с корнями и идет он к городу. А баба Вера и Клайд и дядя Федя – знают, что он далеко, не сюда идет, и потому успокаивают ее, и спать потому можно и греться, и плакать во сне по добрым людям, по доброму своему Клайду, который за всю свою жизнь ни разу никого не укусил, а только лаял, исправно неся дворовую службу…
Х Х Х
Из хутора их отпускать не хотели. Баба Дуся и сын ее уговаривали остаться, а Костя, насупившись, став как-то разом много старше своих восьми лет, говорил:
- Мама будет беспокоиться, - и их отпустили, дав на прощание рюкзак, в который наложили им и сала, и хлеба, и кральку колбасы. И баба Дуся, точно так же как и баба Вера, покрестила их на дорожку. Обнялись, и отправились в путь.
- С ними хорошо все будет? – спросила Маша.
- Хорошо, конечно хорошо, - ответил уж слишком скоро Костя, стараясь не оглядываться в ее сторону, и уже будто себя уговаривая, застрочил скороговоркой, - кому этот хутор нужен? Да никому не нужен. Людей нет, ушли все. Кому он с его двустволкой нужен, да с бабушкой? Нет, никому не нужны. Все с ними хорошо будет. Да точно, точно все с ними…
И замолк. И Маша больше не спрашивала. Только вот она то знала, что Черному человеку без разницы кто, ему бы только найти людей, всковырнуть очередную крышу своей черной лапищей, да найти кого съесть, в пасть себе сунуть. А еще она того дядьку вспоминала, который им сухпаек отдал. Почему он служит этому Черному человеку? Зачем? Не он же такой, он же вон… И не было поэтому у нее на него злобы, как у Кости. Только она этого ему никогда не скажет. Он то вон – он тоже готов служить Черному человеку, он уже тоже, она почему-то это знала, готов убивать и мстить. А Черному человеку это только в радость, ему без разницы – те или эти, ему лишь бы была кровь, развороченные дома, гарь от танков и воронки от взрывов.
Пошел легкий дождик, подул ветер, дорога, чуть подсохшая за прошедший день, стала склизкой и скользкой – идти тяжело. Пошли по траве, высокие венчики которой, насквозь промочили гамаши, налило воды в сапоги, так что стало совсем уж хлюпко в них и холодно, аж пальцы ломило.
- Кость, я замерзла. Устала.
- Я тоже, Маш, я тоже, - говорил он не как мальчишка, а как взрослый, что уговаривает ребенка еще чуть-чуть потерпеть, - Дойдем, где спрятаться можно и там отдохнем.
- Кость, а Кость?
- Чего тебе.
- А ты говори, мне так теплее будет.
- А про что говорить то будем?
- Да хоть про что. Ты что на новый год хочешь от деда мороза?
- Автомат хочу. И патронов чтобы много.
- Нет, Кость, я не хочу про войну.
- А как не про войну, если она кругом.
- А давай, как будто ее нет.
- Я хочу… - было видно, что ему сложно думать не об этом, а о чем то другом, - Хочу, чтобы все враги сдохли! Вот это я хочу!
- А я не хочу. Тот дядька тоже же сдохнет. А он с нами поделился.
- И что?
- Мне его жалко.
- Машка, хватит говорить глупости. Маленькая ты еще, не понимаешь.
- А ты большой нашелся, - сказала она со злобой в голосе и насупилась.
Костя тоже замолчал, насупился. А потом сказал:
- Я хочу чтобы не было войны. И чтобы никто не погиб. Так лучше?
- Да.
- А еще я хочу, чтобы все было по-старому. Чтобы дядя Федя на баяне играл и Клайд танцевал, - он закусил губу, но по всему видно было, что он не заплачет, а только злоба в нем, глаза прищурились, острые стали.
- Я тоже.
- Маш, смотри что, - ткнул пальцем вперед, где над утлой рощицей, противостоя легкому дождику, вспархивал и тут же разметывался ветром, белый дымок, - там, видишь?
- Вижу! – она обрадовалась и захлопала в ладоши, - Пошли скорей! Побежали!
- Пошли, только не беги, устанешь, - и для верности, взял ее за руку.
Они пошли целеустремленно, едва сдерживаясь, чтобы не ускорить шаг, не побежать вперед, не выдохнуться посреди оставшегося короткого отрезка дистанции на сегодня. И вот своротка перед глинистым взгорком, а за ним…
Черный человек прошелся тут прошлой ночью. Догорали, дотлевали разбитые дома, единственная трехэтажка просела, завалилась на бок, выставила напоказ серые, скалящиеся плиты перекрытия, а еще, в грязи, в воронке, разорвавшей полосу асфальта, лежало что-то, лежал кто-то – тело. Мертвое тело, недвижное, омытое дождем, и оттого видное: синяя куртка, синие джинсы, черные волосы, белые руки. И сгоревшая, искореженная, какая-то боевая машина. Тоже мертвая.
- Это…
- Не смотри, - он закрыл собой открывшийся вид, - закрой глаза. Обещай не смотреть.
- Обещаю, - она закрыла глаза, почувствовала, как он взял ее за руки, повел вперед.
Идти с закрытыми глазами было неудобно. Она на чем-то поскальзывалась, обо что-то спотыкалась. Но слово держала – не открывала глаз, жмурилась.
А Костя вел ее в этой темноте, не отпускал руки. Дождь неожиданно прекратился, перестало бросать в лицо порывами ветра холодные капли воды.
- Открой глаза, - она послушалась, увидела, что находится в каком-то полуразрушенном сарае, - сиди тут. Никуда не выходи. Я приду. Хорошо?
- Хорошо, - торопливо кивнула.
И он ушел.
Его не было очень долго и Маша, уставшая за день, уже начала зевать. Ей хотелось встать, и выглянуть наружу, за эту полуразваленную стену сарая, но она боялась того, что может увидеть. Поэтому она смотрела только на свинцовое, затянутое тучами небо, на покосившуюся трехэтажку, что была видна через зев входа.
Когда она уже задремывала, вернулся Костя. Осунувшееся мокрое лицо, слипшиеся от воды русые волосы из под насквозь промокшей вязаной шапочки.
- Пойдем. Только глаза закрой.
- Хорошо.
Она снова закрыла глаза, снова взяла брата за руку, и снова они пошли под дождь. Холодно. Сыро. Противно. И… страшно. Очень страшно. Она как будто чувствовала, как слепые глаза следят за ней, как мертвые белые лица поворачиваются вслед за ними, не отрывая от них холодного взгляда. И они будто осуждают ее за то, что она живая и теплая, а они – мертвые и холодные.
Сначала был скрип калитки, лязг захлопнувшейся за ними железной двери – прошли через ворота во двор дома, потому что дождь все еще не прекращался, а потом скрип двери и тишина, дождь и ветер остались за их спинами.
- Все. Пришли. Открывай глаза.
Они были снова в частном доме. Темные сенцы с парой узеньких вертикальных оконец. Прошли дальше, в дом. Все как и везде, и дом целый. На полу домотканые коврики, один откинут в сторону, на освобожденном под ним пространстве – распахнутый зев подпола, крышка зева рядом. Зев не темный, а подсвеченный снизу пляшущим светом.
- Спускайся.
- Там страшно.
- Там светло. Я свечку поставил.
- А где нашел?
- Тут нашел. Спускайся.
- А может тут останемся?
- Не останемся. Вдруг опять бомбить будут.
Она спустилась вниз по лестнице. Подпол. Маленький, квадратный. Банки и склянки кругом. Свеча поставлена на банку, сгоревшая наполовину, вокруг уже натекло порядочно воска. На полу толстым слоем лежат одеяла, те же коврики домотканые, у стены подушки.
Маша уселась у стены, стянула насквозь промокшую шапку, следом стал спускаться Костя. Только он немного застрял на верху, задвигая над их головами крышку подпола.
- Это все ты? – спросила Маша.
- Да, все я.
- А кто хозяева?
- Какая разница. Они ушли.
- Все ушли? – она уже спрашивала про поселок, а не про дом.
- Да-да, все ушли.
- А много… - она не смогла закончить вопрос, Костя перебил ее.
- Тебе то что? Много, мало. Мы завтра уйдем.
- Я хочу кушать.
- Сейчас поедим, - он взял уже валявшийся на полу рюкзак, раскрыл его. Достал оттуда кральку колбасы, каравай хлеба. Руками разломил кральку, отломил по здоровой краюхе хлеба, - держи, угощайся, не чавкай.
И вдруг, совершенно неожиданно, растормошил ее светлые волосы, улыбнулся ей.
- Кушай, сестренка, кушай.
- А варенье откроешь?
- И варенье открою. Тебе какое? Это, или то?
- В маленькой баночке.
Он взял баночку из под детского питания с полки, с усилием попытался провернуть навинченную крышку. Она не поддавалась, но и он не отступался. И…
- Угощайся, только не обляпайся.
Варенье было вкусным, абрикосовым. Она макала краюху хлеба прямо в банку и запихивала в рот, и то же самое делал Костя, то и дело повторяя: «не обляпайся, малая» и слова эти его были не братскими, а будто папа говорил, да приговаривал. Серьезный такой, и тут же шутливый. Совсем он перестал быть тем мальчишкой, с которым вместе придумывали, как подшутить над мамой, или как вместе дорисовать открытку в подарок на восьмое марта. Совсем другим стал.
- Ладно, давай спать будем.
- Ну еще же совсем рано, - она зевнула так, что даже в глазах потемнело. После сытной трапезы спать хотелось безбожно.
- Раньше уснем, раньше уйдем, - снова металл в голосе, - Раздевайся. Пусть обсохнет немного.
Они улеглись, накрылись одеялами, устроили головы на подушках. Костя поставил банку со свечой поближе, на крышку ее положил коробок спичек, выложил фонарик, которого до того у него не было.
- Тут нашел, - ответил на не заданный вопрос сестренки, - Все, закрывай глаза, давай спать.
Он задул свечу. Маша уснула почти сразу. Сна она не помнила, помнила только что-то доброе, светлое, будто кто-то согревал ее, что-то ей шептал. А потом в ее сон ворвался Черный человек.
Начался обстрел…
Х Х Х
- Костя! – но не было ответа. Только треск, только жар, только пламя вокруг.
Она снова оглянулась на оконце над столом занявшимся уже столом, на бревенчатые полыхающие стены. Рама окна, как решеткой перегородила ей дорогу в ночь за домом, не убежать – не выскочить. От дыма, от гари, от жара ей становилось плохо, кружило голову.
- Костя, - уже почти обессилев, обхватив себя захныкала она. Жар наваливался на ее утлые плечики, сдавливал кольцо вокруг нее. Она плыла, плыла в беспамятство, надеялась на него, потому что тогда пропадет это обжигающее все вокруг, закончится свет, пробивающийся даже за закрытые глаза красным маревом. Она стискивала сама себя, и просила непонятно у кого уже даже не шепотом, а мыслями: «помогите-помогите-помогите-помогите».
- Маша, - тихий голос, будто внутри ее головы, она открыла глаза и увидела дядю Федю. Он сидел рядом с нею на корточках. Добрый, в своей извечной тельняшке. Рядом с ним устроился Клайд, смотрел на нее умными глазами, вскинутые уши.
- А где баба Вера?
- Тут, Машенька, тут солнышко. Ждет она.
- Где…
Слышались какие-то удары, что-то блестящее падало на пол, откуда-то вдруг повеяло прохладой.
- Тут Машенька, - она почувствовала, как кто-то огладил ее по голове, и поняла – баба Вера сзади.
- А Костя?
Кто-то грубо схватил ее, потащил, и видела она , как дядя Федя, Клайд, и баба Вера остаются одни посередь ада горящей кухни, и не движутся никуда. А баба Вера утирает слезы одной рукой, а другой крестит воздух, и все добавляет, как тогда, когда провожала родителей:
- Счастливого пути.
Клайд виляет хвостом. Дядя Федя поднялся, встал, машет рукой, и пламя, сквозь его силуэт лижет стены.
- Баба Вера, - кричала Маша, - Клайд, дядя Федя!
Она вырывалась, а ее тащили, и жгло больно, а потом она вывалилась в ночь, на улицу, и увидела она на фоне звездного неба огромный черный силуэт, чья голова исчезала за призрачным светом ночных облаков – Черный человек уходил прочь. И она провалилась во тьму.
Х Х Х
- Просыпайся, - кто-то нежно потормошил ее, ласково убрал волосы со лба, - Маш, просыпайся.
Она открыла глаза, увидела над собой перепачканное в саже лицо Кости. Кожа его была под сажей была багровая, на лбу пухлела шишка, а еще руки его были обмотаны тряпьем, только кончики пальцев торчали.
- Костик, - она улыбнулась, и чуть не заплакала.
- Костик-Костик, - он белозубо улыбнулся, - вставай.
Она встала, поднялась. Были они чуть в отдалении от дома, бывшего дома – кострища выгоревшего.
- Идти можешь? – спросил Костя, - Ничего не болит? Нормально?
- Да.
- Пойдем. Тут до города уже не далеко. Сегодня доберемся.
Издали послышалась стрельба.
- Воюют, - поморщился Костя, спросил, - Я уж перепугался, ночью, - улыбнулся, - бабу Веру звала, Клайда, плакала.
- А ты…
- Что?
- Ничего.
Она поняла, что он никого не видел, ни соседей их, ни Клайда, ни Черного человека. Он будет ненавидеть врагов, вот только… Надо просто чтобы ушел Черный человек, чтобы все вместе его прогнали – все-все-все. И мама, и папа, и Костя, и тот добрый дядька с сухим пайком, и враги и свои – чтобы он ушел навсегда и больше никогда не возвращался. Вот бы что она попросила у деда мороза на новый год. Прогони Черного человека, прогони навсегда.
Автор Волченко П.Н.
На волне злодеев
бесит)
Происходящее в мире...
Всем добрый день! Мой первый пост) Всё вспоминают жириновского, но вам не кажется что подзабытый клип дискотеки аварии - зло описывает происходящее как никогда?
Реклама: рациональное и мистическое
- Добавилась еще одна вещь в копилку того, что мне трудно понять.
- Какая?
- Если человек пишет "хочу быть собеседником", а я в ответ подсказываю, что вот она, доска объявлений ровно по нужной теме, в ответ вполне могут начать ругаться.
- Почему? Свою враждебность как-то объясняют?
- Говорят, что это реклама.
- Чем не ответ? Реклама может раздражать и тебя самого.
- Да, но по сугубо рациональным причинам. Во-первых, там часто мелькает то, что мне не нужно, и, скорее всего, никогда не будет нужно. Во-вторых, мои деньги - всегда ограниченный ресурс. Не так уж приятно узнать, что кто-то еще претендует на их часть.
- Может, у всех те же поводы?
- Так тут-то как раз они и не подходят. Такое впечатление, будто некоторые рассматривают рекламу как разновидность мистического зла: даже если предложено нечто 100% бесплатное и ровно по их запросу, это все равно плохо.
- Надо, чтобы они сами нашли то, в чем нуждаются?
- Выходит, что да.
- Хорошо, пусть будет новый экспонат в твоей коллекции человеческих странностей. Всегда есть то, чего нельзя понять, можно только заучить.
Если вы профи в своем деле — покажите!
Такую задачу поставил Little.Bit пикабушникам. И на его призыв откликнулись PILOTMISHA, MorGott и Lei Radna. Поэтому теперь вы знаете, как сделать игру, скрафтить косплей, написать историю и посадить самолет. А если еще не знаете, то смотрите и учитесь.