Так пел ее голос, летящий в купол,
И луч сиял на белом плече,
И каждый из мрака смотрел и слушал,
Как белое платье пело в луче.

С Ларисой я познакомился в конце девяностых, когда я уже ушел со школы и работал в училище учителем химии и мастером производственного обучения по очень востребованной в те времена специальности. Это был, наверно, последний или предпоследний год моей работы в системе образования.

Лариса училась в моей группе, она была стройной и миловидной девушкой лет 20-21, так как была немного старше всех других учащихся. По нашей специальности учились всего год выпускники одиннадцатого класса. Она была не местной, приехала с одного из райцентров восточного Оренбуржья, то ли из Ясного, то ли из Домбаровки. У нее тут жила тетка, но Лариса жила в общежитии.

В тот год я защищался на высшую категорию, мне кровь из носу надо было показать свои творческие и организаторские способности, без этого категорию не получить. А я страх как не любил все эти общественно-массовые мероприятия, художественную самодеятельность. Но моего желания никто не спрашивал, над душой стоял Андрей Федорович, наш завуч по УВР. Высокий и тощий немолодой мужик, манерным поведением и жеманностью сильно смахивающий на стереотипного педика. Впрочем, как говорили злые языки, он им и был.

Делать было нечего, поэтому меня назначили организатором творческого вечера «Золотая осень». К моему удивлению, нашлось не так уж и мало желающих поучастовать в нем. Собрались в училищном ДК, просмотрели сценарий, начали репетировать и возник вопрос с тем, кто будет выступать в музыкальной паузе. И тут Лариса сказала: я могу спеть.

Я давно замечал, что она постоянно напевает потихоньку в свободное время и двигается в такт песне. Но еще ни разу не слышал ее пения. ОК, давай сейчас включат минусовку и ты споешь. Нашли какую-то минусовую фонограмму летнего хита того года. Я уже и не помню какую, в принципе и сейчас наша поп-эстрада редко когда радует разнообразием, а большинство хитов того времени были еще более унылым говном: Я люблю тебя, а ты любишь ее, нам никогда не быть вместе, я плачу в подушку.

И Лариса запела. Она стояла на сцене в светлом платье – и пела. Я как стоял – так и застыл. Потому что не смотря на примитивную музыку и текст она пела не просто хорошо, она пела божественно хорошо. Оригинальная певица даже рядом не стояла, впрочем, как и абсолютное большинство нашей эстрады. Работая в школе и в училище, я видел немало талантливых ребят, но такого пения – нет, не слышал. Украдкой даже дотронулся до нижней челюсти – рот не открыт. После ее пения все даже в ладоши захлопали – так это было прекрасно.

«Золотая осень» удалась на славу. Было отличное выступление, активное участие и, конечно же, прекрасное пение Ларисы. Все ее песни шли под гром оваций. После выступления на сцену вышел сам директор, который делал это очень редко. Поздравил меня и всех участников с прекрасным выступлением. На следующий день меня вызвал Андрей Федорович и в своей жеманной манере сказал, что я молоток, утер нос известным в училище организаторам, а потом сказал, что мы еще (дословно) «покажем этим сучкам, как надо работать». Я же говорил, что его подозревали в гомосексуализме, как знать, может они и был им, педиком-женоненавистником.

А Лариса стала после этого вечера звездой. Участвовала во всех концертах, во всех вечерах и всегда блистала. Да, талант у нее был от Бога. Я даже разговаривал с ней, мол, Лариса, а что ты вообще тут делаешь, в нашем рядовом ПУ? Тебе надо в музыкальное училище идти. На что она рассказала, что выросла в очень бедной семье, денег на музыкальную школу не было, а без этого туда не возьмут. Да и не испытывает особого желания, ей просто нравится петь.

Тот год был юбилейный, училищу исполнилось Бог весть сколько лет, не помню, 60-65. На юбилей пригласили много гостей, в том числе и печально ныне известного настоятеля нашей обители отца Никола. Лариса пела и там, она была звездой. Не заметить такой талант было невозможно. Поэтому ее пригласили в церковный хор нашей обители. А у нас этот хор никак не похож на хор из Богом забытой деревни позднесоветского периода, где были три бабки в белых платочках, на которых давно махнула рукой советская власть. Они, что бы ни пели: Агни Парфене или Трисвятое, получается одно – плач плакальщиц над покойником. У нас же хор большой, профессиональный, с репетициями, подготовкой, уроками сольфеджио и изучением нотной грамоты. Лариса там стала очень быстро лучшей певицей.

А потом закончился год учебы. Еще в общежитии она познакомилась с одним сельским парнем. Не смотря на то, что он был младше ее, между ними возникла любовь, после окончания училища она уехала к нему в село. Спустя лет шесть-семь, я видел ее, когда проезжал по ее селу. Я давно уже не работал в училище. Она шла с сыном в детский сад. Я остановился и мы поговорили с ней. Муж работает, она тоже в сельском ДК. Спросил, не пыталась ли она реализовать свой талант, пойти учиться, попасть на конкурс. Нет, не пыталась.

После этого случая я вообще потерял информацию о ней. Спрашивал ее односельчан, получал маловразумительный ответ. Искал в интернете – так ничего и не нашел. По моим подсчетам ей сейчас 42-43 года, понимаю так – не взлетела. Не могу сказать, что это несправедливо, мол на сцене бездарности, а талант пропадает в сельской глуши. Она и не пыталась выйти на сцену, какая тут несправедливость. Вот если бы выбрали вместо нее Лену Зосимову («Подружки мои, не ревнуйте» - это просто апофеоз бездарности на сцене) – это было бы несправедливо. А может и хорошо, что она не попыталась, не испытала всю грязь, который присущ шоу бизнесу. Живет в своем мире, воспитывает детей, поет для души – в этом и есть ее счастье. Не знаю, не мне судить. Но все равно, мне кажется, что она была достойная куда большего.

Не знаю, как она сейчас выглядит. Может она толстая расплывшаяся тетка, которая тайком бреет усы. Столько лет прошло, столько я ее не видел. Но в моей памяти она навсегда останется стройной красивой девушкой в белом платье на сцене, где она поет о вечном – о любви.

И всем казалось, что радость будет,
Что в тихой заводи все корабли,
Что на чужбине усталые люди
Светлую жизнь себе обрели.

Писала этюд прошлым летом. Для личной практики и для просмотра, чтоб не снижали оценку.

За 2 дня сделала. Ещё автопортрет написала, потому что первый не очень похож и не сильно хорошим получился. После длительного отдыха от живописи у меня есть какой-то прогресс. За 2 часа смогла справиться с этюдами.

Долго разрабатывала обложку. Но раскраски было сделать несложно, обвести картинку и потом раскрасить. Особенно, когда знаешь, как пользоваться CorelDRAW.

Последнее, что делала на практике - дипломы.

После практики по краеведению была практика по дизайну. Почти каждый день по 6 часов делали за компьютером своё задание. У меня - переделать фирменный стиль. Мне не понравился старый, ещё попросили другие цвета подобрать. Полностью переделала.

Не все стала показывать, потому что дальше повторяется фон, там идёт текст.

И раскраски. Я не поняла, думала, нужно ещё фирменный стиль отдельно придумывать, всё оказалось проще. Тот же взять стиль.

Пятая глава.

- Ир, скажи Чекулаихи, что я заболела – притворным голосом сказала Верка, укрываясь одеялом до самой головы. – Не пойду сегодня на учёбу.

Я только проснулась, чуть раньше обычного – в полседьмого утра. Машка и Светка из Качканара ещё спали. Чекулаихой прозвали старосту группы Наташу Чекулаеву. Она и выглядела на Чекулаиху: огромная в росте и в плечах, с кичкой на голове, и грудь у неё очень большая. Я даже сочувствовала ей: носить такие сиськи – нагрузка для спины.

- В интернате за пропуски здорово наказывали. Гулять неделю не разрешалось и сутки голодом морили. – приглушённым голосом выговаривала я Вере. – И потом ещё позорят, выведут на середину зала во время линейки и каждый пальцем в тебя тычет.

Верка перевернулась на кровати.

- Да мне посрать, что у вас там было. Попросила же только предупредить.

- Ай, ладно. – махнула я рукой и вышла из комнаты.

В коридоре света не было. Шла наощупь, натыкаясь на разбросанные тапки.

Умывальную комнату девчата шуткой называли «подмывочной», она вмещала два раздельных душа c хилыми дверями в огромных вмятинах по всему полотну и четыре раковины. Кафеля на полу и на стенах не хватало, внутри серого раствора, из трещин торчали тараканьи усы. Тараканы, как я усвоила, неотъемлемая часть общежития, с которыми особо не боролись. Посыплют раз в полгода мерзкой отравой в виде белого порошка, запах которого держится месяц, тараканы исчезнут на время, затем вновь появятся. К их существованию привыкла. Главное, отсутствия тараканов в комнатах, а то как-то проснулась – на меня тварь эта рыжая с потолка упала.

Зеркала в мелкой паутинке, ни одного целого. В дальней от меня душевой услышала возню. Насторожилась. При приближении отчётливо стала различать голоса. Снизу двери просачивалась полоска света. Кто-то мылся. Не один. Бывало, если одна душевая ломалась, то по нескольку девчат запихивались в соседнюю. Подошла к раковине, включила кран. Дверь громко отворилась, оттуда выскочила Светка Васильева. В группе её называли - Василиса. Рот и лицо перепачкано белым. На вид - пена.

- Ты не смыла зубную пасту. – сказала я ей, когда она подошла к другой раковине.

Василиса устремила на меня удивлённый взгляд, посмотрела на себя в расколотое зеркало, вытерлась и стала громко смеяться, вернее ржать, раскатисто, как степная лошадь. Я когда отдыхала у младшей тётки в деревне, слышала, проезжая мимо поля, лошадиное ржанье. Василиса именно так и ржала. Раскатисто и противно.

Следом за ней вышел парень, лицо красное, мокрые от пота волосы лезли в глаза. Приподнял левую сторону бедра и застегнул ширинку. Затем подошёл к Василисе, обнял за талию, что-то на ухо прошептал, и та опять заржала. В прошлой жизни она точно лошадью была.

Я закрыла кран, так и не помывшись, ушла обратно в комнату.

Девчата уже проснулись и сидели за столом переодетые, кроме Верки, та делала вид, что спала.

Я рассказала им о Василисе.

- Чего она смеялась? – спрашиваю у них.

Тут девчата принялись угорать. Верка повернулась ко мне с лицом явного ехидства.

- Темнота ты. Отсасывала она у него.

В очередной раз ощутила себя выпавшей из реальности и далёкой от взрослой жизни. Собрала необходимые вещи к урокам и вышла.

За дверями опять раздался грохот смеха.

Конец осени в Ленинграде чаще с северными ветрами, отвесными дождями и беззвёздными ночами. Кажется, что погода не располагает к комфортному восприятию жизни в нём, особенно когда небо затянуто свинцовыми тучами, днём темно и от влажности дышать трудно. Но вдруг неожиданно пробивается солнце, свет озаряет весь город, пропитывается свежим воздухом и небо уже голубое.

Сегодня как раз утро поблёскивало дымчатой белизной в утреннем свете, а значит день будет ясным.

В холле, где никого с утра ещё нет, я водрузилась на подоконник с ногами и наблюдала как перистые тучи, подгоняемые ветром, медленно плыли в сторону аэропорта. Появилось блаженное ощущение необъятности пространства, что позволяло мысленно себя отправлять на небо, представляясь птицей. Ведь птице не приходится переживать за свой внешний вид, искать друзей, бояться перемен. Птицы сбиваются в стаю, когда летят на юг, не думая, что кто-то из них лишний, не свой. Я хотела бы быть птицей и не знать людей. Судьба моя лукавила, зло смеялось надо мной, одиночество убивало.

Я продолжала быть чужой.

К вечеру училище наполнялось шумом, криками и громкой музыкой. Эта половина дня считалась самой оживлённой среди студентов, весёлой, а для меня, пожалуй, самой тревожной.

Тренировки в этот день не было и взяв книгу, я удобно расположилась на кровати. Не успела прочесть и страницы, как в комнату ворвались сахалинские соседки, Вера и Машка. По ним сразу определила, что за ними кто-то бежит – одна спряталась в шкаф, вторая почему-то под мою кровать. Через мгновение дверь с грохотом распахнулась. На пороге стоял огромного размера парень. У него была квадратная голова, коротко стриженный, широкие скулы. Кого-то он мне напоминал.

- Где эти суки?

- Не знаю… - пролепетала я.

Вскочила с кровати, стараясь осмыслить, освоить ситуацию.

Парень-квадрат двинулся на меня. Страха не было, только с презрением смотрела на него и ждала его действий. Подойдя ко мне вплотную, он замахнулся. В этот момент заскрипела дверца шкафа. Парень переключился на шум. Подошёл к шкафу, дёрнул ручку. Вера стояла солдатиком – руки по швам и вытянутая в струнку – вся бледная. Он схватил её за волосы и поволок к кроватям. Девушка завизжала. Машка, та что сидела под моей кроватью, выползла и тоже принялась голосить. На крики прибежали соседки, из других комнат. Их было трое. Одна сразу накинулась на парня:

- Коротков, вали отсюда!

У Квадрата перекосился рот влево, швырнув Веру, ринулся к девушке. Её и подругу, схватил за шиворот кофты и поволок к нам, в угол, где мы стояли, прижавшись к друг другу. Третья девушка успела выскочила за дверь.

- Сво-о-оло-очи! Тва-ари, каждую придушу. – крик его был ужасен. – К стене! Я сказал к стене…бл…ди!

Все мы выстроились. По девчатам заметно было, что ужасно бояться его, а Машка напоминала мне куклу на нитках – дёргалась руками и ногами. Глядя на перепуганных жертв на Короткова будто накатило зверское желание – добить. Крайняя от двери стояла Вера. Он подошёл к ней, пальцами сжал ей челюсть и хриплым басом, удерживая голову девушки задранной, проговорил:

- Я тебя трахну, сучка.

Затем он высунул язык и стал облизывать шею Веры. Девушка морщилась, но терпела. Растопыренной пятернёй Коротков начал грубо мять её тело, пока не добрался до груди, сжал её и навалился на Веру. Тут девушка не выдержала и заплакала.

- Отвали от неё.

Я не узнала свой голос, мне он показался дребезжащим и трубным.

- Убери руки от неё. – повторила я.

- Ты чо, сука? Борзая? – парень повернулся в мою сторону.

Все понимали, что вот сейчас, в этот самый момент, и должно случиться непредвиденное. Девчата прижались к стене, вжались в неё, обречённые, убитые заочно.

Когда Коротков подошёл ко мне, я сохраняла спокойствие.

- Смелая тут? – разглядывая меня, он придвинул своё лицо к моему и медленно, проговаривая каждое слово, прошипел. – Цыганка, я искалечу тебя так, что навеки инвалидкой станешь. Веришь?

Я в упор, не моргая ресницами, смотрела на него. Но сколько бы не демонстрировала смелость, всё-таки боялась.

Коротков резко выбросил руку вперёд, будто бьёт по лицу, сам же умышленно пронёс её мимо моего уха. Ударил кулаком в стену. Не моргнула. Второй раз попытался. Третий, четвёртый… Страх мой перед этим квадратным парнем прошёл. Мысленно успокоилась.

И вдруг я почувствовала удар по лицу: ударил тыльной стороной руки по губам так, что у меня брызнули сразу и слезы, и кровь. Это было больно. И неожиданно. На какое-то время я оцепенела, но лишь ненадолго.

«Дерьмо поганое» и с этими словами бросилась на обидчика. Коленом я резко ударила его в живот, он согнулся, скорчился. Скрещёнными руками, не дожидаясь, что Коротков разогнётся, я наносила и наносила удары. Во мне столько злости было, что казалось, я переломлю ему позвоночник.

В порыве ярости, не заметила, как кто-то вошёл в комнату и этот кто-то оттащил меня от гнущего Короткова. Потом я валялась на полу и Коротков и тот, что вошёл, оба пинали меня. Удары ботинок приходились мне больше в бока, я смогла сгруппироваться, чтобы не подставлять живот и грудь. Когда-то, ещё в интернате, меня этому учил молодой учитель физкультуры Никоша. Он всегда повторял: «Беречь девушкам в первую очередь надо переднюю часть фасада».

Затем обессиленную, потащили к стене, к девчатам. Подняли. Я разглядела второго парня. Такой же квадратный и с такой же наглой рожей, что и Коротков. Два дебила.

По моему лицу текла кровь: из носа, со рта… На единственную футболку, которую я стирала каждый день, высушивая на батарее.

- Сука, убью…убью…сука. – Коротков прыгал возле меня, размахивая кулаками, но не осмеливаясь близко приблизиться. – Ты этому где научилась, сука, в таборе? Урою тебя. Размажу.

Девчата замерли. Никто из них не всхлипывал. Наблюдали.

- Она детдомовская.

По голосу я поняла, что это Ольга, соседка. Мне показалось, что девушка это сказала намеренно, не чтоб разрядить обстановку, а заступиться за меня.

Коротков подошёл ко мне ближе.

- Геройка, да? – тон его смягчился. – Ха, здорово ты меня. Давай, вали отсюда. Не бью сирот.

Я взглянула вполоборота на парней, сразу не поверила в слова Короткова, но всё-таки нерешительно, с трудом перебирая ногами, направилась к выходу. Тело ныло от боли. Обернулась у дверей, внимательно посмотрела на девчат, задержалась на них взглядом. Вера щуплая, похожая на лягушонка, с тонкими руками и ногами, плакала. Машка с опущенной головой, теребила нервно подол юбки, Ольга глядела прямо перед собой, уставившись отрешённо в одну точку, а её подруга Рита, с параллельного курса, вцепившись в неё, тоже плакала.

- Отпустите их. – обратилась я к парням.

Те, в одежде и в ботинках, уже валялись на кроватях, ногами на подушках.

Я ждала, что они должны были вскочить и вновь обрушиться на меня, но, к счастью, девчат и к моему тоже, в комнату вбежала комендант общежития с участковым и с двумя милиционерами. Девушка, которая успела сбежать и привела их.

После того, как парней увели, никто из девчат из комнаты не ушёл. Все расселись по кроватям, Ольга на единственный стул. Сидели молча.

На самом деле, реакция на произошедшее объединила, несмотря на то, что признаться в этом пока никто не хотел. Тишину прервала Вера. Тонким голосом подростка, она произнесла:

- Жесть. Я чуть не обосралась. Слюни его до сих пор на шее.

Все, кроме меня, повернули к ней головы. Не сговариваясь, разразились смехом.

Я продолжала сидеть молча и смотреть в окно. Темнота незаметно накрыла город, фонари освещали спортивную площадку, расположенную возле общежития, где в основном, собирались мальчишки с разных училищ и устраивали разборки. За два месяца трижды милиция разгоняла их.

Кто-то положил руку мне на плечо. Я вздрогнула, обернулась.

- Спасибо тебе. – Ольга немного от волнения запиналась. – Если чего приходи в пятую комнату. У нас весело и пожрать всегда есть.

Я мотнула головой в знак согласия. Следующая подбежала Машка.

- Сейчас полотенце намочу, вытру лицо. Оно у тебя в крови.

Вера протянула мне книгу, которую скинул на пол Коротков, когда заваливался на мою кровать.

С этого дня, я поняла, что больше не чужая.