0 просмотренных постов скрыто
В добрые руки
В самые добрые руки девочка, 6-7месяцев. Добрая, ласковая, красивая малышка, осторожная, немного побаивается рук, будет не большого размера. Доставка 89526165026
Территориально г. Иркутск.
Показать полностью
1
Ответ на пост «В Сухом Логу полицейский застрелил крупного алабая, который бросался на прохожих»
Собаку застрелили, детей спасли.
Но почему нет действий с теми кто этому мешает?
Люди защищающее опасное животное в то время когда оно несёт прямую угрозу жизни и здоровью детей - это опасность для общества.
Эти люди, для которых человеческая жизнь не представляет ценности, при любой сложной ситуации могут принести множество человеческих жертв. В мирное время потенциальные маньяки убийцы, а в военное время перейти на сторону врага и (с удовольствием для себя) устраивать массовые казни, как например фашисты сжигали заживо людей. И задача государства не идти у них на поводу (принимая опасные для людей законы и преумножая гибель детей от собак) а наладить учёт этих людей, наблюдение за ними, диагностику и при необходимости содержание в психических лечебницах. И хотя бы так защитить страну от опасного, позорного и деморализующего страну человеконенавистничества.
Человек
Степан последние три года жил так, будто его самого уже не было. После того как Нинка умерла — а умерла она тихо, во сне, даже не разбудив его, — он словно застрял где-то между явью и сном. Вставал, топил печь, варил кашу... А зачем? Непонятно.
Деревня их тоже умирала потихоньку. После пожара в прошлом году, когда полдеревни выгорело, народ разъехался кто куда. Остались только самые упрямые. Или те, кому некуда было ехать.
— Эй, хромуля! Опять ты.
Степан стоял у калитки и смотрел на собаку. Та появилась недели две назад. Кривоногая такая — задняя лапа под странным углом, видать, давно сломана и криво срослась. Шерсть свалявшаяся, рыжая с проседью. Морда, ну, морда как морда. Только глаза какие-то слишком человеческие.
Первый раз он её прогнал. Второй — бросил корку хлеба. А потом заметил странное.
Собака брала еду — аккуратно так, зубами, будто боялась уронить, — и уносила. Всегда в одну сторону. К развалинам дома Михалыча, что сгорел в том пожаре.
«Чудная какая-то», — думал Степан, наблюдая, как пёс прихрамывает через пустырь.
Сегодня утром он специально вынес полмиски вчерашней каши. Поставил у забора и спрятался за сараем. Собака пришла через минуту — будто ждала. Понюхала кашу, потом... Господи, она начала есть прямо из миски, но как-то странно — набирала в пасть и выплёвывала обратно. Размачивала, что ли?
А потом сделала то, от чего у Степана мурашки по спине побежали. Взяла миску в зубы — металлическую миску! — и потащила. Голову задрала, чтоб не расплескать, и пошла своей кривой походкой к развалинам.
— Да что ж ты там делаешь-то? — вслух спросил Степан.
И пошёл следом. Первый раз за три года ему стало по-настоящему любопытно. Не то чтобы интересно — просто захотелось узнать.
Собака свернула за обгоревшую стену, исчезла в зарослях крапивы. Степан остановился. Дальше были одни головешки да битый кирпич. Что там делать живому существу?
Но любопытство взяло верх.
Степан обошёл обгоревшую стену и замер. Собака исчезла. Будто сквозь землю провалилась.
— Ну куда ты подевалась, хромуля?
Он прошёл дальше, раздвигая палкой заросли крапивы. Ноги в старых кирзачах не боялись жгучих листьев, но руки он берёг — подставлял палку, отводил стебли.
Вот и фундамент бывшего дома Михалычей. Печная труба торчит, как памятник. А вокруг — обломки, головешки, куски шифера.
Степан уже хотел повернуть обратно, когда услышал. Тихий такой звук — не то скулёж, не то мяуканье?
«Да не может быть».
Он пошёл на звук, перешагивая через обгоревшие брёвна. За остатками сарая — а сарай-то не весь сгорел, одна стена осталась и часть крыши — увидел вход. Небольшой лаз под завалом досок и кирпичей. И оттуда точно доносилось мяуканье.
Степан опустился на корточки. Колени хрустнули — не мальчик уже. Заглянул в темноту лаза.
— Матерь божья.
Там, в полумраке, на каком-то тряпье лежала кошка. Тощая до невозможности — рёбра торчат, шерсть клоками. А вокруг неё котята. Три? Четыре? В темноте не разглядеть. Мелкие совсем, слепые ещё.
И рядом — та самая миска с кашей.
А собака лежала, прижавшись к кошке боком. Греет, что ли?
Степан сел прямо на землю. Ноги подкосились не от старости — от увиденного.
— Ты что ж это. Ты им, значит, — он не мог подобрать слов.
Собака подняла голову, посмотрела на него. В глазах — никакого страха.
Кошка даже не шевельнулась. Только дышала часто-часто, и котята елозили у её живота, тыкались мордочками.
— Так ты им носишь, — Степан прочистил горло. Что-то там застряло, мешало говорить. — Кормишь их, значит.
Дома он метался по кухне, как ошпаренный. Молоко! Где-то было молоко, сосед вчера приносил. Вот! Половина банки. Подогреть надо. Нет, не кипятить, чуть тёплое. Хлеб размочить. Мясо, было ли мясо? Кусок варёной курицы в холодильнике. Порвать мелко-мелко.
Собрал всё в старую кастрюлю, накрыл крышкой. Подумал и добавил туда же пачку дешёвых сосисок — авось пригодятся.
Когда вернулся, собака встретила его у входа в лаз. Хвостом вильнула — первый раз за всё время.
— На, — Степан поставил кастрюлю. — Это вам.
Но собака не ела. Взяла кусок курицы и понесла в нору. Потом вернулась за хлебом, размоченным в молоке. Потом ещё и ещё.
— Да ты сама-то ешь! — не выдержал Степан. — Тебе тоже надо!
Собака посмотрела на него и взяла сосиску. Но не проглотила — понесла туда же.
Степан сидел на корточках и ждал. Слушал, как там, в темноте, кошка ест.
— Не дотянет она, — сказал он собаке, когда та вышла снова. — Сил у неё нет. Молока ей надо нормального, тёплое место.
Собака села напротив и смотрела. Просто смотрела, не моргая.
— Что на меня уставилась? Я-то что могу?
Но даже когда он это говорил, уже знал — может.
Солнце уже клонилось к закату, когда Степан вернулся с лопатой, ломом и старым одеялом.
— Всё, — сказал он собаке. — Хватит им тут. Щас разберём завал.
Работал он медленно, осторожно. Доски в сторону, кирпичи — тоже. Собака сидела рядом, следила за каждым движением.
Наконец проход стал достаточно широким.
— Ну-ка.
Степан расстелил одеяло, полез в нору. Кошка даже не дёрнулась, когда он взял её на руки. Лёгкая, как пушинка. Одни кости.
— Тихо, тихо, милая. Сейчас всё будет хорошо.
Вынес её, положил на одеяло. Потом — котят. Четыре штуки. Крошечные, слепые, пищат тоненько.
Завернул всё семейство в одеяло, поднял.
— Пошли, — сказал собаке. — Вы теперь у меня жить будете.
И они пошли. Степан впереди, с драгоценной ношей. Собака сзади, прихрамывая на свою кривую лапу. Через пустырь, мимо обгоревших яблонь, к дому, где топилась печь и было тепло.
Ночью Степан проснулся от странного звука — будто кто-то скребётся в дверь. Нет, не в дверь. Где-то внутри дома.
Он включил свет в кухне. Кошка лежала в коробке у печки, где он её устроил. Но что-то было не так. Она дышала странно — рвано, с хрипом.
— Эй, ты чего?
Собака уже стояла рядом с коробкой. Скулила тихонько, тыкалась носом в кошку.
Степан подошёл ближе, присел на корточки. Кошка была горячая. Очень горячая.
— Температура. Чёрт!
Он потрогал её нос — сухой, обжигающий. Глаза мутные, полуприкрытые. Котята пищали, тыкались в неё, искали молоко, но она даже не реагировала.
- Так, спокойно. Спокойно!
Но спокойствия не было. Руки тряслись, когда он наливал воду в блюдце. Попытался напоить кошку — она не глотала. Вода стекала из пасти.
«Она же умирает. Прямо сейчас умирает».
Степан глянул в окно. Там была чернота. И дождь. Дождь начался — сильный, косой, с ветром.
У него же есть машина! Старая «копейка», стоит в сарае третий год без движения. После смерти Нинки он её не заводил ни разу.
— Чёрт!
Степан схватил фуфайку, сунул ноги в сапоги. Потом вернулся, завернул кошку в полотенце. Котят придётся оставить.
— Ты за ними присмотри, — сказал собаке.
Но та уже неслась к сараю.
Машина, конечно, не заводилась. Аккумулятор сдох. Степан крутил ключ, давил на газ — бесполезно.
— Ну давай же! Давай, зараза!
Дождь барабанил по крыше сарая.
— Толкнуть. Надо с толкача!
Он выскочил из машины, упёрся в багажник. Толкнул. «Копейка» нехотя покатилась.
Разогнал её по двору, на ходу запрыгнул, включил вторую передачу, отпустил сцепление.
Мотор чихнул, дёрнулся и завёлся!
— Есть!
Собака лаяла, бежала за машиной. Степан притормозил, открыл дверь:
— Залезай!
И они поехали. В кромешную тьму, под стеной дождя. Фары выхватывали только метров десять размытой грязной дороги. «Копейка» буксовала, виляла, но ехала.
— Держись, милая. Держись!
Он говорил то ли кошке, то ли себе.
На полпути машина встала. Просто заглохла посреди лужи и всё.
— Нет! Нет, нет, нет!
Степан выскочил под дождь, поднял капот. В темноте ничего не видно. Трамблёр? Свечи залило? Да что угодно могло быть в этой развалюхе!
Собака вылезла следом, подошла к нему. Мокрая насквозь, дрожит вся.
— Что делать-то? А?
И тут он увидел свет. Фары! Кто-то ехал сзади!
Степан выбежал на середину дороги, замахал руками:
— Стой! Помоги!
Машина затормозила. Из «Нивы» вылез мужик в камуфляже.
- Ты чего, дед, белены объелся? Под колёса лезешь!
— Помоги! У меня кошка умирает! К ветеринару надо!
— Кошка? — мужик присмотрелся. — Ты из-за кошки ночью в такую погоду?
— Помоги, Христом богом прошу!
Что-то в голосе Степана заставило мужика замолчать.
— Где она?
— В машине!
Мужик заглянул в «копейку», посветил фонариком.
— Садись ко мне, поехали!
— А собака?
— И собаку бери! Какая уж теперь разница!
Они перегрузились в «Ниву». Степан с кошкой сзади, собака у его ног.
— В районную больницу?
— Там ветклиника рядом. Может, кто дежурит.
Мужик гнал, как сумасшедший. «Нива» прыгала по колдобинам, но держалась дороги уверенно.
— Как тебя звать-то, дед?
— Степан.
— А я Михаил. Слушай, Степан, а чего ты с этой кошке так?
- Не знаю, — честно ответил Степан. — Просто... нельзя, чтобы она умерла. Нельзя! Котята у нее.
В ветклинике свет не горел. Михаил забарабанил в дверь:
— Есть кто живой?
Наконец дверь приоткрылась. Заспанный мужик в фуфайке:
— Вы чего? Ночь же!
— Животное погибает!
— Утром приходите. Никого нет.
— Да утра она не доживёт! — заорал Степан.
— Я те говорю — никого! Доктора по домам!
Михаил полез за телефоном:
— Где живёт ваш доктор?
— А я откуда знаю?
— Давай адрес, или я тебя самого лечить буду!
Сторож испугался — Михаил был здоровый мужик, и вид у него сейчас был решительный.
— Туманова, дом восемь. Это за площадью, третья улица.
Они снова неслись по ночному городу. Дождь усилился. Дворники едва справлялись.
Дом восемь оказался двухэтажным. Михаил посигналил, потом пошёл звонить.
Дверь открыла женщина в халате.
— Вы с ума сошли? Четвёртый час ночи!
— Вы ветеринар?
— Да, но...
— У нас кошка умирает. Прямо сейчас. Пожалуйста!
Женщина посмотрела на Михаила, потом увидела Степана — мокрого, дрожащего, с завёрнутой в полотенце кошкой.
— Несите сюда. Быстро!
Она провела их в комнату, включила яркий свет.
— На стол кладите.
Развернула полотенце, пощупала кошку.
— Истощение, обезвоживание, похоже на инфекцию. Когда ела последний раз?
— Пыталась вечером. Но не смогла.
— Котята есть?
— Четверо. Дома остались.
— Так. Мастит, возможно. Температура. Если не сбить сейчас...
Она уже готовила шприцы, доставала ампулы.
Степан держал кошку, пока ветеринар делала уколы. Руки у него тряслись.
— Не факт, что поможет, — честно сказала женщина. — Она очень слаба. Но шанс есть.
Собака всё это время сидела у ног Степана. Молча. Только смотрела.
— А это что за пёс?
— Это она её спасла. После пожара. Выкормила как-то. А теперь вот...
Женщина присмотрелась к собаке.
— Лапа сломана была. Давно. Неправильно срослась.
— Я знаю.
— Хотите, посмотрю? Может, что-то можно сделать.
— Потом. Сначала кошка.
Они сидели и ждали. Кошка лежала на столе под капельницей. Дождь за окном превратился в ливень.
Кошка открыла глаза, когда за окном уже посветлело. Слабо мяукнула.
— Жить будет, — выдохнула ветеринар. — Температура спала. Дышит ровнее.
Степан сидел на стуле, не чувствуя тела. Собака спала у его ног, положив морду на его ботинок.
— Спасибо вам. Я даже не знаю, как вас зовут.
— Ольга Павловна. А вы молодец, дедушка. Не каждый так за животное.
— Да какой я молодец, — Степан потёр глаза. — Три года как сам едва не помер.
Михаил, который дремал в кресле, встрепенулся:
- Поехали, Степан. Котят твоих кормить надо.
— А кошку?
— Оставьте пока здесь, — сказала Ольга Павловна. — Ещё капельницы нужны. Вечером заберёте.
Дома котята пищали так, что слышно было с улицы. Степан подогрел молочную смесь (Ольга Павловна снабдила), кормил из пипетки.
Собака помогала — согревала.
— Ты знаешь, — сказал Степан собаке, — я тебе имя так и не дал. Как тебя звать-то?
Собака подняла морду, вильнула хвостом.
— Верка будешь. Верная ты. Согласна?
Верка лизнула его руку.
К вечеру они втроём — Степан, Михаил и Верка — поехали за кошкой. Та уже сидела, ела из миски.
— Антибиотики проколете пять дней, — инструктировала Ольга Павловна. — И кормите понемногу, но часто. Выкарабкается.
— Сколько я вам должен?
— Ничего не должны. Идите домой.
— Но как же...
— Дедушка, вы мне веру в людей вернули. Этого достаточно.
Дома Степан устроил кошку в коробке. Котята сразу прильнули к ней, засопели, зачмокали.
— Всё, — сказал он. — Теперь всё хорошо.
Михаил, который помог донести кошку, хмыкнул:
— Слушай, Степан, а тебе помощь не нужна? Ну, с хозяйством там.
— Да какое хозяйство.
— Я вот что думаю. Крыша над сараем у тебя течёт — видел. Давай завтра приеду, починим?
Степан посмотрел на него с удивлением:
— Зачем тебе это?
— Не знаю. Просто правильно как-то.
Первый раз за три года Степан улыбнулся. По-настоящему.
Автор - Ирина Чижова. Источник.
Показать полностью
Вероятно кто-то имел несчастье с таким столкнуться
У меня лабрадор, парень, недавно стукнуло тринадцать лет. Слышит плохо, встает тяжело. Но сегодня в момент все усугубилось. На прогулке стал падать, пройти не мог пяти метров. Повернул голову в сторону и начал ей мотать. Уголок век увеличился и они стали пульсировать, дергаться. Но самое печальное что зрение сильно упало, прям совсем сильно. Не уверен что вообще видит. При этом аппетит как всегда отличный. Я конечно же поеду к ветеринару, наверное специализирующегося на глазах. Но возможно кто-то сталкивался с подобным и поделиться опытом.
В погоне за птицами
Джина была боксёром. Девочкой, собакой и легендой двора она была во вторую очередь; в первую она была именно боксёром. Она с гордостью носила свою огромную грудь и плевала на кривоногость и особенности походки. Весь мир крутился вокруг неё, и каждый раз, когда она выбегала из дома, она застывала на мгновение, вкушая окружающие её запахи своим мокрым носом. Выйдя из оцепенения, она вспоминала, зачем, собственно, выбежала на улицу, и, мелко семеня, начинала утюжить близлежащую траву и кусты на предмет только ей известного запаха. Посидев какое-то время на воображаемом троне, она срывалась с места и неслась дарить всем добро. Боксёры и добро сочетаются плохо, но она ничего не могла с собой поделать и сбивала нас, пацанов, на футбольном поле как кегли. Она думала, что мы играем в футбол ради неё, поэтому носилась по полю пушечным ядром, сметая всё на своём пути. Сильные приступы доброты каждый раз прерывали птицы, и Джина улетала по непредсказуемой траектории на цыганскую поляну, где паслись коровы и кони. Последние её вообще не интересовали — она гонялась за птицами и получала от этого колоссальное удовольствие.
Через пару часов она возвращалась к нам на поле этой своей незабываемой походкой, с розовым языком изо рта наперевес. Она сжигала за это время энергию двух электростанций, поэтому гонялась за мячом с того момента исключительно глазами. Это был знак, что пора бы уже и домой. С чувством выполненного долга и глубокого удовлетворения она вела хозяина домой, виляя задней частью себя и иногда оборачиваясь на поле, где были птицы. «Ничего-ничего, я завтра приду и догоню» — звучало в её усталых глазах.
Хозяин Джины (тут ещё вопрос, кто чей был хозяин) рыбаком был номинальным, поэтому ходил на рыбалку изредка, по настроению. Не знаю, как Джина его уговорила, но на одну из рыбалок он взял её с собой. Четыре утра — это рано для всех. И рыба спала, и птицы, и нормальные люди, но рыбаки к нормальным людям отношения не имеют. У Джины было заспанное лицо. Нелепые морщины у неё были от природы, но даже они в это время выглядели какими-то особенно мятыми. Понятное дело, что мы зевали, но до нашей боксёрши нам было далеко. Она зевала так, что аж сама пугалась, когда захлопывала пасть. Было ощущение, что если хорошенечко присмотреться в её открытую пасть, можно было увидеть её завтрак.
Идти до реки было примерно полчаса, поэтому на место мы приходили уже довольно бодрыми. Нашей главной задачей было найти дрова, для Джины же делом всей жизни было уловить все запахи. Она с очень деловым видом бегала от наших дров до моста, от воды к песчаной насыпи на берегу и вела себя достаточно беспокойно. А какое тут спокойствие, когда темно и всё вокруг как-то пахнет не так.
Джина следила за каждым забросом удочки, даже было ощущение, что она немного щурилась, пытаясь рассмотреть падение поплавка в воду. Каждое приводнение поплавка она озвучивала своеобразным «вуф». Это был не лай и не рычание — это было что-то такое грудное, из глубины души, буквально. Интересно, что она соблюдала тишину: видимо, проникшись окружающим безмолвием, она позволяла себе вот этот свой «вуф» не открывая рта, но не более.
В такую рань мы выходили не случайно. Расположились мы на камнях, а это было место легендарное, и в рыбацких кругах оно имело особый статус. Там когда-то был причал, и ближе к центру реки там была яма. Никакой гарантии того, что вся голодная рыба собирается именно там, не было, но рыбаки — люди очень суеверные. Искры от костра становились всё тускнее и тускнее, дело шло к рассвету. Вдруг откуда-то сзади послышался голос: «Так, мелкотня, собрали удочки и свалили с нашего места». Так, на самом деле, бывало часто. Мы пытались дерзить, но против взрослых мужиков убедительных аргументов у нас не было. Обычно.
Но тут в разговор вмешалась Джина. Она прозевала ситуацию, потому что там, на берегу, уже проснулись птицы, а у них с Джиной давние и сложные взаимоотношения. Джина, как мне кажется, поняла, что не успела нас защитить, и встала между нами и мужиками, копая своими ногами борозды для старта. Я не уверен, что мужики вообще остались на рыбалке, потому что встреча с боксёром в сизой предрассветной дымке у реки должна была напоминать историю собаки Баскервилей.
С этого момента она от нас не отходила и следила за каждым нашим шагом, за каждым звуком. Видимо, понимая, что она в прямом смысле проворонила ту ситуацию на рассвете, она прямо заглядывала в глаза, мол: «Всё в порядке? Пойду гляну, как там у остальных». Было очень забавно и смешно, как она не давала нам заснуть. Ближе к обеду меня начало рубить на сон, и я, прислонившись к бетонной плите, закрыл глаза. Джина мгновенно подбежала, обмазала меня всего слюнями и заскулила, мол: куда это ты пристроился, я что — одна буду следить за остальными?
Надо было видеть её радость, когда на обратном пути она заметила знакомые пейзажи. Она даже крутилась вокруг своей оси и периодически подпрыгивала. Довела до дома каждого. Вахту приняла — вахту сдала, что называется. Влад потом рассказывал, что она пришла домой, поела, попила воды, вытянула ноги в разные стороны и провалилась в глубокий безмятежный сон. Ночка у неё была нервная, ответственная — имела право расслабиться после такого. Но уже после обеда мы безуспешно пытались отобрать у неё мяч; коровы и кони на поляне шарахались, птицы перелетали стаями с места на место, а Джина выпрыгивала вверх, насколько могла, но грудь перевешивала, и она падала вниз, получая от этой бесконечной охоты колоссальное удовольствие.
На рыбалку она больше с нами не ходила — уж больно велика была ответственность.
Показать полностью
1