Часть первая.
Часть вторая.
Часть третья.
Часть четвертая.
Часть пятая.
Часть шестая.
Часть седьмая.

- Что о Блохе думаете? Юноша он сметливый и умный, по понятиям живет и в нем я уверен. В качестве подсадного сгодится.
- Можно, в целом. На кредитах он себя хорошо показал. Получается, хату на него переписывать будем в случае успеха?
- Не совсем. Человека нужного он вам предоставит, - улыбнулся Афанасий. – С Блохи взятки гладки. В случае чего он в тень уйдет и в ней растворится. Ищи тогда концы, покуда не осатанеешь. Свой человечек в органах у меня тоже есть. Проследит, чтобы бумаги все были надлежащим образом оформлены.
- Хорошо, - кивнул я. – Тогда, как с Ветераном потрещим, я к вам забегу. Расскажу, что и как.
- Обязательно, Максим. Держите меня в курсе всего. Все ж дело это хлопотное и в чем-то рискованное. Мне наперед все ходы знать надо. Чай не шахматы, где время на подумать есть.
- Договорились. Еще партеечку?
- Как иначе. Ваши белые, - согласился Афанасий, поворачивая доску белыми фигурами ко мне.

Вписать в предстоящее дело я решил двоих. Зуба и Жмыха. Кандидатура Малого тоже рассматривалась, но Афанасий мягко дал понять, что пока брать его не стоит. Своему соседу я верил, поэтому ближайшим вечером закупился пивом и обрисовал пацанам в промке свою задумку. Жмых, как и Зуб, согласились без раздумий. Все ж взрослая жизнь денег требовала, а пацаны давно сухари сушили, промышляя мелочевкой, щипая залетных. Им я, в случае успеха, решил дать по пять процентов. Себе оставлял двадцать пять на правах старшего. Пацаны ерепениться не стали и с предложением согласились. Ну а на выходных мы наведались к Ветерану, предварительно купив пять бутылок паленой водки в ларьке и одну бутылку, нормальную, взяли для себя. Поить Ветерана хорошим бухлом никто не собирался. Его роль маленькая. Напиться, отдать нам хату и отъехать куда подальше.

О Ветеране на районе не слышал только ленивый. Но за звучным погонялом скрывался серый и ничем непримечательный Ленчик Пальчиков. Конечно, он отслужил в начале девяностых в армейке, откуда вернулся отбитым наглухо пиздаболом, любившим рассказывать сказки о том, где он служил, и в каких конфликтах принимал участие. Поначалу ему верили и даже жалели, покуда не вылезла неприглядная правда. Ленчика спалили настоящие ветераны-афганцы, которым он задвигал любимую им сказку о штурме дворца Амина. Вывели на чистую воду пиздабола легко, а потом с наслаждением отхуярили до бурого цвета. Новость о том, что ветеран-то оказался фальшивым, быстро расползлась по району, но самого Ленчика это не смутило. Он искренне верил в свои сказки, демонстрировал желающим фотографии, купленные по случаю на блошином рынке и выдаваемые за его личный архив. Порой пиздабольство Ленчика заходило слишком уж далеко, и он вновь получал пизды от тех, кто действительно стоптал не одну пару кирзачей в Афгане или принимал участие в новогоднем штурме Грозного. Устав получать пизды, Ленчик начал травить байки, что служил на флоте, но и это не прокатило. Все уже знали, что он обычный брехун и, посмеиваясь, слушали сказки лже-ветерана. Впрочем, это не мешало Ленчику на девятое мая выходить на улицу в застиранной форме, увешанной разнообразными наградами, опять же, купленными на блошином рынке у тех, кому были нужны деньги. От дома, правда, Ленчик старался не отходить, потому как могли предъявить за ордена и медали, а там и вероятность снова огрести пиздюлей была довольно некислая.

Мы завалились к нему в гости в субботу. Я, Зуб, Жмых и Блоха. Ленчик, одетый по случаю в камуфляжные шорты и растянутую тельняшку, обрадованно схватил пакет с водкой и умчался на кухню, чтобы сунуть теплые бутылки в морозилку. В кастрюле уже побулькивали пельмени, а на столе стояло ведерко с кислой капустой, которую Ветеран предпочитал засаливать самостоятельно. Ну, тут спору не было. Что-что, но капустка у него была отменной. В меру соленой, в меру сладкой и до одури хрустящей, самопроизвольно наполнявшей рот тягучей слюной.
- А ты кто? – поинтересовался он у Блохи и потер начавший желтеть синяк под глазом.
- Блоха, - улыбнулся тот, склонив голову. – Свой я. С района.
- Служил?
- Не. В других местах жизни учился, - усмехнулся тот.
- Только армия делает из пацана мужчину, - со знанием дела пробормотал Ветеран, явно обрадованный тем, что уличить его в пиздабольстве будет некому. – Ну, айда на кухню, пацаны. Ща пельмени сварятся, выпьем и поговорим за жизнь. За водочку отдельное спасибо. Это мы уважаем.
- Конечно, - улыбнулся я. – Приличного человека как не угостить-то.

Ветеран быстро перебрал с водкой и завел свой длинный монолог о том, где якобы воевал, украшая рассказ красочными подробностями. По лицу Блохи становилось понятно, что эти рассказы он ни в хуй не ставит. И более того, презрение, которым сочился его взгляд, могло бы заткнуть любого. Но не пьяного Ветерана, оседлавшего любимого конька. Впрочем, хозяина хаты никто не перебивал. Только вежливо угукали, когда Ветеран прерывался, чтобы влить в себя очередные сто грамм паленки. Ну а когда градус повысился настолько, что вместо боевых приключений рассказ сместился в сторону одиночества Ветерана, в дело вступили мы с Блохой. Зуб, пользуясь моментом, слинял в туалет, устав от сказок. Я его не винил. Запиздеть Ветеран мог любого. Но только не Блоху.
Мне всегда было интересно, сколько ему лет, но сам Блоха загадочно отмалчивался, стоило хоть кому-то поднять этот вопрос. Он запросто мог быть и нашим ровесником, и тридцатилетним мужиком с лицом младенца. Выдавали его только глаза. Холодные, сосредоточенные, отчасти злые. Явно говорившие о том, что жизнь Блоха повидал во всей своей красе. Но очень скоро я мысленно поблагодарил Афанасия, который подписал его на это дело. Язык у Блохи был подвешен, как надо. Кроил он так, что не поверить ему было невозможно. Через полчаса Ветеран воспылал к Блохе братской любовью и, открыв рот, слушал лившуюся ручейком речь, порой утирая ладонью слезящиеся глаза.

- Дурогон, - резюмировал Блоха, когда Ветеран отправился в туалет, чтобы облегчить раздутый мочевой пузырь. – Надуть такого – плевое дело.
- Чо думаешь? – поинтересовался я, закуривая сигарету.
- На уши присесть удалось. Сам видишь, - улыбнулся Блоха, став похожим на маленького, хитрого хорька. – Еще пару раз наведаемся и обработаем, как надо. Клиент нам сам ключи от своей хаты отдаст, бля буду. Даже не верится, что такого лоха никто в оборот не взял. Он, блин, не тепленький, а горячий. Хоть ща в духовку со всеми потрохами.
- Торопиться не надо, - встрял Зуб. – Если смекнет, что дело нечисто, сразу сольется.
- Не ссы, малой, - вновь улыбнулся Блоха. – Соскочить не получится. Крючок он уже заглотил, как рыжая Сара елдак. Так, ша! Воду вон спустил. Ща вернется. Так что слушаем, пацаны, и поддакиваем.
- Накрывает его болтовня похлеще дурмана, - вздохнул я, стряхивая пепел в пустую банку из-под сметаны.
- Чо есть, то есть, - согласился Блоха. – Но хули делать, Потап?

К Ветерану мы наведывались еще не раз, но чаще всего у него бывал именно Блоха, в котором наш сосед нашел то, чего не находил у других. Благодарного слушателя и брата по разуму. Блоха терпеливо слушал армейские мудрости, крыл без стеснения хуями тех, кто Ветерану не верил, и видел в нем человека, а не пиздабола, как остальные. Пусть Зуба поначалу такое немного нервировало, но очень скоро он сдался, понимая, что Блоха вряд ли нас кинет. Все же он был человеком Афанасия, а Афанасию я верил, как себе.
Со временем мы с Блохой перешли к агрессивной тактике. Блоха, как бы невзначай, начинал рассказывать страшилки о бандитах, которые отжимали хаты у несчастных ветеранов. Сетовал на то, что Ветеран живет один и за ним никого нет. Предлагал свою помощь, если кто надумает к нему лезть. И медленно проникал в разум юродивого пиздабола. В один из субботних дней Блоха так упоил Ветерана, что тот ничего не соображал. Только пьяно кивал, слушая медовый голосок своего нового друга. Такого заботливого и понимающего.
- Сам секи, Лень, - притворно вздохнул Блоха, наливая Ветерану водки. – Ты ж один живешь. Мамка твоя, Царствие ей Небесное, ушла давно. А времена нынче неспокойные. Вон у братана моего с Речки хату взяли и отжали. По беспределу. А он так-то тоже служивый. В Чечне был. Летехой. Может знаешь его? Витя Смирнов.
- Знаю, - важно соврал Ветеран, даже глазом не моргнув. – Неужель его обобрали?
- Нет в людях совести, - кивнул я. – Хорошо, что пацаны способ нашли, как беспредельщиков остановить.
- Способ? – осоловело переспросил Ветеран. Язык ворочался в его рту тяжело и медленно. А глаза не могли толком сфокусироваться на наших лицах.
- Ага, - продолжил Блоха. – Мы чо придумали-то? Те, кто у нас одиночки, они ж уязвимые самые. А ну как придет к ним кто, наедет и обманет, а? Вот мы с братанами решили, что надо квартиры таких пацанов на своих переписать.
- Типа кто захочет отжать хату у хозяина, сделать это не сможет, сечешь? – спросил я Ветерана. Тот снова кивнул, пытаясь поймать ускользающую мысль. То, что его здравомыслие давно уже сладко спит на дне, он явно не понимал, иначе бежал бы от сладких речей Блохи, как от огня. – Свои своих не кидают. Да и бандосам этим ничо сделать не удастся.
- Уйдут не солоно хлебавши, - подтвердил Блоха. – Я чо думаю, Лень. Давай мы твою хату на Макса перепишем. Сосед твой, как никак, свой пацан, ровный.
- Не, - мотнул головой Ветеран, заставив Блоху напрячься. – Не на Макса.
- А чо, у тебя свой кто есть на примете? – играно удивился я. – А чо мы не знаем его?
- Не, нет никаво, - снова мотнул головой тот. – Я чо думаю… думаю, чо. Тебе, Антоша, надо это.
- О, брат, - вздохнул тут же Блоха. – Чем же я такое доверие-то заслужил?
- Хороший ты, человек, Антоша, - зевнул Ветеран. – Был у меня друг в армии. Как ты прям…
- Лень, вернись. Мы тут дело важное обсуждаем, - перебил его я.
- А! Да?
- Ага. Так чо, ты хочешь, чтоб Антоха поверенным твоим был?
- Поверенным, - улыбнулся Ветеран. Слово ему явно понравилось. – Аха. Хачу… Антоша, брат мой. Хороший.
- Ладно, как своему-то не помочь, - чуть подумав, ответил Блоха. В его глазах искрилась радостная хитреца. Не сдержавшись, я улыбнулся и показал ему большой палец. – Тогда погнали, Лень?
- Куда? – вздрогнул тот. – За водкой?
- Не, брат. Сначала к нотариусу. Разгребемся с этим делом, а потом водочкой шлифанем. Или на радостях коньячку купим?
- Коньяк мы любим, - пробасил Ветеран, вызвав у Блохи улыбку.
- Ща Макс такси нам вызовет и сразу поедем. Чо откладывать на потом, да?
- Да. Поихали…
- Момент, господа. Машинку подадим скоро, - хмыкнул я, идя в гостиную, где находился телефон. До меня донеслось бормотание Ветерана, который вновь принялся за свои сказки. Блоха поддакивал ему и делано удивлялся, продолжая отыгрывать роль простоватого друга.

Дарственную удалось оформить без проблем. Нотариус у Афанасия был свой, который закрыл глаза и на пьяного собственника, и на слишком уж подозрительных наследничков. Блоха, зудевший Ветерану на уши всю дорогу, продолжил это делать и дома, подливая радушному хозяину купленный по такому делу коньяк.
Представление мы закончили только тогда, когда получили подтверждение, что квартира теперь официально оформлена на Блоху. Ветерана настолько залили бухлом и сладкими речами, что он нихуя не помнил ни поездку к нотариусу, ни как собственноручно отдал квартиру не Блохе, а Зиятдиновой Алине Равильевне. Поэтому он неслабо удивился, когда через месяц увидел на пороге своей уже бывшей квартиры трех крепких пацанов в одинаковых кожанках и с паскудными ухмылками на лицах. Один из них сунул под нос бумажку, говорящую о том, что Ветерану предстоит освободить занимаемую жилплощадь, которая теперь принадлежит уже некой Ларисе Ивановне Оленевой. И Алина, и Лариса были подругами Блохи, готовыми на все ради своего любовничка. Так он и себя от предъяв будущих отмазал, и меня до кучи. Хуй его знает, кому пьяный Ленчик мог хату отписать. Тем же вечером плачущий Ветеран переехал в гараж во дворе со всеми своими нехитрыми пожитками. Его хату толкнули быстро, сделав все без лишних проволочек, и очень скоро в квартире Ветерана жили другие люди, даже не догадывающиеся о той многоходовочке, которую провернули мы с Блохой. Ну а я порадовался первым крупным деньгам в своей жизни, честно отдав десять процентов Зубу и Жмыху, хоть те практически ничего и не делали.

Порой я проходил мимо гаража, в котором теперь жил Ветеран. Видел и его, сидевшего на пороге, на косенькой табуретке с почерневшим лицом. Он, как и всегда, был в жопу пьян, не узнавал никого и предпочитал молча сверлить взглядом пустоту. Только иногда, перебрав с бухлом, он бегал пьяным по двору, ломился в свою бывшую квартиру и рыдал, когда его забирал наряд, вызванный недовольными жильцами. Было ли мне его жалко? Отчасти. Я отдавал себе отчет, что рано или поздно его квартиру все равно бы отжали. Мы же поступили по совести и не стали забирать у него гараж. Так у Ветерана хотя какая-никакая крыша над головой оставалась. В остальном я очень быстро о нем забыл, сосредоточившись на других возможностях, которых открывалось превеликое множество.
За осень нам удалось провернуть еще два дела. На одно наводку дал Блоха, живший на Речке, второе нашел Зуб, бухавший с однокурсником из шараги на вписке. В обоих случаях жилья лишились конченные ханыги, которых совсем не было жалко. Дом в Блевотне, найденный Зубом, много денег не принес, а вот трешка на Речке, которую надыбал Блоха, солидно пополнила наши кошельки, пусть и пришлось повозиться с жильцами, прочухавшими, что их собираются кинуть. Однако Блоха подорвал знакомых пацанов из окружения Гарри и жильцам ясно дали понять, что залупаться не стоит. На том и порешили. Притон, в котором вмазывались всяким, быстро разогнали, нанятые гастролеры навели бюджетную красоту, и хату пустили на продажу. Но я еще долго с содроганием вспоминал то время, которое пришлось провести среди отбросов, вони и говна, убалтывая угашенного собственника оформить дарственную на квартиру. Однако деньги, как говорится, не пахнут. Заработанное я, по совету Афанасия, частично вложил в недвижку, купив себе небольшую комнату в коммуналке. Остаток потратил на машину, из-за чего постоянно ловил восторженные взгляды местных пиздюков, с завистью смотрящих на мою вишневую «восьмерку». Родителям пришлось соврать, что я устроился на подработку, и о комнате, и о машине они, естественно, ничего не знали. Зато, как мне показалось, крайне порадовались, что дома появились деньги. Шарага, хоть и отошла на второй план, но окончательно заброшена, как Зубом, не была. Большую часть занятий я исправно посещал и успешно сдавал нехитрые контрольные, чтобы меня не выперли на мороз из-за косяков.

Однако первые солидные деньги принесли и первые проблемы. Количество этих самых денег начало стремительно таять и их стало не хватать. Да и как иначе, если большую часть я потратил на машину и комнату, а остальное с чистой совестью пустил на шмотки и хорошую еду. Так или иначе, но мне пришлось отказаться от отдыха и снова пуститься в поиск подходящих вариантов для быстрого и солидного заработка. Один из таких успешно нашелся, когда я играл с Афанасием в шахматы одним осенним, холодным вечером.
- Есть одно дело, Максим, - задумчиво протянул мой сосед, думая над следующим ходом. – Хочу поручить его вам.
- Чо за дело? – коротко спросил я. – Я так-то поистратился малость. Деньги лишними не будут.
- Они никогда лишними не бывают. Чем больше потребность, тем больше нужда, - улыбнулся Афанасий. - В центре есть квартира одна. Двушка в хрущевке на Ленина три. Хозяином там старый маразматик, над которым живет сын одного моего хорошего знакомого. Задумалось мальчику расширить жилплощадь, да вот беда, соседи против. И если на площадке вариантов нет, то есть маза объединить квартиру с квартирой снизу. Лестницу там сделать, ремонт, если вы понимаете, о чем я.
- Понимаю, - коротко кивнул я. – Работаю с Блохой?
- В этот раз один. Дело деликатное и я хотел бы его доверить только вам. Суть его не в привычном разводе.
- Интересно, - улыбнулся я. – И в чем же?
- Фактически, эту квартиру хотят купить, но старик ломит за нее какую-то несусветную цену. Нужно его мягко убедить, что желание обогатиться – это грех.
- Сложно так-то.
- Никто не говорил, что будет легко, - согласился Афанасий. – Но чем сложнее задача, тем ценнее награда, Максим. Помимо того, что я буду вам благодарен, так еще вы познакомитесь с очень приличными людьми. А это в наш век лишним явно не будет.
- Не, я согласен. Не думайте, что сливаюсь. Просто придется хорошенько подумать, как все это провернуть.
- Уверен, вы справитесь, - мягко улыбнулся мой сосед и довольно хмыкнул. – Шах и мат.

Просьба Афанасия, конечно, заставила меня серьезно напрячься. Для начала я, под видом соцработника заглянул к деду в гости с заранее припасенными продуктами: дешевым чаем, печеньем и консервами. Первая разведка подтвердила опасения. Старик был донельзя нудным и развести такого будет ой как нелегко. То чаепитие я запомнил надолго, а когда вышел из квартиры деда, первым делом потянулся за сигаретой, чтобы хоть немного прочистить мозги от обилия ненужной информации. Повторный визит был практически повторением первого, но радостный звоночек все же случился. Дед, как оказалось, верит во всякую чертовщину, пачками выписывает те же газеты, что читал незабвенный Философ, и до ночи смотрел передачи про колдунов, порчу и сглазы. Пока он рассказывал, как маялся от геморроя, который на него навели бабки из подъезда, я размышлял, как бы обратить эту ситуацию себе на пользу. И решение нашлось. Помог мне с этим Жмых, давно сидевший без денег и с радостью вписавшийся в авантюру.
Так в почтовом ящике деда появилась его же фотография, вся истыканная булавками. На коврике возле входной двери Жмых оставил криво слепленный из пластилина гроб и кучку влажной земли, взятой из палисадника у подъезда. Сам подъезд потом провонял валерьянкой, потому что деда проделки Жмыха неслабо испугали. Когда я зашел к нему на выходных с пакетом дешевых продуктов, старик вывалил на меня кучу информации и мне пришлось сдерживать улыбку, слушая о черной порче, которую некто навел на деда. На этом Жмых не остановился и продолжил мучить старика, то подкидывая под дверь тухлые яйца, то спутанный клубок черных ниток, то мелко порубленное куриное сердце. Старик хватался за сердце, литрами поглощал корвалол и развесил по всей квартире иконы. Лишь после этого в игру включился я.
Пара рассказанных историй, вычитанных в мамкином экземпляре «Заговоров сибирской целительницы 7» не на шутку испугали деда. Он понял, что его выживают из квартиры и обратился ко мне за советом, как к единственному человеку, которому худо-бедно доверял. Прогревать его я начал постепенно, то подкидывая вариант с домом в Блевотне, то рассказывал, как соседскую бабку одолели бесы, да так, что та из окна выпрыгнула. Ближе к новогодним каникулам мне удалось убедить его продать свою квартиру соседу сверху, мотивировав тем, что порча перейдет на надоедливого пацана, не дававшего старику нормально жить. Дед согласился без раздумий на предложенную сумму и с радостью принял мою помощь в поиске альтернативного жилья. Мне и Жмыху удалось найти подходящий домик в Блевотне, куда старик переехал аккурат в конце января. Афанасий, как и обещал, познакомил меня с тем самым сынком своего хорошего знакомого. Причем я не смог скрыть удивления, когда понял, что познакомился с отпрыском Бори Сникерса, приближенного к Гарри Козырному. Пацан в целом оказался нормальным, правильным. Он понял, кто оказал ему посильную помощь в улучшении жилищных условий и не поскупился на награду. Пусть сумма была в разы меньше, чем я до этого получал с отжатых квартир, знакомство с приличным человеком было в разы важнее. Все же возможность козырнуть знакомством с сыном Сникерса на районе никому не повредит. Афанасий тоже отблагодарил, введя меня в круг своих близких.

Когда я впервые увидел трех мужичков, сидевших на кухне моего соседа, ни за что бы не поверил, что передо мной находятся авторитетные люди. Они не походили ни на бандитов, ни на воров. Обычные пенсионеры с хорошим достатком и чувством стиля. С милыми улыбками и глазами ветхозаветных святых с образов. Тем не менее я понимал, что эти четверо не так просты, как хотят казаться на первый взгляд. За добрыми улыбками скрывались настоящие хищники, которым палец в рот не клади. Всю свою жизнь они жили по понятиям и эти понятия никогда не предавали. Причины, по которым Афанасий решил меня познакомить с друзьями, тоже были понятны. Сметливых и верных пацанов всегда старались привечать и держать рядом. Быков, как и мяса, хватало с избытком, а такие, как я или Блоха, были на вес золота. Тогда я еще многого не догонял. Гордился тем, что знаю таких уважаемых людей и даже разделил с ними не одну кружку чая. Что уж говорить, молодняк обрабатывать они умели. Дергали за нужные ниточки, играли на честолюбии, прикрывались понятиями. Устоять перед этим было невозможно. Слишком уж красочную школу жизни проходили эти старшаки, чтобы молодые могли так просто взять и слиться. Мне говорили то, что я хотел услышать, а потом посмеивались, наблюдая, как разгораются от радости мои глаза.

- Первое впечатление обманчиво, - усмехнулся Блоха, когда мы вышли покурить на улицу. – Ты не смотри, что они такие улыбчивые и заботливые.
- Я знаю, что это серьезные люди, Антох, - кивнул я. Блоха как-то незаметно влился в мою компашку, но я этому был даже рад. И на Речке, и на Окурке он был на хорошем счету. С ним считались, его уважали, несмотря на хлипкую комплекцию и недостаток силы. Сила у Блохи была не в мускулах, а в голове. За это его и ценил Афанасий.
- Ну, знать мало, Макс. Ты вот знаешь, что дядя Толя был известным на весь союз домушником?
- Не, откуда. Я пока на птичьих правах, - вздохнул я. Блоха одобряюще хлопнул меня по плечу.
- Ну, тогда просвещу тебя по-братски. Ежели интересно будет, ты спроси потом у приличных людей за Ключа. Тебе про дядю Толю столько расскажут, на книгу хватит. Говорят, он хату одного депутата выставил в Москве, пока депутат на первом этаже в ресторане бабу свою гулял. Вот где дерзость и удаль, а?
- Нехило, - согласился я.
- Это еще что. Сейфов одних расколотых на сто лет отсидки набралось, да поди докажи, что это Ключ все осуществил. С дядь Веней в карты играть не садись. Жулик он первостатейный. Моргнуть не успеешь, как проиграешь ему не только весь налик, но и душу свою. Про таких говорят, что из пизды с колодой вылезли. Курорты Союза стонали, когда Веня Крапленый на заработки выезжал. Дядя Андрей еще с Герцогом чалился, там их дружба и окрепла. Талантливый художник и ворюга первостатейный. Он с хатами мутить начинал, когда мы с тобой еще мутными капельками были. В начале девяностых неплохо так поднял на этом, когда общество по пизде пошло…

Пока Блоха делился мудростью, я молча кивал, слушая его. Еще год назад я и подумать не смел, что буду тереться в компании таких уважаемых людей и более того, обзаведусь деньгами. Деньги эти хоть и были грязными, но достались мне сравнительно легко, поэтому я ни капли не переживал. Ни об обманутых собственниках, ни о том, куда эти деньги сливаются. Просто жил моментом и наслаждался тем, что имею сейчас.  
Ближе к весне наше предприятие серьезно так разрослось. Я редко лично занимался окучиванием лохов, возложив это на плечи Жмыха и Зуба. Пацаны неплохо в этом поднаторели, поэтому я не волновался. Правда, если Афанасий кидал какую-нибудь особую наводку, то делом приходилось заниматься уже лично. Чаще всего в компании Блохи, ставшем моей персональной и очень полезной тенью.
Я перестал скрывать свой достаток, наврав родителям, что устроился на подработку в офис, где платили хорошо. Понятно, что мне нихуя не поверили. В каком, блядь, офисе ты за год заработаешь не только на квартиру, но и на машину. Еще и жратву будешь покупать в лучших магазинах, пока остальной люд старательно отсчитывает копейки, затариваясь синими курицами на рынке. В узде меня, как ни странно, держал Афанасий. Пока родной папка малевал картины, не задаваясь вопросами, откуда берутся деньги на дорогие холсты и краски, Афанасий, как настоящий отец, наставлял меня куда и сколько вкладывать, следя, чтобы я не бросился в омут с головой. Много квартир прошло передо мной. Какие-то забывались быстро, оседая в виде денег в карманах. Какие-то витали в памяти. В первую очередь, благодаря своим странным хозяевам. Сколько их было…

Инна Борисовна Ветрова, к примеру. Всю жизнь ишачила экономисткой, в начале девяностых влезла в финансовую пирамиду, а после того, как хозяин пирамиды свалил в Грецию со всеми деньгами, получила волчий билет и сестру-инвалида в нагрузку. Жила она в хорошей квартирке на Речке, которую отжать удалось очень легко. Мне с Блохой даже пиздеть особо не пришлось. Измученная жизнью женщина с радостью вцепилась в предложение «помощи» от двух предприимчивых пацанов, обещавших устроить инвалида в спецлечебницу. Надо всего-то было обменять квартиру на домик в Блевотне.

Или Вяземский. Андрей Григорьевич. Бывший инженер, торгующий пластинками и книгами на Блохе, которого нашел Зуб. Человек-тряпка. Ему изменила жена и, забрав дочь, свалила к любовнику. Вяземский же нашел успокоение в бухле, накидываясь так, что его пару раз забирали в дурку. Он несколько раз пытался наладить отношения с дочкой, да та отца своего попросту презирала, напрочь вычеркнув его из своей жизни. Так у Вяземского появился особый друг. Кактус Кирюша. Единственный, с кем бывший инженер мог разговаривать на равных. Я, наверное, никогда не смогу забыть, как впервые увидел Кирюшу. Кому еще, блядь, в здравом уме придет в голову сшить для кактуса костюмчик и относиться к нему, как к живому человеку? Так или иначе, но хату у Вяземского отжали, и инженер долгое время побирался на промке, воюя с бомжами, тоже собирающими цветмет. Весной менты нашли его труп. Почерневший, вздутый. В кармане пиджака Вяземского лежала фотография его дочки и вырезанная из картона фигурка человечка с надписью Кирюша.

Осипова Таня. Ее нам подогнал Жмых, а Блоха обработал так быстро, что никто даже подивиться не успел. Родители прочили Осиповой великое научное будущее, а та, вместо того чтобы корпеть над книгами, поебалась с одноклассником. Результатом стала беременность, а потом и рождение сына. Пацан родился хворым. Дауненком, если так сказать. Осипову отговаривали всем двором, чтобы сделала аборт, а та талдычила одного и то же: «Гена придет и заживем. Он, я и Петя». Только вот Гена нихуя не пришел. Обычный ПТУшник, спустивший в левую бабу и забывший о ней сразу же после ебли. Так-то Осипова красивой была. Даже несмотря на все трудности. Крепкая, подтянутая. Блоха ее быстро в оборот взял. Такие серенады заводил, что аж Зуб, открыв рот, его слушал. Охмурил, как надо, поебал пару раз, а потом уболтал хату на своего знакомого переписать. Влюбленная Осипова конечно же согласилась… И через полгода переехала с сыном на дачу. Единственное, что осталось у нее от родителей. Так и живет там. Ждет, когда за ней Гена или Антоша приедут и увезут в лучшую жизнь.

Матвей Ильич Харитонов еще. Угасший старик с бесцветными глазами и лежачей женой-маразматичкой. Тоже инженером был: институт, схемы, стройки, награды. Потом авария, после которой жена слегла. Пеленки, лекарства, головняк, где денег найти. Шкафы забиты книгами, да читать их времени нет. Жена называет его Сашенькой, а он улыбается и кормит ее жидким гороховым супом. Пенсии хватает только на него и лекарства. Сколько их было… Кто упомнит?

Соседи по двору, конечно же, догадывались, что я занимаюсь незаконными делами. Догадывались, но молчали, предпочитая обсуждать все за моей спиной. Но мне на них было плевать. Новая жизнь нравилась мне куда больше старой. Порой казалось, что весь мир лежит у моих ног. Деньги легко приходили, легко уходили. Но внутри все равно теплилась странная мысль, что так будет не всегда. Судьба – капризная дама. Может фарту с горкой отсыпать, а может вписать в такой блудняк, что выбраться оттуда ты не сможешь.

Глава шестая. Отверженная.

Весной город начал оттаивать. Проснулись ебанашки, чье помутнение обострилось, как только почки на деревьях набухли и в воздухе появилось тепло. Наполнились людьми скверы и парки. Возле дома культуры прошла первая весенняя дискотека, которую мы с пацанами и девчонками, конечно же, посетили.
Прошел всего лишь год, а уже становилось понятно, как многие повзрослели. Зуб и Малой больше не дергались под заводную музыку, а чинно и благородно потягивали пиво на лавочке, пока Ленка с Машкой лихо отплясывали под очередной попсовый хит. Местная босота предпочитала нас обходить стороной, а если и подходили, то только ради того, чтобы раболепно попросить сигаретку. Слухи разносились быстро, тем более на Окурке, где все друг друга знали. Поэтому приличных людей предпочитали не трогать без лишней нужды, чему каждый из нас был только рад.

- Ты изменился, - обронила Ленка, когда мы медленно шли домой по парку после дискотеки.
- Ну а хули. Люди меняются, - усмехнулся я, выуживая из кармана пачку сигарет.
- И тебя устраивают твои изменения?
- Более чем. А что не так?

©Гектор Шульц

Часть первая.
Часть вторая.
Часть третья.
Часть четвертая.
Часть пятая.
Часть шестая.

- До конца августа. Родаки послали бабке помочь. Хворая она стала. Тяжело одной в огороде спину гнуть.
- Ну, эт правильно. Тогда порядки ты знаешь, - хитро улыбнулся он.
- Знаю, - вздохнул я. – Проставляюсь. Есть где мутного достать?
- К бабе Сане сгоняем, «слезинки» возьмем.
- Слезинки?
- Ага. Сэм у нее не чета остальным. Чистейший, вкусный, - ответил третий пацан, носивший погоняло Щука. Я кивнул и вытащил из кармана налик, который передал ему. – О, эт по-нашему. Гульнем. Чих еще к Кайгусю метнется, травы возьмет.
- Проверь только. А то с Кайгуся станется дички намешать, - поморщился Пеца.
- Чо, на огородах гудим? – спросил я, вызвав у деревенских смешки.
- Не, Макс, ты чо? Мы ж не малолетки, чтобы по кущерям шарахаться.
- В конце улицы синий дом есть. Двадцать девятый, - улыбнулась Галка. Она села рядом со мной на лавочку и, не стесняясь, прижалась ко мне загорелым бедром. – Соседка там моя жила, баба Лида, да преставилась уже полгода как.
- И вы, типа, в ее хате тусите? – удивился я.
- Ну а хули нет, Макс? Родни у бабки не было, дом пустой стоит и нахуй никому не нужон, - кивнул Чих. – Вот мы под себя и забрали. Да так многие делают. Тут хули, старики живут. Безродных много. Вот хаты после них и пустуют. Те, кто умные, на себя участки оформляют, дом сносят, а землю под огороды. Но мы тут подсуетились быстрее. Андрюха с Кайгусем хотели лапу наложить, да мы первыми были. Участковому на лапу дали, чтобы он не зверел. Вот и отдыхаем там, помаленьку.
- Удобно устроились, - рассмеялся я. – Ну, лады. Чо, во сколько подваливать?
- Давай к восьми, - чуть подумав, ответил Пеца. На этом и порешили. Я попрощался с пацанами, чмокнул Галку в щечку, отметив, как она порозовела, и отправился гулять дальше. После автобуса хотелось размяться и подышать свежим воздухом. Прогулка по деревне для этого подходила лучше всего.

Вечером я помог бабушке управиться по хозяйству, переоделся в чистое, сунул в карман две пачки сигарет, после чего сказал, что буду поздно. Бабушка сама понимала, что внук давно вырос, поэтому особо не ворчала. А потом, махнув рукой, дала мне ключ от дома и отправилась смотреть бразильский сериал по ящику.
До нужного дома пришлось идти почти полчаса, так как он находился почти в самом конце улицы. Но лишней прогулке я только порадовался, медленно идя по разбитой глиняной дороге и наслаждаясь прохладным ветерком. Порой меня обгоняли машины, которые обязательно притормаживали, увидев новое лицо. Впрочем, до доеба дело не дошло. То ли деревенские торопились по своим делам, то ли до одинокого пацана им не было дела. Ну а подойдя к двадцать девятому дому я мысленно присвистнул, увидев рядом с ним побитые жизнью «шестерки», мотоциклы и целую кучу пацанов и девчонок. Дом стоял в самом конце деревни, будто забытый — дальше уже только поле, а потом лес. Крыша покосилась, словно надорвалась от грома. В окнах — красные занавески, как кровь на бинтах, но в них горел свет, и во дворе кипела жизнь. Из окон дома грохотала музыка, слышались смешки и в воздухе витал особый дух летней свободы. Я кивнул знакомым и, обойдя, курящую компашку, потянул на себя калитку.

- От он, явился, - обрадованно воскликнул Пеца, сидящий на ступеньках крыльца и смолящий самокрутку. Я пожал протянутую руку и пристроился рядом. – На, дерни. Кайгусь отменную подогнал.
- Не, попозже, - помотал я головой. Пеца пожал плечами, мол, мне больше достанется и, затянувшись, тут же закашлялся. – Держи тягу.
- Не покашляешь, не покайфуешь, - хрипло ответил он, поднимаясь со ступенек. – Ладно, погнали в дом. Познакомлю тебя с нашими.
- Чо, много новых? – уточнил я, гадая, как скоро знакомство перейдет в доеб.
- Не особо. Большинство ты и так знаешь, а на счет остальных не бзди. Своих в обиду не даем.
- Ну, пусть рискнут, - паскудно усмехнулся я. Пеца одобрительно заворчал и, хлопнув меня по плечу, махнул рукой, приглашая следовать за собой.

В доме было шумно, накурено и пахло не только травой, но и перегаром. На загаженном столе стояли бутылки с самогоном и водкой, тарелки с нехитрой закусью в виде колбасы, дешевого сыра и обязательных овощей. Из старого магнитофона орала попса, а в центре гостиной ритмично двигались деревенские девчонки, одетые по случаю, довольно откровенно. Вписка, удивительно похожая на те вписки, которые я уже посещал. Даже на продавленном диване в единственной комнатке, под молчаливым и укоряющим взором портрета Ленина, изгаженного мухами, кто-то ебался. На стенах — выцветшие фотографии, где лица у всех одинаково строгие, как будто улыбка была вымученной. Тикают старые часы с медными шишками, стрелка отстаёт или бежит вперёд, хуй проссышь. Сколько времени они уже отсчитали? А сколько еще осталось? Запахи бьются между собой — перегар, сырость, капуста, мыло "Детское", и ещё что-то металлическое, будто ржавая кровь. Здесь давно никто не живет. Здесь медленно тонут. Каждый день, каждую ночь. Все глубже и глубже. Но никто не кричит. Все уже привыкли.
Я задумчиво обвел взглядом веселящихся людей и улыбнулся, увидев Галку. Она была одета в черное, облегающее платье, демонстрирующее все достоинства точеной фигурки. Порой деревня давала миру настоящих красавиц. А порой давала самых отъявленных блядей с ликами ангелов. Это я тоже знал.

- Макс! – Галка заметила меня и помахала рукой, подзывая к себе.
- Привет, - буркнул я, подходя ближе и беря из ее рук граненный стакан с самогоном. – Нормальное хоть пойло?
- Чистое, как слеза, - хохотнула она. Я невольно ей залюбовался. Было что-то в Галке особенное. Как и в Ленке Трофименко. Какая-то неприступность и особая, бурлящая нежность, когда твой взгляд пересекался с ее взглядом.
- Ну, будем, Галчонок.
- Только ты меня так называешь. Будем, - тепло улыбнулась Галка, чокаясь со мной. Мы выпили и мое горло тут же опалил жидкий огонь. Пеца не соврал. Самогон был хорошим. Лучшим, что я когда-либо пил. Не было в нем сивушности, горечи и желчи. Только огонь.
- А ты чо за парнишка? – спросила подошедшая к нам девчонка в светлом сарафане, прозрачном настолько, что я видел ареолы ее сосков. – Твой, Гал?
- Может и мой, - усмехнулась Галка, хитро на меня посмотрев. – Знакомьтесь.
- Макс, - представился я.
- А, бабы Раи унук? – просияла девчонка. Я так и не привык к тому, как деревенские проглатывали некоторые буквы и коверкали слова. Но была в этом своя, особенная прелесть. – Ксюша.
- Ну, будем знакомы, - кивнул я, пожимая протянутую ладошку. От девчонки приятно пахло свежестью, сеном и молоком. Она кокетливо мне подмигнула и многозначительно переглянулась с Галкой, которую весь этот короткий диалог явно веселил. Правда от разговора нас отвлек незнакомый мне пацан, который, пьяно шатаясь, подошел к нам и уставился на меня мутным, злым взглядом.
- А не много те двух баб-то? – с вызовом спросил он. Улыбка пропала с лица Галки. Вместо нее щеки залила бледность.
- А тебе какое дело до этого? – огрызнулся я. Подобные доебы начинали нервировать. Ну, ожидаемо. Многих я пока не знал, а вот для деревенских городской всегда был и будет красной тряпкой. Тут даже пить не надо, чтобы злоба полезла, как гнойные чирьи. – Не учили, что в чужой разговор лезть с предъявами не стоит, а?
- Отъебись, Комар, - рявкнул Пеца, подлетая к нам. Он пихнул пацана в плечо и тот неожиданно сник. Вот только злоба в мутных глазах никуда не делась.
- Чо, знакомец твой?
- Свой это. Бабки Райки унук, - пояснил пацану Пеца, но того объяснения явно не устроили. К тому же короткая потасовка привлекла внимание и других гостей. К нам подошли еще два стриженных пацана. Крепких, загорелых, пьяных и злых. Их городской в компании двух симпатичных девчонок тоже нихуя не радовал.
- А он чо сам ответить не может? – мрачно пробасил один из них. Лупоглазый, с перебитым носом.
- Могу, родной. Ты не втыкаешь, что Пеца вас от греха уберечь пытается, - паскудно улыбнулся я и мотнул головой. – Короче, чо доебались-то? Суть предъявите или свалите нахуй отсюда.
- Хочешь, бою дам? – осклабился тот, кого звали Комаром. Этот вопрос заставил меня улыбнуться. Все ж умели деревенские образно выражаться. Куда им до пацанов с Окурка. – Баб наших ебать удумал? А ну как бою дам, так рассыплешься.
- Все нормально, братка, - хлопнул я по плечу напрягшегося Пецу. – Разберусь.
- Да я и не сомневаюсь, - хмыкнул тот. – Дураков жалко.
- Дураков учить надо. Иначе кто их еще научит, - ответил я и повернулся к пацанам. – Ну, чо. Пошли на улицу, родные? Обоснуете за слова свои, да за то, что девчат оскорбили, ответите.
- Пошли, пошли, - согласился третий, куда шире в плечах остальных, с длинными, жилистыми руками, привыкшими к лопате и тяжелому труду.
- Максим, - попыталась вмешаться Галка, но я мотнул головой и улыбнулся ей.
- Все нормально, Галчонок. Вернусь сейчас и продолжим беседу.

Далеко идти не пришлось. Стоило выйти во двор, как пацаны, словно по команде, кинулись на меня, заходя сразу с трех сторон. Но меня это не смутило. Они были пьяны, я только-только выпил первый стакан, поэтому был кристально трезв и готов к любой хуйне.
Лупоглазый, подлетевший ко мне первым, глухо ойкнул, схватившись за бок, куда пришелся короткий, но хлесткий удар. Его жилистый дружок словил двоечку в бороду, но против моего ожидания, устоял. Только пошатнулся слегка. Комар попытался достать меня ногой, ударив в спину, но тут же рухнул на землю, когда я врезал ему под дых и добавил коленом по носу. На траву брызнула кровь, вызвав у наблюдавших за махачем ехидные смешки. Мелькнуло бледное лицо Галки, которая стояла на крыльце. Мелькнуло и пропало, когда я вновь вернулся к драке.
Пару раз меня все-таки достали. Но не сильно. Сначала жилистый, махнув наотмашь рукой, попал в бровь. Потом очухавшийся Комар добавил кулаком по скуле. Впрочем, переломить ход драки им это не помогло. Я перестал миндальничать с пацанами и начал бить в полную силу.
Они и сами поняли, что попали, когда первый же удар отправил в нокаут лупоглазого. Тот раскорячился на траве, смешно вытянув руки и ноги, словно судороги словил. Жилистому я сначала сбил дыхалку, а потом коротким кроссом отправил на землю к другу. Остался Комар, кому предстояло стать живым доказательством того, что к некоторым городским лучше не лезть. Когда я закончил, оба глаза Комара заплыли и больше походили на опухшие залупы. Перебитый коленом нос смотрел налево, а белая майка стала красной и липкой.
- Все! Хорош! – вклинился Пеца. – По делу ответил. Все видали?
- Видали, видали, - загалдели пацаны, посматривая на меня с уважением.
- Пошли, братка. Выпьем лучше, - схватил меня за руку Пеца и потащил в сторону дома. На скулящих избитых очень быстро все забили хуй. Деревенские слабину не любят. Но я знал, что так просто мне это не оставят. Рано или поздно найдутся еще желающие проверить удачу и наказать городского за унижение своих. Но сейчас можно было выдохнуть и вернуться к девчатам, которых махач определенно удивил.

- Ты где так руками махать научился? – спросила она, когда я вернулся в дом и, осушив стакан самогона, уселся на свободное кресло. Адреналин постепенно отпускал и в голове царила приятная легкость вкупе с усталостью.
- Да, в секции, - отмахнулся я. – На бокс ходил в детстве.
- Видать хорошие учителя были.
- Были, - согласился я. – Да и практики поле непаханое.
- Комар тебе этого так просто не оставит, - усмехнулась Ксюша. – Дурной он, а как выпьет, так вообще. Еще и на Галку слюни пускает.
- Оно и видно, - усмехнулся я, увидев, как Галка покраснела от смущения. – Ну, недельку точно отдохнуть сможешь.
- Радость-то какая, - съязвила она и, не сдержавшись, рассмеялась. Спиной я чувствовал колючие взгляды деревенских, исподтишка наблюдавших за нашей беседой, но желающих доебаться больше не было. Слишком уж красочным получилось представление во дворе.

Через пару часов, когда запасы алкоголя серьезно уменьшились, повысился градус веселья. Люди пили не ради того, чтобы напиться. А просто хотели залить глаза, убрать стыд и страх подальше. За последние полчаса кто-то поставил кассету на новый круг — опять заебавшие меня «Руки Вверх», плёнка шипела, голос был как будто из трубы. Деревенские танцевали, но это не были танцы. Просто телодвижения — тупые, медленные, как у людей, которые разучились чувствовать музыку, но помнят, что под неё надо как-то шевелиться.
У печки сидел красномордый пацан — кажется, Пеца назвал его Буркой. Смеялся громко, через кашель, с хрипом, как будто внутри у него сидит собака. Мне стало холодно. Не физически, скорее внутри. Было ощущение, что дом начинает тонуть. Не в воде, а в себе. В вонючем самогоне, в дыме, в этой тишине между песнями, где становится слышно, как гниёт пол под ногами. Пацаны разбирали визжащих девчонок и тащили, кто куда. Галка с Ксюшей отправились по девчачьим делам, оставив меня одного ненадолго. Но насладиться одиночеством мне не дал пьяный Пеца, бухнувшийся рядом на диван. Он заговорщицки мне подмигнул и вытащил из кармана мятую стопку дешевых гондонов.
- Чо это? – криво улыбнулся я. – Пец, ты пацан так-то ровный, но ты не попутал нахуй?
- Глохни, а, - рассмеялся тот. – Чо, нашел себе бабу уже?
- Не.
- Не дело, братка. Возьми пару гондонов, пригодятся.
- А чо, бабы ваши с собой не таскают?
- Таскают, да с сюрпризом, - усмехнулся Пеца. – Таким, который ты в натуре не забудешь.
- А, понял. Дырявые, типа?
- Сечешь. Им-то хули? Ща найдут невнимательного, пизду ему попробовать дадут, а утром предъявой обрадуют. В том году Лариска… Ну, из Андреевой свиты, ты ее не знаешь. Так вот, Лариска пацана залетного выебала, в себя гондон вылила, а потом калым с него стрясла хороший. А ты пацан видный. Городской. Такого наебать само просится.
- Ладно, уболтал, - зевнул я. – Давай пару резинок. «Гусарские»?
- Нормальные, не бзди. Который год использую, - заверил меня Пеца. Правда он отвлекся от разговора, приметив вошедшую в дом румяную девчонку в короткой юбочке. Настолько короткой, что становилась видна не только жопа, но и пизда, когда девчонка шла к столу с бухлом и закусью. – О, а вот моя королева на вечер.
- Давай, братка. Не опозорься только, - усмехнулся я, провожая Пецу взглядом.

Галка вернулась одна через десять минут и молча уселась рядом, прижавшись ко мне загорелым бедром. От нее тоже сладко пахло духами и потом, но был еще один запах, слаще которого нет на свете для любого пацана. Желание. Галка буквально сочилась им и скрыть это было невозможно.
Вздохнув, она положила мне голову на плечо, а потом принялась рассеяно поглаживать колено. Прикосновения сработали и в паху сладко заныло. Галка это, конечно же, заметила и тонко улыбнулась.
- Последний раз мы так сидели, когда нам двенадцать было, - тихо сказала она. Я положил ей ладонь на бедро и улыбнулся, почувствовав, как по ноге Галки побежали мурашки.
- Ага, - кивнул я. – На огороде твоей бабки. Картошку пекли в золе, на звезды смотрели. Тогда Пеца перепил и с голой жопой в крапиву полез.
- Точно, - рассмеялась Галка и неожиданно грустно хмыкнула. – А потом ты уехал. Надолго.
- Не без причины, Галчонок, - вздохнул я. – С баблом у родаков напряг тогда вышел. Хлеба купить не на что было, хули тут о поездках говорить.
- Понимаю, - задумчиво ответила она. – Деревенским в этом плане попроще было. Но тогда я даже обиделась на тебя.
- За что? – удивился я.
- За то, что пропал с концами. Ни писем не писал, ни звонил.
- Были причины, Галчонок.
- Да, знаю. Просто говорю, как есть, - кивнула Галка. Она мотнула головой и взяла меня за руку. – Пойдем, прогуляемся? Душно тут. Воздуха нет.
- Погнали, - согласился я, помогая ей встать с дивана. Как раз вовремя, потому что в гостиную ввалилась пьяная парочка, которая на этот самый диван тут же грохнулась, казалось, нас совсем не заметив.

Гуляли мы недолго. Галке просто нужен был предлог, чтобы выйти. Она взяла меня под руку и вышла на дорогу. Темень стояла такая, что хоть глаз коли, но Галка знала куда идти. К тому же, как оказалось, темнота позволила ей поднять одну непростую тему. Темнота скрывала и неловкость, и стыд. Оставляя только голос и эмоции.
- Знаешь, я хотела, чтобы моим первым был ты, - глухо сказала она, выплюнув слова так, словно они мозолили ей язык уже очень давно.
- Ну, жизнь порой решает иначе, - криво улыбнулся я, поблагодарив темноту, скрывшую мое смущение. Но Галка моих слов словно не заметила. В ее голосе прорезалась давняя боль.
- Кто знал, что первым будет мой дядя.
- Чего, блядь? – переспросил я, надеясь, что ослышался.
- Родители тогда в поле были. Работали допоздна, картошку убирали. А к нам дядька зашел. Мамкин брат. Пьяный. Бабушка тоже в огороде возилась, а я книжку читала. На улице жарко, а в хате прохладно. Мухи только жужжат, да вареньем пахнет, которое на плите томится. Не знаю, как так получилось… Вот вроде сидит он рядом, с улыбкой про приключения Гулливера слушает, а потом темнота. И боль. Ну, внизу, понимаешь. Навалился он, лапать начал. А потом случилось то, что случилось. Баба, когда с огорода вернулась, меня зареванную увидела. Увидела и простыню в крови.
- Гал, не надо может? – вздохнул я, сжимая легонько ее ладонь. В голосе снова послышалась улыбка. Грустная улыбка.
- Надо. Смирилась я уже как-то. Мне тогда четырнадцать было. Самый сок, как Пеца говорил. Тоже подкатывать пытался, а я тебя ждала. Не дождалась… Дядьку потом всей улицей лупили. И в лес увезли. Может выбрался он, а может так там и остался. С лешим и кикиморами жить. Он даже внятно сказать, зачем это сделал, не смог. Мычал только и плакал. Да слезам никто не верил, пока его кольями дуплили. Крепко так. Только вот мне легче не стало.
- Пидор, - коротко бросил я, заставив Галку улыбнуться.
- Говорят, что первый раз запоминается. Неловкостью, болью… А я вот забыть его хочу. Да проще смириться, чем забыть, - ответила она, потянув на себя калитку, ведущую в ее дворик. – Пошли. Мне родители летнюю кухонку отдали. Я там живу.
- Я не знал, - попытался объясниться я. Галка в ответ притянула меня к себе и нежно поцеловала.
- Если уж первым быть не довелось, будешь вторым. И единственным, - вздохнула она. – Пошли.

Домой я возвращался под утро. Уставшим от бессонной жаркой ночи и злым на пидораса, сломавшего Галке жизнь. Она любила меня жарко и как-то яростно. Словно и правда пыталась таким образом стереть дурные воспоминания, заменив их более счастливыми. Я оставил ее спящей и улыбающейся. Понимал, что родаки вряд ли будут рады какому-то мутному типу, переночевавшему у их дочки. Объясняться мне ни с кем не хотелось. В голове все еще прокручивался короткий монолог близкой мне девчонки, которую предал и изнасиловал родной человек. Вот только ничего с этим поделать я не мог. Не было врага, которому так легко дать пизды, восстановив справедливость. Нет наказания, которое было бы ему под стать. Была только Галка и ее боль, которая никуда не денется, как бы она ни пыталась об этом забыть.

Глава пятая. Есть маза.

Лето пролетело быстро. Да и как иначе, когда тебе всегда есть чем заняться. Днем я помогал бабушке по хозяйству, вечера проводил в компании деревенских пацанов и девчонок, а ночь почти всегда проходила у Галки. Та, словно понимая, что времени не так много, буквально выпивала из меня все оставшиеся силы, раз за разом набрасываясь на меня, как голодная. Уходил я от нее с пустыми яйцами и хмелем в голове. И чем ближе была дата отъезда, тем жарче становились наши ночи.
- Хотелось бы, конечно, чтобы ты остался, - задумчиво обронила она, когда мы, утомившись, лежали в кровати.
- Какой из меня колхозник, Галчонок? – улыбнулся я, поглаживая пальцами ее крепкую грудь и начавший твердеть сосок. – Правильные пацаны в говне не возятся.
- Знаю, поэтому и говорю, что хотелось бы, - грустно улыбнулась она в ответ. – Так бы домик купили. Или подождали, пока бы кто-то из соседей на погост не отъедет. Один черт их халупы никому кроме молодежи не нужны. Стоят копейки, да и то, поди продай их еще… Девчата наши мне всякое советовали.
- Резинку проткнуть? – усмехнулся я. Галка рассмеялась и кивнула.
- Не только. Приворожить можно… но я и так вижу, что тебя ко мне тянет. Иначе бы слился после первой же ночи. Катька Ермакова вон себе городского таким образом захапала, живет и радуется. Веревки из него вьет.
- Приворожила? – удивился я и, хмыкнув, закурил сигарету.
- Не, - мотнула головой Галка. – Кончить в себя дала и залетела быстренько. Там калым хороший предлагали, да она на свадьбе настояла. Сейчас в Ставрополе живет. Троих уже родила. Толстая, что бабушкина кошка. Ладно. Нехай живет. Кто я такая, чтоб судить ее. Ты-то другой, Максим. Сильный. Тебя такими шутками к себе не привяжешь, да и не хочется. Если свободного зверя в клетку посадить, он зачахнет быстро. Если не умрет, так в тень бесплотную превратится.
- А ты чо в город не переберешься? – спросил я в лоб. – Ты ж умная девчонка. Хваткая. Такая в жизни не пропадет.
- Город ломает, - чуть подумав, ответила она. – Всех ломает. Шумно там, грязно, подло.
- А тут?
- Иначе. Тише, спокойнее. Многие наши в город перебирались, да там же и ломались. Калеками возвращались. Кто с душой поломанной, кто с телом.
- И меня сломает? – криво усмехнулся я.
- Уже сломал, - кивнула Галка. – Просто ты пока не замечаешь. Потом поймешь. Потому знаю, что не останешься. Но может быть когда-нибудь вернешься. Я буду ждать. Как до этого ждала.
- Глупости не говори, - хмыкнул я. – Ты вот сказала, что люди ломаются. А еще люди меняются. Ты меня через пару лет вовсе забудешь. Влюбленность кончится, придет новая. Так всегда и бывает.
- Время покажет, - снова улыбнулась она и нежно меня поцеловала. – Ладно, не будем о плохом. Не так много ночей нам осталось.
Я не ответил. Только притянул ее к себе и ответил на поцелуй.

Тогда я не признался Галке, но зерна сомнений она во мне посеяла. Причем совершенно не те, которые хотела. Появилась другая маза, которая, побродив в моей голове, вызрела в неожиданную мысль. А виной всему слова Галки про бесхозные дома умерших стариков, не имевших наследников.
Понятно, что деревенские дома – это хуйня, никому не нужная. Стоили они и впрямь недорого, но для этого надо было изрядно поебаться с переоформлением, сунуть на лапу каждому власть имущему, а потом потратить хуеву тучу времени, чтобы этот дом продать. Идея была в другом, и я ее озвучил Афанасию сразу же, как только вернулся с каникул в деревне.

- Окрепли вы, Максим. На молочке-то и чистом питании, - усмехнулся Афанасий, когда увидел меня на пороге своей квартиры. – Судя по глазам, каникулы прошли хорошо?
- Маза есть, - коротко ответил я и теперь уже интерес загорелся в глазах моего соседа.
- Отрадно это слышать, - кивнул он и, посторонившись, пропустил меня в квартиру. – Чайку и пару партеек в шахматы?
- Само собой, - согласился я и, ойкнув, протянул Афанасию пакет. – Это вам. От души, так сказать. Там куры деревенские, закруток немного. Все свое, чистое.
- Пустое, - кивнул Афанасий, но пакет все-таки взял. – Но от грева только дураки отказываются. Ну, заходите, заходите. Нечего на пороге стоять. Я же вижу, что вам не терпится поговорить.

Первая партия прошла под праздные разговоры ни о чем и отметилась только тем, что из комнаты выбежала Машка в трусах и легкой маечке, после чего охнула и умчалась обратно, заставив Афанасия рассмеяться.
- Совсем стыд потеряла, - притворно пожаловался он. – Гуляет по квартире в чем мать родила. В голове ветер, в жопе дым. Но ничего, скоро институт начнется, глядишь посвободнее дома станет. Ну а вы, Максим, куда? Школа-то кончилась.
- В шарагу поступил. На электрика, - ответил я, расставляя фигуры на доске перед новой партией. – Чисто чтоб в армейку не забрили. Ну и родаки мозги не клинили доебами.
- Хорошее решение, - кивнул Афанасий, доливая в чашки кипяток. В лицо мне пахнуло ароматным паром. Что-что, но чай у соседа был отменным. – Ладно, теперь можно о делах. Мария, после своего дефиле, нам точно не помешает. Что за маза у вас?
- Прибыльная. Позволит поднять нормально.
- Незаконно, само собой?
- Ну, да. Технически, это наеб. Мошенничество. Ща обрисую быстро, в чем задумка. Смотрите, живет у нас в подъезде, к примеру, Одуванчик. Ну, та бабка, ебнутая, с пятого этажа.
- Угу. Душегубка, - кивнул Афанасий. – И что?
- У нее ж наследников нет? К ней только из дурки, да из соцпомощи ходят. А вот, опять же, к примеру, сдохнет она. Чо с квартирой будет?
- Государству отойдет.
- Вот! – просиял я. – И таких в нашем городе куча. Ханыги одинокие, ебанутые, как Одуванчик, просто старые. Наследников у них нет, а значит, хаты себе государство заберет. Потом либо с молотка пустит, либо своим раздаст, либо детдомовцев туда поселит. А это же деньги халявные, по сути. И деньги немалые. Всего-то надо попиздеть с хозяином, может подогреть малость, а потом хату на себя переписать. Люди сейчас, как мухи дохнут, сами знаете.
- Ага, - вздохнул Афанасий. Но я видел, что идея ему понравилась. Глаза блестели слишком уж ярко и жадно. – Экологическая обстановка такая.
- Вот нам и останется просто подождать, пока хозяева на тот свет не отправятся. Вступить в наследство и готово.
- Технически, можно и не ждать, - лукаво улыбнувшись, поправил меня Афанасий. – Лазеек много есть. В том числе и вполне законных.
- Поэтому-то нам нужен авторитетный человек. Со знакомцами там, - я поднял вверх палец. – Которые и глаза, если чо, закроют, и помогут, если придется. Само собой за определенную мзду.
- Этот авторитетный человек я? – рассмеялся Афанасий, склонив голову.
- Других не знаю, - честно ответил я.
- Соблазнительно, конечно. Да только я так под удар подставляюсь неплохо. А я свое, Максим, уже отсидел.
- Не, если все грамотно поставить, то опасности никакой не будет. Ваша помощь будет нужна только с чинушами, да если наедет кто серьезный. Все ж мы пацаны простые, уважением еще не обросли, как вы.
- Лесть хороша в небольших количествах, Максим.
- Так-то правда, а не лесть, - вздохнул я. – Без авторитетного человека нас быстро под колпак другие возьмут.
- Допустим, соглашусь я ваше предприятие крышевать. И человека нужного найду, чтобы это контролировал. Дальше что?
- Схема простая. Есть у меня пара друзей, хочу их в долю взять. Будем шукать по районам и по знакомым нужные хаты. Обрабатывать хозяев буду я и Зуб. Он так-то запиздит любого, дай ему волю только. С ханыгами проще всего. Подкормить их, напоить и на уши присесть грамотно. Сами побегут хату переписывать. С ебанашками сложнее. Они там на учете все поголовно. Тут нужны связи в дурке или больничке, чтобы на неожиданного наследника глаза закрыли.
- Авантюрную идею придумала ваша светлая голова, но идею хорошую, - похвалил меня Афанасий. – Правда тут мне придется своими деньгами вложиться, сами понимаете.
- Если все получится, затраты отобьются быстро, - ухмыльнулся я, делая глоток чая. – По первой, да, подмазать многих придется.
- И какую долю вы хотите с этого предприятия? – хитро подмигнул мне сосед.
- Сорок процентов. С учетом, что идея моя, да и пацанам, кто в теме, тоже я платить буду. На металле с промки сыт не будешь, а тут покрутиться придется.
- Деньги хорошие, - задумчиво кивнул Афанасий. – Тут многие головой рискуют. Обдумать все надо хорошенько. С нахрапа лезть не вариант. Кстати, о вариантах. Наверняка у вас уже есть кто-то на примете?
- Есть. Вариант хороший, беспроигрышный. В восьмом доме Ветеран живет. Слыхали о таком?
- Кто ж об этом блаженном не слыхал.
- Зуб у него летом откисал как-то. Ветеран, говорит, на синьку здорово подсел, как мамка его на тот свет отправилась год назад. Из дома все выносит помаленьку, чтобы на бухло хватило. Ну а пацаны и рады ему в этом помочь. Так вот Ветеран спизданул Зубу, что кроме друзей, у него нет больше никого. Ни отца, ни матери, ни сестер, ни братьев. Все мечтает хату продать и в Иностранный легион уйти. Ебанутый, конечно.
- И что за друзья у него? Не впрягутся в случае чего?
- Не. Там такие же халявщики, как Зуб. Шпань районная. Всем известно, какой Ветеран пиздабол, потому нормальные пацаны с ним не трутся. Западло. Нассать ему в уши можно легко, знай только водку подливай, да угукай, когда он сказки рассказывать начнет. А там и идею свою ему подкинуть можно. По синьке он совсем дурак. Запросто согласится. А хата у него козырная. Двушка. Ремонт приличный. Такую с руками оторвут, только объявление дай.
- Умеете вы заинтриговать, - благодушно рассмеялся Афанасий.
- А то, - хмыкнул я. – Мы с Зубом на выходных к нему собираемся. Выпьем, потрещим за жизнь. Прощупаю его получше, а там глядишь и обработать без проблем получится. Главное, чтобы потом оперативно хату на своего переписали.

Купить мои книги можно на Литрес.
И в сообществе ВК.

Часть первая.
Часть вторая.
Часть третья.
Часть четвертая.
Часть пятая.

Оставив Жмыха с девчатами, мы через полчаса поднялись по лестницам ко входу в дом культуры и обогнули грязно-голубое здание. За ним находился уютный закуток, в котором и отношения выяснять удобно, и вмазаться, и бабе на клыка дать по быстрому.
В закутке нас уже ждали семеро. Впереди, покачиваясь, стоял Сом. Не иначе еще загрузился бухлом, чтобы не так страшно было. За ним стояли незнакомые нам пацаны, которые напряглись, когда из-за угла появилась наша компашка. Напряглись не из-за желания тут же лезть в драку. Просто Бера мелочиться не стал и подорвал с дискотеки штук двадцать своих знакомых разной степени угашености, которым подраться похуй с кем было самое оно.

- Чо решать будем, пацаны? – паскудно улыбнувшись, спросил Бера. – Клоун ваш приличного человека оскорбил, еще и до девчонок наших доебался.
- А он сам говорить не умеет? – усмехнулся высокий пацан с крайней неприятной рожей. Бера прищурился и его рот снова растянулся в улыбке.
- Соленый, ты, что ли?
- Я, Бер, я, - кивнул тот. – Мы тут с Дьяком мимо проходили, пацаны сказали, что до нашего, с Блевотни, доебались. Решили тоже вписаться.
- Ну, эт вы зря, пацаны, - буркнул я. – Ваш-то по беспределу поступил. Мало того, что оскорбил, так еще и при девчонках.
- Или забыл, блядь, что на дискачах пацанов с телками не трогают? – с вызовом спросил Малой. В его мутных глазах полыхнула злоба. – Короче, пацаны. Мы ему сейчас пизды дадим. Ну и вам тоже, если вписаться за этого говноеда решите.
- Ну, ты не стращай-то, - рассмеялся тот, кого Бера назвал Соленым. Он с неприязнью посмотрел на бледного Сома. – Правду пацаны говорят? Хули тебе не плясалось.
- Хорош, Соленый. Какая разница? – перебил его низкорослый пацан с неровно подстриженной челкой. – Или мы своих всем на растерзание сливать будем?
- Если по понятиям поступил, то не будем. А если пацаны правду говорят, то Сом сам нарвался, - вставил молчащий до этого Дьяк. Он повернулся к Сому и с нажимом спросил. – Ну? Хули ты молчишь-то? Мы за тебя все решать будем?
- Нифер дело говорит, - согласился Малой. – Скажи пару слов. Уважь пацанов.

Но рот Сом так и не раскрыл. Среди его знакомых поползли ехидные смешки. Пацаны качали головами и с улыбкой смотрели на него. Вздохнув, я вышел вперед и посмотрел Сому прямо в глаза: мутные, растерянные, пьяные.
- Короче. За черта ты сейчас ответишь. Вписываться за тебя никто не будет, так как ты по беспределу поступил.
- Раз на раз честно, - согласился Соленый, почесав куцую бороденку. – За свои поступки надо отвечать. А мы рядом постоим, проследим, что все честно.
- Никто его гасить толпой не собирается, Кир, - поморщился Бера. – Он стрелу забил, мы и пришли. Хули тут тереть.
- Давай, Потап. Дай ему пизды, - кивнул Малой, сплевывая на землю.

Дрался пьяный Сом, как настоящий сом. То есть, никак. Удары у него выходили вялые, уходить от них было легко, но мне хотелось наказать лупоглазого. Показать тем, кто за него вписался, с каким чмом они водятся. Да и перед своими в грязь лицом нырять не хотелось. Поэтому Сома, после небольшого прощупывания, я начал избивать.
Пара двоечек по корпусу быстро сбили у него дыхалку. Хлесткие кроссы разбили нос и бровь. Я бил вполсилы, понимая, что сильный удар Сома вырубит, а гасить лежачего не хотелось. Хотелось хорошенько разукрасить лупоглазую рожу. И сделать это удалось без проблем.
Поначалу Сома поддерживали криками, но скоро забили на него хуй, когда стало понятно, что этот махач тот не вывезет. Мои пацаны без стеснения ржали, глядя, как Сом нелепо машет руками, пытаясь закрыться от жалящих ударов. Лупоглазый не понимал, что будь я по-настоящему пьян, разорвал бы его в первую же минуту.

- По делу ответил, - кивнул Соленый, когда Сом грохнулся на землю, размазывая кулаком юшку.
- Идите с миром, пацаны, - согласился Бера, сплюнув на скулящего Сома. – А говно это тут оставьте. Пусть полежит, подумает, и впредь языком своим молоть не будет.
- Потап, красавчик, - усмехнулся Малой. – Как он его треснул, а? Ща понимаю, что меня он щадил. Ладно, погнали пивка ебнем на радостях.
- Погнали, - хмыкнул я, рассматривая сбитые костяшки. От этого увлекательного занятия меня отвлекли два мента, идущие мимо. И они, и мы друг друга попросту проигнорировали. Подобные махачи на Окурке частенько случаются. Если в каждый лезть, так никаких нервов не хватит.

Дискач закончился далеко за полночь. Закончился, как и полагается, шумно: кого-то порезали в толпе ножом, кому-то разбили лицо в закутке за бабу, где случился махач с Сомом, кто-то чуть не захлебнулся своей блевотиной, перебрав с бухлом. Адекватные уходили на своих двоих. Не знающих меру несли товарищи, порой роняя головой об асфальт. Тут и там слышались сальные шутки и агрессивные выкрики тех, кому не хватило веселья.
Я шел домой в компании Зуба, Ленки и Маши. Остальные пацаны пошли бухать дальше в сарай Беры. Нас они тоже звали, но дискотека выпила все силы. Хотелось просто добраться до дома и упасть в теплые объятия кровати. Ленка шла рядом сама, а вот Машку пришлось поддерживать. Она хохотала и буквально повисла на мне, ничуть не смущаясь, что ее грудь оказалась в моей ладони. Ленка задумчиво улыбалась, слушая, как Зуб мурлыкает незатейливый мотивчик «Видели ночь, гуляли всю ночь до утра».
- Тебе пить противопоказано, - улыбнулся я, дотащив Машку до дверей ее квартиры. Открывший дверь Афанасий, казалось, ничуть не удивился. – Возвращаю блудную дочь в целости и сохранности.
- Благодарю, Максим, - улыбнулся в ответ Афанасий. Он поморщился, учуяв исходящий от Машки перегар. – Смотрю, погуляли вы хорошо. Да, молодежь?
- Ой, не то слово, - пьяно промурлыкала Машка. Она пошатнулась, но все-таки собрала остатки трезвости и сумела войти в квартиру.
- Доброй ночи, - хмыкнул я, пожимая руку Афанасия. Тот в ответ кивнул и закрыл дверь. Я повернулся к Ленке и, вздохнув, помотал головой. – Ну, пойдем и тебя до квартиры проводим.
- Да сама дойду, - улыбнулась она.
- Не, мне так спокойнее будет. Покурю как раз. Погнали.
- Ну, погнали.

Однако погода была хорошей, да и хмель еще кружился в голове, поэтому мы уселись на лавочке возле Ленкиного подъезда и попросту наслаждались прекрасной ночью. Ленка молчала, неловко теребя край своего платья. Молчал и я, глубоко затягиваясь и выпуская в темное, ночное небо кольца.
- Больно? – тихо спросила она, прикоснувшись к сбитым костяшкам.
- Жить буду, - улыбнулся я. – Бывало и хуже.
- Без драки нельзя было обойтись?
- Не, нельзя.
- Ох уж эта ваша мальчишечья честь, - негромко рассмеялась Ленка, взяв меня под руку. – Это из-за того, что он тебя чертом назвал?
- Не только, - мотнул я головой. Налетевший из ниоткуда прохладный ветерок, заставил Ленку поежиться. Она прижалась ко мне и вздохнула. – Он и вас оскорбил. А за такое спросить надо.
- Спасибо.
- За что? – удивился я, заставив ее покраснеть от смущения.
- Ну, за то, что заступился.
- Да, брось. Любой бы наш пацан так поступил.
- Но заступился именно ты.
- Ладно, не вгоняй в краску, - улыбнулся я, поддев ее плечом. Ленка неожиданно подалась вперед и коснулась своими губами моих губ. Неловко, влажно, нетерпеливо. В паху вновь забурлила теплая волна. Я ответил на поцелуй и притянул ее к себе. Однако Ленка напряглась и, виновато улыбнувшись, отстранилась. – Чо не так?
- Все нормально. Прости… само как-то вышло, - хмыкнула она. – Ты мне нравишься, Макс. Но родители будут против.
- А, типа нехер с босяком гулять? – широко улыбнулся я, вертя в пальцах окурок. Затем, запустив его в сторону урны, вытащил из пачки новую сигарету.
- Сложно объяснить.
- Но я прав, да?
- В целом, да. Больше всего они боятся, что улица меня испортит.
- Хуйня. Лохов, да, портит. А приличные люди становятся лучше. Ладно, дружить-то можно? Или родаки твои против этого тоже?
- Дружить можно, - робко улыбнулась Ленка. Затем посмотрела на часы и снова вздохнула. – Домой пора. Родители волноваться будут.
- Лады. Пошли, до квартиры доведу, а там уж сама как-нибудь.
Ленка не ответила. Молча кивнула и, поднявшись с лавочки, пошла в сторону подъезда.

Домой я пошел не сразу. На душе было как-то стремно. Не из-за поведения Ленки, а из-за слов, ей сказанных. Конечно, я понимал, что я не сахар. Как и любой нормальный пацан на районе. Но мне и в голову не приходило, чтобы сделать из Ленки какой-нибудь аналог Ермолки или Соска. Да и сама она явно характером сиповки не обладала. Знала себе цену и жестко отбривала каждого, кто пытался к ней подкатить. Обиднее было то, что она мне и правда нравилась. Бойкая, умная. Такая будет красить любого пацана.
- Похуй, пляшем, - пробормотал я, с пинка открывая дверь в подъезд. Завтра будет новый день. Кто знает, что он принесет.

Глава четвертая. Билеты во взрослую жизнь.

В середине июня случился долгожданный для многих выпускной. Лохи выдохнули, что их больше никто не будет кошмарить, нормальные пацаны размышляли, куда идти после школы. Тут, на самом деле, выбор был невелик. Или в шарагу, или в армию, или от армии косить. Я решил поступить хоть куда-нибудь, потому что топтать плац в восемь утра и делать снег квадратным мне нихуя не улыбалось. Косить от армейки я тоже не хотел. Считал, что нормальный пацан пиздеть не должен. Поэтому, покумекав перед выпускным, было решено подать документы в ПТУ рядом с домом. На электрика. Со мной увязался Зуб и Малой, что не могло не радовать. Все же, учиться в компании своих веселее. А пока все наше внимание было поглощено предстоящим выпускным. Девчонки вовсю мерили наряды и обсуждали, кто и в чем пойдет, а пацаны гадали, как пронести на выпускной бухло и траву.

- Хуйня это все, - авторитетно заявил Бера, развалившись на диване в своей берлоге, куда мы забурились после очередного экзамена. – Наши в «Моряке» поляну накрывать решили. Помимо учителей будет и пара родаков из родительского комитета. Эти-то палить будут, так что надо незаметно.
- Там у «Моряка» же ниферы собираются, не? – спросил Малой.
- Ну, да. Патлы отрастить собрался? – гоготнул Бера, но Малой мотнул головой и подался вперед.
- Не. Я про то, что там заброшка. Чо если заранее там все спрятать, а потом пацанов попросить к черному ходу все притаранить? За пару часов учителя в говно будут и на всех им похуй станет.
- Нормальная тема, - кивнул я. – Вон, лохов подпрячь, что не пойдут. Один хуй дома сидеть будут, а так пользу принесут.
- Точняк, - согласился Зуб. – Скинемся и погудим нормально. Как приличные люди.
- Ладно. По сколько скидываемся? – сдался Бера.
- По пятихатке, - подсчитав, предложил я. – Плюс к Философу наведаться.
- Он мне косарь торчит. Можно в счет его затариться, - ухмыльнулся Малой.
- Ну, и заебись. Решили, - хлопнул ладонью по столу Бера.
- А кто какую бабу себе забивает? – жадно спросил Зуб, вызвав у всех присутствующих смешки. – Чо?
- Хуй в очо. Тебе даже Аристова не даст, - гоготнул Малой. Аристова была серой, уродливой мышкой, предпочитающей книги всему остальному. К тому же от нее постоянно воняло старостью и грязными носками.
- Хуй там плавал, - осклабился Зуб. – А ну как я Лаврухину завалю?
- А ну ша! – перебил его Бера. – Я к ней подкатывать буду.
- Чот сдается мне, хуй тебе что светит, - улыбнулся я. Лаврухину, классную красавицу, мечтал завалить каждый. Даже я пару раз передергивал ночью, представляя, как ее деру. Однако Лаврухина пацанов из нашего класса подчеркнуто не замечала, выбирая себе для общения парней постарше. Ну, как и многие, кто удался личиком и фигуркой.
- Все на мази, Потап. Вот увидишь, - загадочно подмигнул мне Бера. – А ты чо? С кем пойдешь?
- С Трофименко. К тому же там за Машкой следить надо. Герцог мне голову отвернет, если ее на выпускном кто-то выебет.
- Эт да. Незавидная у тебя участь. Мало того, что недотрога рядом будет, так еще и ребенком нагрузили, - вздохнул Бера. – Ну и хуй с тобой. Мы-то печалиться не будем, а, пацаны?
- А то, - гоготнул Малой. – Погуляем, как приличные люди. Бля буду.  

Четырнадцатого июня, вечером, наш класс в сопровождении учителей и трех родаков отправился к ресторану «Моряк». От девчонок сладко пахло духами и радостью, пацаны источали перегар, успев нагрузиться в школьном сортире, пока в актовом зале выдавали аттестаты под обязательную торжественную речь о значимости учебы. Музыка, шарики, училка в слезах, как будто мы ей дети. Да ей похуй было весь год, а теперь она "гордится". Чем, блядь? Что мы дожили до выпускного? Говорила, «взрослая жизнь начнётся». Как будто у кого-то детство было. Сразу — жри, выживай, не ной. Вот и живут, пацаны. День прошёл — уже победа. И если вдруг чего получится — ну, заебись. А если нет — тоже не новость.

Бера, Малой и Зуб уселись в самом конце автобуса и всю дорогу только и делали, что доебывали Гузно и Колокольчика, на свою беду решивших поехать на выпускной вместе со всеми. Я, Ленка и Машка сидели неподалеку от них и трещали о своем, не обращая внимания на жалобные стоны Гузна, которого Малой методично долбил в жирную спину кулаком.
- Макс, а у кого красивее платье, у меня или у Ленки? – кокетливо спросила Машка, выпячивая грудь.
- Ох, солнце. Вопрос-то не простой, - притворно вздохнул я, заставив девчонок заулыбаться. – Но все ж одно платье выделяется сильнее прочих.
- Ну, и? Чье? – нахмурилась Машка, сплетя руки. Два округлых холмика призывно колыхнулись, вызвав в моем паху очередную теплую волну.
- Аристовой, конечно, - буркнул я и, не стесняясь, заржал на весь автобус, когда лицо Машки вытянулось от удивления.
- Ну, да. Конечно, - фыркнула она, с неприязнью смотря на отличницу, которая даже на выпускной пошла во все той же застиранной, пожелтевшей блузке и мышиной юбке до колен.
- Ладно, ладно. У вас обеих прекрасные наряды. А теперь отвалите от меня с провокационными вопросами, - кивнул я. – Посраться с вами мне только не хватало.

В ресторан приехали ближе к семи вечера и оголодавшая толпа тут же ринулась к столам с закусками. Учителя и родители моментально забыли про учеников. Они откупорили две бутылки вина и погрузились в свои скучные разговоры. Для Беры это было сигналом. Он усмехнулся и, подозвав меня, пошел к черному входу, возле которого скучал на стульчике пузатый, краснощекий охранник с обвислыми усами.
- Куда? – грозно спросил он, поднимаясь со стула.
- Да, покурить хотим, - нагло улыбнулся Бера.
- Другой выход, - отрезал охранник. – Тута неча шастать.
- А если мы «тута» хотим? – передразнил я, делая шаг вперед. Охранник запнулся и испуганно посмотрел на меня.
- Ну, нельзя, ребят, - вздохнул он. – С меня ж три шкуры спустят, если вас там кто увидит.
- Не бзди, отец, - заверил его Бера. – Мы быстренько. Покурим, от пацанов грев заберем и все.
- Какой такой «грев»? – напрягся мужик.
- Да там пара ящиков, отец. Чисто чтоб скучно не было. Ты не бзди, мы о тебе ни слова не скажем, если чо.
- Ну, не знаю…
- Или пизды тебе дадим, - перебил его я. Охранник снова побледнел, вызвав у меня улыбку. – Расслабься, мужик. В положение войди, как человек. Ну какой выпускной да без водки. Ты чо, сам не учился что ли?
- Ладно, - сдался тот, отпирая дверь. – Быстро только.
- От души, отец, - улыбнулся Бера, проскальзывая в темень, где его уже ждал Жмых. Я хмыкнул и двинул за ним.

Через полчаса на рогах был весь ресторан. Бера не скупился, наливая каждому, кто хотел, а Малой неожиданно обнаружил в себе навыки бармена, мутя для девчат коктейли. Ну, если коктейлями можно назвать смесь водки и сока, но никто не был против.
В туалете ресторана воняло травой и мочой, а из кабинок доносился шакалий смех тех, кого уже накрыло. Тут уже не скупился Малой, честно поделив грев от Философа среди своих. В дальнем уголке туалета двое щемили Гузно, пьяно требуя лоха показать свои сиськи. Гузно плакал, упирался и бледнел, когда его хлопали по щекам веселья ради. Недалеко от подсобки, где стояли коробки с консервированными продуктами, за синей занавеской пьяный Зуб ебал пьяную Аристову. Отличница похотливо улыбалась и постанывала, когда Зуб ускорялся. За этим наблюдал Жмых, проскользнувший на выпускной вместе с водкой и травой. Охранник даже не пикнул, когда вместо двоих с улицы вернулись трое. Жмых задумчиво вертел в руках пластиковый стаканчик с водкой и, многозначительно хмыкая, наблюдал, как трясутся обвислые сиськи Аристовой.
Я же, вместе с Машкой, Ленкой и Малым, сидел рядом со сценой и поглощал салат оливье, пахнущий холодильником, пока девчата дергались под попсу, звучащую из больших колонок. На салат «Мимоза», больше похожий на кошачью блевотину, приправленную майонезом, никто не смотрел. Пьяный Малой пытался подпевать, но выходило не очень, поэтому он быстро переключился на еду. Чуть позднее к девчатам присоединилась и Лаврухина, наблюдать за танцами которой было одно удовольствие. Двигалась она очень уж сексуально, поневоле притягивая взгляды тех, кто еще не осоловел окончательно от водки и травы.
- Макс, иди к нам, - крикнула мне Ленка. Я не стал отказываться и очень скоро оказался в окружении трех красивых девчонок, пахнущих потом, духами и весельем. Машка без стеснения об меня терлась, как и, неожиданно, Лаврухина. Я чувствовал, как бьется ее сердце и как твердеют соски, когда она прижималась ко мне особенно сильно. Девчатам, казалось, доставляло удовольствие сводить меня с ума своими танцами и прикосновениями, а я не был против, гадая, получится ли утащить Светку Лаврухину в темный уголок, когда та окончательно натанцуется. Но вместо Светки тащить на себе пришлось Машку, которой приспичило в туалет, но на ногах она стояла еле-еле.
- Ща вернусь, - буркнул я Ленке. Та улыбнулась и кивнула, понимая, что одна Машка скорее куда-нибудь свалится, чем доберется до туалета. Ну а в туалете случилось и вовсе нечто невообразимое.

Машка, стоило ей оказаться внутри, схватила меня за рубашку и втолкнула в свободную кабинку, после чего буквально набросилась на меня, слепо тыкаясь губами куда попало. Я попытался отстраниться, но замер, когда ее руки скользнули вниз и ловко расстегнули мои брюки.
- Маш, ты хули делаешь? – шепотом поинтересовался я.
- Хочу любви. Ва-а-асемнадцать мне уже, - лукаво протянула она и указала пальцем вниз. – Ты тоже хочешь. Я зна-а-а-ю.
- Не глупи. Погнали, потанцуем… - однако я запнулся, увидев, как Машка опускается на корточки. Через мгновение меня захлестнула волна небывалого наслаждения и тепла. Я чувствовал ее губы, чувствовал ее язык, а скопившееся напряжение отчаянно искало выход и, ожидаемо, нашло. Кончил я быстро и бурно, повеселив Машку, которая утерла губы и нежно чмокнула меня в живот… чтобы через секунду позеленеть и, икнув, выблевать на пол туалета не только мою сперму, но и съеденное с выпитым. Каким-то чудом ее блевотина не попала на меня. Только носки туфлей чуть-чуть задело. – Блядь, Маш.
- Чот мне нехорошо, - буркнула она, опираясь на стенку кабинки.
- Пошли. Тебе водички попить надо.
- И коктейльчик?
- Коктейльчик потом, как протрезвеешь, - вздохнул я, беря ее под руку. И пусть в паху сладко ныло от короткой близости, настроение было поганым. Словно Машка наблевала не на пол, а мне в душу.

- С бухлом перебрала, - мрачно ответил я на молчаливый вопрос Ленки. Та все поняла и тут же окружила подругу заботой. Машка хихикала и отмахивалась от нее, а потом и вовсе прижала к своей груди и заплакала.
- От тебя блевотой несет, - поморщился Малой, скручивая косяк и не обращая внимания, что за соседним столиком сидят учителя.
- Такое бывает, когда рядом телка блюет, - кивнул я. – Ты в курсах, что рядом Мушкина сидит?
- Да и похуй. Чо она мне сделает? – усмехнулся Малой. – Чо, пыхнем, Потап?
- Давай. На улице только. Голова дуреет уже от этой музыки и вони.
- Ну, погнали.

Пока Малой занимался своей самокруткой, я закурил сигарету и выпустил в небо струйку сизого дыма. Из дверей ресторана вышел ухмыляющийся Бера, то и дело поправлявший яйца левой рукой. Вся его рожа буквально кричала о том, что ему наконец-то обломилась толика любви. И Малой не преминул поинтересоваться причинами радости.
- Чо, неужель Лавруху выебал?
- Не, там за ней пацан какой-то приехал, она и укатила, - мотнул он головой.
- А чо счастливый такой?
- Да Шевчуковой на клык дал.
- Лаборантке? – удивился я. Наталья Шевчукова работала лаборантом у нашей химички и была какой-то в три пизды родственницей директора школы, влюбленной в химию, опыты и свои пробирки. Рожа у нее была вполне обычной, а вот сиськи не давали спать всем пацанам школы. Большие, упругие, красивые. Я еще во время торжественной речи в актовом зале обратил внимание на ее декольте. Поэтому заявление Беры попахивало пиздежом. Схуяли вполне состоявшейся бабе отсасывать такому, как Бера. – Пиздишь ты все, Бер.
- Не, братан. Бля буду, - вновь усмехнулся он. – Она там винишком у толчка заправлялась, а я возьми да подкати. Наталь Ивановна, говорю, а давайте выпьем, хуе-мое. Она заартачилась поначалу, но я ее уболтал. Постояли, за жизнь потрещали, а потом я ей признался, что она мне пиздец, как нравится.
- Дон Жуан, блядь, - хрипло рассмеялся Малой. – И чо?
- Чо, чо. Короче, мы в подсобку нырнули, она мне там и оформила все, как надо. На сиськи я ей спустил.
- Ой, пиздшь ты, Бера. Пиздишь, как дышишь, а дышишь ты дохуя часто, - не удержался я от улыбки.
- Завидуете вы, вот и несете хуйню, - мечтательно улыбнулся в ответ Бера.
- Конечно, завидуем. Зуб вон Аристову отодрал, ты лаборантке на сиськи спустил, Потапа чуть не обблевали. Я, походу, самый ровный получается. Бухаю, курю, обществом наслаждаюсь. Так что, да. Завидуем, Бер. Пиздец как тебе завидуем.
- Ой, иди нахуй, - рассмеялся Бера, и мы присоединились к его смеху. Вот только мой смех отдавал горечью. Все еще чувствовалось тепло губ Машки. И забыть такое точно не получится.

Ранним утром все начали расползаться по домам. Бера с видом победителя ушел под ручку с шатающейся лаборанткой. Малой и Жмых, сгрузив в пакеты остатки бухла, отправились гулять, ну а я, Зуб, Машка и Ленка двинули домой пешком. На улице было прохладно и безлюдно, еле теплое солнце еще только-только разгоралось, поэтому прогулка была идеальным вариантом, чтобы проветриться и подышать свежим воздухом.
Поначалу я опасался, что протрезвевшая Машка припомнит тот минет в туалете, и мне придется объясняться с Афанасием, но, к счастью, она нихуя не помнила. Словно водка выборочно стерла ей воспоминания, убрав ненужные на дальнюю полку. Не хватало только терок с уважаемым человеком, который явно не обрадуется, что его падчерице спустили в рот на выпускном, как последней вафлерше.
- Голова гудит, - пожаловалась она, идя рядом с Ленкой. Я усмехнулся и, закурив, кивнул.
- Не удивительно. Ты столько выпила, что как вообще на ногах стоишь, - помотала головой Ленка. Она шла босиком по асфальту, держа туфельки в правой руке, как и Машка. Каблуки для мающихся похмельем явно противопоказаны. – Хорошо, что Макс тебя в туалете не бросил.
- Стыдоба, - покраснела Машка, посмотрев на меня. – Надеюсь, я ничего не исполняла?
- Не, - соврал я. – Блеванула только, но аккуратненько. Прям в унитаз.
- Стыдоба, - передразнила подругу Ленка. – Не помнишь ничего?
- Так, смутно. Синька – чмо, - поморщилась Машка. – И в рот будто насрали.
- Эт хорошо, что Бера водку не паленую достал, - кивнул Зуб. – С паленки вообще отъехать можно.
- Так, хорош девчат пугать, - перебил его я. – Ну, перебрали и перебрали. Дело молодое и правильное. Школа раз в жизни бывает, так что отпраздновать – эт святое. А ща все…
- Ага. Теперь все взрослые, - съязвила Ленка.
- И чо, кто куда? – спросил я, пытаясь перевести разговор с блевотины в туалете на другую тему. – Мы вон с Зубом в ПТУ пойдем.
- Я в мед поступать буду, - ответила Ленка, пихнув плечом Машку. – Эта вот оторва тоже, если еще не передумала.
- Не передумала, - поморщилась та. – Родители сказали, что подмажут кого надо, чтобы точно пролезть на бюджет.
- Заебись, - гоготнул Зуб. – Халявный доступ к спирту и колесам.
- Иди нахуй, - побледнела Машка, держась за живот.
- Злой ты, - зевнул я. – Потому что Аристову выебал. Вот в тебя ее бесы и вселились.
- Фу, - передернуло Ленку. Она с неприязнью посмотрела на Зуба, но тот в ответ широко улыбнулся.
- А чо такого? Зато у нее теперь хоть одно приятное воспоминание о школе будет, - хмыкнул он.
- Ага, - согласился я. – Как она золотую медаль получила…

Не договорив, я рассмеялся, и остальные без стеснения присоединились к моему смеху. Прогулка была и впрямь приятной. Пустые улицы, близкие рядом, пустая голова и никаких взрослых проблем. Только пьянящее чувство свободы и желание перевернуть мир. Наверное, так себя чувствовал каждый на следующее утро после выпускного. Уже завтра мы с Зубом и Малым пойдем в ПТУ и подадим документы, а через неделю я свалю в деревню к отцовской матери до конца лета. Родаки заранее меня предупредили, что лето придется провести в деревне. Бабе Рае помощь пригодится, да и мне полезно будет на свежем воздухе и молоке хоть какое-то время пожить. Но мои мысли были о другом. О темных ночах, дебелых деревенских девчонках, готовых на все с городскими, о самогоне и дрянной любви, которую он, без сомнений, принесет с собой. А там глядишь, и Машка отстанет, переключившись на кого-нибудь другого. Я искренне надеялся, что маленькое приключение в туалете так никогда и не всплывет. Но тогда все это казалось мне каким-то несущественным.

В шарагу удалось поступить без проблем. Туда, казалось, принимали всех с распростертыми объятьями. Даже экзаменов, как таковых, не было. Мы просто написали не сильно сложный диктант и контрольную по алгебре, после чего на следующий день на двери шараги вывесили результаты.
- Заебись тут, - с хрустом потянулся Малой, смотря на списки поступивших. – За шпоры никто не гонял, еще и на оценки всем похуй.
- Ну а хули. Тут половина отсеется в первые полгода, - хмыкнул я. – Им же надо хоть кого-то выпускать. Вот и гребут всех подряд. Даже Зуба, который в алгебре тупой, что пиздец.
- Ничо не тупой, - ухмыльнулся Зуб. – Да и нахуй она нужна, если я на электрика учиться буду. Там физика нужна.
- Угу. И хороший косяк, чтобы не ебнуться от всех этих напряжений, вольтов и амперов, - согласился Малой. – Ладно, похуй. Чо, по пивку на радостях?
- Погнали, - кивнул я, сплюнув на землю. – Теперь можно смело забить хуй на все до первого сентября.

Через неделю родаки сунули мне в руку черную спортивную сумку с вещами и посадили на автобус, который через семь часов привез меня в деревню. Там я был последний раз, когда мне исполнилось тринадцать. Но даже в том возрасте я успел и самогона попробовать, и деревенских баб потискать, и пизды на дискаче от местных получить, на которых бокс не произвел впечатления по причине того, что к кулакам прибегали редко, предпочитая дуплить палками всех, кто под руку попадется. Сейчас же я гадал, как изменились деревенские друзья и не придется ли мне опять доказывать свой статус.
Бабушка моему приезду только порадовалась и сразу же усадила меня за стол поесть. Из-за стола я выбрался сытым и тяжелым, да и как иначе, если ополовиниваешь сковородку с жареной картошкой и запиваешь все это литром свежайшего молока. Покончив с едой, я вытащил сигареты и отправился прогуляться по улице. Летний зной пока еще не накрыл деревню, поэтому можно было не волноваться, что за полчаса обгоришь, как котлета на раскаленном противне. Ну а через два дома я встретил знакомые лица.
Трое пацанов моего возраста и фигуристая девчонка в шортиках и белой майке сидели на лавочке в тени тутовника, лузгали семки и болтали о чем-то своем. Правда они, как по команде, заткнулись, увидев меня, и в их глазах загорелся настороженный интерес.
- Э, пацан, - прищурился один из них, крепкий, с наголо обритой головой. – Ты чьих будешь?
- Чо, Пеца, ослеп, блядь? – рассмеялся я, подходя ближе. – Своих не узнаешь? Или забыл, как я тебя с пробитой башкой с дискача домой тащил?
- Бля, - широко улыбнулся тот. – Макс? Бабки Райки унук?
- Признал, гляди.
- Не узнал, братка, - усмехнулся Пеца, вставая с лавочки. – А мы уж предъявить тебе хотели.
- Здарова, пацаны, - кивнул я, пожимая протянутые руки. – Чих, ты, что ли?
- Ага, - пробасил жилистый, высокий пацан с кривым, давно перебитым носом.
- Хуя ты вымахал, - присвистнул я и, ехидно улыбнувшись, посмотрел на девчонку. – Привет, Галчонок. Или тоже не признала?
- Признала, признала, - улыбнулась она, обнимая меня. Я смущенно хмыкнул, почувствовав ее крепкую грудь. Последний раз, когда я тискал Галку на огородах, грудь у нее только-только обозначилась, да и сама Галка была угловатым подростком. А сейчас, вон, какая деваха вымахала.
- Чо, надолго ты к нам? – спросил Пеца, почесывая косой шрам на башке – подарок деревенских пацанов за доеб к девчонке одного из старшаков.

Купить мои книги можно на Литрес.
И в сообществе ВК.

В дверь постучали.

Вошла заплаканная вдова.

- Ну, Мария, ну, бывает, что ж тут поделаешь?

Мария прижалась к Вертищеву и старик немного размяк. Злость отступила. Стало интересно.

- Скажи мне, Мария, как он мог на реке оказаться?

Мария всхлипывала, вздрагивала, но не отвечала.

- Может, у него привычка такая была, на речку в марте ходить? Он рыболов, может быть?

Мария протестующе закачала головой.

- А что он там делал? Ты как думаешь? Может, гулять пошел, да вздумал перейти, встал на лед да упал? А, Маша? – спросил Вертищев, по-отечески глядя ее по волосам.

Мария отпрянула:

- Нет, его убили! Убили!

- Да кому ж надо-то? И как убили? Захлебнулся видимо. Видишь, тело синее какое, словно у утопленника? Следов драки нет, я посмотрел. Скажи, Маша, кому надо твоего благоверного убивать, жил ведь тихо.

- Убили, - настаивала Мария. – Убили. А кто, сказать боюсь, что меня и саму убьет.

- А ты на ушко шепни, я не скажу никому.

Маша встала на цыпочки и прошептала имя.

Вертищев только плечами пожал.

- Ну, хорошо, а как? Каким способом? Не, ну что ты, откуда такая уверенность? А, может, сам, Маш? Ведь понимал, что живет не так и не к месту. Да и странный он у тебя был, вот, чтобы тебе не мешать, пошел да и концы в воду, место глубокое выбрал и поминай как звали.

Мария нетерпеливо заходила по комнате, слезы ее высохли.

- Нет! Отравили его! – сказала она громко и твердо, словно настаивая, как учительница, которая вынуждена повторять нерадивому ученику правильный ответ.

- Вот те на! – Вертищев плюхнулся на стул. Чем отравили?

- Не знаю, но это - точно!

- Ну да, в общем-то, вполне женский способ, - словно бы сам с собою рассуждал Вертищев.

***

Наталья встала как вкопанная на полдороге к дому.

- Так он что? Меня что ли? – вскрикнула она и припустила обратно к бывшей библиотеке. – А я-то ему всю душу открыла!

Навстречу ей шла тихая поникшая Мария.

- Маша, да что ж это делается, мне Вертищев сказал, что ведь мужа твоего Светка убила. Он, было, меня сначала подозревал, а потом и говорит, ты, Наталья Андреевна, баба слабая, ты не могла, тут надо было в паре работать, вот как Светка с Валеркой, он Виктора тюк и они вдвоем его в реке и притопили! А сначала меня подозревал, что из-за кур я его, но моя совесть чиста. Так он вот мне тогда и признался, что это Светка с Валеркой натворили. Ты на меня не вспомни зла, я ведь и кур этих вовсе и не жалко, приходи, делай, что хочешь? Хоть ноги об них вытирай!

Мария в ответ только заплакала:

- Отравили его, Виктора моего, отравили.

Наталья аж опешила:

- Как отравили?

Едва отдышавшись, Наталья накинулась на Вертищева:

- Ты ж мой ягодный! А я поняла, к чему ты все это ведешь! Как же все говорят, что Виктора отравили, а ты мне сказал, будто его с большой силой убили, по затылку тюкнули.

- Не говорил я такого, путаешь ты, Андреевна, - оскалился Вертищев.

- Ты ж мне сам сказал, что там сила о-го-го какая нужна, чтоб его убить и я человек слабый и не могла такую силу иметь. Говорил?

- Что ты слабая – говорил.

- Ну!

- А то, что тюкнуть надо – ты сама решила, - Вертищев, кажется, издевался.

- А кто ж тогда Марии сказал, что мужа отравили? – не унималась Наталья.

- А тебе кто сказал, что отравили?

- Она и сказала.

- А ты пойди, переспроси, а то вдруг как с тюкнуть выйдет, - отвернулся Вертищев.

- Нет, ну ты скажи, тюкнули или отравили?

- Тебе зачем?

- Ну, как зачем? Истину знать хочу!

- Истину хочешь знать - иди библию читай, там, говорят, про это много пишут.

- Мне людям-то что сказать? Ведь все ждут!

- А тебя кто говорить-то просит. Тебя кто? ТАСС уполномочил заявить? Ты у нас вестник доброй воли или может архангел в вестью какой? Объясни-ка мне, - Вертищев резко повернулся к ней. – Ты из меня под видом дурочки сейчас сведения выпытываешь, чтобы их убийце раскрыть. Признавайся, кому стучишь?!

Наталья испуганно попятилась.

- Что ты? Что ты?! Никому я, никому, что ты?! А то, что сейчас говорила, да баба я любопытная, что ты не знаешь, сестра наша, все такие. Как кошки. Сплетни любим, с бабами посудачить. А если б я соседкам и рассказала, так что с того, какая беда?

- Какая? А ну, признавайся, кому рассказала.

- Да никому я не рассказывала, вот только от тебя вышла и сразу обратно, никого не видала.

- А вернулась зачем? Ну-ка, говори, кто послал?! – Вертищев уж тут такую рожу скроил гневную, что Наталья за сердце схватил.

- ДА никто не послал, я просто отошла и думаю, что ты думаешь, что я убила. Так я пришла сказать, что я не убивала. А тут на пороге Мария, вдова теперь которая. Я только ей и сказала, что я не виновата, что ее мужа так тюкнули сильно, что я так не могла. А она мне говорит, что не тюкали его, а отравили. Вот и все, больше никому.

- И все?

- Все

- А подумать?!

- Ну, сказала ей, что это Валерка только тюкнуть мог с бабой своей вместе. Только она не поверила.

- Почему не поверила?

- Ну ведь это просто, ты ж следователь, вроде и догадаться можно. Как она могла поверить, что Валерка ее тюкнул, если никто никого не тюкал, а его отравили.

- А, если наоборот, Светка тюкнула, а Валерка тащить помогал? – вкрадчиво, почти шепотом сказал Вертищев.

- Ааа! – баба как-то придушенно вскрикнула и закрыла рот обеими руками.

Глаза ее округлились, как будто и впрямь она познала истину, за которой пришла.

- Я пойду, - сказала она едва дыша и быстрыми шагами направилась к двери.

- Стой! Куда ты собралась? – резко окликнул ее Вертищев. – Теперь ты свидетель, ты теперь всю правду знаешь, тебя могут устранить как нежелательного свидетеля. Ты теперь под охраной милиции, тут ночевать будешь.

- Так у меня двое ребят, муж и куры. Их-то кто смотреть будет? Как это я здесь останусь, Саня придет, не посмотрит, что ты милиционер ,у него рука сильная.

- А как я тебя отпущу, ты теперь все знаешь, а значит для убийцы представляешь первейшую угрозу. Значит, он будет планировать тебя устранить и желательно как можно скорее.

- В смысле устранить? Кому желательно? – захлопала глазами Наталья.

- В смысле? В коромысле! Чик по горлу – и в колодец, как в кино!

Наталья схватилась за сердце.

- Дай воды, что ли?

Вертищев подал ей стакан, и пока она жадно глотала холодную воду, приговаривал.

- Вот пойдешь так к бабам своим, расскажешь, что узнала, а среди них окажется убийца, попросишь ты воды попить, а убийца тебе и поднесет отравы, чтоб ты замолчала навсегда.

Наталья откинула стакан в дальний угол комнаты.

- Что ты? Что ты? – закричала она. – Не надо мне никакой воды.

- Ну, не воды, так чаю, или водки стакан, - продолжал издеваться Вертищев.

- Я теперь со своей водой везде ходить буду.

- Нет, не будешь.

- Почему?

- Потому что ты теперь у меня тут посидишь, пока убийцу не поймаем, тебя отпускать никак теперь нельзя, потому что на тебе угроза жизни, а мне статья за потерю особо ценного свидетеля.

- Слушай, отпусти, у меня там дети дома и муж…

- И куры…

- и Куры, будь они не ладны, все из-за них началось.

- Что началось?

- Да все началось, кабы Виктор мне этих курей тогда не стравил, жил бы себе дальше спокойно.

- А он, можно подумать, неспокойно жил.

- А кто ж ему даст. Валерка он шабутной такой ведь. Даром, что женатый, а сколько себя помню, меня всю жизнь любил. Уже и с Сашкой мы сколько, а у него Светка, а все он былое помнит. Ну, грех попутал, было пару раз. А было, как раз тогда, когда Виктор мне курей травить начал, когда проклятие свое наслал, ну, Валерка его тогда за грудки к стенке и прижал, сказал, убьет, если еще раз. А Виктор сказал, что Светке про нас с ним расскажет.

- И? Рассказал?

- Да кто его знает, может, и рассказал, раз Светка его отравила.

- А кто тебе сказал, что Светка его отравила! Кто ж еще, да и Марья вон.

- Ничего я тебе не говорил.

- Ну значит, Марья сказала, я запуталась с тобой.

- А кто тебе сказал, что Светка отравила?

- А кто еще?

- Ты, например.

- Нет, я не могла, я особо желательный свидетель у тебя, которого трогать нельзя. Это ты уж мне точно говорил.

- Такое говорил, говорил, что ты сплетница и язык твой тебя под беду подведет.

- Вот, видишь, говорил, что не я.

- Ну, ладно, уж и обедать пора, раз ты говоришь, что кроме Светки больше никто не мог его отравить, значит я тебя теперь могу со спокойной душой отпустить, раз ты будешь настороже и у Светки пить воды не будешь, и никому не будешь рассказывать ничего, а значит, убийца не узнает, что ты про него все давно узнала. Ступай теперь.

- Так значит точно? Отравили его?

Вертищев пожал плечами и отвернулся.

- Я ж не скорая, откуда я знаю. Может, и тюкнули. Это, Наталья, тайна следствия.

- Так что ж мне людям-то рассказывать? – возмутилась Наталья.

- Одно я тебе могу без экспертизы сказать совершенно точно. Убили вчера вечером, пока еще светло было. Запомнила? Вечером! Но чтоб никому! – прикрикнул Вертищев.

- Могила! – весело ответила Наталья и скрыла за дверью.

***

Вертищев плеснул в стакан и засобирался.

В доме Ильи Петровича убирали трауром зеркала. Суетились он и Мария, нынешняя вдова.

- Вот, пришел доложить, - с порога возвестил Вертищев.

- Входи, входи, - ответ Илья Петрович. – Что? Удалось что-нибудь узнать?

- Что-то и удалось, да то немного совсем. Сейчас вот птица на хвосте принесла, будто и видела что, а что пока не скажу. Припугнул, чтоб не говорила никому, хотел даже у себя задержать, да отпросилась, больно сильно уговаривала, мол, дети, муж, куры… Пришлось отпустить, да боюсь, сболтнет ведь, что видела. Мария, ты хорошо Наталью, как ее…

- Андреевну?

- Андреевну, - кивнул Вертищев. – Хорошо ее знаешь, вытерпит, не расскажет тайны?

- Какое там? Мигом все расскажет.

- Ну, - вздохнул Вертищев и засобирался, - тогда надо караулить ее, а то сболтнет, что, потом греха не оберешься.

- Уж у нее теперь вся деревня небось сидит, - подтвердит Илья Петрович.

- Я пойду! – вызвалась Мария. – Я покараулю. Послушаю.

- Да, Маша! Ты только не говори никому про нее, это уж я тут, между нами, накоротке, потому что вам-то я уж могу доверять. А там никому. Сдержишься?

- Сдержусь, заодно посмотрю, кто и что говорит.

- Не-е, при тебе, скорее всего, не будут говорить, - махнул рукой Вертищев, - хотели бы, давно б сказали, чтобы позлорадствовать или намекнули, а так таятся, значит, не хотят, чтоб узнала. Молчать будут, чтоб ты не догадалась.

- Все равно пойду. Может, и пойму, кто сделал.

***

Через полчаса в доме Натальи была вся деревня.

Наталья рассказала все: что Виктора убили, и действовали в паре: муж и жена. Она отравила, а он добил в затылок, чтоб наверняка, отравили стаканом воды, хотели бросить в дальний колодец, но что-то помешало, поэтому бросили у реки. И будто кто-то сказал Вертищеву, что сделали это Валерка со Светкой, кто-то видел, а кто – того Вертищев не сказал, а и более того, держит он этого человека взаперти в библиотеке, как свидетеля.

Люди захлопотали, взялись пересчитывать, кого с ними нету, насчитали, что нет с ними вдовы, Марьи Ивановны, лежачей старухи, детей младших нет, и Ивана Кузьмича, бывшего конюха.

Значит, кто-то из них.

- Ну, Марья Ивановна, положим, не могла, она лежачая, - сообразила Светка. – Да и нас никто видеть нигде не мог, мы вчера дома с Валеркой дома были.

- А что Валерка утром на реке-то делал, - язвительно произнесла Анастасия, - что ж он в запрещенное-то время вдруг да на реку, что это за утками в марте, не волков же он у реки искал?! Думаешь, никто не знает, только Валерка твой охотник один на всю деревню. Или хочешь сказать, что вы теперь миллионеры стали на уток охотиться, когда запрещено, чтобы штрафы платить.

- Ну ты! – выступила Светка, - ты ври да не завирайся. Может, его и не утром убили. Ишь ты, а ты бы все мечтала, чтобы мы ругались, чтоб с Валеркой разошлись, а ты тут как тут. Только на тебя ни один мужик не посмотрит, ты порченная.

- Что это я порченная! – Настасья закинула косу за спину и встала руки-в-боки.

- А то не знаешь?! От тебя все мужики сбегают!

Чудом удалось разнять ругающих, растащили как котов по разным углам, облили водой.

- Иван Кузьмич – тот мог, - успокоившись, проговорила Настасья. – Он по весне в лес ходит, я точно знаю, он мог.

- А что он там делает?

- Он там какую-то траву берет, я не знаю точно, но надо ранней весной ходить.

- А ведь точно! – встряла Наталья. – Ведь он мне тогда куриц-то и выходил после Викторова проклятья.

- Да никто твоих кур не проклинал! - раздался голос от двери.

Все обернулись и увидели заплаканную вдову.

- И что твой Иван Кузьмич ночью в лесу видеть мог, он слепой как сыч сто лет как.

- Что уж он видел, я не знаю, - затараторила, внезапно испугавшись, Наталья Андреевна, - одно теперь ясно, он-то точно знает, кто убийца.

- А почему ночью? – снова встряла Анастасия, - может его вечером убили. А утром только нашли.

- Вот и я о том же,  - поддержала ее Светка, - утром его Валерка просто нашел, а убили его раньше.

- Марья! Скажи, когда твой муж из дома ушел? Почему ночью, он что, дома не ночевал?

- Не твое дело! – с досадой огрызнулась Мария. – Муж мой умер, а ты на что намекаешь?

- Ни на что я не намекаю, ты сама сказала, его ночью убили, значит, ночью он в лесу был, а не в постели, - осклабилась Светка.

Дом загудел. Подозревать Виктора в изменах не мог никто и думать.

- А ты чо светишься как звезда на елке, повадилась чужих мужиков уводить, стерва! – Мария внезапно вцепилась в волосы Светке.

Светка завизжала и попыталась освободить схватку соперницы.

Присутствующие несколько минут обалдело созерцали происходящее, совершенно завороженные действом. Во-первых, никто не мог подозревать в Викторе гуляку, во-вторых, уже если и подозревать, то точно не со Светкой. Или, что выходит? Прав был Валерка, когда ее гонял? Неужели не выдумки?

Наталья первая бросилась распутывать клокочущий клубок дамских шевелюр, которые в большом количестве разлетались по ее дому.

- Ты! –истошно визжала Мария. – Ты разлучница! Своего мужика мало, на моего позарилась. А как отказал, так и отравила.

Светка не сдавалась.

- Да кому твой фиголог сдался! Кого я отравила!

- Сама знаешь, кого, своего мужика травила, вся деревня знает,  извести не смогла, а моего, значит, смогла, получилось у тебя. Мой мертвый холодный лежит, а ты ночью спать ложишься с теплым. Все у тебя хорошо!

- Что ты мелешь?! Кого я травила? То, что Валерке подсыпала, было, так не чтобы извести, а чтобы пить бросил. А твой-то и вовсе не пил, зачем мне его травить?

- Ах, ты мразь завистливая! Все-то тебе завидно, конечно, у меня мужик золотой был, не пил даже, и все по дому мог. Вот ты вынести этого не смогла.

Женщины сцепились. Теперь надолго, таскали друг друга, пока не выдохлись и не устали.

Не разнимал никто, все ждали новостей, которыми обе делились охотно во время потасовки.

***

Несмотря на обилие удивительных сведений, Наталья не смогла усидеть на месте. И, пока соседки метали друг в друга искры и матюги, рванула к Вертищеву.

Что-то зацепило ее внимание в словах Марии. Нужно было срочно сообщить майору, что уж он очень сильно ошибся во времени преступления, было оно не вечером, а ночью, и это ясно следовало из слов Марии, которая, уж наверняка,  точно знала, что вечером муж ее был дома, а ночью его уже не было.

Надо было спешить. Следствие без новых сведений могло зайти в тупик.

- Ах, вот и ты, моя сорока. А уж я тебя заждался, - радостно встретил ее Вертищев. – Ну, что принесла на хвосте, только говори не тараторь.

Наталья набрала в грудь побольше воздуха.

- Иван Кузьмича надо спасать, его сегодня ночью убьют!

- Почему? – удивленно спросил Вертищев.

- Он ночью был в лесу и все видел! О, хорошо, значит ночью!

- Что же хорошего! Ошибочка вышла у вас, гражданин начальник. Убили ночью, а не вечером. Ошиблись вы, а Иван Кузьмич все и видел.

- Кто ж сказал, что ночью? Марья, вдова, она и сказала.

- Ну, этой можно верить. А как ты решила, что ночью, мало ли кто и что говорит.

- Она прямо так и сказала, что ночью. Все остальные гадали сидели, кто говорит, может, вечером, кто, может, утром. А Марья вошла и сказала: «Ночью» и так уверенно сказала, будто точно знает. А и еще, кто ж кроме нее может знать. Ведь это ее муж там был, кабы вечером – она бы заметила, что его с вечера нет. А она прямо с порога так и сказала – ночью.

- Вот и я так думаю, что ночью…

- Нет, вы думаете, что вечером вчера, а я вам нашла новые данные, что ночью, и данные эти верные.

Вертищев засмеялся от души.

- Хорошо, а еще что?

- Ну, Марья говорит, что это Светка отравила, она вспомнила, что та мужа своего травила, чтобы не пил, так вот у той отравы этой осталось, она фиголога и в расход с тем пустила.

- Забавно, а Светка что?

- А Светка в драку.

- А филолога-то она зачем?

- А потому что он к Светке ходить начал.

- То есть она филолога отравила, потому что он за ней ухаживать начал?

- Ну да, да, странно как-то. Но вот тут так было. Марья пришла и говорит, мол, ночью все дело было, и дело было такое, что Светка мужа Марьи отравила, потому что она его к себе сманила, и что теперь Марья без мужа осталась.

- Так и зачем травить-то, если все у Светки хорошо?

- Вот и я не знаю, с ума народ посходил. Подожди, что-то тут не то. Давай сначала, Марья пришла и сказала Светке, что Светка мужа у нее увела и отравила. Не пойму сама, зачем травить-то было?

- Может, Марье отомстить хотела?

- За что? За то, что от нее муж к ней ушел? Так тут за что травить, живи да радуйся. Странно как-то.

***

- А ведь я с самого начала говорил, суицид это, Илья Петрович. Да и то, какой суицид, шел, поскользнулся пьяный на льду, упал.

- Ладно, прости, майор, кабы ты мне сказал это все сразу, я бы понял, а эта…

Над Витькой склонились пара лиц, одно – тестя, а другое – как будто знакомое, но как-то давно, неясно, туманно. К векам словно прикоснулись холодные пальцы и словно черная занавесь опустилась перед ним.  От этой жизни остались только удалявшиеся голоса:

- Ты послезавтра вызывай скорую, с этим делом всякие чудеса бывают, бывало, что уже считали – помер, ан нет, подняли. Они с этой отравы как бы умирают, в коме находятся какое-то время, от мертвых и не каждый врач сможет отличить.

***

Марья сидела заплаканная в углу.

- Рассказывай, Марья, как дело было. Гулял?

Мария кивнула, но осталась сидеть, не поднимая головы.

После некоторого времени она собралась с силами.

- Гулял. Со Светкой.

Замолчала. Вертищев  и Илья Петрович ждали. За окном опускались по-тихоньку синие весенние сумерки. Воздух через форточку задувал самый пьянящий, каким он может быть только в весенние самые ранние дни, кружащий голову, путающий мысли, пьянящий мечтами.

Мария встрепенулась и затараторила.

- Я должна была отомстить. Я столько в него вложила. Я его так любила. Он никогда не был как эти. Это тем более больно, когда он с этой грязной девкой, с которой полдеревни, пока Валерка пил. Она ж со всеми тут переспала. И он! Он такой непохожий, в эту грязь. Я не могла. Я должна была отомстить. Было очень тяжело. Сейчас везде любовь, а я в кровати лежу зубами, скрежещу от обиды. Вот пристала к нему, пойдем ночью убежим, на реку, как молодые совсем. Ну и выпить ему дала то, что Светка мужу подливала. Его убью, а ее посадят – вся недолга. Отомщу. Пришли, в стаканы разлила. «Пей»,  - говорю. Он и выпил. «Странный вкус какой,» - говорит. Он не пьет же почти, так иногда, я и говорю: «Показалось».  Видишь, что сказал: «Странный вкус какой». Я боялась, он кричать начнет, что ты мне налила. А он только и сказал: «Странный вкус какой».

Мария залилась слезами.

В комнате стало почти совсем темно. Света не зажигали.

- Куда положить? – спросил Илья Петрович.

- Да сзади там, в буханку кинь, а зять пока на морозе пусть.

- Спасибо, - робко прошептала Мария.

- Типун тебе на язык, за такое спасибо говорить, - резко ответил Вертищев и хлопнул дверью.