Бабушка. II
Я опомнилась, когда из гостиной раздались первые недовольные возгласы: люди хотели есть. Громче всех вопила Ираида Михайловна – может быть, от того, что пан Дубрик уже практически сел ей на колени и не пускал ее помочь мне на кухне. Полковник старался урезонить гостей своими замечаниями, но и он не был в силах с ними справиться. Тогда он забрался в буфет, и в гостиной зазвенели бокалы и бутылки.
Джентльмен с цилиндром давно скрылся в другой комнате от греха подальше, прихватив с собой бутылку вина и что-то из съестного, а я осталась в компании брошенных кастрюль, горшочков и сковородок. Ругая себя за безалаберность, я зажгла свет и взялась за дело с удвоенным рвением. Нужно было тушить и греть заново все горячее, довести до ума соусы, салаты и бутерброды, а кроме того, я еще не занималась десертами. Я жалела о том, что джентльмен пропал из кухни: даже такой распущенный собеседник мне бы теперь не помешал. Впрочем, мне было хорошо слышно почти все то, что говорили в гостиной.
– Если задуматься, то во времена нашей молодости марок вин существовало не меньше, чем сегодня, – сказал полковник, не обращаясь ни к одному из гостей в особенности. – При этом вино было значительно вкуснее и на порядок качественнее, хотя наши дети, конечно, со мной поспорят.
– Но ведь вы всю свою молодость провели на службе, – заметила Лада. – Откуда такой опыт дегустации?
– Хороший служивый найдет время не только на вино, – ответил полковник и довольно нескромно хрюкнул. – Не думайте, будто мы еженощно чистим свои винтовки.
– Мне не очень нравится, какой оборот принимают эти разговоры, – подала голос женщина в чепце.
– Попробуйте вина, и вам непременно повеселеет, – невозмутимо ответил полковник и, судя по звуку, сам потянулся за непочатой бутылкой. Вино возбуждало аппетит еще сильнее, и озлобленные гости прибегали один за другим на кухню и выхватывали тарелки с недоделанными кушаньями прямо у меня из рук. Я хотела присесть еще хоть на пять минут, но всякий раз, когда я опускалась на стул, кто-нибудь снова заглядывал на кухню и мягко выпрашивал у меня очередную вкусность, а я, не найдя ничего готового под рукой, снова принималась за работу. Я успокаивала себя тем, что меня хотя бы не заставляют разливать вино, уж это гости не ленились делать сами.
Некоторое время спустя в гостиной начали бить по клавишам пианино, и я опять была вынуждена пойти туда; при виде меня дети, хихикая, разбежались, а гости, заметив эту сцену, стали взволнованно шептаться.
– Хозяйка, сыграйте нам музыку, – попросил мужчина с сигаретой. Его поддержала даже супруга, которая до этого времени только попрекала его за развязность, а другие гости захлопали, чтобы меня подбодрить. Повинуясь им, я взяла отставленный к стене табурет и села за пианино, стараясь держаться так, чтобы не было видно пятен на платье.
– Да, да, порадуйте вашу бабушку, – добавил полковник и принялся за бутерброды. – Быть может, оттого она скорее выйдет к нам.
Бабушка любила Шопена и его прелюдии, и, хотя они казались мне невыносимо скучными, я не умела играть ничего другого. Поэтому я решила играть как можно тише; гостям все равно было не до музыки, и я намеревалась улизнуть самое большее спустя десять минут. Но на меня скоро обратили внимание дети, которых не интересовали ни рассказы полковника, ни вино. Пока я трудилась над прелюдиями, сзади ко мне подобрался белобрысый мальчишка и начал играть с моими волосами.
– А ваш парень не промах! – заметил полковник, обращаясь к Ладе и Гжегожу. – В самом деле, чего терять время зря?
Я захлопнула крышку пианино и, сославшись на то, что у меня караул на кухне, быстро пошла обратно. Мальчик цеплялся за мою юбку, но в конце концов отстал и исчез в темном коридоре.
Позднее, когда я вынула из духовки один за другим готовые пироги и обсыпала их сладкой пудрой, а пирожные в разноцветной глазури уже совсем застыли, из гостиной послышался глухой удар, так что я оставила готовку и вышла посмотреть, что случилось.
Кто-то большой и грузный (мне не удалось рассмотреть его лица), в тесноте попытавшись вылезти из-за стола, потянул за собой уголок скатерти, но, к счастью, выпустил его в падении. Все же со стола полетела одна початая бутылка, и с этой стороны на полу теперь красовалось огромное бурое пятно; как только я увидела это, у меня перехватило дыхание. Я опустилась на колени у самого пятна, не смея прикоснуться к нему, опасаясь внезапно увлечься этим занятием. Потом я, овладев собой, подняла глаза и увидела, что до разлитого вина никому нет дела. Дети продолжали возиться на другом конце гостиной, хитро поглядывая в мою сторону и как будто ожидая удобного момента. Сытые, разморенные взрослые клевали носом, уныло потягивая вино из бездонных бутылок, и только словоохотливый пан Дубрик продолжал докучать всем шахматными историями. Ираида Михайловна сидела у него на коленях и возвышалась над столом как пагода.
– …И тогда партия была сведена к ничьей, и сошлись на том, что мы расплатимся друг за друга по очереди, – докончил пан Дубрик и похлопал по животу бабушкину сестру. – Можете не сомневаться, хоть я и не выиграл у этого проходимца, но зато выудил из его кармана приличную сумму. Видели бы вы его мину! Ах, между прочим, очень похоже куксилась Евдокия Михайловна, когда я прекращал ей поддаваться. И это наводит меня на мысль, что… неплохо бы нам сейчас сыграть в шахматы? Я готов провести для вас сеанс одновременной игры. Я вижу, что вы соскучились, к тому же было много съедено и выпито, так что нам всем необходима умственная и физическая разминка. А после того, как игра завершится моей победой, мы можем устроить танцы! Аккомпанировать, конечно, будет хозяйка. Но прежде всего – шахматы, шахматы! Я очень жаден до хорошего состязания. А когда Евдокия Михайловна услышит, что мы играем, ей тут же сделается получше. Скорее, будь добра, принеси нам доски и фигуры!
Последние слова, конечно, были обращены ко мне; никого при этом не смущало мое неловкое положение на полу; сидящий на углу стола гость, забывшись, даже облокотился о мою макушку. Придержав его руку так, чтобы он, чего доброго, тоже не свалился вместе с еще одной бутылкой, я поднялась с пола и скорее пошла в спальню, думая о том, что отвлекать гостей больше нет надобности и как раз пришло время убраться.
Матрасы, как прибитые к берегу плоты, запрудили всю комнату, набухшие и нечищеные, а шахматные доски примостились у комода внушительной кучей. Навалив матрасы друг на друга и освободив так себе дорогу, я присела на корточки и стала разбирать и раскладывать доски и пересчитывать фигурки. К несчастью, фигур не хватало ни в одном наборе, а фигурки из других наборов не могли восполнить недостачу, так как все они были разных форм и размеров и не подходили друг к другу; в конечном счете у меня не получилось собрать даже одну полноценную доску, на которой можно было бы сыграть партию. Тогда я пыталась расставлять на доске разные фигуры – но это выглядело просто безнадежно.
Между делом я оглянулась на красный клубок, который по-прежнему торчал из-под бабушкиного одеяла, и снова похолодела от мысли, как легко выдаст меня эта наспех сработанная подделка. Как рассердилась бы моя бабушка, не будь я способна хотя бы убедить людей в ее присутствии! Но сегодня мне очень везло. Если бы только со мной не происходили эти странные развратные вещи…
Отчаявшись исполнить просьбу пана Дубрика, я думала убрать наконец матрасы в ящики раскладной кровати, но тотчас же с неприятным удивлением вспомнила, что так и не убрала на места все то, что разбросали в гостиной дети, а ведь этому следовало уделить внимание в первую очередь!
Я поспешила назад в гостиную. Всех детей уже посадили за стол, и они уплетали сладости и почти не болтали между собой. Все это было очень кстати, я теперь могла навести порядок сравнительно быстро, но… Когда я только взглянула на ту часть гостиной, которая была раньше занята детьми, у меня опустились руки. Мне так надоело чувствовать себя здесь мебелью, что я, выпрямив спину, плавно, почти отрываясь от пола, прошла в самую гущу свалки. Сомкнув на мгновение веки, я стукнула туфли друг о друга и не спеша закружилась на месте. Приподняв юбку, я перекатывала то одну, то другую ногу с носка на пятку и обратно, покачиваясь из стороны в сторону, затем подскакивала, вертясь и выделывая замысловатые движения в воздухе; простирая руки в стороны, я вставала на цыпочки и перепрыгивала с одного пыльного островка на другой, туда, сюда и обратно, чудом храня равновесие. Я не заметила, как дети по очереди выкатились из-под нависшей скатерти и семенящими шажками подобрались ко мне. Они обступили меня и начали повторять все мои движения с неожиданным изяществом; а затем они со всех сторон взялись за мою юбку и стали легко ее раскачивать. Я делала шаги как в старинной паване, приподнимаясь на носках, поворачиваясь и робко переставляя ноги. Увлекшись, я приседала при каждом шаге так низко, что подол платья волочился по затоптанному полу; дети опускались на четвереньки и ползали по кругу вместе с ним. Когда я приседала снова, дети поддерживали мои кисти, локти и плечи, льнули к моей груди, дотягивались до моих волос и перебирали их своими пальчиками, вымазанными в креме и пудре; я подумала, что все эти дети – мои маленькие пирожные-фрейлины, а меня самое теперь следует называть не иначе как принцессой десертов. Но только я готова была вновь рассмеяться от этой мысли, как нога моя подвернулась и я упала набок, и дети в страхе кинулись врассыпную. Мне было больно и стыдно, но я с удовольствием шевелила ногой в туфле, предавшей мой королевский танец, и туфля интересно скребла по грязному полу. Тогда, вместо того чтобы, как полагается, встать на ноги и удалиться из гостиной достойным образом, я перевалилась на живот, окончательно испортив платье, и поползла на кухню как ленивое насекомое, оставляя за собой широкие борозды в пыли.
В темном коридоре я услышала, как хлопнула дверь в передней. В конце концов ее оставили незапертой, этого следовало ожидать, но теперь и это не было способно доставить мне малейшее огорчение.
И тут в коридор ворвался какой-то мужчина. Едва не наступив на меня, нелепое распростершееся на полу существо, он вскрикнул. Затем он согнулся надо мной и вскрикнул еще раз. Недолго думая он схватил меня за шиворот и поволок на свет, в гостиную; все мое тело воспалилось от жуткого трения, и я осторожно стонала.
В гостиной, перед всеми, он подкинул меня в воздух как спичку и поставил на ноги, рассматривая меня так, будто я была не я и в подлинности моего лица было совершенно необходимо убедиться.
– Ты!.. – в отчаянии кричал он, непроизвольно брызгая слюной мне в лицо. – Дьявол!..
Все разом замолкли, и оттого мне стало совсем неуютно. Я попробовала улыбнуться, чтобы успокоить его и дать возможность объясниться по-человечески, но улыбка у меня, по-видимому, вышла какая-то неуместная, так что мужчина в ужасе вытаращил глаза на меня и сжал мои плечи с такой силой, что от боли у меня потекли слезы, но при этом я не могла перестать улыбаться.
– Ты! – кричал непонятный мужчина, указывая пальцем на маленького джентльмена за столом, которому, похоже, надоело сидеть в другой комнате отшельником и думать о своих делах. Джентльмен виновато щурился и вертел в руках залитый вином цилиндр, то и дело роняя его на колени.
– Ваша ревность не к месту, – робко сказал он. – Оставьте хозяйку в покое, прошу вас.
– А ты мне указывать намерен? – свирепо сказал вошедший и еще раз тряхнул меня в своих руках.
– Не будем ссориться, – ответил джентльмен так, словно и его глаза теперь наполнялись слезами. – Евдокия Михайловна этого не потерпит, а нам нужно беречь ее как зеницу ока…
– Вот я тебе, несчастная твоя голова, сейчас твою зеницу вышибу!
– Будет вам при детях, – строго сказала Лада.
И все опять ненадолго замолчали.
– Ах, тут еще и дети, – огорченно пробормотал мужчина и повернулся опять к джентльмену, обращаясь как будто ко мне: – Считай, что тебе повезло.
И он отпустил мои плечи.
– Этот скромный господин прав, сейчас не место и не время выяснять отношения, – продолжала Лада. – Лучше садитесь оба за стол и выпейте вина, а утром мы займемся делами.
Услышав ее последние слова, я со всех ног бросилась на кухню и погасила там обе лампы. Уму непостижимо, за окном уже понемногу светало! Ведь я не заметила даже того, как спустились сумерки, и даже сон мой был не столь долог, чтобы за это время ушла сама ночь. Должно быть, меня так околдовали подлые кастрюли.
Вздорного мужчину тем временем приняли как очередного гостя и вскоре усадили за стол. Вероятно, мое отсутствие в гостиной шло ему на пользу: он уже вел себя довольно прилично и говорил негромко, хотя он время от времени ворчал и срывался на маленького джентльмена, который оставался невозмутим. Убедившись, что новый гость настроен вполне дружелюбно ко всем остальным, полковник налил ему вина, подчеркнуто вежливо объясняя, что это вино выбирал не он лично и оно уступает лучшим маркам, большинство которых теперь просто не достать. Гость отведал вина и сказал, что оно добротно. Сделав еще пару глотков, он совсем похорошел и тогда спросил:
– А что все-таки стряслось с хозяйкой? Неужели она и впрямь так больна?
– Разве вы не видите! – холодно сказала Лада. – Ведь она даже не в состоянии к нам выйти.
– Послушайте, что же будет, если Евдокия Михайловна умрет? – спросил кто-то за столом, и воцарилась полная тишина. Гости перестали есть и пить, и лишь один из них позвякивал ложечкой о чайную чашку, обозначая таким образом размышление.
Первым нарушил молчание маленький джентльмен с цилиндром.
– Это будет не самая приятная новость, – сказал он. – Я не так давно знал Евдокию Михайловну, но всегда относился к ней с особенным уважением. Это такая сложная и интересная женщина, каких на своем веку я повидал совсем мало, она чрезвычайно редкий человек во всех отношениях. При этом мне так и не удалось заработать ее внимание, и теперь совершенно ясно, что меня будет преследовать мой соперник, а я по природе своей таков, что больше всего на свете не люблю доставлять людям какие-либо неудобства. Было бы лучше всего, если бы вражда эта прекратилась, не успев начаться. Конечно, нельзя забыть и то, что никто не вернет мне моих денег, – заметил он уныло, но затем добавил: – С другой стороны, она уже не будет у меня занимать, и это, безусловно, еще одна забота с моих плеч.
– Не ожидала от вас такой откровенности, – сказала Лада. – И, раз уж на то пошло, мы тоже должны признаться, что будем скорбеть об утрате дорогого учителя. Ее заслуги неоценимы, хотя далеко не все способны понять это в полной мере.
– Евдокия Михайловна была хорошим человеком, – глухо сказала женщина в чепце, – хоть вы и правы, я иногда совсем не могла ее понять.
– И мы тоже будем честны, с ней трудно было найти общий язык, – сказали Игорь и Арсен. – Мы здесь не чужие люди, но мы не могли приходить сюда так часто, как хотелось, потому что все неизменно оканчивалось какими-нибудь неприятностями. Она отвергала нас, хотя мы никогда не желали ей зла; быть может, мы не из тех, кто способен принять человека таким, какой он есть, и если не удастся с ней проститься, то нам обоим придется нести этот груз до конца жизни. И все-таки, несмотря на это печальное событие, мы теперь сможем сюда вернуться, и мы этим очень довольны.
– Не поймите меня неправильно, – сказал еще один гость, – я бы не хотел, чтобы кончина нашей хозяйки привела кого-то в восторг, но разве Евдокии Михайловне не пришлось бы по душе, чтобы мы не горевали понапрасну, а радовались тому, что собрались за ее столом все вместе и можем собраться вновь, вспоминая ее добрыми словами?
– Говорите, пожалуйста, за себя, – пробурчал толстый пан Дубрик, – мне в таком случае будет не с кем играть в шахматы. Никто из вас для меня не соперник, в этом я почти уверен.
– Я буду играть с тобой! – воскликнула Ираида Михайловна и потерла его багровую щеку. – Я научусь играть так хорошо, что буду обыгрывать тебя так же часто, как сестра!
– Вы можете найти того гроссмейстера, о котором вы рассказывали с таким жаром, – заметил полковник, лицо которого налилось багрецом уж никак не меньше. – Что же касается меня, то я вижу здесь много ценителей разных вин, и, как известно, нет большего удовольствия, чем делиться своими мыслями в хорошей компании… Мы собрались здесь очень удачно, но надо признать, что этого бы не случилось без нашей хозяйки, так что забыть ее из-за какой-то болезни или даже смерти было бы непростительно. К тому же она больше не будет ни в чем нам препятствовать, и мы теперь вправду можем почаще встречаться, ведь так?
– Конечно, можем, – согласились остальные гости.
– Это хорошо-о-о! – протянул один из детей, и взрослые добродушно рассмеялись.
– Евдокия Михайловна прожила достойную жизнь, и мы ей за это благодарны, – решили все.
Услыхав это, я сорвала наконец с себя фартук и схватила стакан с вином, оставленный джентльменом на кухне. Однако вино было теплым и вообще омерзительным на вкус, так что я вылила его в пустую кастрюлю, а стакан швырнула в ведро, и звон его слился с гудением голосов. Затем я помчалась в гостиную.
Пройти мимо стола к балкону было невозможно, и я недолго думая залезла прямо под стол. Под столом сидели дети, и при виде меня они, должно быть, подумали, что я затеяла что-то интересное, и расползлись в стороны, прижавшись к ногам взрослых. Я пробралась по этому коридору на четвереньках, и когда вылезла с другой стороны, отодвинув стул, предназначенный для бабушки, то, не оглядываясь, выбежала на балкончик.
Снаружи все было погружено в утренний туман, опоясанный вдали красной лентой, и ничего, ничего не было видно ни по сторонам, ни внизу; нельзя было даже разобрать горизонт, все сливалось в одну безразличную дымку. Было очень свежо, я тихонько пискнула и задрожала, но удивительно быстро приноровилась к прохладе, и дрожь удалось унять. Я подняла голову; наверху еще стояла ночь, и дом был словно укрыт холодным одеялом, приподнятым немного так, чтобы виден был свет из большого окна, – и я наконец почувствовала себя на законном месте.
Я оглядела балкончик. Слева, совсем рядом с ним, находилась пожарная лестница, начало и конец которой скрывались в тумане; но от балкончика до нее можно было дотянуться рукой, стоило только распахнуть боковое окно. Тут же у окна на маленьком деревянном столе с покосившейся ножкой лежал острый бабушкин нож для резки мяса.
Сняв туфли, я открыла створку, подобрала подол платья, перелезла через парапет на площадку лестницы и стала подниматься наверх. Ступать по этой лестнице было больно, и нельзя сказать, чтобы это меня удивило, но теперь это почему-то привлекало меня, и я была готова подниматься по лестнице выше, еще выше, но потом сообразила, что эта лестница все равно когда-нибудь кончится и какое бы животное удовольствие она мне ни доставляла и как бы хорошо ни удовлетворяла мою похоть, в конце концов она приведет меня на крышу, где мне будет совсем нестерпимо холодно и где я смогу ходить только по кругу, и мои босые ступни, собравшие всю грязь и порезы, уже не будут так возбуждаться от того, как марается их чистота, и я сойду с ума от скуки. Подумав об этом, я остановилась на второй или третьей площадке лестницы и подошла к перилам. Кто-то предусмотрительно приставил к ним совсем небольшую стремянку в несколько ступеней, по которой без труда можно было подняться на ограждение.