Френдзона, за которую потом стыдно
Мне тогда была на N лет меньше, чем сейчас, я была юна и прелестна.
Лёшику было ровно столько же. Мы с ним, можно сказать, в одних памперсах росли - в одном дворе взрослели, в одну школу ходили, наши родители дружили... А вот в институты пошли уже разные. Хотя и ему, и мне родители выделили по съемной квартире - мол, надо уже быть самостоятельными, сепарироваться от предков и жить осмысленной жизнью. Квартиры были в разных концах города (как и наши институты) - так уж вышло.
Лёшик был классическим "хорошим парнем" - милый, наивный, уютный и домашний. Румянец во всю щеку и ямочка на подбородке. Как мужчину я его категорически не воспринимала, и мы "просто дружили". То, что он совсем не дружеские взгляды бросает на мою вполне уже округлившуюся ко второму курсу грудь, капая слюнками, было вполне заметно, но меня это не интересовало. Тем более, что дальше тайного вожделения дело никогда не шло - Лёшик, как хороший мальчик, не позволял себе ничего лишнего. Не только руки не распускал, но даже и сказать чего-то двусмысленного или намекающего не посмел бы - интеллигентное воспитание сказывалось.
Меня в то время чёрт дернул устроиться на подработку. Бедное студенчество, денег вечно не хватало, чего вы хотите... Подработка та была максимально далеко от моего жилища - на другом конце города. Освобождалась я поздно вечером, ближе к ночи. И вот представьте - поздняя осень (а потом и ранняя зима), сыро, промозгло, холод собачий, транспорт плохо ходит, я - уставшая, как ломовая лошадь, и надо переться на другой конец города... Проклянёшь все на свете, пока доберёшься.
А совсем рядом (как оказалось) - квартира Лёшика. И можно к нему забежать после работы - погреться, поболтать. И тебя обязательно встретят горячим чаем, печеньками, тёплым пледом, согреют-укутают, что-нибудь такое смешное расскажут, а то и такси потом вызовут. И вот ты уже отдохнувшая и согревшаяся, как белый человек (а не как псина замерзшая и уставшая), едешь домой.
Словом, стала я к нему забегать всё чаще и чаще. Не знаю, что по этому поводу думал Лёшик, может, что-то там себе навоображал, мне было пофигу. Просто между вариантами "морозить свою задницу по такой собачьей погоде" и "теплый плед, чай, печеньки" - я все чаще и чаще выбирала второй.
Разумеется, ничего у нас с ним не было, Лёшик как мужчина меня не интересовал совершенно. А если когда-то мне и было немножко стыдно за то, что я так беспардонно использую друга детства - то эти укоры совести моментально заглушались очередной промозглой сыростью на улице и отмороженной задницей. Когда ты задубеешь так, что зуб на зуб не попадает, а надо еще полтора часа через весь город переться по собачьему холоду - тут как-то про совесть не очень вспоминается. И ноги сами несут в тепло. Тем более, что - я ж ничего плохого не делала по сути... Ну, забегала на чай к старому другу, который всегда мне рад - ну так и что?
Как-то раз, уже зимой, я продрогла и устало настолько, что просто вырубилась у него на диванчике вечером. Время было позднее, а меня так разморило под теплым пледом, а Лёшик что-то там такое вещал уютно-домашнее, что я сама не заметила, как уснула.
Проснулась посреди ночи, закутанная и согревшаяся. Лёшик сидел рядом, бдительно охраняя мой сон, не смея ко мне прикоснуться или пошевелиться, чтобы ненароком меня не разбудить. Понимая, что я, видимо, заняла его спальное место, и что он вот так и до утра готов просидеть, как стойкий оловянный солдатик, - я взяла его за руку и притянула ближе, что-то сонна бурча себе под нос. Уложила рядом с собой, накинув плед. Так мы и заснули - в обнимку, под одним пледом, но в одежде. Лёшик смиренно меня обнимал - в рамках дозволенного, но ничего лишнего себе не позволял. Утром смущался и краснел, как майская роза. Я фыркнула и поспешила уйти...
На самом деле, на тот момент я была ему настолько признательна за все это - за домашнее тепло и уют, за заботу и внимание, за чай и плед, за то, что терпел меня чуть ли не каждый вечер - что была готова ему "дать" просто из благодарности. Как мужчина он меня по-прежнему не привлекал, но если бы в тот момент проявил бы чуть больше настойчивости или хоть какой-либо инициативы, то - вполне возможно, что у нас бы всё и случилось.
Но... Лёшик смиренно отыгрывал воспитанного мальчика, а я - ещё не настолько оголодала, чтобы самой кидаться на мужика. Всё-таки я же девушка, нам не положено первой проявлять инициативу, что потом подумают про тебя приличные люди...
В результате Лёшик так и остался девственником "только другом", а я после того случая перестала к нему забегать по вечерам. Частично потому, что было уже как-то стыдно столь беспардонно пользоваться добротой "хорошего мальчика", частично потому, что просто задолбалась на той работе. Начала прогуливать, а потом и вообще бросила.
Вместе с Лёшей...
Вспоминая те времена, мне порой бывает немного совестно перед своим "другом детства".
Парней я потом еще не раз френдзонила, но стыдно почему-то только перед ним.
Ответ на пост «Фрэндзона»
Интересный вопрос: как люди определяют "френдзону"?
Значение термина все знают. Но как понимают, что они в ней? Один может и не понимать, что за ним ухаживают. Второй же будет не догадываться, что ему отвечают взаимностью. Или, наоборот, не хотеть принимать отказ. И всегда проще обвинить другого.
Ответ на пост «Фрэндзона»
После 2-5 недель культурных, конфетно-букетных встреч, при фразе: "Ты классный", следует без промедления, смело, но нежно брать женщину за грудь, ласково тащить в койку и смотреть за реакцией. Если реакция положительная (женщина вполне добровольно ложится), то - это хорошее, правильное продолжение фразы. Иначе, нужно найти в себе силы, спокойно, без скандала и объяснений покинуть навсегда эту лживую, лицемерную тварь. :-)
Фрэндзона
Завязался у меня недавно конструктивный диалог с оппонентом на тему отношений мужчины и женщины. Дошли до обсуждения такого понятия, как "Френдзона" и как часто женщины держат в этой самой зоне мужчин. На мой субъективный взгляд, находиться в этой самой зоне можно довольно долго, это зависимые отношения, при том односторонние как правило, и могут длиться они не один месяц, а то и год. Оппонент же считает, что неделя-две и хорош. Не дает пару недель? Нахер с пляжа, идем и ищем дальше.
Если есть желание, поделитесь историями о том, как долго вы находились в френдзоне, как часто вам говорили "Ты классный", плакались в "жилетку" и жаловались на бывшего, просили помочь на безвозмездной основе перевезти, починить, отвезти, переставить, прибить, отремонтировать?
Не пара
По пятницам мы ходили на дискотеки. Друг знакомился с девушками, угощал их коктейлями и уезжал вместе с ними к себе, к ним или ещё куда-то, куда меня с собой не брали. Первое время он пытался подыскивать подружек для нас обоих, чтобы уехать вчетвером, но та подружка, которая предназначалась для меня — менее фигуристая и более стеснительная, — всегда давала заднюю. Очевидно, из-за меня. В итоге я сжалился над другом и разрешил ему махнуть на меня рукой. Сбрось балласт. Развлекайся.
Пока друг наслаждался общением с очередной девушкой, а возможно, и с её стеснительной подружкой, я пил, дрыгался на танцполе и, случалось, знакомился с такими же пьяными неудачниками, которые не могли найти себе девушку. Казалось, будто бармены смотрели на нас презрительно, и мы, признав свое поражение, лакали это презрение вместе с разбавленным виски.
Как-то раз я плелся домой с дискотеки. Утренний холодок отрезвлял. Было приятно пройтись по улице после клубной духоты, грохота и световой свистопляски. Я словно возвращался с поля боя. Почти все пятиэтажки в моём районе стояли пустыми с разбитыми окнами. Либо их уже снесли. Кое-где лежали неубранные руины, как после бомбежки.
На козырьке одной из опустевших пятиэтажек сидела девушка. Худенькая. Вся в чёрном. Колготки в клетку. Кожаный чокер, похожий на ошейник. Я так устал от незнакомых девушек, что даже не подумал к ней подкатить.
— Эй! — окликнула она меня.
— Да?
— Ты чего, не видишь, что человек хочет покончить с собой?
Я подошёл поближе и увидел на её лице дорожки от слез. Тушь потекла. Одежда — чёрная, тушь — чёрная, а глаза — голубые, как будто небо сквозь закопчённое окно проглядывает.
— Почему ты хочешь... это самое?
— А ты вот сколько кроссовки носишь? — спросила она невпопад.
Я посмотрел на свои кроссовки. Красивые, но неудобные, у меня в них пятки болели и ноги потели сильнее обычного.
— Ну год, может, два.
— А куда их потом деваешь?
Обычно мама относила мои старые вещи в храм — для тех, кто победнее. Но мне не хотелось говорить, что судьбу моих кроссовок определяет мама.
— Выбрасываю, — соврал я.
— Вот и меня так же. Поносили и выбросили, как кроссовки. Могли подлатать и ещё поносить или, например, на дачу отвезти. Но меня просто выбросили.
— Понятно, — сказал я, хотя вряд ли по-настоящему её понимал, потому что меня на тот момент никто не бросал. У меня и не было никого, кто мог бы бросить.
— Если ты спрыгнешь с козырька, то не умрёшь, — сказал я.
— Смотря как упасть. Хочешь пиво?
Она выудила из-за спины бутылку. Я встал на цыпочки и протянул руку. То ли она не рассчитала, то ли я был ещё пьян, но бутылка пролетела мимо моей руки и разбилась об асфальт.
— Так даже лучше, — сказала она. — Если я упаду на осколки, то точно умру. Иди в магазин за пивом.
— Я?
— Ты.
— Пф-ф! — издав этот звук, я попрощался с ней и пошёл в сторону дома.
Какая-то дурочка, думал я. Чумазая брошенка. И она ещё будет указывать мне, куда идти. Пф-ф! Я почти дошёл до дома, как вдруг остановился и повернул обратно. Купил пива в шаурмичной.
Она не удивилась моему возвращению. Объяснила, как забраться на козырек подъезда. Слезать со своего наблюдательного пункта она не хотела. Я сел рядом с ней и открыл бутылки. Следующие два часа я медленно посасывал пиво, слушал её рассказы и пялился на деревья, на дорогу, на торговый центр и на людей, которые спешили в метро или в парк, скрывавшийся за ТЦ. Именно в этом ТЦ я купил свои кроссовки, от которых болели и потели ноги. Там же Юля познакомилась с парнем, который бросил её, как изношенную обувь.
Но до расставания у них было много всего хорошего. Он играл на гитаре, а она собирала с прохожих мелочь. Они гуляли по крышам и заброшенным домам. Занимались любовью на козырьке подъезда — того самого, где мы сидели. Они катались вдвоем на велосипеде, пили коньяк с бездомными и убегали от полицейского, который застукал их голыми в парке. Они пускали воздушного змея, играли в приставку и — не опять, а снова — занимались любовью в туалете кафе, на заднем сиденье машины…
— А в нормальных местах вы это делали? — спросил я.
— Ему нравится в ненормальных.
— А тебе?
— Не знаю.
Она не знала, потому что он был у неё первым. Ей казалось, будто так и надо. Ещё я узнал, что она на год старше меня. На один год старше, на одну несчастную любовь больше.
Припекало апрельское солнце. Оно светило в правое полушарие моего мозга, вымывая грустные мысли. У меня не было ничего. Ни работы, ни вузовского диплома, ни девушки, ни своего жилья. Только это большое и теплое солнце, по которому все за зиму страшно соскучились. И этого было достаточно.
Я взял с Юли слово, что она не покончит с собой, прыгнув с козырька на бутылочные осколки, и пошёл домой. Мама, как обычно, стала ругаться. Мол, у меня одни гулянки на уме. Но мама подобрела после того, как я огорошил её новостью о том, что наконец встретил свою любовь. Больше никаких дискотек, пообещал я.
Мы с Юлей сдержали слово. Она не покончила с собой, а я покончил с гулянками. Мы стали видеться почти ежедневно. Юля без конца рассказывала мне свои истории, одна безумней другой, показывала фото и видео с бывшим парнем, водила меня туда, где она с ним когда-то бывала. Мы были словно паломники, посещающие святые места. С собой в паломничество мы брали термос, в котором плескался коктейль из кофе и дешёвого виски. Пили по очереди из горла.
Она часто заговаривала о самоубийстве. Порой плакала. Я утешал её как мог. Обнимал, гладил по голове, целовал в темечко.
— Я больше никого и никогда не буду любить, — говорила она.
— Будешь, будешь, — отвечал я, надеясь, что она уже любит меня, только ещё пока не догадывается об этом. — Вы просто не пара. Непарные кроссовки. Найдешь пару — и будешь любить.
Когда я попытался её поцеловать, она засмеялась и сказала, что её бывший носит бороду, а все безбородые кажутся ей женственными. Я тогда брился в лучшем случае раз в неделю. Моя борода никак не хотела расти, выдавая во мне молокососа, и я стал всерьёз подумывать о трансплантации волос.
Пару недель я ничего не рассказывал другу, который ходил на дискотеки без меня. Но всё-таки излил ему душу. Надеялся получить совет о том, как выйти из френдзоны. Чтобы у него было больше информации для анализа, я объяснил, в какой тяжёлой ситуации находится Юля. Сердце разбито. Брошена, как старые кроссовки.
— Она тебе даёт? — спросил друг.
— Она пока не готова к новым отношениям…
— Тогда заканчивай с этими пиздостраданиями.
Я обиделся и сделал вывод, что друг с его распутной жизнью ничего не понимает в настоящей любви. Решил, что буду счастлив с Юлей назло другу.
Я вправду был счастлив — месяц или чуть больше. Правда, одновременно я был и несчастлив. Время, проведённое без Юли, казалось мне пыткой. Я тосковал по ней каждую минуту. В каждой встречной видел её. Гуляя в одиночестве по району, я зачем-то мучил себя, представляя, в каком укромном местечке — в кустах, за магазином, на детской площадке — она занималась любовью со своим бородатым гитаристом. Я мечтал встретить этого подонка и, ни слова не говоря, надавать ему по его музыкантской роже. На тебе за кроссовки! На!
Я стал реже слушать музыку, потому что она напоминала мне о Юлином гитаристе, и перешёл на аудиокниги. Я слушал книжки по популярной психологии и философии стоиков. Оттуда я узнал, что страдания могут быть либо сильными, но недолгими, либо долгими, но слабыми. Вдохновившись этим соображением, я устроил нам романтический ужин в парке — пиво, шаурма, её любимые шоколадные грибочки — и попытался заняться с Юлей любовью в лучших традициях её гитариста. Была не была, решил я.
Такой реакции я не ожидал. Она ударила меня, как будто я был какой-то маньяк. Метила, видимо, в лицо, а попала в кадык. Я чуть не задохнулся. Она боялась, что я ударю её в ответ, поэтому отбежала в сторону.
— Ты успокоился? — спросила она, когда я перестал держаться за горло с выпученными глазами.
— Угу, — мне ещё было трудно говорить.
— Не успокоился. Давай покурим. Ты там, а я здесь.
Мне не нравилось, когда она держала сигарету в правой руке. На сгибе большого пальца у неё было выбито имя бывшего. Когда она держала сигарету, татуировка бросалась в глаза, и в моём воображении всплывал её гитарист, словно демон, вызванный по имени.
Мы покурили. Юля села обратно на плед. Она извинилась, после чего стала долго и скучно рассказывать о том, как они с гитаристом ругались. Однажды дело дошло до драки. Она расцарапала ему лицо, а он чуть не вывихнул ей руку. Я слушал вполуха, допивал вино и смотрел на узкую и грязную речку. На душе было тоскливо. Утопиться в реке проще, чем разбиться при падении с козырька подъезда, думал я.
В середине мая Юля мне позвонила и позвала на козырёк. Взволнованная, громкоголосая. Ей не терпелось встретиться. Я вообразил, что она наконец поняла, как сильно меня любит и как благодарна за всё, что я для неё сделал и ещё сделаю. Глупенький. Она сидела на козырьке в обнимку со своим гитаристом.
— Это тот твой ухажёр? — спросил он.
— Это Гошенька, мы с ним как лучшие подружки.
Юля предложила мне забраться к ним и выпить пива. Такой радостной я её не видел. Она напоминала девочку, которая дождалась папу из экспедиции на Северный полюс. Она долго рассказывала о его геройстве и боялась, что ей не поверят. Мол, вдруг папа выдуманный. А теперь — вот он, любуйтесь.
Борода у гитариста была действительно шикарная. Он держал сигарету в левой руке, на сгибе большого пальца виднелось тату с Юлиным именем.
Наверное, если бы я сидел на козырьке, я бы столкнул его оттуда. Или её. Или себя. Вариантов много, но я выбрал самый простой. Я молча ушёл. Мой термос с кофе и виски опустел на полпути до дома.
С тех пор Юля мне не писала и не звонила, видимо, была очень занята воссоединением с гитаристом. Чтобы привлечь её внимание, я внёс её в чёрный список и удалил свою страницу в соцсети. Потом восстановил страницу и снова удалил, убедившись, что Юля мне не писала, умоляя вернуться к ней — пусть даже в роли её друга. Даже статус подружки порой казался мне не таким уж и унизительным. Но она не писала.
Я знал, что скоро они снова расстанутся и что она вспомнит обо мне. Позовет на козырёк. Поплачет у меня на плече. И эта надежда, как молочный зуб, который едва держался в десне, мучила сильнее всего.
Спас меня друг. Он давно звал меня в бордель, чтобы покончить с пиздостраданиями, как он выражался, но я сопротивлялся. Не хотел пачкаться. В итоге я поддался на его уговоры. Пышногрудая Ясмина из какой-то волшебной среднеазиатской страны в течение нескольких сеансов залечивала мои душевные раны, выслушивала рассказы о Юле и давала советы на незнакомом мне языке. Я как бы изменил Юле, которая как бы изменила мне. Нарушил обет верности, который не давал, и мне полегчало. Думал, что испачкаюсь, а как будто наоборот — очистился.
Стоики не врали. Мои страдания, которые казались мне довольно сильными, длились недолго. Я вспомнил про учёбу в вузе, задумался о поиске работы и завязал с коктейлями из кофе и виски. Я почти перестал думать о Юле. Чтобы поставить точку в наших отношениях, я совершил маленький перформанс — не для неё, а для себя. Взял у отца машину и несколько раз проехался по кроссовкам, из-за которых у меня болели пятки и потели ноги. Кроссовки почти не пострадали, но я получил удовольствие. Мелькнула мысль о том, чтобы сжечь кроссовки и развеять их пепел на крыше козырька, где мы с Юлей сидели, но я понял, что это перебор. Да и скучно. Мне было двадцать с небольшим лет, и впереди меня ждали дела поинтересней. Я выбросил кроссовки в мусорку.
Автор: Олег Ушаков
Автор иллюстрации: Лиза Ермакова
Оригинальная публикация ВК