Глава 7. Лес, который помнит

Лес встретил их гнетущей тишиной. Не тем уютным безмолвием, которое бывает в глухих местах, а неестественной, мертвой тишиной. Не слышно было ни шелеста листьев, ни уханья совы, ни даже ветра в кронах деревьев. Воздух был неподвижным и холодным, как в склепе.

Коваль шел впереди, освещая путь фонариком, дававшим узкий концентрированный луч. Свет выхватывал из мрака корявые корни и низко нависшие ветки, но за его пределами мрак сгущался, становясь почти осязаемым. Лев следовал за ним, спотыкаясь о невидимые в тени кочки.

– Не оглядывайся так часто, – не оборачиваясь, сказал Коваль. – Привлекаешь внимание. В таких местах нужно быть как вода – течь, не сопротивляясь, не создавая лишних волн.
– А что тут может быть? Кроме «Теней»?
– О, много чего. Лес вблизи аномалии всегда меняется. Животные уходят, а на их место приходит... другое. Оживают местные легенды. Фольклор – это не просто сказки, Корнев. Это инструкция по выживанию, закодированная в мифах. Вот, к примеру, слышал про Лешего?
– Ну, мифический персонаж...
– Не совсем. В зонах разломов пространство искривляется. Можно сделать три шага по прямой и вернуться на то же место. Можно увидеть то, чего нет. Леший – это народное название такого локального искривления. Оно не злое и не доброе. Оно просто есть. И с ним нужно уметь договариваться.
– И вы умеете?
– Прохоров научил. И Марфа. – Коваль на ходу достал из кармана кусочек черного хлеба, отломил краюшку и положил на кривой пенек, мимо которого они проходили. – Угощение для хозяина. Простая вежливость.

Они шли еще с полчаса, когда Лев разглядел нечто странное. В свете фонаря стволы берез впереди были испещрены глубокими, почти симметричными царапинами, будто по ним драл когти какой-то огромный зверь.

– Медведь? – предположил Лев.

Коваль подошел к одному из деревьев, провел пальцами по царапинам и поморщился.

– Глубже,чем медвежьи метки. И старые. И пахнет... озоном. Как после грозы. Это не медведь. Это Шумиха .
– Шумиха?
– По деревням так называют. Сущность, порожденная страхом и болью. По легендам, это дух замученного в лесу человека. А по-научному — сгусток пси-энергии, ассимилировавший органику. Чаще всего – древесную. Опасна, если потревожить ее гнездо.

Он направил луч на заваленное буреломом дуплистое дерево. Из черной провалины на них смотрели две бледно-зеленые точки, которые тут же погасли.

– Вот ее дом.Тише, обходим стороной.

Вскоре они вышли на берег небольшой, но быстрой речки. Мост через нее давно сгнил и рухнул.

– Придется форсировать вброд, – констатировал Коваль. – Держись за меня. Течение сильное.

Они уже были на середине реки, когда Лев почувствовал, как вода вокруг него странно забулькала. Не просто течение, а как будто под водой плавают десятки пузырей. А потом из темной воды прямо перед его лицом вынырнуло... лицо. Бледное, распухшее, с длинными зелеными волосами из тины и пустыми глазницами.

Лев отшатнулся и чуть не упал, но Коваль сильной рукой удержал его.

– Не смотри! Это Водяница! Иллюзия! Она питается страхом утопающих!

Из воды поднялись бледные руки, пытаясь ухватить их за ноги. Лев замер, чувствуя, как леденящий ужас сковывает его конечности. В голове пронеслись обрывки детских страшилок про русалок, затягивающих путников на дно.

Коваль не растерялся. Он резким движением достал из-за пазухи небольшой медный колокольчик и громко позвонил. Звон был чистым, высоким и пронзительным. Он резал слух, но странным образом рассеивал страх.

Бледные лица и руки мгновенно растворились, как будто их и не было. Вода снова стала просто водой.

– Колокол – чистая вибрация. Разрушает низкочастотные иллюзии, – пояснил Коваль, переходя на другой берег. – Таскаю его с тех пор, как наткнулся на похожую штуку на болотах под Псковом. Уходим, пока не вернулась.


Глава 8. База «Гиперзона»

Рассвет застал их все еще в пути. Серое, предрассветное небо не приносило облегчения – лес по-прежнему стоял неестественно тихий. Еще через час ходьбы они вышли на заросшую колею, которая вскоре привела их к ряду бетонных заборов с обрывками колючей проволоки. За забором угадывались очертания низких, приземистых зданий, почти вросших в землю. На ржавых воротах висел массивный замок, но Коваль подошел не к ним, а к участку забора, заваленному обломками бетона. Они протиснулись в образовавшуюся брешь.

– Добро пожаловать на Заставу №3, или, как мы ее называли, «Предзимье». Передовой пост наблюдения за «Янтарем». Отсюда до объекта – рукой подать.

Комплекс зданий производил гнетущее впечатление. Выбитые стекла, проржавевшие двери, повсюду следы спешного бегства: опрокинутые стулья, рассыпанные бумаги, пустые упаковки от консервов.

Коваль привел Льва к самому дальнему зданию, похожему на бункер. Дверь была стальной, но кто-то все равно выломал ее с петель. Внутри царил такой же хаос.

– Черти..., – пробормотал Коваль, осматривая разгромленное помещение. – Металлисты побывали. Надеялся, пронесет.

Он подошел к дальнему углу, где валялись обломки шкафа и куски гипсокартона. Отодвинув их ногой, он нащупал на полу почти незаметное металлическое кольцо. Потянул. С глухим скрежетом отъехала часть пола, открывая люк и ведущую вниз бетонную лестницу.

– А это, надеюсь, не тронули.

Спустившись вниз, Коваль щелкнул выключателем. Под потолком замигал и загорелся свет люминесцентной лампы, освещая небольшое подземное помещение, похожее на бомбоубежище. Здесь было чисто и аккуратно. Вдоль стен стояли стеллажи с ящиками, на столах – приборы, вид которых был знаком Льву разве что по фантастическим фильмам.

– Мой НЗ, – с гордостью сказал Коваль. – То, без чего в «Янтарь» лучше не соваться.

Он начал собирать снаряжение. Лев с интересом наблюдал.

· ЭПП-1 «Щит»: Похожий на рацию прибор с антенной. «Генератор защитного поля. Создает вокруг оператора зону, враждебную для низкочастотных сущностей. Батареи хватит ненадолго».
· «Осветитель»: Цилиндр из темного стекла с вольфрамовой нитью внутри. «Не светит в обычном смысле. Излучает волну, которая делает «Теней» видимыми и уязвимыми на короткое время».
· Мешок с артефактами: Коваль доставал оттуда и упаковывал в разгрузку странные предметы – скрученные корни мандрагоры, мешочки с землей, медные амулеты со сложной гравировкой. «Работа Марфы и Степана. Локальные «якоря», стабилизирующие реальность».
· Две пары очков со стеклами странного фиолетового оттенка. «Спектральные фильтры. Позволяют видеть энергетические поля и искажения. Надень».

Лев надел очки. Мир преобразился. Он увидел, что от самого Коваля исходит ровное золотистое свечение. От приборов на столе – голубоватые импульсы. А когда он посмотрел на входную дверь бункера, то увидел слабые, но зловещие багровые разводы, ползущие по металлу словно плесень.

– Что это? – испуганно спросил он.

Коваль, тоже в очках, нахмурился. «

– Следы. Они уже были здесь. Не физически, но их присутствие уже отпечаталось на реальности. Значит, печать на «Янтаре» повреждена серьезно. Времени у нас в обрез.

Он выдал Льву один из «Щитов» и пару «Осветителей».

– Запомни, пользоваться этим просто. На «Щите» – одна кнопка. Жмешь, когда станет очень страшно. На «Осветителе» – рычаг. Дергаешь, когда увидишь нечто бесформенное и агрессивное. Эффект кратковременный, используй с умом.

Заправившись крепким чаем из походного термоса, они снова вышли на улицу. Рассвет только начинался, но серое, предрассветное небо не приносило облегчения. Лес по-прежнему стоял неестественно тихий.

– Отсюда идти еще примерно час, – сказал Коваль, указывая на едва заметную тропу, уходящую вглубь чащи. – Готовься, Корнев. Сейчас мы увидим, во что превратился Объект «Янтарь» за тридцать лет забвения.

Они зашагали по тропе. С каждым шагом Лев чувствовал, как воздух становится все гуще, а тишина все более зловещей. Через фиолетовые стекла очков он видел, как пространство вокруг начинает мерцать и искажаться, словно они входят в гигантский мыльный пузырь. Ветви деревьев впереди изгибались неестественным образом, образуя нечто вроде арки, ведущей в кромешную тьму.

– Вот он, вход в санитарную зону, – тихо произнес Коваль. – Поздно поворачивать назад. Включай «Щит».

Лев нажал на кнопку. Прибор слабо запищал, и Лев почувствовал едва уловимое покалывание на коже, будто его окутало невидимое статическое поле. Они сделали шаг под смыкающиеся ветви.

И попали в ад.

Темнота была не просто отсутствием света. Она была живой, вязкой и тяжелой. Воздух стал ледяным и обжигал легкие. Фиолетовые стекла очков засветились десятками тревожных сигналов – призрачные, полупрозрачные силуэты метались между деревьями, не решаясь подойти ближе к их защитному полю. Это были «Тени». Они были похожи на искаженные, вытянутые человеческие фигуры, лишенные лиц и четких контуров. От них исходила одна лишь пустота и всепоглощающий холод.

– Не смотри на них долго, – проговорил сквозь зубы Коваль. – Идут по следу. Игнорируй. Иди за мной.

Они двинулись сквозь этот кошмарный лес. С каждым шагом «Тени» становились плотнее, смелее. Они начинали шипеть – сухой, шелестящий звук, похожий на трение наждачки о стекло. Этот звук проникал прямо в мозг, вызывая тошноту и головокружение.

Внезапно одна из «Теней», более крупная и четкая, ринулась на Льва. Он инстинктивно дернул рычаг «Осветителя».

Раздался резкий, высокий звук, и цилиндр в его руке вспыхнул ослепительно-белым светом. Но это был не обычный свет. Он был... твердым, режущим. «Тень», попавшая в его луч, завизжала – на этот раз звук был реальным, болезненным – и отпрыгнула назад, ее контуры поплыли и распались, как дым на ветру.

– Хорошо! – крикнул Коваль. – Но экономь заряд! Их здесь сотни!

Они шли еще минут десять, отбиваясь короткими вспышками «Осветителей», пока наконец лес не начал редеть. И тогда они его увидели.

Впереди, в сером свете начинающегося утра, возвышался громадный бетонный холм, поросший мхом и кустарником. В его основании зиял черный провал – укрепленный бетонными плитами вход в подземелье. Над ним, на изогнутой ржавой балке, все еще висела едва читаемая табличка:

ОБЪЕКТ №17-ЯНТАРЬ
ВХОД ЗАПРЕЩЕН

Ворота были сорваны с петель и валялись рядом. Из темного проема выходил тот самый леденящий холод и доносился тот самый шелестящий шипящий звук, только теперь он был громче, многоголосее. Это был звук самого Разлома.

– Мы на месте, – сказал Коваль, и в его голосе впервые прозвучала неуверенность. – Печать почти уничтожена. Они скоро вырвутся. Нам нужно войти внутрь и попытаться все исправить.

Лев посмотрел на черный провал, из которого, как ему показалось, на него смотрела сама Бездна. Он глубоко вздохнул, крепче сжал в руке «Осветитель» и кивнул.

«Пошли».


Глава 9. Сердце Тьмы

Переступить порог Объекта «Янтарь» было похоже на шаг в другое измерение. Давление, которое они чувствовали снаружи, здесь удесятерилось. Воздух стал густым, как сироп, и обжигал легкие ледяным холодом. Тишина была абсолютной, но при этом уши закладывало от невыносимо высокочастотного писка, который, казалось, исходил из самой глубины сознания.

Через фиолетовые очки Лев видел, что весь длинный бетонный коридор, уходящий вниз под углом, был испещрен багровыми, пульсирующими разводами. Они медленно ползли по стенам, полу и потолку, словно кровеносная система какого-то гигантского чудовища.

– Идем, – прошептал Коваль, и его голос прозвучал приглушенно, будто сквозь вату. – Держись ближе. «Щит» здесь может вести себя неустойчиво.

Они двинулись вниз по наклонному тоннелю. Стены были увешаны оборванными кабелями, под ногами хрустело битое стекло и обломки штукатурки. Время от времени Коваль останавливался, чтобы проверить показания портативного прибора, похожего на счетчик Гейгера, но стрелка на его шкале беспорядочно дергалась, зашкаливая то в одну, то в другую сторону.

– Аномалия зашкаливает. Пространство нестабильно. Будь готов ко всему.

Спустившись на несколько уровней вниз, они вышли в огромное круглое помещение, похожее на реакторный зал. Посредине на массивной бетонной платформе стояло то самое «Зеркало» с фотографий Прохорова.

Оно и вправду было похоже на гигантское зеркало в тяжелой металлической раме, покрытой странными, не то техническими, не то ритуальными узорами. Но отражало оно не их, не зал, а лишь клубящуюся, мерцающую разными оттенками серого и черного муть. Время от времени в этой мути проступали искаженные, чужие очертания – силуэты несуществующих городов, тени непохожих ни на что живых существ.

Вокруг «Зеркала» по окружности были установлены четыре массивных устройства, напоминающих трансформаторы, от которых к раме тянулись толстые шины. На каждом из устройств горело по одному тусклому красному светодиоду.

– Резонаторы Прохорова, – пояснил Коваль. – Они создают стабилизирующее поле, сдерживающее Разлом. Но видишь? Горят только аварийные огни. Основная система мертва. Они работают на последних остатках энергии из аварийных батарей. Когда они сядут...

Он не договорил. Стало и так понятно. Из «Зеркала» медленно, словно пробка из бутылки шампанского, начала выплывать бесформенная «Тень». Она была больше и плотнее тех, что они видели снаружи. От нее исходил такой холод, что Лев почувствовал, как покрывается инеем куртка.

Коваль не стал тратить заряд «Осветителя». Он резким движением бросил в сторону существа один из медных амулетов. Тот, ударившись о пол, вспыхнул ослепительной голубой искрой. «Тень» с шипением отпрянула назад, ее контуры поплыли, и она словно втянулась обратно в муть «Зеркала».

– Нам нужно восстановить питание резонаторов, – сказал Коваль, осматривая зал. – Главный щит управления должен быть здесь же.

Они обошли зал по периметру и нашли за стеклянной перегородкой пультовую. Дверь была заварена, но стекло выбито. Коваль протиснулся внутрь. Лев остался снаружи, наблюдая за «Зеркалом» и чувствуя себя крайне уязвимым.

Вдруг свет в зале начал меркнуть. Красные огоньки на резонаторах тревожно замигали. Из «Зеркала» одновременно начали выплывать три «Тени».

– Игорь! – крикнул Лев. – Что-то происходит!

Аварийные батареи садятся! – донесся из пультовой голос Коваля. – Держи их, я почти нашел ручной запуск дизель-генератора!

Лев, дрожащими руками, навел «Осветитель» на ближайшую «Тень» и дернул рычаг. Сущность отшатнулась, но две другие продолжили медленно плыть в его сторону. Холод становился невыносимым. Лев почувствовал, как его сознание заволакивает ледяной тупой ужас. Ему захотелось бросить все и бежать.

Внезапно его взгляд упал на одну из стен. На ней, среди обычной технической графики, кто-то нарисовал мелком старый, знакомый по тетради Марфы обережный знак – «Глухую стену». Лев, почти на автомате, повторил этот знак в воздухе перед собой, как это делал Коваль в автобусе.

Ничего не произошло. «Тени» приблизились.

Отчаяние придало ему сил. Он выхватил из кармана мешочек с солью и травой, который Коваль дал ему на всякий случай, и, вспомнив заговор из тетради Марфы, крикнул:

- Волею лесною, силою земною! Не вам здесь ходить, не вам здесь быть! Уйдите!

Он швырнул горсть соли вперед. Эффект был не таким зрелищным, как у Коваля, но «Тени» замедлили свое движение, словно наткнувшись на невидимую преграду.

В этот момент со стороны пультовой раздался оглушительный рык, лязг и несколько мощных хлопков. Затем, с громким гулом, один за другим заработали резонаторы. Тусклые красные огоньки сменились ярким зеленым свечением. По раме «Зеркала» пробежали разряды энергии, и клубящаяся в нем муть отхлынула, стала темнее и спокойнее. «Тени» растворились с тихим, недовольным шипением.

Из пультовой выбрался Коваль, весь в машинном масле и пыли.

– Получилось. Запустил аварийный дизель. Но это ненадолго. Топлива мало. Нужно искать постоянное решение. И главное – нужно усилить печать. Одних резонаторов мало, раз они уже прорываются.

Он подошел к платформе и осмотрел места крепления артефактов, которые они установили с Марфой тридцать лет назад. Несколько из них потускнели и покрылись трещинами.

– Деградировали. Нужна замена. Но у нас с собой ничего подходящего нет.

Лев, все еще приходя в себя, вдруг вспомнил. Он открыл дипломат, который таскал с собой все это время, и достал оттуда тетрадь Марфы. Он лихорадочно пролистал ее.

– Игорь, слушай! Здесь, в конце, есть запись. «Печать Громовика». Она требует четырех элементов: железа (огонь), камня (земля), серебра (луна) и... живого голоса (воздух). Она говорит, что эта печать использовалась для запечатывания древних курганов, где спала нечисть.

Коваль взял тетрадь и внимательно прочитал.

– Железо... Камень... Серебро... Это мы найдем. А вот «живой голос»...
Он посмотрел на Льва.
– Это значит, что один из нас должен остаться здесь. Стать якорем. Его жизненная энергия, его «голос» будет подпитывать печать, удерживая ее.

Лев замер.

– Остаться? Здесь? Навсегда?
– Не навсегда. Пока не найдем другой источник энергии или не придумаем, как закрыть Разлом насовсем. Но это может занять... время.

Они смотрели друг на друга в мерцающем свете резонаторов. Гул генератора и шипение «Зеркала» были единственными звуками в ледяном подземелье.

Глава 10. Выбор и Жертва

Мысль о том, чтобы остаться в этом аду одного, повергла Льва в ужас. Это было хуже любой тюрьмы. Это было добровольное погребение заживо в самом сердце кошмара.

– Я... – начал Лев, но слова застряли у него в горле.

Коваль внимательно посмотрел на него, и в его глазах не было осуждения, лишь усталая грусть.

– Я понимаю.Это не твоя война, Лев. Ты ученый, тебе еще жить да жить. У тебя вся жизнь впереди.

Он потянулся к своему «Щиту» и отсоединил от пояса небольшую коробочку – блок питания.

– Я уже не молод. Моя жизнь уже большей частью прожита. И я... я чувствую за это место ответственность. Мы его создали. Мы должны его исправить. Прохоров пытался. Марфа и Степан помогали. Теперь мой черед.
– Игорь, нет...
– Это не дискуссия,Корнев. Это приказ. Бывшего сотрудника НИИ «Гиперзон» младшему научному сотруднику. Твоя задача – выбраться отсюда. Добраться до города. Найти моих... старых знакомых. Рассказать им все. Показать тетрадь Марфы и записи Прохорова. Они поймут. Они должны найти способ закрыть эту дыру навсегда. А я... я буду держать оборону.

Он уже не смотрел на Льва, а методично готовил ритуал. Из своего мешка он достал стальной нож (железо), гладкий черный речной камень (земля) и старинную серебряную монету (луна). Разложил их по четырем сторонам от «Зеркала», в соответствии со схемой в тетради.

– Иди, Лев. Пока генератор работает. Пока я еще могу тебя проводить.

Лев понимал, что любые слова будут бессмысленны. Он видел решимость в глазах этого человека. Это был его долг, его искупление. И его жертва.

Лев молча кивнул. Он подошел к Ковалю и протянул ему свою руку. Тот пожал ее, крепко, по-мужски.

– Не подведи, историк. Сделай так, чтобы наша жертва не была напрасной. И... передай Степану, что я помню о его самогоне. Говорил, лучший в области.

Он усмехнулся, и в его глазах на мгновение мелькнула старая, ковальская насмешливость.

Лев развернулся и быстрым шагом пошел к выходу. Он не оглядывался. Он боялся, что если оглянется, то не сможет уйти. Он слышал за спиной низкий, ритмичный голос Коваля, начавшего читать заговор на старославянском. Голос был твердым и спокойным.

Когда Лев поднялся по наклонному тоннелю и вышел на поверхность, его ослепило дневное солнце. Воздух показался ему неприлично теплым и сладким. Он сделал несколько шагов от входа и обернулся.

Он увидел, как багровые разводы вокруг входа побледнели, а потом и вовсе исчезли. Давление, висевшее над лесом, ослабло. Тишина сменилась обычным лесным шумом – щебетом птиц, шелестом листьев. Аномалия отступила. Печать сработала.

Лев стоял и смотрел на черную дыру входа, за которой остался человек, ценой своей свободы подаривший ему и, возможно, всему миру, шанс.

Он глубоко вздохнул, поправил ремень с тяжелым дипломатом и твердым шагом зашагал прочь, в сторону леса. У него была миссия. Он знал, что делать.

Ему нужно было найти «старых знакомых» Коваля. Ему нужно было продолжить расследование. Теперь он был не просто историком. Он стал звеном в цепи, связывающей прошлое и будущее, науку и магию, реальность и тайну.

Он шел по лесу, и ему больше не было страшно. Было только огромное, давящее чувство ответственности и странная, горькая уверенность в том, что его собственная жизнь только что обрела настоящий смысл.

Эпилог.

Через две недели Лев Корнев сидел в уютном кафе недалеко от Патриарших прудов. Перед ним за столом сидела женщина лет сорока с умными, пронзительными глазами и строгой прической. Она представилась Антониной Сергеевной и не назвала никакой организации.

Лев передал ей дипломат с документами Прохорова и тетрадью Марфы. Она не спеша изучила содержимое, лишь однажды подняла бровь, увидев фотографии «Теней».

– Коваль был хорошим оперативником, – наконец сказала она, закрывая дипломат. – Упрямым, но эффективным. Его жертва не напрасна. Мы знали о проблеме с «Янтарем», но не предполагали, что ситуация настолько критична. Благодаря вам и Игорю у нас теперь есть время и данные.
– И что вы будете делать? – спросил Лев.
– Мы продолжим его работу. У нас есть свои специалисты, свои ресурсы. Мы найдем способ закрыть Разлом. Навсегда.

Она посмотрела на Лева оценивающе.

– А что намерены делать вы, Лев Корнев? Возвращаться в Институт этнографии? Писать диссертацию?

Лев задумался. Он вспомнил ледяной холод «Зеркала», решительное лицо Коваля, шепот «Теней» и мудрые глаза Степана. Его старая жизнь, пахнущая пылью и книгами, казалась ему теперь чужой и невероятно далекой.

– Нет, – твердо сказал он. – Моя диссертация будет о другом. О том, как советская наука столкнулась с явлениями, не укладывающимися в парадигму материализма. И о людях, которые стояли на границе двух миров.

Антонина Сергеевна слабо улыбнулась.

– Интересная тема. Очень... узкая. Вам понадобится доступ к закрытым архивам. И консультации специалистов. Думаю, мы можем вам с этим помочь. На определенных условиях, конечно.
– Каких?
– Иногда мы можем просить вас о... консультациях. Ваш аналитический ум и знание предмета могут оказаться полезны. Вы ведь уже не просто теоретик, не так ли?

Лев посмотрел в окно на спешащих по своим делам людей, не подозревающих, как хрупок и полон тайн их мир. Он повернулся к Антонине Сергеевне и кивнул.

– Да, не просто теоретик.

Он сделал глоток кофе. Его жизнь перевернулась. Он стоял на пороге новой, страшной и невероятно интересной реальности. И он был готов сделать в нее следующий шаг.


Конец первой истории.

Начало

Я буквально влетел в спальню семейного врача. Группа была все там же.

— Быстрее бегите, там куча людей с факелами. Они пришли за нами! — кричал я.

Но никто не сдвинулся с места. Я встретился взглядом с экскурсоводом: она была все также строга и спокойна.

— Что же вы стоите?!

— Потому что никого, кроме нас пятерых в усадьбе нет, — произнесла спокойным тоном экскурсовод, — убедитесь сами.

Я прислушался и понял, что ни криков толпы, ни других шумов вокруг нет. Из окна просматривался парадный вход и дорога, по которой я еще недавно бежал что есть мочи. Но улица была пуста.

— Что это было во дворе? Что за женщина с детьми была в спальне? Усадьба полна людей, а вы стоите как ни в чем не бывало!

— Эй, может, заткнешься уже? Мы и так ждали твоего возвращения! — рассердился Николай. Он нарочито потирал кулаки, видимо, намекая на то, что вот-вот пустит их в ход.

— Теперь вы понимаете, что должны пройти экскурсию до конца? — спросила экскурсовод.

Миллион вопросов роились в моей голове, но я был так напуган и сбит с толку, что сопротивляться и спорить совершенно не хотелось. Пусть будет то, что будет. Я закивал в ответ.

— Замечательно! Мы закончили на вашей истории, — ответила экскурсовод.

Свой рассказ я начал с детства. Оно, несмотря на пережитые девяностые, казалось совершенно счастливым. Родители не потеряли престижную работу в одной из больниц Москвы даже в самый пик кризиса. Поэтому я не помнил каких-то лишений: одежда у меня была заграничная, модная, да и что скрывать — не дешевая. Мы путешествовали по миру, питались в ресторанах, могли позволить дорогие подарки родственникам.

Армии я избежал и пошел учиться в медицинский. Учеба давалась непросто, но природное трудолюбие сделало из меня одного из самых успевающих студентов группы. После учебы по протекции отца я попал в одну из лучших больниц города. Пахал как проклятый, постоянно учился, ездил на конференции и в командировки. Карьера развивалась стремительно: из ассистента я довольно быстро переквалифицировался в практикующие врачи и уже мог оперировать сам. Далее довольно быстро по медицинским меркам я стал завотделением клиники.

— А так ничего интересного: учеба, операции, новые дипломы, опять операции. Но вы хотите знать о моих грехах? Я долгое время был примерным семьянином: любил одну женщину, растил ребенка, давал им все, что мог позволить человек с моим положением. Но иногда я оступался.. Несколько раз я изменял моей супруге с ассистентками. Не поймите неправильно: я любил жену и до сих пор люблю. Просто когда ты столь популярная в медицине личность, и так много времени проводишь в командировках, то рано или поздно женскому вниманию становится все тяжелее противостоять.

— Да ты и не сопротивлялся, наверное! — громко усмехнулся Николай, но тут же замолчал, когда экскурсовод сверила его строгим взглядом.

— Все это в прошлом, как бы то ни было..

— Это все? — спросила экскурсовод.

— Я как-то пытался подсчитать, сколько же людей я спас. Больше сотни точно, — закончил свой рассказ я на высокой ноте.

В ответ экскурсовод лишь хитро улыбнулась и пошла открывать следующую комнату.

Я посмотрел на Ольгу и вдруг почувствовал необъяснимую ненависть в ее взгляде. Казалось, что вот-вот именно она, а не Николай накинется на меня с кулаками. Но чем я мог так разозлить эту несчастную женщину? Неужели фактом своей измены? Может, она сама была обманута мужчиной и теперь питает особые чувства к изменникам?

Конечно, оставалось еще кое-что, о чем я умолчал. Но этот эпизод был страшнее, чем в сумме убийство военнопленного и разрыв с матерью. Никто не должен был знать об этом, иначе я пропал..

Мы прошли еще один коридор и вошли в небольшую комнату, которую я тут же опознал как детскую. Я уже понял, что каждая комната была связана архетипически с каждым из нас. Мне досталась комната лекаря по понятным причинам, Николаю отвели мастерскую, ведь он много работал руками с детьми, спальня нянечки, очевидно, намекала на связь Софии с ее матерью. Теперь пришла очередь Ольги.

— Моя жизнь по-настоящему началась в двадцать пять, когда я родила первенца Алешу. Отца у него не было, точнее был, но как только он узнал о моей беременности, то смылся в закат. До рождения сына я вела не самый благостный образ жизни: пила, гуляла, пропадала ночами по разным злачным местам. Но в отличие от Софии на меня всем было плевать: мать была немногим невиннее меня, а отец вообще ушел из семьи, когда мне было пять. Не скажу, что я изменилась сразу же после родов. Я могла гулять допоздна, оставляя ребенка бабушке. Но однажды бабушка вышла к соседке по какой-то ерунде. Алеше было четыре, и как все дети в этом возрасте он исследовал все, до чего мог дотянуться. В тот день он дотянулся до ручки окна..

Ольга ненадолго замолчала. А каждый из нас в ужасе затаил дыхание..

— Но кто-то свыше направил его не на асфальт, а на кучу с песком, которую вывалили под окна дорожные рабочие. Поэтому мы отделались вывихом плеча. Но главное то, что это событие изменило мое отношение к своей жизни. Я вдруг поняла, что этот сигнал был последним предупреждением мне. Я бросила выпивать и проводить время в странных компаниях, устроилась на хорошую работу, начала петь в церковном хоре. Алеша, в свою очередь, баловал меня хорошими отметками, хоккейными медалями, приличными друзьями. Он так и планировал посвятить себя хоккею, играть или тренировать детишек. А я и не была против, радуясь, что он со мной и все у него хорошо. Все изменилось в один день, когда МРТ показал опухоль в груди. Мне пришлось залезть в кредиты, чтобы оплатить курс лечения за границей, но врачи оказались не на высоте, позже эту клинику вообще закрыли, а главврача посадили за мошенничество. Когда мы вернулись в Россию, опухоль уже поразила оба легкого. Платное лечение я уже не могла позволить — кредиторы и так атаковали меня по телефону чуть ли не ежедневно. Знакомый врач, видя мое безвыходное положение, посоветовал обратиться в одну из частных клиник, где еще можно было получить квоту на операцию. И я бы ее получила, если бы…Не этот человек.

Ольга повернулась ко мне. Ее глаза пылали ненавистью. Тут же на меня покосились остальные.

— Это была ваша клиника, где вы были завотделением. Конечно, вы не помните ни меня, ни моего сына, ведь прошло почти пять лет, а через вас проходят сотни пациентов ежегодно. И я вас, возможно, тоже бы вскоре забыла, если бы не та злосчастная комиссия.

— Комиссия? — переспросил я, все еще думая, что Ольга просто ошиблась и перепутала меня с кем-то.

— Да. На комиссии должны были распределить квоты для больных. Я случайно узнала время ее проведения и села в коридоре у кабинета. Вы тогда плохо закрыли дверь, и я услышала… Как вы лишаете моего сына единственного шанса. И все из-за того, что вам нужно было протолкнуть квоту для родственника какой-то важной шишки. Да будь он проклят! — вскрикнула она.

В комнате повисла тишина. Я отвернулся от всех, словно пытаясь найти в комнате угол, куда еще не добралась Ольгина ненависть. И вдруг я вспомнил тот вечер, когда я единственный раз в карьере, переступил через свои принципы и нарушил клятву Гиппократа. Тогда на комиссии мы должны были распределить несколько квот от министерства, и я точно помню, что одним из пациентов был парень. Я не был его лечащим врачом и видел всего раз в коридоре. И до сегодняшнего дня совершенно не знал, что это был сын Ольги. 

— Это как-то не по-человечески.. Есть платное лечение, в конце концов, деньги-то у них есть, раз это родственники столь важного человека, — развел я руки, когда услышал решение главврача Сазонова.

— Не знаю, может и есть. Меня попросили люди, с которыми я дружу очень давно и которым обязан очень многим в карьере. Да не включай ты зануду, Михаил Сергеевич. Поможем хорошим людям, а хорошие люди помогут нам. У нас тут так все и работает. А пацана, подвинем в очередь на пару месяцев.

— У него нет пары месяцев..

— Михаил, вы много лет были моей опорой, и я вас ни о чем подобном не просил. Не рушьте нашу дружбу, она ведь и вам на пользу. Я ведь не зря вашу кандидатуру на пост завотделением поддержал, да и поездки по конференциям и курсам за счет государства постоянно выбиваю. Подписывайте протокол комиссии, подписывайте.

И я подписал. И груз за то решение до сих пор висит камнем на моей душе. Но самое страшное, что когда мы вышли из кабинета, в коридоре я тогда встретился взглядом с молодой женщиной, которая устало смотрела на нас со скамьи. Я плохо запомнил ее лицо, а вот сейчас вновь вспомнил: это была Ольга, просто на десять лет моложе и с длинными темными волосами. Вот почему мне ее лицо  сразу же показалось таким знакомым. И она действительно слышала, как я продал не только свои принципы, но и жизнь ее ребенка.

— Это правда? — строго спросила меня экскурсовод.

Я промолчал.

— Полная правда, но он решил ее умолчать, — ответила вместо меня Ольга.

— Если это так, то вы нарушили правила экскурсии!

— Вам должно быть стыдно, — произнесла до этого ничего не комментируюшая София.

Николай ничего не сказал, а лишь презренно хмыкнул.

Я мог бы пытаться оправдаться, что сделал это под страхом увольнения, и что после того вечера спас еще несколько десятков людей от онкологии. Но не стал. Вся та ненависть, которую ко мне теперь питала не только Ольга, но и вся группа была оправдана. Жалкий карьерист, погубивший ребенка. Вот я кто. Наверное, если бы можно было проголосовать прямо сейчас, то я бы отдал голос против себя. Заслужил.

— Ольга, вы еще что-то хотите добавить? — спросила экскурсовод.

— Я давно знала про усадьбу и даже держала в руках визитку. Но зачем мне было приходить сюда, если моего Алешеньки уже не было в живых? Почему я не узнала об усадьбе раньше? Ведь я могла спасти его. Мой главный грех только в том, что я заманила человека, убившего моего сына сюда. Заманила, потому что была уверена: врачи спасут его. Что его рак отступит. Такие люди, как он, всегда избегают наказания. Но не здесь. Здесь, он ответит передо мной. И вы проголосуете как нужно, я уверена.

— Нельзя агитировать за голосование против кого-то. Запрещено правилами, — отметила экскурсовод.

Ольга смиренно кивнула.

— Тогда мы переходим в последний зал нашей экскурсии, — подытожила экскурсовод, и мы двинулись дальше.

Я брел последним, опустив голову вниз, чтобы не дай бог не встретится взглядом с женщиной, сына которой я убил. Мысленно я прощался со своей семьей, понимая, что теперь, скорее всего, убьют и меня. Кстати, интересно, как это будет: меня заберут в ад посланники дьявола, где прикуют к какому-нибудь столбу, как и других убийц. А может, просто дадут револьвер Ольге, чтобы та вышибла мне мозги? Ладно, будь что будет.

Местом, где наша экскурсия подходила к концу, оказался тот самый холл, в котором все и начиналось. Только кто-то поставил небольшой старинный столик, на котором стоял пахнущий травами самовар, корзина со спиленными березовыми ветками и четыре фарфоровые чашки.

— Интересная традиция, пить чай напоследок, — усмехнулся довольный Николай.

— Так было заведено у Муравьевых, — подметила экскурсовод. — Присаживайтесь, пора принимать решение.

Я плюхнулся на первый попавшийся стул без какого-то желания вести чаепитие. Все походило на какой-то ненужный фарс. Зачем? Всем и так ясно, кого по итогам голосования оставят не у дел. Против кого проголосует Ольга, было совершенно ясно, Николай с удовольствием поддержит ее — меня он невзлюбил с самого начала и проголосовал бы против, даже если бы не вскрылась история с Алешей. Впрочем, как и я за Николая. София, которая изначально смотрела на меня дружелюбно и шарахалась от Николая из-за истории с убийством пленного, теперь смотрела на меня как на прокаженного. Три против одного. Да уж. Может, тоже против себя проголосовать? А что? На фоне остальных я действительно выглядел как монстр.

— В корзине с березовыми ветками лежат четыре бумажки. Каждый из вас тайно напишет имя человека, который, по его мнению, не должен жить. Но перед этим, вы выпьете чай, и, если хотите, можете сказать что-то напоследок любому из участников, или сразу всем, — проинструктировала экскурсовод.

Мы быстро осушили чашки. Чай показался мне необычайно вкусным. Хотя, наверное, любой напиток показался бы мне таким перед собственной смертью.

— Я могу лишь всем пожелать удачи, — произнес с улыбкой Николай.

Вот же тварь, желает мне удачи. Нет, все-таки проголосую против Николая, пусть хоть так насолю ему напоследок.

— Давайте без лишних покаяний, тошно уже, — обреченно произнес я.

Николай хотел что-то мне ответить, но вдруг из его горла вырвался громкий кашель. Он захрипел и принялся стучать себя по груди, пытаясь откашляться. Казалось, он вот-вот выплюнет легкие.

— Вы так считаете? Боюсь, истинное время для покаяния наступает прямо сейчас!  Прежде чем вы проголосуете, вы должны знать, что еще один человек сегодня утаил свою ужасную тайну. Но в отличие от Михаила, свидетеля его злодеяний здесь не оказалось, — ответила экскурсовод и повернулась к Николаю, кашель которого тут же исчез.

Николай испуганно вылупился на экскурсовода.

— Я о чем-то соврал? — пролепетал он.

— Не соврали. Утаили.

— Ччч..ч..что именно?

— Вы сказали, что ваша дочь не общается с вами из-за того, что не простила измену. Но ведь дело не только в этом, не так ли? Расскажите, что регулярно происходило на чердаке вашего дома, когда ваша жена уезжала из дома.

Николай побелел, глаза его расширились от ужаса, а тело задрожало.

— Что.. что.. на что вы намекаете.. я не позволю!

Николай попытался вскочить, но экскурсовод вытянула перед собой руку, и Николая прижало к спинке стула. Я с ужасом заметил, как глаза женщины налились красным свечением, словно кто-то поместил в них два лазера. Каждый из нас вмиг ощутил, какая же мощная сила исходила из этой женщины. Она нависла над Николаем, словно божий судья, соврать которому невозможно, и приговор которого обжалованию не подлежит.

Николай сломался сразу. Он подробно рассказал, как и что делал со своей дочерью. Как заставлял молчать и не говорить ничего матери и подружкам, рассказал, как домогался мальчишек в кружке. Но к счастью, больших бед с другими детьми насильник натворить не успел, так как один из мальчиков проболтался родителям, и Николаю пришлось срочно закрыть кружок.

— Я всегда был больным человеком, поймите, больным, — плакал Николай. — Мне нужна была помощь, а не…

Николай закрыл лицо руками и заревел так громко, что я даже вздрогнул.

— Теперь исповедь каждого закончена. Вы можете проголосовать, — произнесла экскурсовод и отошла в угол комнаты.

Все, кроме Николая, который продолжал рыдать в стороне, взяли по бумажке.

— Голосуют все, — грозно произнесла экскурсовод, и Николай трясущимися руками взял из корзины свою бумагу.

«Николай» — написал я и положил бумажку обратно в корзину. Я посмотрел на Софию, она довольно быстро вписала чье-то имя и кинула бумажку следом. Я знал, за кого она отдала голос: видел по ее реакции на рассказ Николая. Некоторые преступления слишком страшны, чтобы их оправдать.

Николай, всхлипывая, вывел чье-то имя на бумажке и тоже закинул в корзину. За кого проголосовал этот мерзавец, я тоже догадывался.

Оставалась Ольга. Она молча теребила небольшой листок в руке и иногда что-то шептала. Наверное, молилась. Я знал, что чувствует она и перед каким выбором стоит. Вписать мое имя, означало, что голоса сравняются, и каждый уйдет отсюда ни с чем, а педофил еще избежит заслуженного наказания. Проголосовать против Николая означало отпустить убийцу сына. Выбор между чумой и холерой. Выбор Софи.

Ольга убрала листок в корзину, и сложив руки на груди, отвернулась к стене. Экскурсовод быстро просмотрела наши ответы и произнесла:

— Решение большинства — самое мудрое решение. Михаил, Ольга, София — вы можете идти. С сегодняшнего момента вы здоровы. Воспользуйтесь этим подарком судьбы достойно. В жизни можно ошибаться, но жизнь не должна быть ошибкой. Николай, я провожу вас в отдельную дверь.

Но Николай не собирался сдаваться: он рванул к выходу и через мгновение был уже на улице. Раздался глухой удар дверей, и тут же послышался громкий отчаянный крик.

Я подошел к окну и увидел, что Николай бесследно исчез.

— Уйти из усадьбы нельзя без ее разрешения, правда, Михаил? — улыбнулась мне экскурсовод.

София вышла на улицу первой, напоследок едва заметно кивнув мне. Ольга продолжала в одиночестве сидеть за столом, грустно глядя в пол. Я хотел подойти и сказать, как мне жаль. Но твердо понимал: никакие слова сейчас не могли утешить эту бедную женщину.

Я прошел на крыльцо мимо экскурсовода, когда услышал вслед ее голос:

— Усадьба не наказывает, она лишь дает шанс все осознать. 

Я шел по дороге и в лицо мне дул теплый осенний ветер. Небо вновь сделалось темным, выглянула луна. Жизнь вновь вернулась в этот мир, так же как и в меня. Давление в голове исчезло, и я знал, что полностью исцелен.

Оставалось немногим меньше ста метров до трассы, откуда я мог бы вызвать такси или взять попутку, когда сзади послышался рев мотора, раздался звук разбитого стекла. Мое тело подлетело в воздух и несколько раз перевернулось от сумасшедшего удара.

Белый Ниссан остановился чуть впереди лишь на мгновение, а затем скрылся за поворотом. Я лежал на мокром асфальте, и кровь текла из моего рта. Я чувствовал, как жизнь вновь покидает мое тело, но на этот раз с гораздо большей скоростью. Перед тем как потерять сознание я услышал звук каблуков, и надо мной склонилась наша экскурсовод.

— Я хочу остаться здесь, чего бы это ни стоило, — прохрипел я, глядя на звездное небо.

Я очнулся от сильной головной боли, тело было ватным и как будто не моим. Перед глазами была темнота. И если так выглядел ад, то это было даже страшнее, чем те картины, которыми его описывали.

Но запах, что ударил мне в нос заставил сомневаться в наличии загробного мира. Это был так хорошо знакомый букет из лекарств и хлорки. Я попытался разглядеть помещение, но тьма не отступала. Руки нащупали покрывало, холодную стену, тумбочку и повязку на голове.

Кто-то коснулся меня теплой рукой, и я вздрогнул.

— Любимый, это я, — произнесла жена.

— Что произошло, где я?

— Там же в больнице, в своей палате.

— Меня сбила машина? Где Ольга? Где соседка? — шептал я.

— Она выписалась вчера вечером. Ты прошел через операцию по удалению опухоли, забыл? — произнесла она, видимо, пытаясь вернуть мне память. — Миш… Они не смогли сохранить тебе зрение..

Через неделю мне разрешили поехать домой. Жизнь в темноте оказалось мучительна, но это была жизнь, которую я ценил даже в таком виде. Про усадьбу я перестал вспоминать почти сразу, решив, что больной мозг под воздействием препаратов выдал столь интересный сериал. Впрочем, я ему даже благодарен: без этого сериала я бы не смог переосмыслить свою жизнь и наверняка впал в глубокую депрессию из-за потери зрения. Я вновь понял, как люблю свою супругу и как хочу жить пусть даже с тростью слепого.

— Говорят, скоро появятся чипы, которые возвращают зрение. Будешь жить с терминатором.

— Натягивай уже штаны, сидишь, болтаешь! А я пока вещи из тумбочки в сумку соберу, — рассмеялась жена.

Я оделся и зашнуровал обувь. И тут услышал, как из тумбочки что-то упало на пол.

— Миш, тут какая-то визитка выпала с изображением усадьбы. Написано: «Каждый имеет право на второй шанс». Откуда это?

Я вздрогнул так, словно коснулся оголенного провода. Дыхание участилось. Множество самых ужасных мыслей тут же наполнили мою голову.

— Миш, ты в порядке?

— Да, любимая. Оставь визитку в тумбочке. Кому-то она может понадобиться.

Подписывайтесь на мой вк и тг. Там продолжения выходят быстрее.

Глиобластома головного мозга звучала почти как приговор. И я, как практикующий хирург-онколог понимал это как никто другой. Патология редкая и очень агрессивная, сжирает человека за год-полтора максимум. Обычно я наблюдал за этим недугом со стороны, ну а теперь пришло время испытать его и на себе.

— Миш, поезжай в Герцена, лучших спецов по твоей опухоли в России не найти, — сказал мой многолетний начальник Коровченко.

— А я думал, ты меня лучшим назовешь, — усмехнулся я, хотя смеяться после результатов КТ совсем не хотелось.

— Ну не будешь же ты сам себя оперировать, как тот врач в Антарктиде.

Врачи в институте Герцена и правда оказались на высоте и быстро обрисовали мне всю картину.

— Михаил Сергеевич, вы человек в теме. Думаю и так знаете, какие симптомы могут вскоре начаться, — сказал знакомый мне главврач, пожилой интеллигентный мужчина в очках.

— Сильные головные боли, недомогание, размытое зрение, — перечислил я.

— И еще возможны галлюцинации.

Палата, куда меня положили, была ничем не примечательной: синий линолеум, белые стены и две одноместные кровати, одну из которых вскоре заняла женщина примерно сорока лет по имени Ольга.

В нашей клинике женщины и мужчины всегда лежали отдельно, но в институте Герцена на это смотрели сквозь пальцы. Да и, честно говоря, было все равно: все мысли были только о небольшом темном пятне в лобовой части моего мозга, куда уж здесь смущаться какой-то женщины.

А вот она, несмотря на свой неутешительный диагноз, почему-то и дело кидала на меня странные изучающие взгляды. Ее лицо тоже показалось мне на миг знакомым, но после короткого знакомства я понял, что нигде пересечься с ней не мог.

Женщина была после очередного курса химиотерапии, худая, измученная, с мешками под глазами. Какой-то жалости я к ней не испытывал: за почти полтора десятка лет в онкодиспансере вид умирающих от рака давно не пугал и не огорчал меня. Я расспросил ее о диагнозе и дал свой вполне утешительный диагноз:

— Жить будете, не самая опасная форма рака.

— Спасибо, — тихо ответила Ольга голосом, в котором я услышал нотки грусти или даже разочарования.

Диагноз рак, обычно включал в человеке такую тягу к жизни, что могли позавидовать и здоровые. Человек довольно примитивен: есть здоровье — он его не ценит. Понимает, что скоро умрет — начинает крутиться словно белка в колесе. Но иногда приходили пациенты в опустошенных и лишенных блеска глазах которых, я всегда читал одно и то же: огромную усталость от жизни и желание поскорее отмучиться.

Такие пациенты встречались редко, но эту особую маску смерти я всегда мог опознать среди тысяч больных. Именно ее носила Ольга.

— Опухоль быстро растет. При глиобластоме это в порядке вещей. Операцию планируем на послезавтра, чтобы снизить внутричерепное давление, остальное добьем химией и лучами, — сообщил зашедший ко мне в палату врач — здоровый щетинистый мужчина с легким кавказским акцентом и задорной улыбкой.

— Значит, будем резать.. — безропотно согласился я.

— Доктор, а какие новости у меня? — тихо спросила Ольга.

— Я позову вашего лечащего врача, с ним и поговорите.

— Но он уже ушел, а обещал сегодня ко мне подойти..

— Слушайте, не переживайте, он придет завтра и все вам скажет. Я же не могу его набрать в нерабочее время, — равнодушно ответил врач.

— Не можете..? — пролепетала Ольга.

Когда врач ушел, я отправил сообщение супруге. Ответ пришел тут же: «Все будет хорошо, целую».

Вечером пытался уснуть, но головные боли не давали даже просто спокойно лежать. Я включил наушники со звуками природы. Говорят, они помогают. Черта с два, не помогло! Скорее бы операция. Я отложил телефон в сторону и вдруг услышал чей-то разговор из коридора. Дверь была приоткрыта, и я хорошо расслышал два женских голоса. Один принадлежал пожилой женщине, второй Ольге.

— Возьми ее и держи при себе, покажешь, как пароль при входе, — настойчиво говорила пожилая женщина.

— Я не уверена, что…

— Сдурела, что ли? Хорошо, я отдам ее кому-то другому…

Женщина явно собралась уходить, но Ольга произнесла:

— Давайте визитку.

— Вот, так-то лучше. Главное помни, она сама покажет время. Не опоздай!

Ольга вернулась в палату, и долго изучала и крутила визитку в руках. Мое внимание тоже остановилось на этом прямоугольном клочке потертой бумаги. Обратная сторона визитки была пустой, но вдруг, как мне показалось, на бумаге появилась позолоченная надпись. Я не мог разглядеть буквы и постарался приблизиться поближе. Но Ольга, заметив мое движение, убрала визитку в свою тумбочку.

— Что это за карточка? — спросил я через какое-то время, пожираемый любопытством.

Ольга пристально посмотрела на меня и через какое-то время произнесла:

— Не знаю, как рассказать вам про это. Вы сочтете меня сумасшедшей..

— Да бросьте, мы не в том положении, чтобы скромничать! — подбодрил ее я, чувствуя, что сейчас узнаю какой-то необычный факт или секрет.

— Вы когда-нибудь слышали про усадьбу Муравьева? — немного смутившись, спросила она.

— Да, мы с семьей там часто рядом на лыжах катаемся, если нет времени в Альпы слетать. А зачем вам эта усадьба, она же заброшена?

— Это необычная усадьба.. Насколько я слышала, в ней есть некое место, где можно… — Ольга заколебалась и явно постеснялась произнести следующие слова вслух. — Можно излечиться от любой болезни или недуга. Что-то вроде последнего шанса для отчаявшихся, которым уже не поможет официальная медицина.

— Какой-нибудь салон альтернативной медицины? Ясно, — ответил я и потерял всякое желание продолжать диалог.

Все эти разговоры были мне знакомы. Многие пациенты в поисках чуда готовы отдать последние накопления любому знахарю, экстрасенсу или бабке-гадалке. Я лично знал пожилого дипломата и профессора, который в последний момент отказался от лечения в моей клинике и сломя голову помчался на другой конец страны к какому-то лжелекарю. Через месяц я стоял у свежей могилы и слушал, как его жена причитала московских врачей за то, что те сгубили мужа.

— Честно говоря, сама скептически отношусь к таким вещам. Но я только что пообщалась с женщиной, которая была в этой усадьбе и вылечилась от рака кисты на последней стадии.

— Рак кисты — не медицинский термин. Обычно им называют злокачественную опухоль яичника или молочной железы. На четвертой стадии вылечить — очень маловероятно. Но допустим, она не врет. Что требуется от человека? Обряд? Причастие? Много денег? — язвил я.

— Она не сказала. Простите, что отвлекла вас, — скромно ответил Ольга и легла на подушку.

Утром ко мне в палату пожаловала целая делегация врачей. На Ольгу они не обратили никакого внимания, хотя она и пыталась что-то разузнать о своем здоровье.

— Михаил Сергеевич. Мы посмотрели на результаты МРТ и электроэнцефалографии. Есть две новости, — немного растерянно произнес главврач.

— Хорошая и плохая? — пошутил я.

— Не совсем.. Опухоль очень быстро прогрессирует. Нужно срочно резать. Но проблема в том, что она уже поразила хиазму глаза.

— Я все понял, — перебил я врача.

В лучшем случае меня ждала частичная потеря зрения, в худшем — полная слепота. И в том и другом варианте говорить о карьере хирурга больше не приходилось. Конец.

— Нужно ваше согласие на операцию. Если вы одобряете, можем все сделать послезавтра утром.

Врачи вышли из палаты, а я еще долго лежал, пялясь в потолок. Как же глупо все это случилось: прояви я предосторожность при первых симптомах, возможно, опухоль удалили бы гораздо раньше. Но мужчины в России идут к врачу, когда смерть уже постучалась в окно, даже если они сами врачи. Эх, болван. А ведь сам всегда учил людей не тянуть до последнего и идти в клинику как можно быстрее.

Весь следующий день я лежал в каком-то беспамятстве, не желая ни с кем общаться ни по телефону, ни лично. К угощениям, которые передал мне один бывший клиент из мэрии, я даже не притронулся, да и не следовало обильно питаться перед операцией. Продолжил пялиться в потолок. Интересно, эта уродливая люстра — последнее, что я увижу в жизни? Вот будет ирония.

Чтобы отвлечься, начал просматривать ролики с семейного отдыха: вот мой сынишка учится нырять с маской на Варадеро, а вот мы с женой посетили древний буддистский монастырь в Японии. Что ж, видимо, дальше на семейных фотографиях появится слепой мужчина и собака-поводырь. Я отбросил телефон в сторону и зарыдал.

Когда я пришел в себя, Ольги не было в комнате. Я машинально посмотрел на ее тумбочку, внутри которой лежала та самая таинственная визитка. Я достал визитку с верхней полки, и сразу же на бумаге высветилась надпись: «Сегодня 19:30, усадьба Муравьевых, корпус 3».

Надпись тут же мистическим образом исчезла.

— Возможны галлюцинации, — повторил я вслух слова доктора.

Ольга вскоре вернулась в палату из душа.

— Куда-то собираетесь? — спросил я.

— Хочу заехать в то место, о котором вчера рассказывала.

— В чудесную усадьбу? Вы не теряете веру, смотрю..

— Мне непонятно, почему ее потеряли вы, — ответила она и посмотрела на меня с каким-то вызовом. — Съездите со мной.

— Ольга, я доктор высшей категории!

— Да, я помню. Но разве с врачом не может случиться чудо? Давайте прокатимся вместе. Одной мне, признаться, страшно. Да и вам лучше не сидеть в одиночестве.

Через полтора часа мы уже мчались по трассе на Ольгином старом Ниссане. Справа показался небольшой лес.

— Сворачиваем с трассы и потом первый же поворот налево, — подсказал я.

Мы оставили машину на грунтовой дороге недалеко от небольшой речушки, за которой вдалеке виднелись серые многоэтажные дома. Уродливая цивилизация подбиралась все ближе и, наверное, уже предвкушала, как проглотит еще нетронутые зеленые насаждения.

— Нам туда, — указал Ольга на один из корпусов заброшенной усадьбы.

Но здание казалось совершенно заброшенным: свет нигде не горел, а часть окон вообще была забита фанерой на случай прихода мародеров. Мы остановились у деревянной двери, краска с которой отслаивалась хлопьями. Ольга нервно вздохнула, поправила пальто и спросила меня:

— Войдете?

Я кивнул. Уж слишком съедало любопытство увидеть, что же за обряд обещают отчаявшимся людям в столь жутковатом и малопроходном месте. Появился даже какой-то внутренний азарт сыграть на поводу у мошенников-экстрасенсов.

Дверь громко скрипнула и открылась. Внутри оказалось довольно просторно и даже чисто, хотя ощущение разрухи все равно не покидало меня.

— Чувствуйте запах пожара? — спросила Ольга.

— Конечно, наверняка бомжи тут что-то палят периодически.

— Это запах пожара, что случился в начале того века, — произнес строгий женский голос.

Я вздрогнул и обернулся. У старой каменной лестницы, прислонившись к мраморной скульптуре, стояла женщина лет сорока.

— Здесь жила семья Муравьевых, пока во время революции в дом не ворвалась толпа обезумевших рабочих. Усадьба сгорела вместе со всеми обитателями.

— Жуть какая, — буркнула Ольга и начала копаться в сумке. — У нас с собой визитка, сейчас покажу.

— Не нужно. Ольга и Михаил, я буду вашим сегодняшним проводником по усадьбе. Осталось дождаться еще двух гостей, — буднично произнесла экскурсовод.

Я немало удивился, оттого, что она назвала меня по имени. Может, Ольга ее предупредила? Но моя соседка по палате выглядела столь же удивленной.

— Здравствуйте, — пролепетала Ольга.

Снаружи в дверь постучали. Экскурсовод прошла мимо нас к двери, обдав помещение ароматом свечей и редкого неизвестного мне масла, напоминающего запах церковного ладана. Стройная, с короткой стрижкой и в облегающем деловом костюме она скорее напоминала бизнес-леди с Патриков, нежели простого экскурсовода.

Женщина открыла дверь, и на пороге появился полноватый лысеющий мужчина лет шестидесяти, одетый в обычную дешевую куртку и потрепанные кожаные ботинки. Следом показалась симпатичная девушка, которая тут же испуганно оглядела помещение и нас с Ольгой. Девушка представилась Софией, а мужчина Николаем.

— Не люблю долгое введение и сразу же расскажу наши правила, — начала свое повествование экскурсовод, немного поднявшись на лестницу, чтобы мы вчетвером могли ее лучше разглядеть. — Вы пришли в усадьбу Муравьева, потому каждый из вас серьезно болен и стоит одной ногой в могиле. Кто-то еще надеется на медицину, а кто-то потерял всякую надежду. Но каждому из вас мы даем второй шанс, для этого достаточно пройти экскурсию по усадьбе. Всего мы посетим четыре комнаты в соответствии с количеством участников в нашей группе. Каждая комната — одна история и одна исповедь.

— Исповедь, простите? А у вас типа кампания с квестами или вы все-таки экстрасенсы? — уточнил я, потому что все начинающееся уже начинало превращаться в фарс.

Экскурсовод взглянула на меня спокойным и каким-то безразличным взглядом и продолжила:

— Вы расскажете историю своей жизни. Такой, какая она была на самом деле: без прикрас и обмана. Врать и что-то утаивать категорически запрещено правилами. После того как вы прослушаете все четыре истории, вы проголосуете.

— За что проголосуем? — с сомнением спросил Николай.

— Против того, кто не заслужил исцеления от своего недуга. К сожалению по правилам могут излечиться лишь трое — они отправятся домой через ту же дверь, откуда вошли. Четвертый выйдет туда. — Женщина указала рукой на потемневшую маленькую дверь под лестницей. При взгляде на нее я почему то ощутил холодок в груди.

— А если у нас будет ничья? То есть двое проголосуют за одного, а другие двое за другого? — уточнила София.

— Тогда все четверо уйдут отсюда невылеченными. Поэтому рекомендую выбирать кандидата со всей ответственностью. Все готовы приступить к экскурсии?

— А если я решу сейчас уйти, вы без меня квест пройдете? — спросил я, едва сдерживая смех.

— Конечно, группа может вмещать и троих, хотя это не приветствуется, — ответила женщина.

Я уже было направился к дверям, но Ольга перегородила мне дорогу.

— Не уходите, вы же можете ослепнуть уже завтра утром. Вы же сами говорили, что ваша опухоль очень опасна и непредсказуема!

Я не понимал, зачем она остановила меня. В ее глазах была мольба, словно она хотела спасти ни меня, а какого-то близкого родственника.

— Хрень это все, Ольга. Ну да ладно, останусь. Может, хоть что-то интересное увижу напоследок.

Я вернулся к группе и жестом показал экскурсоводу, что я в деле.

— Тогда начнем нашу экскурсию со спальни, — пригласила нас женщина, и мы пошли за ней вверх по лестнице.

Первая комната оказалась большой спальней, на удивление сохранившейся в хорошем состоянии. У стены стояла огромная деревянная кровать, в шкафу висели женские платья, явно предназначенные для пожилой женщины, в воздухе едва ощущался аромат старых цитрусовых духов.

— Здесь жила нянечка Муравьевых. Бедная женщина пыталась защитить детей от толпы и спрятала их в своей комнате. Но когда пожар окутал это крыло усадьбы, они не смогли выбраться из комнаты из-за решетки на окне.

Вдруг София схватила с тумбочки рамку с фотографией.

— Мама! — в ужасе вскрикнула она. — Откуда в комнате наши с ней фото?!

— А вы хороши.. — шепнул я экскурсоводу, намекая на отличную подготовку к встрече. Видимо, ребята взломали облачное хранилище девушки или банально залезли в фотоархив. Но экскурсовод меня проигнорировала.

— Я лишь рассказываю о доме, основную экскурсию проводите вы, — ответила экскурсовод и сложила руки на груди в ожидании рассказа.

— София, видимо, усадьба хочет, чтобы первой начали рассказ вы, — предположила Ольга.

София поставила рамку обратно, вытерла слезы и кивнула.

Ее рассказ можно было считать достаточно стандартным для обычной русской девушки, кроме ее истории отношений с матерью. Эта глава увлекла даже меня своим откровением.

— Она всегда была невероятно контролирующей, психологи называют это гиперопекой. Гулять после заката нельзя, с мальчиками нельзя, поехать на море без нее — ни в коем случае. Проверяла телефон, личные дневники, читала соцсети. Ничего не могло укрыться от нее. За попытки сопротивляться наказывала. Нет, не била, просто давила еще сильнее, и тогда становилось совсем жутко. Часто кричала, что я неблагодарная, и еще пожалею о своем непослушании. А какое непослушание? Я даже алкоголь впервые попробовала пару лет назад. Продолжалось это до первых курсов института. Думала, что после поступления будет лучше, но куда там. Пришлось перевестись на заочку и уехать на вахту на Север.

София ненадолго замолчала, очевидно пытаясь справится с эмоциями. Я тем временем оглядел висящие на стене фотографии, где София демонстрирует свои дипломы и спортивные медали. Да уж, несмотря на такую контролирующую мать, девушка достигла немалых высот. Впрочем, я часто слышал, что все эти трофеи добываются детьми только ради того, чтобы угодить родителям. И никакой ценности для человека все эти награды в будущем не несут.

— Она пыталась выследить меня. Но я держала конспирацию: переезжала, меняла симки. Тогда она написала моей институтской подружке, чтобы та передала мне кое-что. «Я проклинаю тебя, ублюдина». Вот что передала она мне вместо извинений за испорченное детство. На этом наши отношения, к моему счастью, прекратились на многие годы. А однажды я получила сообщение, где она сообщала, что умирает и хочет видеть меня в последний раз. Я не поверила и послала ее к черту. А потом.. Потом мне позвонили из больницы и сообщили о ее смерти. Когда я приехала в мамину квартиру, то нашла письмо, которое она написала мне, но не решилась отправить. Она извинялась и просила прощение за все. Сказала, что не простит себе все то зло, что принесла мне и жалеет лишь о том, что не увидит дочь перед смертью.

София не выдержала и выбежала за дверь. И мы услышали ее рыдания.

Когда она вернулась, то быстро окончила рассказ:

— У меня хроническая почечная недостаточность. Я бы хотела вылечиться, потому что хочу доказать себе и матери, что я могу быть счастливой.

Я вдруг подумал, что если все происходящее не розыгрыш, то мог ли кто-то проголосовать против Софии? Нет. Она лишь несчастное дитя, которое будет нести тяжкий груз до конца жизни.

— Первая комната пройдена. Следуем дальше, — произнесла экскурсовод.

Мы вошли в помещение, напоминающее старую мастерскую. В углу стоял старый верстак, на котором даже лежали проржавевшие гаечные ключи и несколько старых газет. На одной из них я увидел фото Николая, который был лет на тридцать моложе. Он стоял в обнимку с несколькими ребятами, державшими в руках деревянные модели самолетов. «Дети рвутся в авиацию» — гласила надпись в газете.

— Здесь жил главный плотник Михей Сапогов. Муравьевы так любили и уважали его, что выделили ему целое помещение внутри усадьбы. К сожалению, сведений о нем не осталось. Считается, что он пропал после пожара, — произнесла экскурсовод.

Николай вдруг стал каким-то нервным и тут же выхватил из рук Ольги старую фотографию, на которой был изображен какой-то заваленный хламом чердак.

— Ладно, я начну, — нервно произнес Николай и вытер выступивший на лбу пот.

Судя по его рассказу, он был типичным восьмидесятником. Окончил ПТУ, прошел Афган, работал на заводе, руководил авиамодельным кружком. Был женат, развелся и ушел из семьи. Взрослая дочь не простила измену и до сих пор не общается с ним. Но весь его рассказ был каким-то стерильным, словно он пытался тщательно фильтровать то, что собирался сказать.

— То, за что я виню себя до сих пор, случилось в Афгане, — Николай замолчал, шмыгнул носом и продолжил рассказ, — Мы уже должны были возвращаться домой. Месяца полтора до дембеля оставалось. Кто-то заминировал тропу, по которой мы носили воду в лагерь. Подорвались два пацана, которым.. Ну уже дембеля, понимаете? Масло молодым отдавали. Уже всего ничего до дома. По горячим следам задержали мальчишку лет пятнадцати. С его слов духи заставили мину подложить, иначе его семью бы расстреляли. Мы не поверили. По правилам нужно было сдать его контрразведчикам. Но мы расправились с ним сами. Я не трогал, правда. Не захотел руки марать перед возвращением домой. Но и мешать пацанам не стал. Хотя мог — сержант все-таки.

Николай сел на стул и закрыл лицо руками. И никто из нас не стал ничего более спрашивать.

— Вы закончили? — прервала молчание экскурсовод и пристально посмотрела на Николая.

Тот едва заметно вздрогнул и, убрав руки от лица, произнес:

— В моей жизни было достаточно плохих поступков, но я совершил гораздо больше того, за что стоит гордиться и ради чего стоило жить. Я всегда трудился честно, был патриотом своей страны. У меня редкое генетическое заболевание нервной системы, и если мне дадут шанс пожить еще немного, я проживу это время рядом с семьей.

За годы практики и общения с множеством людей я довольно неплохо научился читать человеческие эмоции. И этот потный толстяк был лжив насквозь. И если бы пришлось голосовать прямо сейчас, то я, без сомнения, выбрал бы этого парня.

— Вы закончили? — переспросила экскурсовод.

— Да, — тихо ответил Николай.

Мы вышли из мастерской, прошли по длинному коридору и оказались в небольшой комнатке, даже скорее каморке. Старый паркет здесь скрипел под ногами, а воздух пах вековой пылью. В комнате не было ничего, кроме односпальной кровати и старого стола, на котором я тут же заметил сумку, с которыми к пациентам ходили сельские лекари.

— Здесь жил лекарь семьи Муравьевых. Он один из немногих, кто уцелел при пожаре, спрятавшись в конюшне от разъяренной толпы.

Но мне уже было ясно, чья очередь для исповеди пришла. Мой взгляд уже скользил по фотографиям из моей жизни. Семья, вручение диплома, свадьба, выписка из роддома, вручение наград от министра здравоохранения и других чиновников. Вот вся моя жизнь: в славе, в деньгах и успехе. Не так много людей в моей профессиональной области добирается до таких вершин.

Мой взгляд остановился на фотографии с моим тогдашним шефом Сазоновым. Мы стояли в коридоре больницы обнявшись. Не помню, как была сделана эта фотография, но хорошо запомнил самого начальника: подхалим и взяточник, переводу которого в минздрав радовалось все наше отделение.

— А вы хорошо подготовились. Нашли кучу моих фото. Как вы это сделали, признавайтесь? — спросил я у экскурсовода.

— Сейчас ваше время для признаний, начнете рассказ? — парировала она.

Я оглядел остальных участников группы. Николай смотрел на меня с каким-то раздраженным ожиданием, София просто ждала рассказа. А вот лицо Ольги вдруг стало суровым, даже злым.

Все эти люди были мне чужими, и рассказывать им что-то о себе совершенно не хотелось. А вдруг они узнают о том, что я так долго скрываю и пытаюсь забыть? О том решении, за которое виню себя всю жизнь. Зачем я вообще решил участвовать в этом фарсе? Нужно было ехать домой и провести оставшееся время с семьей.

— Пожалуй, мое участие в экскурсии окончено. Был рад знакомству.

Я кивнул группе и вышел в коридор. Мне в спину донесся голос экскурсовода:

— Отказаться от экскурсии уже нельзя. Вам придется пройти до конца.

— Это мы еше посмотрим, — про себя ответил я и бодро зашагал в ту сторону, откуда пришла наша группа, ожидая, что обратный путь выведет меня к выходу.

Я поднялся по лестнице и вошел в небольшой коридор. Искусственного света в помещениях не было, и я шел в полутемноте, подсвечивая телефоном. Но проходя мимо спальни нянечки, я вдруг услышал детский плач.

— Что за чертовщина, они меня решили разыграть напоследок?

Я отворил дверь, чтобы послать этих актеров куда подальше. Внутри на кровати сидели два разнополых ребенка примерно семи лет. Одеты они были с иголочки прямо по моде начала прошлого века.

Возле детей хлопотала пожилая женщина. Она связывала простыни, как будто хотела вылезти с помощью них из окна.

— Не бойтесь, мои маленькие господа. Мы выберемся, сейчас, только веревку довяжу.

Мое появление первыми заметили дети. Они испуганно закричали, тыча в мою сторону пальцами.

— Вы не тронете детей, даже не думайте! — закричала на меня женщина.

Я совершенно растерялся и не знал, что сказать. Кто-то пробежал сзади по коридору и сильно одернул меня рукой, так, что я потерял равновесие и едва не рухнул на пол.

— Они уже здесь, сударь. Они идут за нашей кровью, за нашими жизнями! — закричал мужской голос. Я не разглядел бежавшего, который тут же скрылся за поворотом.

Но куда больше меня изумило то, что комната нянечки была пуста. Ни женщины, ни детей внутри не было. Но как они могли сбежать? Я всего на несколько секунд упустил их из виду, они не могли выйти через дверь, ведь здесь стоял я, а на окне была установлена железная решетка.

Нужно было убираться отсюда как можно быстрее. Я побежал по коридору и быстро спустился по лестнице. В холле, где встретила нас экскурсовод, было пусто. Я выбежал из усадьбы и глубоко вдохнул полные легкие кислорода. Но вместо свежего воздуха я ощутил запах, что бывает в старых заплесневелых подвалах, где сгнила целая куча овощей.

Но больше всего меня изумило небо. Оно было ярко-красным, словно кто-то включил специальный фильтр, как в фильме. Никогда не видел подобного небосклона и даже не подозревал, что тот может быть столь пугающим, дьявольским. Это не был мир моей Москвы. Это был мир дьявола.

Я пошел по тропе мимо усадьбы в сторону дороги. Но старые железные ворота были закрыты на замок. Конечно, мне бы не стоило большого труда перелезть их. Но мое внимание приковала женщина, стоявшая у ворот и глядящая куда-то вдаль.

На ней было длинное синее платье до земли, утянутое корсетом, волосы были собраны в аккуратный пучок.

— Простите, мне нужно выйти, — сказал я.

— Некуда идти, те, кто несет сюда огонь уже близко! — вскрикнула она и повернулась.

Молодое и некогда красивое лицо женщины было почти полностью сгоревшим. Горелая плоть свисала целыми кусками. Я испуганно попятился назад. В это время на дороге появилась толпа кричащих и матерящихся мужчин. В руках они держали вилы, топоры и факелы.

— Защитите мой дом, прошу вас! Мы должны их задержать! — взмолилась женщина.

— Ворота слишком хлипкие, надолго их не удержат. Бегите! — крикнул я и бросился обратно к усадьбе.

Женщина осталась стоять у ворот и обреченно смотрела на приближающуюся толпу. Я забежал в холл, и увидев, что женщина не собирается спасаться, закрыл засов. Нужно было предупредить группу. И экскурсовода, хоть к этой твари у меня сейчас было уж очень много вопросов. Я быстро преодолел уже знакомый маршрут. Толпа тем временем сломала ворота и уже подошла к усадьбе. Они стучали в двери и били окна. Раздался испуганный женский крик, кто-то просил о пощаде, кто-то громко проклинал пришедших мародеров. Множество шагов уже раздавались сзади на лестнице. Я видел свет факелов, слышал угрозы и грязные ругательства. Эти люди принесли с собой смерть и огонь.

Финал

Мой вк и тг. Подписывайтесь. Там продолжения выходят раньше

Едва я успел отойти от дома шагов на двадцать, как пронесшаяся мимо большая черная машина, едва не окатила меня грязью, а затем резко затормозила у моего подъезда. Из автомобиля вышли четверо: трое в полицейской форме и один в штатском. Не обратив на меня внимания, они решительно направились к моему дому. Один из полицейских достал пистолет, но, поймав неодобрительный взгляд человека в штатском, после короткого колебания все же убрал оружие. Я же решил понаблюдать. Повернувшись к витрине, что была рядом, сделал вид, что чрезвычайно заинтересован представленными там товарами, и стал ожидать дальнейшее развитие событий. Через несколько минут двое вывели из дома растерянную Ингрид, и, усадив женщину в машину, укатили прочь.

А ведь судя по тому, что парочка полицейских осталось у меня дома, они явно приезжали за мной. Что же я такого натворил, что ко мне присылают кучу полицейских с оружием. Как же скверно  не понимать сути происходящего. Поколебавшись немного, я направился к офису нашей конторы. Возможно там, я узнаю подробности всей этой необъяснимой суматохи. Я шел малолюдными улочками, стараясь не попадаться на глаза полиции. Получалось немного дольше, но безопасней, чем идти привычным маршрутом. Видимо я немного заплутал в лабиринте переулков, когда неожиданно для себя оказался на улице Рокетт. Рокетт… Именно здесь располагалась нотариальная контора, где мне зачитывали завещание бедного кузена Вики. Кажется, дом номер 23. Однако теперь в этом здании находился цветочный магазин. Я сразу узнал это место: те же несколько ступенек перед дверью, тот же старинный фонарь у входа, деревянная скамейка неподалёку.  Внутри всё изменилось — вместо рабочего места секретаря теперь красовалась витрина с цветами. В воздухе витал  аромат свежесрезанных лилий, а за прилавком стояла очаровательная девушка-продавец.

— Чем могу помочь, месье? — ее голос звучал мелодично и приветливо.

— Три белые розы, пожалуйста.

Пока она аккуратно подбирала цветы, я решился задать вопрос, не дающий мне покоя:

— Кажется, здесь находилась нотариальная контора «Notaires & Associés»?

Девушка оторвалась от упаковки букета.

— Да, месье, но это было очень давно.

— Давно? Казалось, только вчера мне здесь оглашали условия завещания моего кузена. А имя Клод Голден вам ничего не говорит? 

— Вы говорите о моем отце, но он вот уже пять лет как умер. Возьмите цветы, месье. Нет, нет, денег не надо. Вы знали моего отца. Пусть это будет его прощальным подарком. Удачи вам, месье.

— Спасибо.

— Заходите к нам еще. У нас лучшие цветы в Париже.

Что ж это получается, — размышлял я, покидая цветочный магазин, — мертвый нотариус зачитывает мне последнюю волю мертвого кузена, мертвые люди окружают меня в странном доме, мертвый шевалье помогает мне убить живого патрона. Или же уже не живого? — последняя мысль заставила мурашкам пробежаться по моей спине. — Бррр… Бред какой-то.

***

Подойдя к офису, я заметил у входа двух скучающих полицейских. Не желая привлекать к себе внимание, свернул в ближайшую кофейню - небольшое, но уютное заведение. Здесь мои коллеги появляются с завидной регулярностью.  Вот и сейчас кофейня встретила меня знакомыми ароматами кофе, свежей выпечки и одиноко сидящей за столиком девушкой. Девушку звали Софи Легранд.

Помимо своих основных обязанностей – слежением за последними тенденциями моды и сбором всевозможных сплетен - она числилась личным секретарем Монфора. Софи с аппетитом поглощала пирожные, запивая их шампанским из большого фужера.

— Бонжур, мадмуазель Легранд, — подошел я к Софи, вручая только что приобретенные розы.

— О, месье Де Шарон, — отвечает девушка, кокетливо опуская глаза. — Как приятно. Вы помните, что я предпочитаю именно белые розы.

—  Как можно такое забыть?

Присоединяйтесь, сегодня эклеры особенно удались.

— Софи, вы не боитесь испортить фигуру? — не могу сдержать улыбку.

— Вы непостоянны, как все мужчины в этого города.

— Разве?

— Неделю назад вы подарили мне коробку конфет со словами, что  женщин с такой идеальной фигурой, как у меня, вы считаете государственными преступниками, если те отказывают себе в маленьких кулинарных слабостях.

Она вздохнула:

— К тому же, когда я нервничаю, меня просто одолевает тяга к сладкому.

— Что-то произошло? — спросил я, присаживаясь напротив.

— Вы что не знаете? — её голос дрогнул. — Вчера ночью убили Люсьена Монфора. Зарезали прямо в собственном доме. Полиция с самого утра в нашем офисе.

— Надеюсь, преступник пойман?

—  Что вы, — фыркает Софи. — Как будто полиция способна оперативно расследовать преступление. Только и делают, что ходят и задают бестолковые вопросы. Хотя я сразу сказала им, кто убийца.

— Да вы, мадемуазель, просто новая мисс Марпл. И кто же, по-вашему, этот злодей?

— Вы!— уверенно заявила Софи.

— Я?! Ну знаете ли, с вашей фантазией…

— А кто на прошлой неделе ругался с патроном, так что стены дрожали? А?

— Так он же требовал, чтобы я закончил реставрацию картины Моне за два дня. Да его убить за это мало, — возмущаюсь я.

Софи  обвиняюще ткнула в меня пальцем:

— Вот! А я что говорила? Но это еще не все. Я знаю, что вчера  Монфор вызвал нотариуса. Он хотел составить новое завещание.

— Что же в этом особенного? Тысяча людей каждый день составляют новые завещания.

— Но не каждый собственник переписывает свою фирму на сотрудника! — парировала Софи. — На памяти инспектора криминальной полиции было всего два таких случая. В первом был обман, а во втором — шантаж.

— Вы намекаете, что Монфор переписал фирму на меня? – удивлённо переспросил я.

— Именно, — победно вскинув голову, закончила Софи свою обвинительную речь.

— Но где я был в это время? Почему он не поставил меня в известность?

— Как? Вы не помните? Вы сами позвонили мне, сказали, что заболели и не придёте на работу. Голос у вас был такой простуженный, что я узнала вас, только когда вы представились, — пояснила Софи.

— Но Монфор  мог бы меня предупредить, прежде чем принять такое решение.

— Он и звонил, прямо перед приходом нотариуса, но вы уже не брали трубку.

— А фамилия нотариуса случайно не Клод Гольден?

— Фамилию не помню, но нотариальная контора точно называлась «Notaires & Associés».

— Ну, мадемуазель, теперь по классике жанра мне нужно вас убить — не удержался я от шутки, поддразнивая возомнившую себя сыщиком девушку.

— Меня? Убить? — глаза Софи расширились от ужаса.

— А как же! Всех кто выходит на след опасного преступника стараются ликвидировать, — продолжил я в том же духе.

— Я… Вы не посмеете тронуть женщину, — совсем уж растерялась Софи. — Я буду кричать…Тут… Тут рядом полиция.

— Вы правы, я приду к вам ночью.

— Ой, мне срочно нужно позвонить нашему клиенту -  отменить встречу. Вы ведь не собираетесь сегодня принимать посетителей? И… и раз уж вы теперь наш новый патрон, заплатите за мое пирожное, ведь у меня безотлагательная служебная необходимость.

Девушка выскочила из кафе, оставив меня наедине с не оплаченным чеком и мрачными мыслями.

***

Я подошёл к стойке. В углу на небольшой тумбе стоял телевизор, по которому транслировали новости. Диктор с озабоченным видом сообщал о страшной эпидемии, вспыхнувшей недавно в Алжире. Несмотря на все старания медиков, им никак не удавалось сдержать распространение болезни. На экране крутились кадры переполненных больниц и спешащих на вызовы машин скорой помощи.

Следующий сюжет был посвящён разрушительному цунами, которое обрушилось на побережье Индонезии.  Гигантская волна сметала всё на своём пути, оставляя за собой лишь разрушения и смерть.  Последствия катастрофы оказались ужасными: многочисленные жертвы, разрушенные дома, исковерканная природа и  гибель людей.

— Мессир, – услышал я за спиной женский голос.

Странное обращение удивило меня. Вообще-то я ожидал увидеть полицию, потому  как  напуганная Софи обязательно должна рассказать стражам порядка о месте нахождения ужасного злодея.  Но, повернувшись, вместо полицейских я увидел перед собой девушку. В других обстоятельствах я счел бы её привлекательной, но вызывающий наряд: короткая мини-юбка, высокие ботфорты и сексапильный корсет, портил всю картину.

— Мы знакомы? — спросил я.

— Катрин Монвуазен, — замерла девушка в глубоком реверансе. — Вы могли видеть меня в галерее дома.

Архаичный поклон в оформлении откровенного одеяния девицы выглядел нелепо.

— Так что вы хотели?

Катрин распрямилась, тряхнув головой, и её огненно-рыжие кудри водопадом рассыпались по плечам. Теперь я вспомнил ее портрет, висевший в галерее, рядом с изображением зловещего инквизитора. Кажется, Жак рассказывал, что ее сожгли на костре как ведьму.

— Сюда направляется полиция. Нам надо поспешить, — произнесла она тоном, не терпящим возражений.

Заметив мои колебания, девушка решительно схватила меня за руку и потянула к выходу в служебные помещения.

— Постойте, а это что? — указал я на тело бариста, безвольно лежащее на стойке бара. — Только еще одного убийства мне не хватало!

— Не волнуйтесь, мессир. Он очнется с минуту на минуту, и некоторое время не припомнит последние полчаса своей жизни.

Мы мчались по узким коридорам, пыльным переходам, заставленным старым, давно никому не нужным барахлом. Поднимаясь по лестнице, мы оказались в тупике прямо под люком, ведущим на чердак.  Дверца была заперта тяжелым висячим замком.

— Дьявол разбери этих лавочников. Стоит поставить дверь, как они тут же навешивают на нее дюжину запоров, — выругалась Катрин. — Да не стойте же вы столбом, мессир. Подсадите …

Пришлось повиноваться, усадив девушку на плечи. Близость стройных девичьих ножек невольно будоражило мое воображение. 

— Мадемуазель, а правда, что вы были любовницей Людовика XIV?

— Вообще-то, мессир, — ответила Катрин, сосредоточенно ковыряясь шпилькой для волос в замке, — дамам не принято напоминать об их возрасте.

— К черту возраст, открывайте быстрей! — воскликнул я, услышав торопливый топот тяжелых ботинок по ступеням.

В замке что-то щелкнуло, раздался скрежет металла, и нечто тяжелое упало к моим ногам. Словно кошка, Катрин вскарабкалась вверх, и легко втянув меня за собой, захлопнула люк.

Снизу раздалась длинная тирада отборной брани.

— Помогите, — надрываясь, девушка уже тащила к люку тяжелый пыльный сундук.

— Да бросьте вы эту дрянь, — сказал я, защелкивая ржавый, но еще крепкий и так удачно подвернувшийся засов на люке. — Думаю, минут на пять его хватит. Бежим!

На крышу мы выбирались под смачные удары в крышку люка, подкрепленные нелицеприятными высказываниями в наш адрес.

***

Ух, давно я так не бегала! — выдохнула Катрин, едва мы плюхнулись на заднее сиденье такси.

— Я понимаю, в покоях Людовика XIV было поспокойней? — не удержался я от едкой шпильки.

— Ой, да сдался вам этот Людовик! Вообще-то я ему пиявки от головной боли ставила, а эти придворные дурёхи невесть что себе надумали.

— Простите, вам в Версаль? — обернулся таксист, явно заинтригованный нашим разговором.

— Чуть позже, — быстро нашёлся я, определившись с нашей следующей целью — Отвезите нас на Rue des Halles, 19.

***

Все же не могу понять, что на меня нашло. Это было как наваждение. План казался простым и логичным: сдаться полиции, рассказать о частичной потере памяти и потребовать отвести меня на место преступления. Но тут в дело вмешивается Катрин, - и вот я уже бегу, как последний идиот, улепетывая от полиции. Ну не глупость.  С одной стороны, признаюсь, было весело. С другой… Да, пожалуй было весело.

Мы вышли из такси за квартал от дома Монфора и теперь неспешно двигались в его направлении. Осенняя погода непредсказуемая. Утром солнце ещё пригревало тротуары, пытаясь высушить ночные лужи, но теперь холодный ветер гнал тяжелые тучи, кружа в воздухе водовороты из золотых листьев каштана.

—  Надень, — я снимаю пальто,  протягивая Катрин.

— Я не замерзла. Мы не чувствуем холода.

— Все равно, — настаиваю я. — Мне холодно на тебя смотреть. Да и прохожие оборачиваются

—  Мессир, это честь для меня.

— Расскажи, как ты здесь оказалась и зачем?

— Меня послал Жак. Благодаря  первому всаднику, теперь по одному мы можем являться в этом мире. Наша задача охранять вас.

— То есть следить?

— Обеспечивать безопасность и исполнять вашу волю.

— Разве я отдавал приказ убегать от полиции?

— Мне показалось, что вам угрожает опасность. Это в приоритете.

— Впредь я хотел бы, чтобы ты согласовывала со мной свои действия.

— Слушаюсь, мессир.

—  Теперь хочу узнать, что представляет собой этот дом? Каковы его цели и задачи дома?

— С такими вопросами лучше обращаться к Жаку, но я расскажу что знаю. Вы -хозяин дома и можете распоряжаться свитой по своему усмотрению. Жак следит за соблюдением традиций дома. В свите 30 портретов и мы будем являться к вам один за другим, если не будет иных распоряжений.

— Не понимаю. Зачем все это нужно?

— В целях я плохо разбираюсь. После того как меня сожгли, мне дали право выбора:  отправиться в ад или вступить в свиту дома. Сами понимаете, что я выбрала. Еще знаю, что дом стремиться собрать четырех всадников. Одного нарисовал Виктор. Вам предложат создать второго.

— А если я откажусь?

— Думаю, выбора вам не оставят.

— Какой же я, чёрт возьми, хозяин дома, если мне будут приказывать?

— Все дело в традициях дома. Никто не смеет их нарушать.

— Как я могу связываться с Жаком?

— У каждого владельца это индивидуально, предыдущий рисовал портреты своей свиты и они являлись ему незримыми призраками, вы также можете пожелать увидеть их во сне, и наконец, приехать в сам дом.

— Он что, реально существует?

— Конечно, мессир, он находиться в городе Порт-Вермильон на главной площади. Вы не перепутаете.

— Прекрасно, тогда поступим так. Сейчас мы зайдем сюда, — я указал на ближайшее двухэтажное строение. — Здесь, Монфор занимал второй этаж здания. Если что-то пойдет не так, ты отправишься обратно. Надеюсь, с переходом у тебя никаких проблем не возникнет.

— Ни малейших, мессир. Я могу уйти в любой момент.

— Когда я решу, что пора, подам сигнал – попрошу поправить свои волосы. Жаку передашь, что я хочу его видеть.

— Поняла, мессир.

***

Мы стояли у двери в квартиру  Монфора. Мертвая тишина окутала здание, а нервное, мигание подъездных ламп отбрасывало причудливые тени на стены, создавая гнетущую атмосферу. В этом мерцании расплывчатые тени плясали безумный танец, усиливая и без того напряженное ощущение надвигающейся опасности.

— Катрин, ты сможешь взломать этот замок? — спросил я, внимательно осматривая дверь.

— Не знаю, мессир, — ответила девушка, доставая заколки для волос. — Но я попробую.

Едва ее пальцы коснулись замка, как дверь под легким нажимом дрогнула и беззвучно  распахнулась.

— Назад! Это ловушка! — воскликнул я, но было уже поздно.

Сверху и снизу уже раздавался приближающийся дробный топот множества ног.

— Месье Де Шарон, давайте уже прекратим эту детскую игру в кошки-мышки, — раздался спокойный иронический голос из темноты квартирного коридора.

Вскоре обозначился и сам говорящий - грузный мужчина с густыми, закрученными вверх усами и пышными бакенбардами. Его невозможно было не узнать – человек в штатском, виденный мною при задержании Ингрид около моего дома. На вид ему можно было дать лет пятьдесят. Достаточно опытен, чтобы не хвататься за первую попавшуюся версию преступления, но ещё не настолько стар, чтобы стремиться закрыть дело любой ценой.  В целом мне показалось, что с ним можно вести конструктивный диалог.

— Прошу вас, — сделал он приглашающий жест.

— Стоять! — едва слышно приказал я Катрин, которая уже собиралась переступить порог. — Не уверен, что это правильно. Думаю, если мы зайдем в квартиру, это могут расценить как незаконное проникновение.

— Да бросьте вы, Де Шарон. У меня и без того достаточно поводов для вашего задержания. Побег от полиции, препятствие аресту, в конце концов, убийство. Так что, не стесняйтесь.

— Попрошу не притягивать наши ролевые игры с девушкой к уголовным преступлениям, — заявил я, проходя в квартиру. Стоять в дверях действительно было глупо.  — Насколько я понимаю, никакого обвинения, ограничивающие мои права, мне не предъявлено.

Катрин словно тень следовала за мной по пятам. За нами в квартиру вошла парочка крепких полицейских. Молчаливо встав стражей в дверях, они окончательно отрезали нам путь к бегству.

— Прошу, усаживайтесь на диван, тут вам будет удобно, — пригласили нас тоном исключающим возражение. — Давайте знакомиться. Я инспектор криминальной полиции Жорж Мартен. Месье Де Шарона я уже знаю. А вот девушка? Как вас зовут мадемуазель?

— Катрин Монвуазен, — мгновенно среагировал моя спутница.

Катрин сидела рядом со мной. Я чувствовал, как она собрана, в любой момент готовая броситься на защиту. На всякий случай я успокаивающе положил руку ей на коленку.

— И мадемуазель может подтвердить это документами?

— Я шла на свидание с любимым. Не ожидала, что при этом  может понадобиться документальное подтверждение.

— Сожалею, но в таком случае я вынужден задержать вас до выяснения личности.

Катрин лишь презрительно фыркнула.

— Давно хотел с вами переговорить, — переключил Мартен свое внимание на меня.

— Надеюсь,я не заставил вас слишком долго ждать.

— Ну что вы, мы отследили ваше такси, и едва успели организовать вам «теплую» встречу. Вы знаете,  никогда не относился к утверждению, что преступника тянет на место преступления, всерьез. Но теперь начинаю сомневаться. Не подскажите, по какому поводу вы прибыли к месту убийства.

— Все просто, инспектор, я собирался высказать соболезнования родственникам патрона и предложить помощь в организации похорон. 

— Забавно. Вы же хорошо знали Монфора, и прекрасно осведомлены, что никаких родственников у него не было. А может вы собирались осмотреть дом, а заодно и уничтожить парочку улик обличающих вас?

— Инспектор, родственники всегда появляются, стоит им почувствовать запах наследства. Но не скрою, мне было бы интересно осмотреть место преступления.

— Так не сдерживайтесь. Чувствуйте себя как дома.

— Мессир, эти люди досаждают вам? Стоит только приказать, — безэмоциональный голос Катрин звучал угрожающе и в руках девушки блеснули длинные металлические шпильки для волос.

Стоящие в дверях полицейские непроизвольно потянулись к кобурам своих пистолетов. Вот только побоища мне здесь не хватало.

— Ну что ты, Катрин,— сказал я успокаивающе, — инспектор столь любезен, что вот-вот предложит нам кофе с круассанами. А заколки, заколки нужны для твоих шикарных волос.

— Как скажите, мессир, — безропотно согласилась девушка, непринужденно отправляя шпильки обратно в свою прическу.

Я оглядываю комнату, стараясь запомнить каждую деталь: вот на полу возле стола подсохшее пятно крови. Вероятно, тело патрона нашло здесь конец своего земного пути. Испачканный кровью край скатерти. Багровый отпечаток большого пальца, словно точка, поставленная в финале романа. На белоснежном, без единой складки, полотне столешницы, разложенные в идеальном порядке столовые приборы, подсказывают, что жизнь продолжается. И скоро вновь кто-то усядется за этот стол и будет пить шампанское и говорить здравницы… А вот и шампанское, на приставном столике в ведерке для льда полупустая бутылка Dom Pérignon. Внутри ведра немного воды - совсем как в жизни. Мы громоздим планы, выстраиваем замки изо льда, но проходит немного времени и все это превращается в небольшую лужицу мутной водицы.

— Инспектор, вы позволите отлучиться в дамскую комнату, — подает голос Катрин, вставая с места —  Или здесь у нас допрос с пристрастием, как в старые добрые времена инквизиции.

— Разумеется, мадемуазель, правда сначала вас придется обыскать, — отреагировал Мартен.

— Не советую, Катрин ужасно нервничает при обыске, — попытался было предупредить я, но опоздал.

Глухой удар и картина, в виде сложившегося пополам тела полицейского, явно переживающего мучительные страдания от боли между ног, предстала перед нашими глазами.

— Оставьте ее, — приказал Мартен второй потенциальной жертве, бросившейся было на выручку своему коллеге. Катрина же, с видом оскорбленной королевы, грациозно вышла из комнаты, не забыв громко хлопнуть за собой дверью.

Я же вернулся к осмотру. Никакой картины над камином, конечно, не висело, потому что в реале никто не покидает полотен, стуча мечом о край щита. Прошелся по комнатам, сопровождаемый внимательным взглядом Мартена, следовавшего за мной. Ничего особенного не обнаружилось – разобранная кровать в спальне, кухня с набитым различными закусками и сладостями холодильником. Никакая деталь не бросилась более в глаза, ничто не напоминало о недавней трагедии, и лишь букет белых роз в вазе на окне, с обломанным, поникшим и едва держащимся на стебельке, цветком, соответствовал текущей обстановке. 

— Месье Мартен, вам не кажется, что допрос у нас получается довольно странным? — обратился я к инспектору. — Вы не задаете вопросов: где я был в ночь убийства, не пытаетесь поймать меня на противоречиях, хотя, судя по всему, убеждены, что убийца я.

— Помилуйте, Де Шарон, зачем нам эти формальности? — усмехнулся инспектор. — Я прекрасно понимаю, что признательных показаний от вас не дождаться. Так зачем тратить время на пустые разговоры? Завтра мы проведём опознание — соседка Монфора видела, как вы покидали место преступления. Вот тогда и поговорим серьёзно. А пока я вынужден задержать вас по подозрению…

В этот момент, в комнату ворвался полицейский. Лицо его выражало крайнюю степень недоумения и растерянности.

— Инспектор, там… это…. мадемуазель…— заикаясь, начал он.

— Да говори же ты, чертов болван, нормальным языком! — взорвался Мартен.

— Я проводил ее до ванны, как и положено по инструкции. Сам остался у двери.  Но когда заглянул, там… там никого не было.

— Проклятие! Как такое возможно? В ванной есть окно? Другая дверь? Или ты заснул на посту? — инспектор был вне себя от ярости.

— Никак нет, она просто исчезла, испарилась!  — виновато пролепетал полицейский.

— Поздравляю, инспектор, — не смог я сдержать ехидства. — Вот уж случай, про который с уверенностью можно сказать, что свидетель в буквально смысле смылся от правосудия.