Моя мама всегда очень любила картошку. Она её могла есть на завтрак, на обед и на ужин. На завтрак - просто отварную, с кусочком докторской колбаски или сосисочкой, на обед - в супе на мясном или курином бульончике, на ужин – пюрешечку в качестве гарнира к домашним котлеткам. Поэтому по выходным часов в девять утра раздавалось: «Ма-а! Ставь картошку варить, есть хочу!»

«Ма-а!» - это маминой маме, т.е. моей бабушке. Бабушка вообще была у нас очень трудолюбивая.

И ещё выгодная. Выгода была в том, что ей не надо было платить, как домработнице. Она мыла, стирала, доставала/таскала продукты (на пятый этаж без лифта), готовила. А ещё успевала шить, вязать и попутно заниматься с ребёнком, т.е. со мной. Читая мне сказки, сначала по слогам, бабушка со временем научилась делать это достаточно бегло. А к тому времени, когда я заканчивала школу, она и вовсе пристрастилась к чтению газеты «Вечерняя Москва» и журналов «Здоровье» и «Работница». Но это, конечно уже по вечерам, после того, как приволочёт из магазина для моей мамы картошку и переделает все остальные дела. Я тоже таскала эту грёбаную картошку, хотя больше люблю макароны. Но бабушка ходила и за картошкой, и за макаронами всё-таки чаще меня. Она старалась делать это, пока я была в школе.

Мама, по-моему, не знала, откуда в доме появляется картошка и продолжала её нежно любить.

Ещё она любила, чтобы в доме было чисто, ни пылиночки, чтобы окна сияли, а полы были натёрты. Не намазаны лаком, а именно натёрты мастикой. Поэтому дважды в год мы с бабулей отдраивали полы и натирали каждую половичку свежей мастикой. Потом бабуля привязывала на ноги щётки и проходилась, танцуя, по всему полу. Электрополотёру она не доверяла.

При том, что бабушка находилась чуть ли не на положении крепостной, вовсе бессловесной не была, и они с мамой часто собачились. А я старалась в такие моменты улизнуть гулять или забивалась в угол с книжкой, чтобы меня не зацепило.

Жили мы втроём, потому что, когда мне исполнилось семь лет, мой папка погиб. Я потом часто слышала, как мама говорила подругам, что не вышла замуж второй раз из-за ребёнка. А бабушке она говорила: «Я из-за тебя, сука старая, не смогла никого в дом привести!» Поэтому мы с бабушкой обе чувствовали себя виноватыми за то, что мама так и не устроила свою личную жизнь. Правда, потом, когда я подросла, бабушка шепнула мне по секрету: «Да с ней и ангел ужиться не смог бы! Твой отец и то от неё два раза уходил и только из-за тебя возвращался».

Отца моего бабушка любила, всегда поминала добрым словом и тихонечко молилась за упокой его души.

Я вообще постоянно чувствовала вину за то, что я какая-то неправильная. Мама мне это очень доходчиво объясняла. Громко. Иногда ремнём. Одевала она меня, как картинку, но эпитеты, которыми она меня награждала, заставляли чувствовать себя косорукой никудышней уродиной. Ругала она меня постоянно. За разбитые коленки, за порванные колготки, за кляксы в тетрадках, за четвёрки в дневнике, за то, что болею часто, за дождь за окном.

Бабушку она тоже ругала: за плохо оттёртую плиту, за слишком горячие щи в тарелке, за то, что старшую дочь «больше любит». Сестру свою она тоже за всё ругала. И двоюродную сестру. Но двоюродную в лицо не ругала, а только за глаза. Мама всегда так делала: самых близких ругала в глаза, а коллег по работе, соседей, подруг, моих подруг – за глаза. Я не помню ни одного человека, которого бы она не облила помоями. Двоюродную сестру, очень близкого человека, она не цепляла только потому, что та доставала красивые вещи и хорошие путёвки и ездила с мамой отдыхать.

Отдыхать маме необходимо было обязательно на море и обязательно 2-2,5 месяца в году, по-тому что она ходила на работу и очень там уставала. Сначала мама брала меня отдыхать с собой. Но какой отдых с ребёнком? И она стала просто отправлять меня в пионерский лагерь.

Возможности, чтобы так плодотворно отдыхать, у мамы были. Во-первых, она сама очень хорошо зарабатывала (инженер-старший инженер-ведущий инженер на п/я со всеми вытекающими прогрессивками, квартальными, полугодовыми и годовыми премиями). Во-вторых, на ребёнка (меня) платили пенсию по потере кормильца. Нет, не ту нищенскую пенсию в 40 рублей от райсобеса. Хотя, её тоже платили. Была ещё вторая пенсия, которую платил завод по средней отцовой зарплате (которая была ого-го!), потому что отец погиб «при исполнении служебных обязанностей». А поскольку мама работала на том же заводе, у неё всегда были ништяки в виде отпусков за свой счёт и прочих мелочей, как у «вдовы погибшего». Она проработала на одном месте больше сорока лет и очень умело пользовалась своим положением «вдовы».

Все деньги истратить на отдых и красивые вещи было нелегко, поэтому оставшееся бережно от-носилось в сберкассу и складывалось на книжку. Я должна была испытывать вину ещё и за это.

«Вот смотри: всё тебе, всё тебе! Не прогуляла, накопила! Вырастешь – спасибо скажешь!» - и мне казалось, что мама кусок хлеба не доедает, чтобы накопить для меня приданое.

Все деньги сгорели в 90-е. Я, будучи уже замужем и родив троих детей, не получила из них ни копейки.

Чем старше я становилась, тем больше недостатков находила у меня мама - всё, что я делала, я делала неправильно. Я очень старалась ей понравиться, но у меня ничего не выходило. Я научилась отлично шить и вязать - и мама забыла, что такое ателье. Я пекла торты, чинила розетки, вешала люстры, но похвалы от мамы добиться было невозможно, я всё равно не соответствовала её представлениям об идеальной дочери. В лучшем случае, она говорила: «Тысяча талантов, и ни один не развит».

А лет в 17 я поняла, что, кажется, больше не люблю свою маму. Бабушку люблю, тёток, друзей, книги, математику, солнце, воздух. А маму – не получается. И от этого я испытывала ещё большую вину, ибо с детства святое: «Мамы всякие нужны, мамы всякие важны!» Я мучилась от того, что я такая плохая дочь, но не могла ей простить бесконечный ор, оскорбления, обзывания и полное равнодушие к моим детским проблемам. А ещё мне почему-то было за неё стыдно.

Я поступила в ВУЗ, который выбрала мама, но после первого семестра нашла работу и перевелась на вечерний факультет, чтобы не слышать «я тебя кормлю, пою, одеваю». Ну, и, собственно, с тех пор я от неё финансово не завишу.

А потом я посмела выйти замуж, быстро родить ребёнка и начать жить без мамы, самостоятельно. Ну, совсем самостоятельно не сразу, немного мы пожили с мамой. Это был бесценный опыт, просто долго рассказывать.

Надо ли говорить, что мужа моего мама возненавидела лютой ненавистью и с первых дней после свадьбы пыталась нас развести? Но мы держались. Мама бесилась, но не теряла надежду. Когда сыну исполнилось четыре месяца, она всё-таки не выдержала и выгнала нас, т.к. мы занимали слишком много места в её квартире, а бежать разводиться не собирались. Бабушка плакала, по-тому что очень полюбила правнука, да и моего мужа тоже. Она говорила, что муж по характеру очень похож на моего отца, такой же «внимательный и уважительный». А, кроме всего прочего, он таскал картошку и чистил её виртуозно.

Когда мы уезжали к свекрови, я сказала маме, и потом ещё не раз повторяла: «Не плюй в колодец! Рано или поздно бабушки не станет, и ты останешься одна». На что она неизменно отвечала: «А вы мне не нужны, я и без вас проживу!»

О том, что она может без нас прожить, мама помнила ровно до того момента, пока в квартире что-то не ломалось. Тут она сразу вспоминала, что есть рукастый зять, который может всё быстро, а, главное, абсолютно бесплатно починить. После этого она опять начинала зятя ненавидеть, но не забывала каждый раз при встрече ему говорить: «Как ты с ней, с дурой, живёшь?» Вроде как жалела его, что женился на убогой.

Когда сыну исполнилось 9 месяцев, свекровь почти уже согласилась прописать меня и ребёнка к себе, чтобы мы могли встать на очередь на квартиру, но, оказалось, мама выбила себе от завода однокомнатную квартиру («выйду на пенсию, буду там жить» и « эта квартира моя и эта тоже моя, а вы себе ещё ничего не заработали»). И свекровь тут же сориентировалась: «У вас теперь есть, где жить, валите. Моему сыну (младшему, любимому) в институт готовиться надо!» В результате длительного срача с мамой в этой однокомнатной квартире всё-таки оказались прописаны мы с мужем, ребёнком и вторым ребёнком в пузе. Нас сразу не поставили на очередь, потому что «ухудшили свои жилищные условия», выписавшись с больших площадей на меньшую. Но мы всё равно были счастливы, поменялись на нужный район, и вот он - рай: поликлиники, детский садик, работа рядом и свобода от родственничков!

Мама взяла дачный участок от завода. Мы вдвоём с мужем поставили на участке хозблок, со временем перестроили его в небольшой домик, раскорчевали, распахали участок, облагородили его, насколько финансы позволяли. Позже мама сокрушалась: «Ой, надо было дом побольше ставить!» (вспомните про сгоревшие деньги)

Потом я родила третьего ребёнка, наконец, дочку. Нас поставили на очередь, и в 96-м, когда старшему сыну исполнилось уже 13 лет, по великому случаю мы получили трёхкомнатную муниципальную квартиру. Но это отдельная счастливая история.

А мама становилась всё более и более заядлой огородницей. Она сажала по 100 кустов помидорной рассады у себя на подоконниках. Плюс перцы, баклажаны, кабачки, капуста и ещё какая-нибудь неведомая х@ня. Всё это мы с мужем на себе и на электричке пёрли в коробках на дачу. В особо тяжёлых случаях к перевозке рассады подключались дети и тётки. На свою машину, чтобы ездить на дачу,в нашем возрасте в 80-е накопить было нереально. (вспомните про сгоревшие деньги)

Поскандалив для порядка, прооравшись на все дачные участки о том, какая я плохая дочь, доверив мне посадку и прочие прелести ухода за будущим урожаем, мама отбывала куда-нибудь в Кисловодск или на Рижское взморье. По осени дары природы в натуральном или консервированном виде пёрлись обратно в Москву и делились строго поровну. Половина – маме с бабушкой, половина – нам на пятерых, потому что мама в одиночку сделала половину дела – вырастила рассаду, а «детям вообще маринованное вредно».

Бабуля ушла тихо в 2001-м в возрасте 93-х лет. Я до сих пор по ней скучаю и рада, что, благодаря ей, мои дети знают, что такое настоящая бабушка. У мамы начались проблемы с ногами. Она тут же стала искать, кто будет помогать ей по хозяйству. Угадайте кто?

В 2009-м не стало мужа. Незадолго до этого он лежал в кардиореанимации, а мама доставала меня звонками: «Долго он там валяться будет? У меня кран течёт». Он успел поменять ей смеситель, чего-то там ещё починить, прикрутить…

На следующий после похорон день мама устроила мне по телефону истерику, потому что на похоронах я её бросила, не уделяла ей внимания, ведь она хоронила любимого зятя (к маме была приставлена моя подруга, которую она прекрасно знает, с мужем и машиной с персональным водителем).

За девять лет мало, что изменилось. Мама ходит всё хуже, а орёт всё больше.

Вчера она десять раз звонила мне на работу, жаловалась, что опять упала и в очередной раз умирает. Ничего! Я закалённая, я привыкла. Прошли те времена, когда мы по её первому чиху бросались с работы спасать бедную заброшенную бабушку. Причём началось это не сейчас, когда всё можно списать на дремучую старость и одиночество. Да, чуть что: я старая, я ничего не знаю, ничего не помню. Но все даты, все платежи, все суммы на пенсионной книжке помнит до копейки.

Поехали с сыном вечером. «Ой, внучек мой золотой приехал!» Сын: «Мам, что это с ней? Может, правда головой ударилась?» Молодой ещё, 35 лет, никак не привыкнет к бабушкиным выкрутасам. Я в его возрасте тоже маминым спектаклям верила. «Подожди, сынок, это мы её ещё не накормили. Сейчас покормим – получим по полной, к гадалке не ходи!»

Покормили. Оказалось, не тем - надо было картошки сварить. Дальше – больше. В основном, непереводимая игра слов. Для умирающей – очень громко. Чтобы соседи услышали. «Я всем рассказываю про тебя! Пусть все знают, какая у меня дочь сволочь, родную мать бросила!»

И ведь рассказывает. Старые подруги вымерли почти все, но ведь откуда-то новые набрались. И все меня осуждают. Только мама забывает добавить, что у самой-то дочери онкология. И ей, скотине такой, тоже иногда уход требуется. И на работу дочь ползает, только чтобы в четырёх стенах плохие думы не думать.

А опухоль у меня, сука, зело зло@бучая и не лечится. Один метод – хирургический. Два раза уже резали. Точнее четыре, но два – не в счёт. Первый раз - в гнойной хирургии опухоль поперёк рас-пахали, когда диагноза ещё не было. Второй – опухоль вырезали. Потом некроз убирали, пластику делали, рану кожей с бедра закрывали. Ну, и четвёртый раз – уже рецидив. Но это нога, голень. Нога, вообще, не ходовая часть. Можно на второй прыгать с ходунками, я пробовала. Вот если метастазы в ливер пойдут, тогда уже всё, кирдык. По логике, точнее, по медицинской статистике, эта болячка должна была уже меня прибить. Но почему-то не прибивает. Видимо, даёт ещё помучиться.

Мама теперь стала сильно верующей, молится. По расписанию. Один раз утром, и один раз вечером. А я так ни в кого и не уверовала, ни в бога, ни в чёрта, разве только в энергетических вампиров. В одну вампиршу.

А вообще я оптимистка. Я ещё надеюсь маму пережить, чтобы быть уверенной, что это счастье моим детям без меня не останется.

© Пеппилотта