Как я пишу? В молодости очень разбрасывался. Писать — всегда хотел, но всегда в то же время хотел и жить, и потому писать не всегда удавалось так, как того хотелось бы. В молодости я писал почти всегда слишком торопливо, случайно. Я был такой же и тогда, когда обо мне писалось, что будто бы я чудесно отделываю каждую фразу.

…Чеканка фраз! Но я никогда не занимался этим. Да и что значит «чеканить»? Ведь у писателя форма неразрывно связана с содержанием и рождается сама собой из содержания.

Позднее работа пошла правильнее, спокойнее. Я привык работать только в покое — для этого замыкался в уединении, в деревне или, как позднее, приезжал в Италию, на Капри. Но писал всегда как-то запоем. Садился за писание, и это означало, что надолго, пока не выпишусь до конца. И никогда, кстати сказать, не писал и не пишу по ночам. Вообще на нервах не работаю…

Как возникает во мне решение писать?.. Чаще всего совершенно неожиданно. Эта тяга писать появляется у меня всегда из чувства какого-то волнения, грустного или радостного чувства, чаще всего оно связано с какой-нибудь развернувшейся передо мной картиной, с каким-то отдельным человеческим образом, с человеческим чувством… Это — самый начальный момент.

Иногда я подолгу таю в себе это начало, иногда сажусь писать тотчас же, если это бывает в деревне, в тишине, в уединении, в рабочей колее. Но это вовсе не означает того, что, беря перо, я наперед уже знаю все в целом, что мне предстоит написать. Это редко бывает. Я часто приступаю к своей работе, не только не имея в голове готовой фабулы, но и как-то еще не обладая вполне пониманием ее окончательной цели. Только какой-то самый общий смысл брезжит мне, когда я приступаю к ней. Не готовая идея, а только самый общий смысл произведения владеет мною в этот начальный момент — лишь звук его, если можно так выразиться. И я часто не знаю, как я кончу: случается, что оканчиваешь свою вещь совсем не так, как предполагал вначале и даже в процессе работы. Только, повторяю, самое главное, какое-то общее звучание всего произведения дается в самой начальной фазе работы…

Да, первая фраза имеет решающее значение. Она определяет, прежде всего, размер произведения, звучание всего произведения в целом. И вот еще что. Если этот изначальный звук не удается взять правильно, то неизбежно или запутаешься и отложишь начатое, или просто отбросишь начатое, как негодное…

…Я никогда не писал под воздействием привходящего чего-нибудь извне, но всегда писал «из самого себя». Нужно, чтобы что-то родилось во мне самом, а если этого нет, я писать не могу. Я никогда не умел и не могу стилизовать. Писать «в духе» чего-либо я не мог и не буду. Я вообще никогда не ставил себе в своем писании внешних заданий… Когда я писал стихи, я никогда не ставил себе задачи нарочито изломать стих, внести «новшество» в него. Свои стихи, кстати сказать, я не отграничиваю от своей прозы. И здесь, и там одна и та же ритмика… — дело только в той или иной силе напряжения ее.

«Извне» не оказывает на меня воздействия и с другой стороны. Во мне никогда не рождалось желания писать под воздействием чужого писания. Но, конечно, чужое хорошее всегда возбуждает желание писать. В этом отношении я вполне противоположен одному писателю, который говорил, что когда ему не хочется писать, то он берет с полки Круглова или Златовратского. «Это так скверно, что хочется писать самому!..» Повторяю — тайна возникновения начального чувства, побуждающая писателя к творчеству, очень трудно уловима.

Это чувство приходило ко мне и в поле, и на улице, и в море, и дома, в соответствии с тем или иным освещением, или с встреченным человеческим лицом, иногда за чтением. Но как? Какое-нибудь отдельное слово, часто самое обыкновенное, какое-нибудь имя пробуждает чувство, из которого и рождается воля к писанию. И тут как-то сразу слышишь тот призывный звук, из которого и рождается все произведение…

Источник

«На банкете в Доме архитектора ко мне подошел пожилой, крепко сбитый человек лет 70. На приятном лице жизнерадостно горели молодые глаза. Он сказал:

— Я был знаком с Иваном Алексеевичем Буниным! И однажды он нас, молодых эмигрантов, смертельно обидел.

Я был малость ошарашен.

— Как, каким образом?

— Позвольте представиться: Сосинский Владимир Брониславович, ровесник века, тысяча девятисотого года рождения. В Гражданскую войну брал Перекоп, но с другой стороны.

Я удивленно спросил:

— То есть? Со стороны белых, что ль?

— Именно так! Сражался против Блюхера.

— Очень жаль, что успехи белых оказались скромными! И все же почему вас Бунин обидел?

— Нанес мне и другим молодым тяжкое оскорбление первой степени…

— ?

— Он назвал нас “комсомольцами”. Я в “Воле России” ответил, что “комсомольцы — прихвостни преступных большевиков, а мы за Россию кровь проливали, раны на теле носим”. И вызвал печатно Бунина на дуэль.

Это было уже весело.

— А тот что?

— Когда мы случайно встретились в Географическом зале, где состоялось заседание эмигрантской молодежи и куда пригласили Бунина, я ему напомнил о своем вызове. Он засмеялся и громко произнес: “Еще не навоевался, Сосинский? Пошел в жопу!” Каково? И представьте, академик, держа спину прямой, важно поднялся на сцену. Зал бурно приветствовал Бунина. Он был самым знаменитым писателем эмиграции. И у него была стройная осадка, а походка царская!».

Я живу в бывшем селе Злобин Воргол, которое нынче стало просто Злобино. Видео снял в мае 2019 года на прогулке с собаками в окрестностях Озёрок и Бунино (Каменка-Бунино). Название этого "брода" хоть убей не помню, надо спросить у стариков, как назывался тамошний хутор, от которого остался только сад и развалины.

Ниже по ручью в урочище водились бобры, но местные браконьеры их всех извели капканами на "бобровую струю". Бывший охотовед браконьеров покрывал и возвращал им капканы, которые я конфисковывал как орудия запрещенного лова и сдавал ему. Семейство байбаков, степных сурков, которые тоже в красной книге, пока ещё выживает за счёт своих подземных катакомб, устроенных в чистом поле.

Каменку, откуда пошел род Буниных, основал прапрадед Ивана Бунина, Семен Федорович. В Каменке прошла жизнь тетки писателя – Варвары Николаевны, здесь многим позже жил разорившийся отец. Каменка была прообразом Суходола в одноименной повести Ивана Бунина.

Отец классика отечественной литературы, Алексее Николаевиче Бунин, разорился и был похоронен на простом «мужицком» кладбище в селе Грунин Воргол.

Перед эмиграцией в 1918 году будущий нобелевский лауреат в последний раз приехал на могилу отца и… не нашел ее. Погост был вытоптан людьми и скотом.

В Каменке-Бунино сейчас живет кривой лесник с женой весом в 10 пудов, водят свиней и баранов. Они прямые потомки тех "премерзких мужиков", о которых писал Бунин в своем письме 27 мая 1917 года:

- «Здесь я, очевидно, последнее лето. Жить в деревне и теперь уже противно. Мужики вполне дети, и премерзкие. «Анархия» у нас в уезде полная, своеволие, бестолочь и чисто идиотское непонимание не то что «лозунгов», но и простых человеческих слов – изумительные".

Судьба большинства Бунински мест плачевна.

В "родовом гнезде", селе Озерки, дома писателя не сохранилось, а построенный на его месте музей - новодел.

Наиболее знаковые места для поэта уже не существуют, многие другие постепенно приходят в упадок.

Вымерли Лаухино и Сухинино, где еще стоят водонапорные башни, но крыши с домов, полы и кирпичи растащили местные жители.

Сравняли с землей Овсяный Брод, Бутырки, Колонтаевку и хутор Семенёк.

Вера, жена Бунина, вспоминает, что «…самой любимой прогулкой была прогулка в Колонтаевку, в очень запущенное имение Бахтеяровых, некогда принадлежавшее Буниным, с чудесными березовыми и еловыми аллеями, с заросшими дорожками, с усеянными желтыми иголочками скатами («Рыжими иголочками» устлан косогор..., есть стихи Иванa Алексеевича, так начинающиеся), и это именно было так, под хвойными деревьями, с чащами жасмина, шиповника, акаций, бересклета, с заколоченным темным домом). Эта усадьба под именем Шаховское перенесена в Митину любовь». (В.Н. Муромцева-Бунина «Беседы с памятью»).

Недалеко от нас село Пальна-Михайловка, бывшая усадьба Стаховичей. В 1829 году село посетил А. С. Пушкин во время путешествия в Арзрум, в ознаменование оного Александр Стахович за год до смерти поэта воздвиг ему рукотворный памятник в парке: бюст на гранитном пьедестале (архитектор И. Витали). Догадайтесь, что с памятником сделали местные мужики? Правильно, уничтожили!

Кстати, рядышком с нами и Кропотово - семейная усадьба великого русского поэта, Михаила Лермонтова. Кропотово ныне тоже почти умерло. После революции местные, такие же "премерзкие" мужики, как и в Каменке, спилили тополь с инициалами «М.Ю.Л», которые вырезал (надо полагать, не от большого ума) на нем мрачный гений русской поэзии. Здесь Михаил Лермонтов испытал одну из своих самых пылких детских влюблённостей к кузине Анечке Столыпиной. Теперь ни дома, ни деревни нет. Как нет и Шипово, соседнего села, в Успенской церкви которого многие Лермонтовы были крещены и отпеты, в том числе и отец поэта. Сюда, в Кропотово, из своих Озёрок приходил пешком Иван Бунин, который впоследствии написал:

- "Проехал Шипово, потом въехал в ту самую Кропотовку, где было родовое имение Лермонтовых. Тут я отдохнул у знакомого мужика, посидел с ним на крылечке, выпил квасу. Перед нами был выгон, за выгоном — давно необитаемая мелкопоместная усадьба, которую красил немного только сад, неподвижно поднимавший в бледно-голубом небосклоне, за небольшим старым домом, свои черные верхушки. Я сидел и, как всегда, когда попадал в Кропотовку, смотрел и думал: да ужели это правда, что вот в этом самом доме бывал в детстве Лермонтов, что почти всю жизнь прожил тут его родной отец?».

Вот и я думаю: да ужель эти наследнички "кухаркиных деток", разваливших и разграбивших Россию, теперь навсегда, а "рожденные в года глухие" действительно "родства не помнят своего"?