«МЕНТЫ-КОЗЛЫ», вывел я завершающую надпись под рисунком ручкой в тетради для записей по немецкому языку. Мне было скучно, да и настроение было у меня ниже плинтуса. На улице шёл апрельский дождь, где то застрелился Курт Кобейн, а последние два часа мне ебали мозг немецким языком, который я знал, в отличие от окружающих, совсем неплохо. Так получилось, что все, с кем я сдружился за этот год, изучали английский и находились сейчас в другом корпусе. Со мной, в группе по немецкому языку были, в основном, однокурсники либо в возрасте, либо с районов, владевшие немецким на плохом школьном уровне. Я же желанием родителей посещал специализированную школу с немецким уклоном, где язык начинали со второго класса, а с шестого учили на немецком и географию и литературу. Из за такой «дифференции в левелах» преподаватель немецкого на меня совсем не обращала внимания, поэтому каждая пара немецкого для меня была скучищей. Проёбываться у меня пока не хватало совести и приходилось отбывать номер на этой паре, среди своих однокурсников, которые не знали даже как пишется на немецком «обосранная свинья». Приходилось ещё и потому, что после немецкого у меня была геральдика, которою вёл очень интересный преподаватель – Ильич. Вот и сейчас я сидел и тупо всю пару рисовал в тетрадке двух милиционеров, лупящих друг друга по головам полосатыми палками. ( Милиционеров я тогда за людей не принимал. Да и мало кто в стране тоже. Так что если бы мне курсе на втором-третьем сказали бы что я буду ментом – я бы в лучшем случае поржал. А мог бы и в глаза плюнуть).
На следующей же паре скучать не приходилось. Ильич, лектор от бога, читал свои предметы ( а вёл он вспомогательные науки такие как геральдику, фалеристику, вексиллологию, сфрагистику и т.д.) очень интересно. Мало того, он заставлял всех включаться в работу, шевелить извилинами и выдавать мыслительный продукт.
- История – только для тех кто может думать и логически мыслить.- говорил он - Кто может сопоставлять. Многие думают, что историческая наука это умение запоминать даты. Нет, это для школы. Настоящее история это умение сопоставлять и делать выводы из примеров. Это умение найти такой источник, который наиболее чётко проиллюстрирует тот или иной факт. А запомнить даты может и крокодил. ( Впрочем, об этом скажут все, для кого история больше чем школьный урок из-под палки).
А под конец пары Ильич выдал:
- На этой неделе, в пятницу, что уже необычайно удачно, День Пионера. Его, кстати, традиционно будут праздновать в общежитиях. А в понедельник, что ещё удачнее, у нас семинар. Так что прошу вас подготовить к семинару своё осмысление проблематики символики пионерской организации СССР. А если будете посещать общежитие – он улыбнулся – прошу вас соблюдать умеренность.
Разумеется, после пары у нас зародилось непреодолимое желание отпраздновать День Пионерии сообразно традициям, которых мы не знали. Но подозревали что они (традиции) непременно должны включать в себя напитки не менее сорока градусов крепости. А раз у коллектива зарождается какое-то групповое желание, оно будет непременно исполнено, так или иначе. Противостоять ему нельзя, можно только возглавить и направить в нужное русло.
Тёплым апрельским вечером, принарядившись в новые, недавно купленные на рынке турецкие «Мависы», ноунеймовые, сшитые ИП Вагиняна, но симпатишные белые кроссовки, и купленную на накопленные со стипендий бабки толстовку с надписью «Lee», я подошёл к общаге на Университетской улице. Бастион научных знаний, алкоголизма и промискуитета представлял из себя десятиэтажное здание, с единственным входом, охраняемым бдительной, но забывчивой бабкой. На каждом этаже располагались длинные коридры, от которых ветвились жилые блоки, по пять комнат в каждом. С двух сторон от центральной лестницы было по две кухни на этаж и по две душевых. Туалеты находились в каждом блоке. В этой общаге в мире и дружбе обитали два гуманитарных факультета – историки и филологи, девочки из РГФ, а так же три технических: математики, физики и студенты с нового факультета информатики.
Истфак, традиционно самый маленький, занимал седьмой этаж.
Все этажи пронзала одна большая общая лестница, лифты не работали. По торцам здания имелись железные пожарные лестницы.
Балконы были общие, вход на них располагался с центральной лестницы. Они нависали над входом в здание и использовались как курилки, каждый был оборудован большим количеством пепелок из стеклянных и жестяных консервных банок.
Перед входом, обозрев всё это, я завернул в расположенный недалеко ларёк и приобрёл пачку красной «Магны». Сегодня я принял важное для себя решение начать курить. Ну то есть я уже заразился стадным инстинктом и иногда выкуривал по стрельнутой сигаретке между парами или в период «обогревов» в кафухе, но первую свою пачку купил именно сегодня. ( обещания себе типа «хули, брошу» растянулись потом на двадцать семь лет. Лишь последние четыре года я перестал «припадать к дымящемуся соску тьмы»).
Выкурив американскую сижку (реально штатовская херня продавалась в занюханном ларьке, да) я, сделав каменное лицо, прошёл мимо охранной бабки. ( бабка закономерно не обратила на меня никакого внимания, так как моё лицо скорее соответствовало понятию «наивно-восхищённый» чем «каменный»).
Общежитие гудело. В смысле отовсюду раздавался негромкий шум голосов. Почти в каждом жилом блоке, на каждом этаже накрывались столы, выставлялась немудрёная еда (где пельмехи и картофан были за короночку) и позвякивал, пока ещё скромно-негромко различный алкоголь. В коридорах было не людно, но чувствовалось, что народу здесь куда больше, чем обычно
Я поднялся на седьмой этаж, завернул в приговорённый к встрече первокурсников блок. В самой большой комнате на четырёх человек застал уже начавшуюся но не разошедшуюся пьянку. Ну стопка вторая максимум. Посередине комнаты стоял большой стол, сооружённый из четырёх маленьких. Расставленные по столам кровати и тумбочки использовались как сидячие места. За столом довольно свободно расселись восемнадцать человек из числа моих однокурсников. Семь девушек и одиннадцать рыл мужского пола, из которых выделялись два гитариста ( их посадили на тумбочки с торцов стола чтобы они могли реализовать свой дар марьячи по полной). На столе присутствовала трёхлитровая банка с розового цвета жидкостью (это был пятидесятиградусный дедушкин самогон на калине, привезённый одним из участников, основной виновник последовавших потом событий) три бутылки с жёлтым и одна с зелёным ликёром для дам ( пойло, которое я уже научился не пить никогда никогда никогда), салаты типа оливье, квашеная капуста, картоха, несколько банок шпрот, солёные огурцы и здоровый алюминиевый бидон с запивкой (разведённый красный химический «Юпи», просто добавь воды, сука!). На это всё добро, кроме самогона, скидывались заранее всем стадом, самогон стал радостным бонусом, если бы его не было, стол был бы куда беднее.
По стенам висели два заготовленных красных флага. Все были в красных галстуках, повязанных на шею. Посреди стола возвышался хрен пойми кем притащенный гипсовый бюст дедушки Ленина с отломанным носом.
Меня приветствовали нестройным но радостным гулом, определили место на углу стола, рядом с одним из гитаристов, невысоким парнем с района области по имени Олег. Налили обязательную штрафную. Заставили меня, стесняющегося по неумению, сказать тост. Я брякнул какую то благоглупость и все выпили. Вечер начался.
Собственно посиделки описывать смысла нет. Все, кто хоть раз бухал в коллективе знакомых друг с другом молодых людей, примерно одного возраста, связанных общими интересами и культурными ценностями, знает как это происходит. Разговоры, смех, постепенно розовеющие девчонки и песни под гитару. Цой, Крематорий, Чайф, Цой, Сектор Газа, ГрОБ, Цой, Чиж и кой-какие локальные шедевры. Перерывы на покурить с выходами на балкон, во время которых кто-то цепляется языками с такими же уже датыми второкурсниками, знакомится, кто – уходит, кто-то приходит. Весело, живо но, в целом, однообразно.
Однако, в тот момент который настаёт у людей, хоть чуть-чуть себя контролирующих и который Сапковский описал одной ёмкой фразой: «Либо срать либо освободить сральник» (ну то есть либо пить дальше до соплей, либо пропускать и заканчивать) случилось необычное.
Я как раз вышел на общий балкон, покурить и проветриться (ну да, проветришься тут, когда каждая сига вбивала свой гвоздь в моё опъянение), а заодно полюбоваться вечерней общагой. Был шикарный закат, народ разошёлся уже вовсю, из отурытых окон раздавалась разнообразная музыка. На балконах махали красными флагами, орали «Будь готов!» и «Всегда готов!». Из многих окон так же были вывешены красные полотнища с различной символикой, вплоть до октябрятской. Конкретно на том балконе, где я решил побыть и поохлаждаться минут пятнадцать бухала пиво компания из четверых третьекурсников с хитрыми рожами, на которых было написано что пиво выступало всего лишь шлифовкой, в углу обжималась какая то парочка. На табуретке посередине, между третьекурсниками и парочкой спал какой-то старый, лет тридцати, заочник.
Бухающая компания любезно предложила мне бутылку «Жигулёвского» стрельнув в качестве обратки по сигарете. Поорали с ними вместе что-то коммунистическое. Потом от меня отстали, я продолжил пьяно любоваться закатом шлифуя «сэм» внутри прохладным пивасиком.
Я уже почти собирался уходить, когда внизу, началось кое-что интересное. К главному входу подъехал серого цвета милицейский «УАЗ». Видимо нервы бабки-привратницы не выдержали творящейся вакханалии и она вызвала наряд. А может она была лютым антикоммунистом и ей не нравились «взвейтесь кострами», которые сейчас хором исполняли шесть балконов из девяти. Кто знает?
Из УАЗа вылезла пара человек в серой форме и с автоматами и зашла в здание. В машине остался водитель.
«Взвейтесь кострами» закончилось. Дух протеста набрал нужный градус и на одном из балконов тихо и угрожающе затянули «Варшавянку». Песню поддержали. Это было настолько объединяюще, что и я присоединился (хотя уже тогда я терпеть ненавидел любое проявление толпы).
«Вихри враждебные веют над нами,
Темные силы нас злобно гнетут,
В бой роковой мы вступили с врагами,
Нас еще судьбы безвестные ждут…»
«Хуеблысь!» В милицейский автомобиль прилетела жестяная пепельница с окурками. Из машины высунулся охуевший водитель. «Варшавянка» звучала ещё громче и угрожающей. Уже и из окон повысовывался народ и стал подпевать.
Становилось всё интересней.
В несчастный УАЗ летели окурки и хлам. Кто-то скинул подожженный лист бумаги.
Из центрального входа вышла парочка ментов и задрала головы вверх. На их месте я бы тоже подохренел, они реально не сделали ничего, народ сам себя разогрел и накрутил.
Толкнув меня плечом, мимо на балкон зашёл один из тех третьекурсников с самой хитрой рожей. В руках у него была средних размеров гиря. Недолго думая, он и двое его пивных собутыльников шваркнули гирю с седьмого этажа на внедорожник.
«...Нам ненавистны тиранов короны,
Цепи народа-страдальца мы чтим.
Кровью народной залитые троны
Мы кровью наших врагов обагрим!» - Орала общага.
Если бы во мне не было бы столько алкоголя, я бы протрезвел. Но это было, черт возьми, завораживающе.
Чудом гиря не попала в водителя. Она пробила дыру в крыше машины в районе задних сидений. Водитель зайцем рванул из салона, двое его коллег метнулись под защиту бетонного козырька над входом.
Секунд на пять настала тишина. Потом общага взорвалась в мощном крике «Ура!», сопровождаемом женскими визгами и свистом. Я про себя подумал «на хуй» и пошёл с балкона в свой блок. Все понимали , что это только начало и вечер перестал быть томным.
Каюсь, середину развития событий я пропустил, пропуская (сорян за каламбур) через себя алкоголь и делясь впечатлениями с друзьями (некоторые из которых уже не вдупляли, что происходит). Самогон уже закончился, допивалась принесённая кем-то ноль-семь поддельной водки «Смирнофф», когда к нам в комнату ввалился один из наших.
-Там пиздец происходит! – возбуждённо протараторил он – менты на втором этаже математиков отпиздили, даже девок, теперь наверх идут! Все поднялись! Надо им показать!
Как потом оказалось, три наряда пэпээс, пытались разогнать толпу бухающих математиков, естественно дали пиздюлей кому-то и в горячке дубиналом перепало парочке затесавшихся туда девчонок с педфака, пытавшихся влезть в конфликт. На пепсов ополчились уже все кто присутствовал и общими усилиями их вытолкали на улицу. Теперь общага была блокирована патрульками, ожидалось прибытие ОМОН, а внутри созрел, и буквально упал на руки всем дееспособным настоящий русский бунт, когда есть «свои», есть «врах», и есть путь, но нет цели.
По всей десятиэтажке студенты и аспиранты всех полов и возрастов в едином порыве приняли решение сопротивляться. Со второго этажа и выше строились баррикады из мебели, готовились палки и звенели стёкла. Вытаскивались бутылки и другой хлам с целью метания в наступающих. Кое-где определялись комнаты для сохранения там женского пола от карающих взоров милиционеров.
Вся эта информация до меня доходила сквозь алкогольный туман, и я, подхваченный революционными настроениями, с перерывами на поблевать, деятельно участвовал в построении баррикад и инженерных сооружений. Потом «кино» у меня стало реально рваться и сам «штурм» я помню урывками. Именно в этот момент у меня включился «автопилот», и где то в самом уголке оставшегося сознания я решил направиться домой. Прямо через группы ОМОН, поднимающихся по лестнице. ( Они , кстати, прошли через нехитрые заслоны мебели и полуголодных и бухих студентов как нож сквозь масло). В памяти у меня остались, как стоп кадры из кино, блестящие серые «сферы», алюминиевые щиты, летящие бутылки, зажжённая туалетная бумага, визги и вопли. Раза три мне перепало по спине от души дубиналом, однако нападающим сразу становилась очевидной моя полная боевая несостоятельность, и меня отпускали. Наконец, я, с несколькими незнакомыми товарищами по несчастью, соскользнул с пожарной лестницы и растворился в весенней темноте.
Как я добрался до дома я не помню. Помню, что развязывая шнурки, очень боялся наебнуться носом в пол и разбудить родителей.
Поздним утром, когда я проснулся и разбирал органы на предмет того где и что отбили, мне по стационарному телефону позвонили друзья по алкоголю. Оказывается прошёл слух что я героически сопротивлялся милиционерам до последнего, а потом спрыгнул с шестого этажа. Меня даже искали под балконами. Слух я развенчивать не стал, превратив его в очередную легенду истфака.
Самое характерное в этой истории, что последствий у неё не было. Да, кто-то на уровне комендантов получил словестных пиздюлей, да, кого-то заставили свставлять окна на этажах… Однако ни шума, ни арестованных, ни воплей каких-то политиков не было. На фоне того, какой пиздец творился в целом это была даже не рядовая история. Ну случилось и случилось. Девяностые, хули.
Как ни странно, весной девяносто четвёртого особо стрёмных, да и вообще событий было немного. Так, где-то унесло рыбаков, где-то на Кавказе террористы, где-то упал самолёт. В Боснии к войнушке подключилось НАТО, стало ебашить по сербам с самолётов. В Йемене началась гражданская войнушка, отголоски которой тапочники разгребают и сейчас.
В апреле была найдена куртка застрелившегося Кобейна, вместе с ним. «Нирвана» прожила ещё пять дней, а потом тихо померла. Но, согласно закону «где-то убудет, где-то прибудет» у нас родился «Сплин». Не «Нирвана» конечно, но тоже вполне себе. Да и фронтмен пожил подольше, увидел побольше, перед тем как покончил с собой как музыкант, вляпавшись с мордой в политику.
Да, ещё довеском к нам обратно из Штатов приехал Солженицын, солженить на родной земле про архипелаги и дядь Вань.
Кроме того, весной 94 вышли два кина, сильно повлиявшие на мою личность. Во вторых это «Маверик», просто ахрененный вестерн с Гибсоном и Фостер.
Ну а во-первых, конечно, «Криминальное чтиво», которое я смотрел стопицот раз и посмотрю с удовольствием ещё не раз, как и все остальные тарантиновские ленты.
